 |
Вторник: послеполуденные обрывки 11 глава.
|
|
|
|
– Слушай, – говорит Элизабет Кристи, протягивая ей руку, словно педик, который хочет поделиться сплетней. – Эта девчонка работала в солярии, – и, не меняя тона, – а ты чем занимаешься?
После долго молчания Кристи краснеет и еще более пугается, и я говорю:
– Она… моя кузина.
Медленно переварив это, Элизабет произносит: «А-а-а».
После еще одной долгой паузы я говорю: «Она… из Франции».
Элизабет скептически смотрит на меня – как будто я абсолютно ненормален – но решает не развивать эту тему и вместо этого спрашивает:
– Где у тебя телефон? Мне надо позвонить Харли.
Я иду в кухню и приношу телефонную трубку, выдвинув антенну.
Набрав чей-то номер и ожидая ответ, она смотрит на Кристи:
– А где ты бываешь летом? – спрашивает она. – В Саутгемптоне?
Кристи смотрит на меня, вновь на Элизабет и тихо произносит: «Нет».
– О господи, – стонет Элизабет. – Это его автоответчик.
– Элизабет, – я указываю на свой Rolex. – Три часа утра.
– Но ведь он, черт бы драл, торгует наркотиками, – сердито говорит она. – Сейчас самый час пик.
– Не говори ему, что ты здесь, – предупреждаю я.
– А зачем мне? – спрашивает она рассерженно. Она тянется за вином, выпивает второй полный стакан и делает гримасу.
– Дикий вкус.
Взглянув на этикетку, пожимает плечами.
– Харли, это я. Мне нужна твоя помощь. Понимай как хочешь. Я у… – она смотрит на меня.
– Ты у Маркуса Холберстама, – шепчу я.
– У кого? – наклоняясь вперед, недоверчиво ухмыляется она.
– У Мар-куса Хол– бер– стама, – снова шепчу я.
– Мне нужен номер, идиот. – Она машет, чтобы я отошел, и продолжает. – Ладно, я у Марка Хаммерстейна и перезвоню позже, но если завтра вечером я не увижу тебя в баре «Канал», то напущу на тебя своего парикмахера. Бон вояж. Как выключается эта штука? – спрашивает она, хотя и сама со знанием дела задвинугает антенну, нажимает на кнопку off и кидает телефон на кресло Schrager, которое я пододвинул к музыкальному проигрывателю.
|
|
|
– Видишь, – улыбаюсь я. – Получилось.
Через двадцать минут Элизабет извивается на кушетке, а я пытаюсь заставить ее заняться передо мной сексом с Кристи. То, что сначала было случайной мыслью, теперь заняло все мои помыслы, так что я настойчив. Кристи бесстрастно уставилась на пятно на светлом дубовом полу, которое я не видел раньше, ее вино почти не тронуто.
– Но я не лесбиянка, – хихикая, вновь протестует Элизабет. – Меня не интересуют девочки.
– И это твердое нет? – спрашиваю я, глядя на ее стакан, потом на почти пустую бутылку вина.
– Но почему ты думаешь, что мне нравится это? – спрашивает она. Благодаря экстази вопрос звучит кокетливо и, похоже, ее это искренне интересует. Ее нога трется о мое бедро. Я переместился на кушетку и сижу между девушками, массируя одну из икр Элизабет.
– Ну, во-первых, ты ходила в «Сара Лоуренс», – говорю я, – и, потом, все бывает.
– В «Сара Лоуренс» были и мальчики, Патрик, – замечает она, хихикая. Она извивается все сильнее, с шумом, с жаром, с содроганиями.
– Ну, извини, – признаю я. – Я обычно не имею дело с мальчиками, которые гуляют по улице в чулках.
–Патрик, ты же учился в Патрике, то есть, в Гарварде, о господи, я так пьяна. Ладно, слушай, я имею в виду, погоди… – она замолкает, делает глубокий вдох, бубнит что-то неумное о том, что чувствует себя странно. Потом, закрыв глаза и открыв их вновь, спрашивает:
– У тебя есть кокаин?
Я смотрю на ее стакан, замечаю, что растворившееся экстази слегка изменило цвет вина. Следуя моему взгляду, она делает от него еще глоток, словно бы это некий эликсир, способный погасить ее нарастающее возбуждение. Она бессильно откидывает голову назад, на одну из диванных подушек.
|
|
|
– Или гальцион. Я бы выпила гальцион.
– Слушай, мне бы хотелось посмотреть… как вы вдвоем… начнете, – простодушно говорю я. – Что в этом дурного. И абсолютно незаразно.
