Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Вторник: послеполуденные обрывки 4 глава




— Ты уверен? — спрашивает он.

— Слушай, мистер Оуэн сказал, что я могу взять его машину на ночь, так что… — я делаю паузу, — так что давай не рассусоливать.

— Я думаю, что мне нужно переговорить с мистером Оуэном, — играя со мной, говорит довольный шофер.

— Нет, погоди, — говорю я, но потом успокаиваюсь. — Слушай, я… все нормально. — Я начинаю чертыхаться про себя. — Но у мистера Оуэна очень плохое настроение.

— Мне не разрешается делать этого, — не глядя на меня, произносит водитель. — Это абсолютно незаконно. Никоим образом. Так что и не надейся.

— Послушай, командир, — говорю я.

— Это противоречит правилам компании, — заявляет он.

— Да хуй с этими правилами компании, — рявкаю я.

— Хуй с этими правилами компании? — с улыбкой переспрашивает он.

— Мистер Оуэн сказал, что ничего страшного. Ты что, не слышал?

— Это невозможно, — качает он головой.

Я умолкаю, выпрямляюсь, провожу рукой по лицу, делаю вдох.

— Послушай меня… — я снова набираю полную грудь воздуха. — У них там карлики, — я показываю назад, в сторону особняка, — и они вот-вот собираются запеть «О Танненбаум…» — я смотрю на него умоляюще, с надеждой на сострадание и в то же время довольно испуганно. — Ты представляешь, как это ужасно? Эльфы, — сглатываю я, — поют хором… — и после короткой паузы говорю,. — ты только представь.

— Послушайте, мистер…

— Маркус, — напоминаю я ему.

— Ну пусть Маркус. Я не могу нарушать правила. Ничего не могу сделать. Таковы правила. Я не собираюсь их нарушать.

Мы оба погружаемся в молчание. Я вздыхаю, смотрю вокруг, размышляя, стоит ли тащить Эвелин к третьему лимузину, или лучше обратно к машине Баркера — он настоящий кретин, — но, черт возьми, я хочу лимузин Оуэна … Тем временем водитель тоже вздыхает:

— А если карликам охота петь, так пусть поют.

— Проклятье, — чертыхаюсь я, вынимая бумажник из газелевой кожи. — Здесь сто. — Я протягиваю ему два полтинника.

— Двести, — говорит он.

— Дерьмовый город, — бормочу я, передавая ему деньги.

— Куда хотите ехать? — со вздохом принимает он купюры, одновременно заводя машину.

— Клуб «Чернобыль», — говорю я, быстро открывая дверь и усаживаясь в машину.

— Слушаюсь, сэр, — кричит он.

Как только я захлопываю дверь, машина направляется в сторону Риверсайд Драйв. Я восстанавливаю дыхание и вытираю холодный пот со лба носовым платком от Armani, Эвелин сидит рядом. Повернувшись к ней, я вижу, что она вот-вот расплачется: губы у нее дрожат, она молчит.

— Не пугай меня. В чем дело? — Я испуган. — Что, ну что я сделал? Вальдорфсский салат был изумителен. Ну что с тобой?

— О Патрик, — вздыхает она. — Это… прекрасно. Я не знаю, что сказать.

— Ну… — осторожно произношу я. — Я тоже… не знаю.

— Вот, — говорит она, показывая бриллиантовое ожерелье от Tiffany, это подарок Оуэна Мередит. — Помоги мне надеть его, дорогой. Ты не Гринч, милый.

— Но Эвелин, — мямлю я, потом чертыхаюсь про себя, а Эвелин поворачивается ко мне спиной, чтобы я застегнул ожерелье. Лимузин рванул вперед, и Эвелин со смехом падает на меня, целуя в щеку.

— Какая красота, как мне нравится… Ой, от меня, наверное, пахнет, конфетами. Извини, милый. Налей мне шампанского, оно должно быть где-то здесь.

— Но… — я беспомощно смотрю на сверкающее ожерелье, — это не то.

— Что? — озираясь, спрашивает Эвелин. — Здесь есть стаканы? Что не то, милый?

— Это не то, — монотонно отвечаю я.

