 |
Вторник: послеполуденные обрывки 8 глава
|
|
|
|
— Ты повесил Оника вверх ногами, — она смеется.
— Да? — Я стою у комода, держу в руке пневматический молоток, привыкаю к его весу у меня в кулаке.
— Вверх ногами, глазам не верю, — говорит она. — И давно она так висит?
— Тысячу лет, — шепчу я, оборачиваюсь и подхожу к ней.
— Что? — говорит она, все еще изучая Онику.
— Я говорю: какого хуя ты с Робертом Холлом? — шепчу я.
— Что ты сказал? — она оборачивается ко мне. Как будто в замедленной съемке. Как будто в кино.
Я жду, пока она не увидит пневматический молоток и резиновые перчатки, и кричу в полный голос:
—Какого хуя ты с Робертом Холлом?
Может быть, инстинктивно, может быть, потому, что она запомнила расположение комнат, она с криком бросается к входной двери. Шардоне, выпитое за обедом, притупило ее рефлексы, а вот виски, наоборот, обострило мои, и я без труда опережаю ее, преграждаю ей дорогу и вырубаю четырьмя ударами пневматического молотка по голове. Тащу ее обмякшее тело обратно в гостиную, кладу ее на пол, постелив предварительно белую хлопковую простыню Voilacutro, вытягиваю ее руки в стороны, ладонями вверх, и прибиваю гвоздями к полу по три пальца на каждой руке — за кончики. От боли она приходит в сознание и начинает орать. Я брызгаю спреем «Mace»[37]ей в глаза, в рот и в ноздри, я укрываю ей голову пальто из верблюжьей шерсти от Ralph Lauren, которое более-менее приглушает крики. Я продолжаю вбивать гвозди ей в руки, пока почти не остается живого места — сплошные гвозди. Теперь ей уже ни за что не подняться и не сесть. Мне пришлось снять с нее туфли, — это меня немного разочаровывает, но она отчаянно била каблуками в пол и портила мне паркет из беленого дуба. Все это время я кричу ей:
— Сука ты, сука, — а потом понижаю голос и хрипло шепчу ей в ухо: — Ты ебаная пизда.
|
|
|
Наконец, когда я снимаю пальто у нее с головы, она пытается молить меня о пощаде. Адреналин на мгновение перекрывает боль.
— Патрик о господи прекрати пожалуйста о господи прекрати мне больно…
Но боль возвращается, ясное дело, очень сильная боль, — и Бетани снова теряет сознание, ее рвет, и мне приходится держать ей голову, чтобы она не задохнулась. Я снова брызгаю ей в лицо спреем «Mace». Я пытаюсь откусить ее пальцы, которые не прибиты гвоздями, и у меня почти получается с большим пальцем на левой руке — я обглодал его до кости, — а потом я опять, в принципе, уже без надобности, брызгаю ей в лицо спреем. Я снова укрываю ей голову пальто из верблюжьей шерсти, на случай, если она очнется и снова начнет орать, и включаю портативную видеокамеру Sony, чтобы заснять, что будет дальше. Я ставлю камеру на автомат, а сам беру ножницы и разрезаю на Бетани платье, снизу вверх, а когда дохожу до груди, я тыкаю ножницами наугад и совершенно случайно (или, может быть, не случайно) отрезаю ей сосок — через лифчик. Когда я сдираю с нее платье, она опять начинает кричать. Теперь на ней только лифчик, правая чашечка потемнела от крови, и трусики, пропитанные мочой. Но их я оставляю на потом.
Я наклоняюсь над ней и кричу, пытаясь переорать ее вопли:
— Да, кричи, попытайся кричать, кричи…
Я открыл все окна и дверь на балкон, и я стою над ней, и рот у нее открыт, но она уже не кричит, а издает только гортанные хриплые звуки, какие-то даже не человеческие, а животные, которые перемежаются рвотными позывами.