– Патрик, – смеется она. – Ты сумасшедший.
– Ну давай, – настаиваю я. – Разве тебе не нравится Кристи?
– Только без грязи, – говорит она, но наркотик цепляет ее и я чувствую, что она возбуждена, хотя ей этого и не хочется. – У меня нет настроения вести грязные разговоры.
– Давай, – говорю я. – Мне кажется, будет здорово.
– Он всегда такой? – спрашивает Элизабет Кристи.
Я смотрю на Кристи.
Кристи, без комментариев, пожимает плечами, изучает заднюю крышку компакт диска, прежде чем положить его на стол рядом со стереопроигрывателем.
– Ты что, хочешь сказать, что никогда не пробовала с девушкой? – спрашиваю я, касаясь черного чулка, а потом трогаю ее ногу.
– Но я не лесбиянка, – подчеркивает она. – Нет, никогда.
– Никогда? – переспрашиваю я, поднимая дугой брови. – Ну, все когда-нибудь бывает в первый раз…
– У меня голова идет кругом, – стонет Элизабет, уже не контролируя выражение своего лица.
– Я тут не при чем, – говорю я, потрясенный.
Элизабет завелась вместе с Кристи, они обе голые, лежат на моей кровати, все лампы в комнате включены. А я сижу рядом с футоном в кресле Louis Montoni, наблюдая за ними с очень близкого расстояния, и время от времени изменяю положение их тел. Сейчас я заставляю Элизабет лечь на спину и поднять ноги, раздвинув их как можно шире, а потом толкаю вниз голову Кристи, заставляя ее лакать пизду – не лизать, а жадно лакать, как собака, – теребя пальцем клитор. Два пальца другой руки она засовывает в открытую, мокрую пизду, потом она делает то же самое языком, а пальцы, которыми она дрочила пизду Элизабет, она засовывает ей в рот, заставляя Элизабет облизывать их. Потом я кладу Кристи сверху на Элизабет и она сосет и кусает полные, набухшие груди Элизабет, которые та сжимает руками, а потом я велю им целоваться, и Элизабет с жадностью, как животное, принимает в рот язычок, лизавший ее маленькую розовую пизду, и они обе дергаются, прижимаясь вагинами. Элизабет громко стонет, обвивая ногами бедра Кристи, ноги Кристи раздвинуты так, что сзади видна ее пизда, мокрая и открытая, а над ней безволосая розовая дырочка. Кристи садится, разворачивается, и, сидя верхом на Элизабет, прижимается пиздой к ее тяжело дышащему лицу, и вскоре, как в кино, как животные, они обе принимаются лихорадочно лизать и дрочить друг друга.
|
|
|
У Элизабет совершенно красное лицо, ее шея страшно напряжена, и она пытается зарыться головой в пизду Кристи, а потом, раздвинув ей ягодицы, издавая гортанные звуки, вводит язык в анальное отверстие.
– Правильно, – монотонно говорю я. – Сунь язык в жопу этой суки.
Пока все это происходит, я намазываю вазелином большой белый дилдо, прикрепленный к ремню. Я встаю и поднимаю Кристи с Элизабет, застегиваю ремень на талии Кристи, а потом переворачиваю Элизабет, ставлю ее на четвереньки, и заставляю Кристи трахать ее по-собачьи. В это время сам я дрочу пальцем сперва пизду Кристи, потом клитор, потом анальное отверствие – оно такое поддатливое и мокрое от слюны Элизабет, что мне без усилий удается просунуть туда указательный палец. Ее сфинктер сжимается, расслабляется и снова сжимается вокруг моего пальца. Я заставляю Кристи вытащить дилдо из пизды Элизабет, укладываю Элизабет на спину и Кристи ебет ее сверху. Элизабет бешено целует Кристи, засовывает язык в ее рот, теребит пальцем свой клитор, обхватив ногами бедра Кристи, ее лицо напряжено, рот открыт, помада размазана пиздой Кристи, она вопит: «О господи, я кончаю, кончаю, сильнее, я кончаю», – потому что я велел им обоим кричать, испытывая оргазм, и кричать громко.