— Милый, — улыбается она. — У тебя есть еще что-то для меня?

— Нет, я имею в виду…

— Ну же, чертенок, — она шаловливо ощупывает карман моего пальто. — Что это?

— Что что это? — холодно, с раздражением спрашиваю я.

— Ты хочешь подарить мне что-то еще. Я сейчас угадаю. Кольцо, такое же, как ожерелье? — гадает она. — Браслет? Брошь? Вот оно что! — Она хлопает в ладоши. — Брошь к ожерелью!

Пока я пытаюсь оттолкнуть ее, завернув одну ее руку ей за спину, другая ее рука шарит за моей спиной и выхватывает что-то из моего кармана: это — еще одно печенье с предсказанием, которое я подобрал у мертвого китайчонка. Она озадаченно смотрит на меня и говорит:

— Патрик, ты такой… романтичный, — а потом, рассмотрев печенье, уже с меньшим энтузиазмом добавляет: — Такой… оригинальный.

Я тоже смотрю на это печенье. Оно все в крови, я пожимаю плечами и как можно беззаботнее отвечаю:

— Ну, ты знаешь меня.

— Но в чем это оно? — она подносит кусочек поближе к глазам — что это за… красный налет?

— Это… — я тоже рассматриваю печенье, как будто эти пятна и меня заинтересовали, потом делаю гримасу: — Это кисло-сладкий соус.

Она с воодушевлением разламывает печенье и недоуменно читает предсказание.

— Что там? — вздыхаю я, пытаясь настроить радио, потом ищу взглядом портфель Оуэна, соображаю, где же может быть шампанское, как вдруг вижу безнадежно пустую коробку из-под шампанского Tiffany на полу, и резко падаю духом.

— Тут написано… — она замолкает, потом, прищурившись, перечитывает записку, — …тут написано: «Свежеобжаренная фуа гра в „Le Cirque“ превосходна, а вот крабовый салат — так себе».

— Это мило, — бормочу я, продолжая искать фужеры для шампанского, кассеты, хоть что-нибудь.

— Здесь действительно так написано, Патрик, — она передает мне записку, на ее лице проскальзывает легкая улыбка, которую можно различить даже в темноте. — Что бы это значило? — робко спрашивает она.

Я читаю записку, смотрю на Эвелин, потом снова на записку, потом в тонированное окно, в свете фонарей кружатся снежинки, люди на улицах ждут автобусов, по тротуарам бесцельно ковыляют нищие. Вслух я говорю:

— Все могло быть гораздо хуже. Гораздо.

— Милый, — она обнимает меня, гладит меня по голове, — обед в «Le Cirque»? Ты — самый лучший. Ты не Гринч. Беру свои слова обратно. Четверг? Четверг тебя устраивает? Ой, нет,. я не могу в четверг. у меня травяные обертывания. А как насчет пятницы? И мы действительно хотим в «Le Cirque»? Может быть…

Я отталкиваю Эвелин и стучу в разделительную перегородку, колочу по ней костяшками пальцев до тех пор, пока водитель не опускает ее.

— Сид, то есть Ерл, как там тебя, в «Чернобыль» — не сюда.

— Нет, мы правильно едем, мистер Бэйтмен.

— Эй!

— Я имею в виду, мистер Холберстам. Авеню С, верно? — он вежливо кашляет.

— Может быть, — говорю я, вглядываясь в окно. — Я не понимаю, где мы.

— Авеню С? — Эвелин поднимает взгляд от ожерелья, которое Оуэн купил для Мередит. — Что за Авеню С? С как в… Cartier, да?

— Там клево, — заверяю я ее. — Там очень клево.

— Ты там был? — спрашивает она.

— Тысячу раз, — бормочу я.

— «Чернобыль»? Нет, только не «Чернобыль», — ноет она. — Милый, сегодня же Рождество!

— Ну и что, черт возьми? — спрашиваю я.

— Водитель, а водитель, — Эвелин тянется вперед, балансируя на моих коленях. — Водитель, мы едем в «Rainbow Room». Водитель, в «Rainbow Room», пожалуйста.

Я усаживаю ее на место.

— Не обращай на нее внимания. «Чернобыль». И как можно скорее.