— Кричи, моя сладкая, — говорю я, — кричи. — Я наклоняюсь над ней еще ниже и убираю волосы у нее со лба. — Никому нет дела. Никто тебе не поможет…
Она пытается закричать снова, но теряет сознание и издает только сдавленный стон. Пользуясь ее беспомощным состоянием, я снимаю перчатки, раскрываю ей рот и ножницами вырезаю ее язык. Я без труда достаю его у нее изо рта, и он лежит у меня на ладони, еще теплый и кровоточащий, он кажется меньше, чем когда был у нее во рту, и я швыряю его о стену, он на мгновение прилипает, оставляя на стене алый подтек, и падает на пол с тихим и влажным всхлипом. Изо рта у нее хлещет кровь. И мне приходится держать ей голову, чтобы она не задохнулась. Потом я ебу ее в рот, а когда кончаю и вынимаю член, я снова брызгаю ей в лицо спреем «Mace».
|
|
|
Позже, когда она на короткое время приходит в сознание, я надеваю женскую шляпку, которую мне подарила одна из моих бывших подружек на первом курсе Гарварда.
— Помнишь это? — кричу я, нависая над ней. — И посмотри! — кричу я победно, доставая сигару. — Я по-прежнему курю сигары. Ха! Видишь? Это сигара. — Я прикуриваю, руки у меня все в крови, но они не дрожат, ее лицо — белое до синевы — искажено болью, глаза остекленели от ужаса. Она закрывает их, приоткрывает. Ее жизнь обернулась кошмаром.
— И вот еще что, — кричу я, расхаживая взад-вперед по комнате. — Это не Garrick Anderson. Это костюм от Armani! Giorgio Armani. — Я злорадно умолкаю, а потом наклоняюсь над ней и кричу: — А ты думала, что это Henry Stuart. Господи боже мой. — Я бью ее по лицу и добавляю: — Тупая сука. — Я плюю ей в лицо, но оно все покрыто толстой застывшей коркой «Mace», так что она вряд ли чувствует мой плевок, поэтому я снова брызгаю ее «Mace» и пытаюсь еще раз выебать ее в рот, но не могу кончить и прерываюсь на середине.
ЧЕТВЕРГ
Через некоторое время (на самом деле следующим вечером) мы втроем — Крэйг Макдермотт, Кортни и я — едем в такси в «Nell's» и разговариваем о воде Еviаn. Кортни, в норке от Armani, только что призналась, хихикая, что использует Evian для приготовления кубиков льда, и начинается разговор о минеральной воде. По просьбе Кортни каждый из нас пытается перечислить известные ему марки.
Кортни начинает, при каждом названии загибая один из пальцев.
— Ну, есть Sparcal, Perrier, San Pellegrino, Poland Springs, Calistoga…
Она останавливается, увязнув, и с надеждой смотрит на Макдермотта.
Он вздыхает, потом перечисляет: — Canadian Springs, Canadian Calm, Montclair — тоже канадская, Vittel из Франции, итальянская Crodo…
Он замолкает и задумчиво потирает подбородок, думая об еще одной, потом, как бы с удивлением, объявляет ее. Elan. И хотя кажется, что он вот-вот назовет еще одну, Крэйг впадает в беспросветное молчание.
|
|
|
— Elan? — спрашивает Кортни.
— Это швейцарская вода, — отвечает он.
— А, — произносит она, потом поворачивается ко мне. — Твоя очередь, Патрик.
Я гляжу в окно такси, погруженный в свои мысли, и тишина, вызванная моим молчанием, наполняет меня несказанным ужасом. В оцепенении я монотонно перечисляю:
— Ты забыл Alpenwasser, Down Under, Schat, которая из Ливана, Qubol и Cold Springs…
— Я ее уже называла, — гневно перебивает меня Кортни.
— Нет, — говорю я. — Ты сказала Poland Spring.
— Правда? — бубнит Кортни, дергая Макдермотта за пальто. — Он прав, Крэйг?
— Наверное, — пожимает плечами Макдермотт. — Пожалуй.
— Следует помнить, что надо всегда покупать минеральную воду только в стеклянных бутылках. И не покупать в пластиковых, — зловеще произношу я, а потом жду, когда кто-нибудь из них спросит меня, почему.