Теперь очередь Кристи, Элизабет с живостью нацепляет дилдо и ебет Кристи в пизду, пока я, раздвинув жопу Элизабет, проникаю в нее языком, но Элизабет быстро отталкивает меня и принимается сама дрочить себя пальцем. Кристи вновь надевает дилдо и ебет Элизабет в зад, а Элизабет, дроча свой клитор, с урчанием брыкается задом о дилдо, пока не кончает второй раз. Вытащив дилдо у нее из жопы, я заставляю Элизабет обсосать его. Нацепив его снова, она с легкостью входит в пизду лежащей Кристи. В это время я лижу груди и с силой сосу соски Кристи, чтобы они стали красными и твердыми. Потом я продолжаю их теребить, чтобы они оставались в таком состоянии. Все это время Кристи остается в высоких, выше колена, замшевых сапогах от Henry Bendel, которые я заставил ее надеть.
|
|
|
Голая Элизабет выбегает из спальни, она уже окровавленная, ей трудно двигаться, она кричит что-то неразборчивое. Мой оргазм был долгим и бурным, и теперь у меня слабость в ногах. Я тоже голый, ору ей: «Сука, ах ты, ебаная сука». Поскольку сильнее всего кровоточат ее ноги, она подскальзывается и я неуклюже бью ее уже измазанным кухонным ножом, который сжимаю в правой руке. Я вспарываю ее шею сзади, перерезая какие-то вены. Она пытается убежать, устремляется ко входной двери, и я наношу второй удар, при этом кровь брызгает аж в гостиную, через всю квартиру, заливая закаленное стекло и ламинированные дубовые панели на кухне. Она пытается бежать, но я перерезал яремную вену, кровь брызжет во все стороны, мгновенно ослепляя нас, я подскакиваю к Элизабет в последней попытке прикончить ее. Она поворачивается лицом ко мне, ее черты искажены мукой, но после того, как я бью ее рукой в живот, ее ноги отказывают и она падает, а я опускаюсь рядом. Нанеся ей пять или шесть ударов ножом – кровь бьет струями – я придвигаюсь, чтобы вдохнуть аромат ее духов. Ее мышцы деревенеют, становятся жесткими, у нее начинается предсмертная агония; горло наполняется темно-красной кровью, она бьется, словно связанная, хотя и не связана, и я вынужден прижимать ее к полу. Рот переполняется кровью, она стекает по щекам и подбородку. Ее тело сотрясается в судорогах, и это, по-моему, похоже на эпилептический припадок. Я прижимаю ее голову, трусь своим твердым, покрытым хуем кровью о ее задыхающееся лицо до тех пор, пока она не замирает окончательно.
В спальне Кристи лежит на футоне. Ее ноги привязаны к кровати, ее руки связаны над головой, в рот запиханы вырванные страницы журнала Vanity Fair за прошлый месяц. Провода, соединенные с батареей, прикреплены зажимами к почерневшим грудям. Я кидал ей на живот горящие спички из «Le Relais» и бешеная (вероятно, от передоза экстази) Элизабет помогала мне, пока я не перешел на нее и не стал жевать ее сосок. Потом, перестав владеть собой, я откусил его и проглотил. В первый раз я замечаю какое великолепное, миниатюрное тело у Кристи. Было. Я начинаю месить ее груди плоскогубцами, потом давлю. их, дело двигается быстро, я издаю шипящие звуки, она выплевывает клочки журнала, пытается укусить мою руку, я смеюсь, когда она умирает, а перед тем как умереть, она начинает плакать, ее глаза закатываются, словно она впадает в какой-то кошмарный сон.
|
|
|
К утру привязанные к батарее кисти рук Кристи раздулись неизвестно почему до размера футбольных мячей, пальцы неотличимы от ладоней, от запаха, исходящего от паленого трупа, меня трясет и я вынужден раздвинуть занавески, поднять жалюзи, забрызганные горелым жиром (это случилось, когда от электрического тока лопнули груди Кристи), и открыть окна, чтобы проветрить комнату. Глаза Кристи широко открыты, взгляд застыл, рот черный, в нем отсутствуют губы, на месте влагалища черная яма (хотя я и не помню, чтобы делал с ним что-нибудь), сквозь обуглившееся ребра видны легкие. Останки Элизабет свалены в углу гостиной. У нее отсутствует правая рука и кусок правой ноги. Левая кисть, отрубленная у запястья, лежит, стиснутая, на стойке в кухне, в лужице ее собственной крови. Голова восседает на кухонном столе и у пропитанного кровью лица (даже с обеими выковоренными глазами и надетыми поверх дыр темными очками от Alain Mikli) хмурый вид. Глядя на нее, я чувствую сильную усталость, и хотя я совсем не спал ночью и совершенно вымотался, у меня все же назначен на час обед в «Одеоне» с Джемом Девисом и Аланой Бертон. Он крайне важен для меня, и я раздумываю, отказаться мне от него или нет.