Я нажимаю на кнопку и перегородка поднимается.

— Ну Патрик! Сегодня же Рождество!

— Ты повторяешь это, как будто это что-то значит, — говорю я, не сводя с нее глаз.

— Но сегодня Рождество, — опять ноет она.

— Не выношу «Rainbow Room», — твердо говорю я.

— Но почему, Патрик? Там самый лучший вальдорфсский салат. Тебе понравился мой салат? Тебе понравился мой вальдорфсский салат, милый?

— О боже, — шепчу я, закрывая лицо обеими руками.

— Только честно. Понравился? — спрашивает она. — Это единственное, что меня волнует и еще фарш из каштанов… — она замолкает. — Потому что фарш был… густой, понимаешь…

— Я не хочу ехать в «Rainbow Room», — перебиваю я ее, все еще закрывая лицо руками, — потому что там я не смогу купить наркотиков.

— Вот как, — она неодобрительно смотрит на меня. — Так, так, так. Наркотики, Патрик? О каких это наркотиках идет речь?

— Речь идет о наркотиках, Эвелин. О кокаине. О наркотиках. Я хочу сегодня кокаину. Поняла? — я выпрямляюсь и в упор смотрю на нее.

— Патрик, — говорит она, качая головой так, словно утратила в меня веру.

— Я вижу, что ты смущена, — напираю я.

— Я просто не хочу иметь с этим ничего общего, — говорит она.

— А ты и не будешь иметь с этим ничего общего, — отвечаю я. — Тебе, может, ничего и не предложат.

— Я просто не понимаю, почему тебе обязательно надо испортить мне именно этот праздник.

— Представь, что кокаин — это иней. Рождественский иней. Дорогой рождественский иней, — говорю я.

— Ну, — произносит она, просветлев. — Ведь это так захватывающе — опуститься на дно, да?

— Ничего себе «дно» — тридцать долларов за вход с каждого, Эвелин. — Потом я с недоверием спрашиваю. — А почему Дональд Трамп не был приглашен на твою вечеринку?

Опять Дональд Трамп, — стонет Эвелин. — О боже. Так вот почему ты все время ерничал? Это наваждение должно прекратиться! — почти кричит она. — Вот почему ты вел себя как полный кретин!

— Это из-за вальдорфсского салата, Эвелин, — говорю я, стиснув зубы. — Это из-за вальдорфсского салата я вел себя как полный кретин.

— О господи. Не может быть, — в отчаянии она закидывает назад голову. — Я так и знала. Так и знала.

— Но ведь ты даже его не готовила! — ору я. — Ты его купила, его привезли!

— О боже, — причитает она, — поверить не могу.

Лимузин останавливается перед входом в клуб «Чернобыль». Несколько человек томятся у входа. Выйдя из машины, я использую Эвелин в качестве тарана, к ее вящему неудовольствию. Проталкиваясь сквозь толпу, я, к счастью, замечаю, что перед входом стоит человек, очень похожий на Джонатана Лизердейла, и уже просто толкая вперед Эвелин, которая так и держит в руках «рождественский подарок», я кричу ему: «Джонатан, эй, Джонатан!». Как я и ожидал, толпа разом подхватывает крик. Обернувшись, Джонатан замечает меня и кричит в ответ: «Привет, Бакстер», — подмигивает, показывает большой палец, но не мне, а кому-то еще. Мы с Эвелин все равно делаем вид, что мы из его компании. Охранник опускает канат прямо перед нами и спрашивает:

— Это вы приехали в том лимузине? — мотнув головой в сторону бордюра.

— Да, — с готовностью киваем мы с Эвелин.

— Проходите, — произносит он, поднимая канат.

Мы входим и я выкладываю шестьдесят долларов, и не получаю ни единого талона на выпивку. В клубе, как и полагается, темно, только вспышки стробоскопа освещают зал, но даже в этих вспышках я вижу только, как дымит сухой лед, и еще одна симпатичная девка танцует под INXS, «New Sensation»: музыка орет из динамиков с такой силой, что тело вибрирует. Я прошу Эвелин сходить в бар и принести два стакана шампанского.