— Почему? — в голосе Кортни слышится подлинный интерес.
— Потому что она окисляется, — объясняю я. — Ты же хочешь, что бы она была свежей, без послевкусия.
После долгой паузы, которая скорее приличествовала бы Кортни, Макдермотт, глядя в окно, смущенно признает:
— Он прав.
— Я не понимаю разницы в воде, — бубнит Кортни. Она сидит между мной и Макдермоттом на заднем сиденье. Под норковой шубой на ней костюм из шерстяной саржи от Givenchy, лосины от Calvin Klein и туфли от Warren Susan Edmonds. Чуть раньше, в этой же машине, когда я пощупал норку, только за тем, чтобы определить ее качество, и Кортни, почувствовав это, тихо спросила меня, нет ли у меня мятных таблеток. Я ничего не ответил.
— Что ты имеешь в виду? — серьезно спрашивает Макдермотт.
— Ну, — говорит она, — я имею в виду, есть ли на самом деле разница между «водой из источника» и натуральной водой, если, конечно, такая вообще существует.
— Кортни, натуральная вода — это вода из любого подземного источника, — вздыхает Крэйг, по-прежнему глядя в окно. — Содержание минералов в ней не изменяется, хотя ее могут дезинфицировать или профильтровать.
|
|
|
На Макдермотте шерстяной смокинг с V-образными лацканами от Gianni Versace и от него воняет Xeryus.
Я моментально выхожу из полусонного состояния, чтобы продолжить разъяснения.
— А в «воду из источника» добавляют минеральные вещества, или, наоборот, уменьшают их количество, и ее, как правило, фильтруют, а не очищают.
Я делаю паузу.
— В действительности семьдесят пять процентов бутилированной воды в Америке — «вода из источника».
Я снова замолкаю, потом спрашиваю. — Кому-нибудь это известно?
После долгой холодной паузы Кортни задает следующий вопрос, сформулировав его лишь наполовину:
— А разница между дистилированной и очищенной водой в…?
В общем-то, я не вслушиваюсь в эти разговоры, даже в то, что я сам говорю, поскольку я размышляю о том, как избавиться от тела Бетани, по крайней мере, оставить ли его еще на день в квартире или нет. Если я решу избавиться от него сегодня, то легко могу запихать останки в пакет для мусора Hefty и оставить его на лестнице; или вытащить его на улицу (что потребует дополнительных усилий) и бросить у обочины вместе с остальным мусором. Я даже могу перевезти его на квартиру в Хеллс Китчен, залить известью, выкурить сигару, слушая плейер и глядя на то, как оно растворяется. Но мне хотелось бы хранить женские тела отдельно от мужских, и кроме того, я хочу посмотреть Кровожадного — видеокассету, взятую напрокат сегодня вечером. Реклама этого фильма гласит: «Некоторые клоуны вынуждают вас смеяться, но Бобо заставит вас умереть, а потом съест ваш труп». После полуночной поездки в Хелл'с Китчен, даже если я не буду по дороге останавливаться в «Bellvue's», чтобы перекусить, у меня уже не останется времени. Кости Бетани, большинство внутренностей и мясо я свалю в кремационную печь, которая стоит у меня в холле.