АТАКА ПЕДИКА
Осень. Воскресенье. Около четырех часов дня. Я в «Barney's», покупаю запонки. Я вошел в магазин в 14:30 после холодной напряженной трапезы с трупом Кристи. Подлетев к стойке, я заявил продавцу: «Мне нужна плетка. Честное слово». Кроме запонок, я купил чемодан из страусиной кожи с двойной молнией и виниловой подкладкой, старинную баночку для пилюль из серебра, стекла и крокодиловой кожи, старинный футляр для зубной щетки, зубную щетку из барсучьей щетины и щеточку для ногтей из искусственной черепахи. Где я ужинал вчера? В «Splash». Ничего особенного: водянистый коктейль Bellini, увядшая рукола, угрюмая официантка. После этого я смотрел старую запись Шоу Патти Винтерc, обнаруженную мной на кассете, где, как я думал, были записаны пытки и смерть двух эскорт-девушек весной (темой шоу было Как Сделать Вашего Питомца Кинозвездой). Прямо сейчас я покупаю ремень (не для себя), три галстука по девяносто долларов, десять носовых платков, четырехсотдолларовый халат и две пижамы от Ralph Lauren, все это пришлют мне на дом, за исключением платков, которые, после того как вышьют на них мою монограмму, пошлют в P&P. Я уже успел устроить нечто вроде сцены в отделе женской обуви, откуда меня, смущенного, изгнали рассерженные продавщицы. Поначалу это всего лишь ощущение скованности, и я не понимаю, в чем дело, но потом мне начинает казаться (хотя я и не могу быть полностью уверен), что за мной следят, словно кто-то ходит за мной по пятам по Barney's.
Я полагаю, что Луис Керрутерс здесь инкогнито. На нем шелковый вечерний пиджак леопардовой расцветки, перчатки из оленьей кожи, фетровая шляпа, авиаторские очки. Он прячется позади колонны, делая вид, что рассматривает галстуки, а потом бесстыдно кидает на меня косой взгляд. Наклонившись вперед, я что-то подписываю – счет, вероятно, – и попутно думаю (к этому вынуждает меня присутствие Луиса), что жизнь, связанная с этим городом, с Манхэттеном, с моей работой, не так уж хороша, и внезапно я представляю себе Луиса на каком-то кошмарном вечере, где он пьет хорошее сухое розовое вино, педики сгрудились у небольшого рояля, звучат популярные мелодии, у него в руках цветок, теперь вокруг его шеи боа из перьев, пианист наигрывает что-то из «Отверженных», милый.
– Патрик? Это ты? – слышу я его осторожный голос.
Подобно кадру из фильма ужасов – камера резко приближается – неожиданно, без предупреждения, из-за своей колонны появляется Луис Керрутерс, крадучись и подпрыгивая одновременно (если такое возможно). Улыбнувшись продавщице, я неловко отхожу прочь от него, к витрине с подтяжками, мне срочно нужен ксанакс, валиум, гальцион, фруктовое мороженое, что угодно.
Я не смотрю, я не могу смотреть на него, но ощущаю, что он рядом. Его голос подтверждает это.
– Патрик… Привет…
Закрыв глаза, я подношу руку к лицу и бормочу вполголоса:
– Не заставляй меня говорить это.
– Патрик, – говорит он с наигранным простодушием. – Что ты имеешь в виду?
И после длинной паузы:
– Патрик… почему ты не смотришь на меня?
– Я игнорирую тебя, Луис. – Сделав вдох, я успокаиваю себя тем, что смотрю на ценник на свитере от Armani. – Разве ты не видишь? Я тебя полностью игнорирую.
– Патрик, разве мы не можем просто поговорить? – спрашивает он, почти скуля. – Патрик … посмотри на меня.
После еще одного короткого вдоха, вздохнув, я признаюсь:
– Нам не о чем, не о чем говорить…
– Так не может больше продолжаться, – нетерпеливо обрывает он меня. – Я так больше не могу.
Я что-то бормочу и потихоньку отхожу от него. Он упорно идет за мной.
– Ладно, – произносит он, когда мы доходим до противоположного конца магазина, где я делаю вид, что рассматриваю ряды шелковых галстуков, хотя все расплывается у меня перед глазами, – наверное, тебе будет приятно узнать, что я переезжаю… в другой штат.
Я чувствую небольшое облегчение и мне удается спросить (правда, все еще не глядя на него):
– Куда?
– В Аризону, – совершенно спокойно говорит он, видимо, благодаря тому, что я заинтересовался его переездом. – Перехожу в другой отдел.