— Конечно, — кричит она в ответ, наугад направляясь в сторону единственной светящейся полоски неона, — судя по этому свету, только там может продаваться алкоголь. Тем временем я покупаю грамм у человека, похожего на Майка Дональдсона, и через десять минут, пока я наблюдаю за танцующей девкой и взвешиваю «за» и «против» насчет того, а не стоит ли кинуть Эвелин, она возвращается с двумя наполовину наполненными фужерами. Судя по ее лицу, она негодует.

— Это Korbel, — кричит она. — Давай уйдем.

Я отрицательно качаю головой и тоже ору:

— Пойдем в туалет.

Эвелин идет за мной.

Единственный туалет в «Чернобыле» — общий. Там уже присутствуют две другие пары: одна пара заперлась в единственной кабинке, вторая пара с нетерпением ждет, когда кабинка освободится, — как и мы. На девушке топ на лямках из шелкового джерси, шифоновая юбка и шелковые туфли с завязками, все от Ralph Lauren. На парне костюм какой-то итальянской марки, то ли William Fioravanti, то ли Vincent Nicolosi, а, может, Scali. У обоих стаканы с шампанским: у него — полный, у нее — пустой. Тишина, только из кабинки доносится шмыганье и приглушенный смех. Дверь в туалет такая толстая, что музыки совершенно не слышно, только глухое буханье ударных. Парень нетерпеливо постукивает ногой. Девица все время вздыхает и странно взмахивает головой, отчего волосы соблазнительно струятся по ее плечам. Потом она смотрит на Эвелин и на меня, шепчет что-то своему парню, потом снова что-то шепчет, тот кивает и они уходят.

— Слава богу, — шепчу я, нащупывая грамм в своем кармане, потом обращаюсь к Эвелин:

— Ты почему притихла?

— Это все вальдорфсский салат, — бормочет она, не глядя на меня. — Черт побери.

Раздается щелчок, дверь кабинки открывается и оттуда выходит молодая пара: парень в двубортном костюме из шерстяной саржи, хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке, все от Givenchy, на девушке — шелковое платье из тафты со страусиными перьями от Geoffrey Beene, серьги из позолоченного серебра от Stephen Dweck Moderne и бальные туфли от Chanel. Они незаметно вытирают носы, стоя перед зеркалом. Но как только мы с Эвелин собираемся войти в освободившуюся кабинку, как в туалет влетает первая пара и пытается занять ее.

Прошу прощения, — говорю я, расставив руки и закрыв ими вход. — Вы ушли. Теперь наша очередь, знаете ли.

— Мне так не кажется, — мягко говорит парень.

Па трик, — шепчет сзади Эвелин. — Ну пусти их…

— Нет. Теперь наша очередь, — отвечаю я.

— Да, но мы здесь ждали раньше.

— Послушай, я не хочу ссориться…

— А сам ссоришься, — замечает его скучающая подруга, умудрившись все-таки выдавить улыбку.

— О господи, — бормочет позади Эвелин, выглядывая из-за моего плеча.

— Послушай, давай прямо здесь, — предлагает девка, которой я не отказался бы засадить.

— Ну и сучка, — бормочу я, качая головой.

— Послушай, — смягчаясь, произносит парень. — Пока мы спорим, кто-то из нас уже мог бы быть там.

— Да, — отвечаю я. — Мы.

— Бог ты мой, — говорит девушка, уперев руки в бока и глядя на нас с Эвелин. — Кого они только сюда пускают!

— Вот сучка, — не верю я своим ушам. — Тебе известно, что ты ведешь себя мерзко?

Поперхнувшись, Эвелин сжимает мое плечо («Патрик!»).

Парень, прислонившись к двери, уже начал нюхать свой кокаин, черпая порошок из коричневого пузырька и хихикая после каждой порции.

— Твоя подруга — законченная сука, — обращаюсь я к парню.

Патрик, — говорит Эвелин. — Прекрати.

— Она сука, — говорю я, показывая на девушку.

— Патрик, извинись, — говорит Эвелин.

У парня начинается истерика, закинув назад голову, он громко шмыгает и пытается восстановить дыхание.

— О господи, — испуганно произносит Эвелин. — Почему ты смеешься? Защищай ее.