Кортни, Макдермотт и я только что ушли с вечеринки Morgan Stanley, проходившей недалеко от Манхэттенского морского порта, в новом клубе «Coldcard», который сам похож на большой город. Там я столкнулся с Вальтером Родесом, — это стопроцентный канадец, которого я не видел со времен Эксетера и от которого, как и от Макдермотта, воняло одеколоном Xeryus, так что я сказал ему буквально следующее: «Слушай, я стараюсь держаться подальше от людей. Избегаю даже разговоров», — и попросил прощения. Вальтер был совсем немного ошарашен и сказал: «Конечно, м-м-м, я понимаю». На мне шестипуговичный двубортный смокинг из крепа, брюки в складку и шелковая бабочка, все от Valentino. Луис Керрутерс уехал на неделю в Атланту. Вместе с Гербертом Гиттсом мы вынюхали дорожку кокаина, и еще до того, как Макдермотт поймал это такси, чтобы поехать в «Nell's», я принял таблетку гальциона, чтобы унять взвинченность, наступившую от кокаина, но все-таки она до сих пор еще не прошла. Похоже, Кортни нравится Макдермотт: сегодня ее карточка Chembank не работала, по крайней мере в том автомате, у которого мы остановились (это из-за того, что она слишком часто насыпает на нее кокаин, хотя и не признается в этом; в разное время кокаин испортил и несколько моих карточек). Карточка Макдермотта действовала, и она пренебрегла моей карточкой в пользу его. Насколько я знаю Кортни, это означает, что она хочет его трахнуть. Но это не имеет никакого значения. Хотя я и гораздо красивее Крэйга, мы довольно похожи. Темой утреннего Шоу Патти Винтерс были разговоры с животными. В студийном аквариуме, с прикрепленным к одному из щупалец микрофоном, плавал осьминог и просил «сыра» — по крайней мере так уверял его «тренер», не сомневающийся в наличии голосовых связок у моллюсков. Слегка оцепенев, я смотрел на это, пока не начал всхлипывать. На темном углу Восьмой и Десятой улиц над мусорным контейнером дергался нищий, одетый гавайцем.
|
|
|
— Из дистиллированной и очищенной воды, — говорит Макдермотт, — большинство минеральных веществ удалено. Воду кипятят и пар конденсируется в очищенную воду.
— А дистиллированная вода безвкусна и, как правило, не подходит для питья, — я ловлю себя на том, что зеваю.
— А минеральная вода? — интересуется Кортни.
— Ей нет определения… — начинаем мы одновременно с Макдермоттом.
— Продолжай, — говорю я, зевая снова, тем самым вызывая зевок и у Кортни.
— Нет, ты давай, — апатично произносит он.
— Комитет по продуктам питания не дал ей определения, — отвечаю я. — В ней нет химикалий, солей, сахара или кофеина.
— А газированная вода шипит от углекислого газа, да? — спрашивает Кортни.
— Да. — Мы оба с Макдермоттом киваем, глядя прямо вперед.
— Я так и знала, — нерешительно произносит она, но по тону ее голоса, я чувствую, что она улыбается, говоря это.
— Только покупай натурально газированную воду, — предостерегаю я ее. — Это значит, что углекислый газ уже содержится в источнике.
— К примеру, содовая и сельтерская искусственно карбонизированы, — поясняет Макдермотт.
— Сельтерская White Rock — исключение, — замечаю я, недовольный тем, что Макдермотт не оставляет нелепых попыток быть на один шаг впереди меня. — Отличная газированная минеральная вода — Ramlosa.
Таксист хочет повернуть на Четырнадцатую, но направо уже поворачивают четыре или пять лимузинов, и мы не успеваем на зеленый. Я проклинаю водителя, но спереди, приглушенно, слышится старая песня шестидесятых, кажется, это Supremes, мне плохо слышно из-за пластиковой перегородки. Я пытаюсь открыть ее, но она заперта и не отодвигается. Кортни спрашивает:
— А какую надо пить после тренировки?
— Ну, — вздыхаю я, — любую, главное, холодную.
— Почему? — спрашивает она.
— Потому что она усваивается быстрее, чем вода комнатной температуры. — Я равнодушно смотрю на свой Rolex. — Пей воду. Evian. Но не в пластиковой бутылке.
— Мой тренер говорит, что подойдет Gatorade[38]. — противоречит Макдермотт.
— Но тебе не кажется, что вода лучше всего возмещает потерю влаги, поскольку поступает в кровь быстрее, чем любая другая жидкость? — Я не могу сдержаться. — А, приятель?