— Зачем? — пожимает плечами парень, обе его ноздри испачканы белым порошком. — Он прав.

— Я ухожу, Дэниэл, — едва не плачет девушка. — Это невыносимо. Я тебя ненавижу. И их ненавижу. Я предупреждала тебя еще в «Bice».

— Давай, — отвечает парень. — Уходи. Давай же. Вали. Мне плевать.

— Патрик, что за кашу ты заварил? Это никуда не годится. — Эвелин отступает от меня на несколько шагов, потом добавляет, глядя на флуоресцентные лампочки, — и этот свет… Я ухожу.

Но она остается, словно чего-то ожидая.

— Я ухожу, Дэниэл, — говорит девушка. — Ты слышал?

— Давай, — машет ей рукой Дэниэл, рассматривая в зеркало свой нос. — Я сказал, вали.

— Я занимаю кабинку, — обращаюсь я ко всем. — Ничего? Никто не возражает?

— Разве ты не собираешься защищать свою подругу? — спрашивает Эвелин Дэниэла.

— Господи, ну что ты от меня хочешь? — смотрит он на нее в зеркало, вытирая нос и снова шмыгая. — Я пригласил ее на ужин. Представил ее Ричарду Марксу. Господи, ну что еще ей нужно?

— Может, мне нужно, чтобы ты его как следует отлупил, — говорит девица, указывая на меня.

— Дорогая, — качаю я головой. — Если бы ты знала, что я могу с тобой сделать обыкновенной вешалкой.

— Прощай, Дэниэл, — после театральной паузы говорит девушка. — Я ухожу.

— Отлично, — отвечает Дениэл, вынимая пузырек. — Мне же больше достанется.

— И не звони мне, — кричит она, открывая дверь. -Мой автоответчик включен, и я вижу, кто мне звонит!

— Патрик, — натянутым тоном говорит Эвелин. — Я буду на улице.

Несколько мгновений я смотрю из кабинки на нее и на девушку, стоящую в дверях.

— И что теперь?

— Патрик, — предупреждает Эвелин. — Не говори того, о чем пожалеешь.

— Уходи. Просто уходи. Можешь взять лимузин.

— Патрик…

Уходи, — рявкаю я. — Гринч сказал, уходи.

Я хлопаю дверцей кабинки и начинаю зачерпывать кокаин из конверта своей пластиковой карточкой AmEx. Между занюхиваниями я слышу, как Эвелин уходит и, всхлипывая, говорит девушке:

— Он заставил меня уйти с моей собственной рождественской вечеринки, ты представляешь? С моей собственной вечеринки?

Девушка ухмыляется:

— Ну ты даешь.

Я начинаю хрипло смеяться, стукаясь головой о стены кабинки. Я слышу, что парень, шмыгнув носом еще пару раз, сваливает. Прикончив почти весь грамм, я высовываюсь из кабины, чтобы проверить, не вертится ли где-нибудь поблизости обиженная Эвелин с закушенной губой (ай-яй-яй, детка), но она не вернулась, и я представляю себе Эвелин с подругой Дэниэла в постели, девушка раздвигает ноги Эвелин, Эвелин на четвереньках лижет ее анальное отверстие, пальцем массирует пизду, и от этого меня немного мутит. Возбужденный, я выхожу из туалета, чтобы найти себе кого-нибудь.

Но уже поздно и публика изменилась: теперь здесь больше панков, рокеров и черных, меньше парней с Уолл-стрит, слоняются богатые скучающие девчонки с Авеню А. Музыка тоже поменялась: вместо Белинды Карлайл, поющей «I Feel Free», черный рэппер выкрикивает: «Her Shit on His Dick», «ее дерьмо на его хуе», если мне слух не изменяет. Я подкатываю к двум симпатичным богатым девчонкам, обе одеты в уродские платья а-ля Бетси Джонсон, а я обдолбан по самое немогу, и начинаю с фразы типа: «Клевая музыка — мы не встречались в Salomon Brothers?» Одна их этих девок ухмыляется и говорит: «Катись на Уолл-стрит», а другая, с серьгой в носу, добавляет: «Яппи ебаный».

Они говорят это, несмотря на то, что во мраке мой костюм кажется черным, а галстук (пейсли, Armani, шелк) почти развязан.

— Слушайте, — отвечаю я, скрипя зубами. — Можете считать меня гадким яппи, но я, честное слово, не таков, — объясняю я им, быстро сглатывая. Крыша у меня совсем поехала.

Вместе с ними за столиком сидят двое черных. Оба в потертых джинсах, футболках и кожаных куртках. У одного отражающие темные очки, другой — с бритой головой. Оба смотрят на меня. Я вытягиваю согнутую руку, пытаясь изобразить рэппера.

— Эй, — говорю я. — Я свежак. Свежак как… глушак. Глушайший. — Я отхлебываю шампанское. — Глушак, короче.

В подтверждение этого я подхожу к чернокожему парню с дредами и восклицаю «Растаман!». Я протягиваю руку, ожидая, что он хлопнет своей пятерней о мою. Но ниггер стоит как вкопанный.

— Я имею в виду, — кашляю я — Mon[32], — и потом с меньшим энтузиазмом, — может, устроим как-нибудь джем…

Он уносится прочь от меня, качая головой. Я смотрю на девушек: они тоже качают головой — знак, что мне не следует приближаться. Перевожу взгляд на симпатичную девку, танцующую сама с собой рядом с колонной, допиваю шампанское, подхожу к ней и спрашиваю ее номер телефона. Она улыбается. Выход.

 

«NELL's»

 

Полночь. Я сижу в «Nell's» c Крейгом Макдермоттом, Алексом Тейлором, который только что отключился, и тремя моделями из агентства Elite: Либби, Дейзи и Керон. Сейчас почти лето, середина мая, но в клубе прохладно из-за кондиционера, в полупустой зале растекаются волны легкого джаза, кружатся лопасти вентиляторов на потолке, а на улице под дождем ждут и волнуются человек двадцать. Либби — блондинка, на ней шелковые черные вечерние туфли на высоком каблуке с чересчур острым носом и красными атласными бантиками от Yves Saint Laurent. Дейзи еще светлее, на ней черные атласные лодочки, суживающиеся к носку, и прозрачные черные чулки с серебряными вкраплениями от Betsey Johnson. Керон — платиновая блондинка в кожаных ботинках из телячьей кожи на многослойном каблуке с заостренным носком и отворотами из твида, дизайн Karl Lagerfeld для Chanel. Все три девушки одеты в узкие черные шерстяные вязаные платья от Giorgio di Sant'Angelo, пьют шампанское с клюквенным соком и персиковым шнапсом, курят немецкие сигареты — я не ропщу, хотя на мой взгляд, в «Nell's» не помешало бы сделать отделение для некурящих. Две из них носят темные солнцезащитные очки Giorgio Armani. У Либби «джет лаг». Из всех трех я выебал бы только Дейзи, да и то с оговорками. Сегодня, после того, как я встретился со своим адвокатом по поводу ложного обвинения в изнасиловании, у меня была паническая атака, когда я занимался на тренажере Dean & Deluca в спортклубе Xclusive. Потом я выпил с моделями в Trump Plaza. После этого я пошел в кино на французский фильм, который я абсолютно не понял, но все равно он был довольно клевый, потом ужин в ресторане-суши под названием «Vivids» возле Lincoln Centre и вечеринка в квартире бывшего приятеля одной из моделей, в Челси. Там подавали плохую приторную сангрию. Прошлой ночью я видел сон, в котором пялил девок, сделанных из картона, а свет был как в порнофильме. Утреннее Шоу Патти Винтерс посвящалось аэробике.