Я снова смотрю на часы. Если в «Nell's» я выпью только один J&B со льдом, то еще успею домой посмотреть до двух Кровожадного. В машине опять тишина, такси упорно продвигается к толпе возле клуба, лимузины, высадив пассажиров, отъезжают, каждый из нас концентрируется на этом, да еще на небе, тяжело нависающем над городом, на котором вырисовываются темные облаками. Лимузины безрезультатно бибикают друг другу. Из-за кокаина у меня пересохло в горле и я сглатываю, пытаясь увлажнить его. На забитых досками окнах пустых многоэтажных домов на другой стороне улицы висят рекламные плакаты, сообщающие о распродаже в Crabtree&Evelyn. Как пишется «могол», а, Бэйтмен. М-о-г-о-л. Мо-гол. Мог-ол. Лед, призраки, пришельцы…
— Я не люблю Evian, — печально произносит Макдермотт.
— Она слишком пресная. — У него такой жалкий вид, когда он признается в этом, что мне приходится согласиться.
Глядя на него в темноте машины, понимая, что он, вероятно, окажется сегодня в постели с Кортни, на мгновение я ощущаю жалость.
— Да, Макдермотт, — медленно говорю я. — Evian — слишком пресная.
Сегодня на полу была такая лужа крови Бетани, что я увидел в ней свое отражение, когда пошел за телефоном, и я смотрел на себя, пока записывался на стрижку в Gio's. Кортни выводит меня из транса признанием: «А я в первый раз боялась Pellegrino». Она нервно смотрит на меня — в ожидании, что я… что, соглашусь? — потом на Макдермотта, предлагающего ей бледную, натянутую улыбку.
— Но попробовала и… она была нормальная.
— Как это смело, — вновь зевая, бормочу я, машина сантиметр за сантиметром продвигается к «Nell's», затем, чуть громче, спрашиваю:
— Слушайте, кто-нибудь знает о каком-нибудь приспособлении, которое можно подключить к телефону, чтобы оно воспроизводило короткие гудки?
Вернувшись домой, я стою над телом Бетани. Задумчиво потягивая напиток, я изучаю его состояние. Ее веки полуоткрыты, а нижние зубы кажутся выступающими, поскольку губы я оторвал, — точнее, откусил. Утром я отпилил ей руку, что, собственно, окончательно и убило ее, и теперь я поднимаю ее, держа за кость, торчащую на том месте, где было запястье (где кисть, я не имею понятия: в морозильнике? в шкафу?), стискиваю в руке, словно трубу, мясо и мышцы держаться на ней, хотя большую часть я отрезал или отгрыз, и опускаю руку ей на голову. Всего пяти-шести ударов хватает, чтобы разнести ее нижнюю челюсть, а после еще двух ударов лицо проламывается внутрь.
УИТНИ ХЬЮСТОН
Дебютный альбом Уитни Хьюстон с одноименным названием вышел в 1985-ом, и на нем было сразу четыре сингла, поднявшихся на верхние строчки хит-парадов, в том числе «The Greatest Love of All», «You Give Good Love» и «Saving All My Love for You». Этот альбом он получил премию «Грэмми» за лучший женский вокал и две премии American Music Awards: одну — за лучший ритм-н-блюз сингл, вторую — за лучшее ритм-н-блюз видео. Журналы «Billboard» и «Rolling Stone» назвали Уитни Хьюстон лучшим дебютом года. Меня лично подобный ажиотаж несколько насторожил. Очень часто бывает, что альбомы, которые так активно расхваливают, на деле оказываются тусклыми и совершенно неинтересными, но «Whitney Houston» (Arista) получился на удивление проникновенным, сочным и органичным ритм-н-блюзовым альбомом за последние десять лет, тем более, что голос у Уитни действительно очень сильный. Уже по оформлению альбома — элегантная, очень красивая фотография Уитни на обложке (в платье от Giovanne De Maura) и весьма сексапильный снимок на обороте (в купальном костюме от Norma Kamali) — можно понять, что это не скучный профессиональный проект: альбом записан качественно и гладко, но при этом звучит очень живо и держит слушателя в напряжении, а голос Уитни настолько оригинален и многогранен (хотя, в основном, она все-таки джазовая певица), что воспринять альбом в целом с первого раза достаточно сложно. Но это альбом не для разового прослушивания. Его хочется слушать снова и снова.