На мне двухпуговичный шерстяной костюм с брюками в складку от Luciano Soprani, хлопчатобумажная рубашка от Brooks Brothers и шелковый галстук от Armani. Макдермотт в шерстяном костюме от Lubium с льняным платочком в кармашке от Ashear Bros, хлопчатобумажной рубашке от Ralph Lauren и шелковом галстуке от Christian Dior. Он собирается бросить монетку, которая должна решить, кто из нас отправится вниз за Боливийским Живительным Порошком. Дело в том, что никто из нас не хочет сидеть с этими девушками, потому что, хотя мы, возможно, не против выебать их, но не хотим, или даже, как выяснилось, не можем разговаривать с ними, — им просто нечего сказать, то есть, я знаю, что не стоит этому удивляться, и все же это как-то обескураживает. Тейлор сидит, но глаза его закрыты, а рот слегка приоткрыт, и хотя сперва мы с Макдермоттом думали, что Тейлор притворяется в знак протеста против неспособности девушек поддержать разговор, потом до нас дошло, что он действительно пьян в зюзю (он почти лыка не вязал после трех сакэ, которые проглотил в «Vivids»). Ни одна из девушек не обращает на это внимания, за исключением, может быть, сидящей рядом с ним Либби, но и это сомнительно, весьма сомнительно.

— Орел, орел, орел, — бормочу я.

Макдермотт побрасывает монетку.

— Решка, решка, решка, — заклинает он, а потом прихлопывает рукой приземлившуюся на салфетку монету.

— Орел, орел, орел, — молюсь я.

Он поднимает кисть.

— Решка, — восклицает он, глядя на меня.

Я долго смотрю на монету, и потом прошу его:

— Давай еще раз.

— Пока, — говорит он, смотрит на девушек, перед тем как подняться, потом снова на меня, закатывает глаза, качает головой.

— Слушай, — напоминает он мне, — я хочу еще один мартини. С «Абсолютом». Двойной. Без оливки.

— Давай скорее, — кричу я ему вслед, и, глядя, как он машет мне с лестницы, вполголоса произношу. — Мудак ебаный.

Поворачиваюсь обратно. За соседним столиком — симпатичные европейские дуры, подозрительно напоминающие бразильских трансвеститов, гогочут хором.

Посмотрим, что мне предстоит. В субботу вечером вместе с Джеффом Хардингом и Леонардом Девисом я иду на игру в «Metz». В воскресенье возьму в видеопрокате «Рембо». В понедельник привезут новый тренажер Lifecycle… Я молча смотрю на моделей, смертельно долго, несколько минут, потом замечаю, что кто-то заказал ломтики папайи и тарелку спаржи, но оба блюда остались нетронутыми. Дейзи пристально смотрит на меня, прицеливается и выпускает сигаретный дым мне в голову. Дым плывет по моим волосам, не попадая в глаза, защищенные очками Oliver Peoples без диоптрий в оправе красного дерева, которые я не снимал почти весь вечер. Либби, у которой «джет лаг», пытается понять, как развернуть салфетку. Как ни странно, я не так уж разочарован: все могло быть хуже. В конце концов, эти девушки могли быть англичанками. Мы могли пить… чай.

— Итак! — хлопаю я в ладоши, стараясь выглядеть энергичным. — Здорово было сегодня, правда?

— А где Грег? — Либби заметила отсутствие Макдермотта.

— Там внизу Горбачев, — говорю я ей. — Макдермотт, то есть Грег сегодня подписывает с ним договор о мире, между Соединенными Штатами и Россией.

Я замолкаю, пытаясь оценить ее реакцию, потом добавляю:

— Макдермотт один из тех, кто стоит за гласностью, понимаешь?

— Ну -да, — кивает она, ее голос невероятно бесцветный. — Только он говорил мне, что занимается слиянием предприятий и… аквасессиями.

Я смотрю на все еще спящего Тейлора, оттягиваю и отпускаю одну из его подтяжек — никакой реакции, он даже не шевелится. Поворачиваюсь обратно к Либби:

— Ты смущена, нет?

— Нет, — пожимает она плечами. — Вовсе нет.

— Горбачева нет внизу, — неожиданно произносит Керон.

— Ты что, соврал? — с улыбкой спрашивает Дейзи.

Я думаю: «О господи».

— Ага. Керон права. Горбачева нет внизу. Он в «Туннеле». Прощу прощения. Эй, девушка!

Я цепляюсь за проходящую мимо симпатичную официантку, одетую в темно-синее короткое платье от Bill Blass с шелковыми кружевными манжетками.

— Мне J&B со льдом и разделочный нож или что-нибудь острое из кухни. Девушки, а вам?

Они молчат. Официантка смотрит на Тейлора. Я тоже обращаю свой взгляд на него, потом на официантку, снова на Тейлора.

— Принесите ему грейпфрутовый шербет, ну и виски, ладно?

Официантка продолжает молча смотреть на него.

— Алло, милая? — машу я рукой перед ее лицом. — J&B? Со льдом? — четко выговариваю я каждое слово, пытаясь перекричать джаз-банд, играющий превосходную версию «Take five».

Наконец она кивает.

— И принесите им, — показываю я на девушек, — что они там пили. — Дюшес? Вино с водой?

— Нет, — говорит Либби. — Это шампанское, — показывает она на стакан, а потом обращается к Керон. — Верно?

— Наверное, — пожимает плечами Керон.

— Шампанское, — повторяю я официантке. — С… персиковым шнапсом. Понятно?

Официантка кивает, что-то записывает, отходит, я смотрю на ее зад, потом поворачиваюсь обратно к моделям, пристально разглядываю каждую, пытаясь заметить знак, предательскую тень, проскользнувшую по лицам, какой-нибудь жест, который выдаст, что они лишь притворяются роботами, но в «Nell's» довольно темно — я выдаю желаемое за действительное. Мне остается только хлопнуть в ладоши и глубоко вдохнуть:

— Итак! Здорово было сегодня, да?

— Мне нужна новая шубка, — вздыхает Либби, глядя в свой стакан с шампанским.

— Длинная или до лодыжки? — спрашивает Дейзи все тем же бесцветным голосом.

— Боа? — предлагает Керон.

— Или длинная или… — Либби замолкает и сосредоточенно думает минуту. — Я видела такую короткую пелерину…

— Но норка, да? — спрашивает Дейзи. — Наверняка норка.

— О да. Норка, — отвечает Либби.

— Эй, Тейлор, — шепчу я, пихая его в бок. — Проснись. Они разговаривают. Ты должен это видеть.

— Да, но какая? — заводится Керон.

— А вам не кажется, что норка слишком… пушистая? — спрашивает Дейзи.

— Да, норка бывает очень пушистая, — на этот раз Либби.

— Серебристая лиса — это очень модно, — бубнит Дейзи.

— И бежевые тона тоже, — выдает Либби.

— А что бывает в бежевых тонах? — спрашивает кто-то.

— Рысь, шиншилла, горностай, бобер.

— Привет, — просыпается, моргая, Тейлор. — Я здесь.

— Спи дальше, Тейлор, — вздыхаю я.

— А где мистер Макдермотт? — потягивается он.

— Где-то внизу бродит. Ищет кокс, — пожимаю я плечами.

— Серебристая лиса — очень модно, — произносит одна из них.

— Енот. Хорек. Белка. Ондатра. Монгольская овца.

— Мне это снится? — спрашивает меня Тейлор. — Или они действительно беседуют?

— Наверное, можно это и так назвать, — вздрагиваю я, — тс-с-с. Ты слушай. Это вдохновляет.

В ресторане-суши Макдермотт, совсем расстроенный, спросил девушек, знают ли она, как называются девять планет солнечной системы. Либби с Керон назвали Луну. Дейзи не знала наверняка, но упомянула… комету. Она думала, что комета — это планета. Ошеломленные, Макдермотт, Тейлор и я заверили ее, что так оно и есть.

— Сейчас легко найти хороший мех, — медленно произносит Дейзи.

— С тех пор как в меховую отрасль пришло много дизайнеров, проектирующих готовую одежду, выбор меха увеличился, так как каждый дизайнер выбирает разные меха, с тем, чтобы придать своей коллекции индивидуальность.

— От этого всего так страшно, — вздрагивает Керон.

— Не надо пугаться, — говорит Дейзи. — Мех — это всего лишь аксессуар. Пусть он тебя не пугает.

— Но мех еще и предмет роскоши, — заявляет Либби.

Я обращаюсь сразу ко всем:

— Кто-нибудь держал в руках девятимиллиметровый «УЗИ»? Это автомат. Никто не держал? Он особенно удобен, поскольку у этой модели нарезной ствол, к которому легко присоединяется глушитель, а сам ствол можно удлинить.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...