Он начинается с песен «You Give Good Love» и «Thinking About You». Продюсером и аранжировщиком обеих песен выступил Кашиф: это теплые джазовые аранжировки, но с современным синтезированным ритмом. Это очень хорошие песни, но настоящее удовольствие начинается с «Someone for Me» (продюсер Джермен Джексон), где Уитни очень красиво поет под мелодию в стиле диско-джаза, и контраст между ее страстным голосом и энергичной, веселой музыкой производит неизгладимое впечатление. Баллада «Saving All My Love for You» — самая сексапильная и романтическая песня на всем альбоме. Также надо отметить убойное соло на саксофоне в исполнении Тома Скотта. В песне чувствуется влияние женских оркестров шестидесятых (она написана в соавторстве с Джерри Гоффином), но она получилась гораздо эмоциональнее и сексуальнее, чем все, что делали женские группы шестидесятых. «Nobody Loves Me Like You Do», великолепный дуэт с Джерменом Джексоном (он также является продюсером песни) — это только один пример того, насколько тонким и поэтичным получился альбом в смысле текстов. Очень многие исполнители, которые не пишут песни самостоятельно и вынуждены полагаться на вкус продюсеров в плане подбора репертуара, страдают от острой нехватки достойных текстов. Но эту проблему Уитни и компания решили с блеском.
Танцевальный сингл «How Will I Know» (на мой взгляд, лучшая танцевальная песня восьмидесятых) — это радостная ода влюбленной девчонке, переживающей, нравится ли она парню, в которого влюблена. Там очень хорошая партия клавишных, и это единственный трек на альбоме, спродюсированный продюсером-вундеркиндом Нарадой Майклом Уолденом. Моя самая любимая баллада (не считая «The Greatest Love of All», бесспорного шедевра Уитни) — «All at Once»: песня про молодую женщину, которая вдруг понимает, что ее любимый мужчина теряет к ней интерес, что его чувства тускнеют и угасают. Больше всего меня в ней привлекают роскошные струнные аранжировки. На альбоме нет ни одной «проходной» песни; разве что «Take Good Care of My Heart» (еще один дуэт с Джерменом Джексоном) несколько не попадает под общий стиль. Это единственная песня, которая выбивается из общей джазовой стилистики альбома и в которой слишком чувствуется влияние танцевальной музыки восьмидесятых.
В полной мере таланты Уитни проявляются в «The Greatest Love of All», одной из лучших и самых сильных песен за всю историю поп-музыки на тему любви к себе и веры в себя. С первой и до последней строчки (слова Майкла Мессера и Линды Крид) эта баллада -произведение искусства. А поет Уитни настолько великолепно, что я бы не побоялся назвать ее исполнение совершенным. Песня несет в себе сильный заряд надежды, так что действительно хочется верить, что еще не поздно перемениться к лучшему, стать сердечнее и добрее. Мы живем в мире, в котором сопереживать другим невозможно, но можно сопереживать себе. Это хорошая мысль — на самом деле, наверное, ключевая мысль, — и подана она в очень красивой форме.
Четыре сингла со второго альбома «Whitney» (Arista; 1987) заняли верхние строчки в хит-парадах: «I Wanna Dance with Somebody», «So Emotional», «Didn't We Almost Have It All?» и «Where Do Broken Hearts Go?». Продюсером большинства песен выступил Нарада Майкл Уолден, и хотя в целом альбом получился слабее «Whitney Houston», его ни в коем случае нельзя расценивать как провал. Его открывает подвижная, танцевальная композиция «I Wanna Dance with Somebody (Who Loves Me)», которая сделана в том же ключе, что и последняя песня на диске, необузданная «How Will I Know». За ней следует очень чувственная «Just the Lonely Talking Again»; в ней снова ощущается серьезное джазовое влияние, которым проникнут весь первый альбом. Голос Уитни звучит по-новому, более зрело и сочно. Все вокальные аранжировки сделала она сама, и это особенно чувствуется в «Love Will Save the Day», самой амбициозной на данный момент песне Уитни. Продюсером этой вещи выступил Джеллибин Бенитес; она вся пронизана энергичным ритмом, и, как и большинство песен альбома, посвящена взрослению человека и осознанию мира, в котором мы все живем. Уитни поет, и мы ей верим. Это заметная перемена по сравнению с образом маленькой девочки, потерявшейся в большом мире, который несет столько обаяния на первом альбоме.
В песне «Didn't We Almost Have It All?» (продюсер Майкл Мессер), в которой поется о встрече с бывшей любовью, Уитни выступает в образе еще более зрелого человека. Героиня рассказывает о своих чувствах, и в этой песне Уитни проявляет себя с самой романтической стороны. Как и в большинстве баллад Хьюстон, струнные аранжировки сделаны великолепно. «So Emotional» перекликается по настроению с «How Will I Know» и «I Wanna Dance with Somebody», но в ней больше чувствуется влияние рока. Как и все песни на «Whitney», ее сыграла замечательная сборная студийная группой в составе Нарады (ударные), Уолтера Афанасьеффа (клавишные и синтез-бас), Коррадо Рустичи (синтез-гитара) и некоего Бонго Боба (дополнительная перкуссия и программирование ударных). «Where You Are» — единственная на альбоме песня, спродюсированная Кашифом, и несет на себе отпечаток его несомненного профессионализма. Гладкий, отточенный звук и блестящее фанки-соло на саксофоне в исполнении Винсента Генри. По моему мнению, это стопроцентный хит (хотя то же самое можно сказать про все песни альбома), и мне до сих пор не понятно, почему его не выпустили отдельным синглом.
Настоящий сюрприз альбома — «Love Is a Contact Sport», композиция, потрясающая по звучанию, дерзкая и сексуальная. Центральный трек на альбоме. Великолепный текст и хороший ритм. Одна из моих самых любимых песен. На «You're Still My Man» очень хорошо слышно, как мастерски Уитни владеет голосом: он звучит, как безупречный, отлично настроенный инструмент, и почти подавляет чувственность музыки, но мелодии и тексты слишком сильные и яркие, чтобы потеряться в тени исполнителя, пусть даже масштаба Уитни. Мастерство Нарады в программировании ударных проявляется в полной мере в композиции «For the Love of You». Песня сделана в стиле современного джаза и вызывает ассоциации не только с главными «поставщиками» джаз-рока типа Майкла Джексона и Шаде, но и с другими джазовыми музыкантами: Майлзом Дэвисом, Полом Баттерфилдом и Бобби Макферрином.
«Where Do Broken Hearts Go» — очень эмоциональная и сильная песня об утраченной невинности и попытках вновь обрести ощущение безопасности, которое было в детстве. Голос Уитни все так же красив и послушен, и плавно подводит нас к следующей композиции «I Know Him So Well», самой трогательной на всем альбоме, прежде всего потому, что это дуэт с мамой, Эмили («Сисси») Хьюстон. Это баллада о… чем? о взаимной любви? о давно потерянном отце? — пронзительное сочетание тоски, сожаления, решимости и красоты. Изящная и совершенная нота, завершающая альбом. Мы ждем новых работ от Уитни (она потрясающе спела балладу «One Moment At Time» на Олимпийских играх 1988 года), но даже если больше ничего не будет, она все равно останется лучшей чернокожей джазовой певицей своего поколения.
УЖИН С СЕКРЕТАРШЕЙ
Вечер понедельника, восемь тридцать. Я нахожусь в своем офисе, решаю во вчерашней New York Times воскресный кроссворд, слушаю на стерео рэп, пытаясь понять его популярность, потому что маленькая симпатичная блондинка, с которой я два дня назад познакомился в «Au Bar», сказала, что слушает только рэп. И хотя потом я вышиб из нее мозги в чьей-то квартире в районе Дакота (почти отрезав ей голову; но это едва ли новый опыт для меня), ее музыкальные предпочтения преследовали меня все утро, так что я вынужден был зайти в Tower Records в Верхнем Вест Сайде и купить на девяносто долларов компакт-дисков. Как и ожидалось, покупка была неудачной: негритянские голоса произносят отвратительные слова типа «врубись, братан, без мазы». Джин сидит за своим столом, заваленном кипами документов, — я хочу, чтобы она в них разобралась. День прошел не так уж плохо: утром я два часа провел в спортзале; в Челси открылся новый ресторан Робисона Кирча под названием «Finna»; Эвелин оставила мне два сообщения на автоответчике и еще одно передала через Джин, сообщая, что почти на неделю улетает в Бостон; но самое приятное: утреннее Шоу Патти Винтерс было в двух частях. В первой — эксклюзивное интервью с Дональдом Трампом, вторая — рассказ о женщинах, подвергшихся насилию. Ужинать я должен был с Мадисон Грей и Дэвидом Кемпионом в «Cafe Luxembourg», но в восемь пятнадцать я узнаю, что к нам собирается присоединиться Луис Керрутерс, поэтому я звоню тупице Кемпиону, и говорю, что не смогу, а потом несколько минут размышляю, как же все-таки провести вечер. Глядя в окно, я понимаю, что через считанные мгновения небо над городом будет абсолютно темным.
Джин, осторожно постучавшись в полуоткрытую дверь, заглядывает в мой кабинет. Я делаю вид, что не замечаю ее присутствия, хотя и не понимаю, почему, поскольку мне немного одиноко. Она подходит к моему столу. Я в темных очках Wayfarer пялюсь на кроссворд, — по-прежнему в оцепенении, хотя причин для этого нет.
Положив папку на стол, она спрашивает: «Отгадваешь кроссворд?», опустив ы в «отгадываешь» — жалкий жест близости, раздражающий укол навязываемой дружественности. Ком встает у меня в горле и, не глядя на нее, я киваю.
— Помочь? — спрашивает она, осторожно обходит стол и склоняется над моим плечом. Я уже заполнил все клеточки словами «мясо» и «кости» и, увидев это, она слегка охает от изумления, а потом замечает на столе кучу сломанных пополам карандашей №2, аккуратно собирает их и выходит из комнаты.
— Джин? — зову я.
—Да, Патрик? — она вновь входит в кабинет, стараясь скрыть свой энтузиазм.
— Ты бы не хотела составить мне компанию? Поужинаем вместе? — спрашиваю я, все еще глядя в кроссворд и осторожно стирая "м" в одном из многочисленных «мясо», которыми заполнена сетка. — Конечно, если ты… не занята?
— Нет, — отвечает она слишком быстро, потом, видимо, осознав, что поспешила, говорит. — У меня нет планов.
— Ну, не совпадение ли, — говорю я, поднимаю голову и опускаю темные очки.
Она смеется, но в ее смехе чувствуется такая фальшь, такая неловкость, что от этого я начинаю чувствовать себя не столь тошнотворно.
— Наверное, — пожимает плечами она.
— У меня еще есть билеты на… Милла Ванилла, если ты хочешь, — небрежно замечаю я.
Смутившись, она спрашивает:
— Да? На кого?
— Милла… Ванилла, — медленно повторяю я.
— Милла… Ванилла? — неловко переспрашивает она.
— Милла… Ванилла, — отвечаю я. — Кажется, так они называются.
Она говорит:
— Я не уверена.
— Не уверена, что пойдешь?
— Нет, насчет названия. — Она задумывается, потом говорит. — Мне кажется, они называются… Милли Ванилли.
Я надолго замолкаю, перед тем, как произнести:
— А.
Она продолжает стоять, один раз кивает.
— Неважно, — говорю я, у меня все равно нет билетов. — Концерт через несколько месяцев.
— А-а, — говорит она, снова кивая. — Ладно.
— Слушай, ну и куда нам пойти? — Я откидываюсь на кресле и вынимаю из ящика стола «Загат».
Она молчит, боясь что-нибудь сказать, принимая мой вопрос за тест, который надо пройти, потом, неуверенная, что выбрала верный ответ, произносит:
|
|
|