– Заммеча-а-ательно, – бормочу я.
– Хочешь знать, почему? – спрашивает он.
– Нет, не очень.
– Из-за тебя, – сообщает он.
– Не говори этого, – умоляю я.
– Из-за тебя, – повторяет он.
– Ты больной, – говорю я ему.
– Если я и больной, то из-за тебя, – чересчур небрежно произносит он, рассматривая ногти. – Я болен из-за тебя, и мне не станет лучше.
– Ты чудовищно преувеличил свою страсть. Чудовищно, – говорю я, и отхожу к другому стенду.
– Но я знаю, что ты чувствуешь то же, что и я, – продолжает Луис, плетясь за мной. – И я знаю, что если ты… – он понижает голос и пожимает плечами, – если ты не признаешься… в своих чувствах, это не значит, что у тебя их нет.
– Что ты хочешь этим сказать? – шиплю я.
– Что я знаю, что ты испытываешь те же чувства, что и я. – Он театральным жестом срывает с себя темные очки, словно в доказательство этой мысли.
– Ты пришел… к неверному выводу, – задыхаюсь я. – Ты, очевидно… нездоров.
– Почему? – спрашивает он. – Что плохого в том, чтобы любить тебя, Патрик?
– O… господи.
– Желать тебя? Хотеть быть с тобою? – спрашивает он. – Что в этом плохого?
Я чувствую, что он беспомощно смотрит на меня, что он на грани нервного срыва. Сначала я могу ответить на его слова только долгим молчанием, но потом мне удается парировать шипением:
– Ну что за хроническая неспособность разумно оценить ситуацию? – я замолкаю. – А?
Я поднимаю голову от свитеров, галстуков, или что там у нас, и смотрю на Луиса. На мгновение он улыбается, обрадованный тем, что я наконец-то признал его присутствие, но вскоре улыбка ломается и в темных закоулках своего пидорского мозга он что-то осознает и принимается плакать. Когда я хладнокровно захожу за колонну, за которой могу спрятаться, он тащится следом и, грубо схватив меня за плечо, разворачивает лицом к нему: Луис не хочет смотреть в лицо действительности.
В то же самое время, когда я прошу Луиса: «Уходи», – он всхлипывает:
– О господи, Патрик, отчего я тебе не нравлюсь? – а потом, к несчастью, валится на пол у моих ног.
– Поднимайся, – бормочу я, стоя над ним. – Поднимайся.
– Отчего мы не можем быть вместе? – всхлипывает он, колотя кулаком по полу.
– Потому что я… не… – я окидываю быстрым взглядом магазин, чтобы убедиться, что никто не слушает; он хватается за мои колени, я стряхиваю его руку.
–…я не нахожу тебя… сексуально привлекательным, – глядя сверху вниз на него, громко шепчу я.
«Господи, я не верю, что сказал такое», – бормочу я про себя, ни к кому обращаясь. Я трясу головой, чтобы она прояснилась. Неразбериха достигла такого уровня, что я больше не способен к восприятию. Сказав Луису: «Оставь меня, пожалуйста, в покое», – я начинаю двигаться прочь.
Не в состоянии понять эту просьбу, Луис, все еще лежа на полу, хватается за полу моего шелкового плаща от Armani с криком:
– Пожалуйста, Патрик, пожалуйста, не бросай меня!
– Послушай меня, – говорю я, опускаясь на колено и пытаясь оторвать Луиса от пола. Но это вызывает у него какой-то несвязный крик, превращающийся в вопль, который усиливается таким крещендо, что привлекает внимание стоящего на входе охранника, и он направляется к нам.
– Смотри, что ты наделал, – в отчаянии шепчу я. – Вставай. Поднимайся.
– Все в порядке? – Охранник, здоровенный чернокожий парень, смотрит на нас сверху вниз.
– Да, благодарю, – отвечаю я, глядя на Луиса. – Все отлично.
– Не-е-е-ет, – воет Луис, захлебываясь плачем.
– Да, – повторяю я, глядя на охранника.
– Вы уверены? – спрашивает он.
Профессионально улыбаясь, я произношу:
– Дайте нам, пожалуйста, одну минутку. Оставьте нас наедине.
Я поворачиваюсь к Луису.
– Ну хватит, Луис. Вставай. Ты распустил нюни.
Я снова смотрю на охранника и, подняв руку, кивая, изрекаю: «Всего минуту, пожалуйста».
Охранник, неуверенно кивнув, нерешительно возвращается на свой пост.
Все еще стоя на колене, я хватаю Луиса за неподатливые плечи и спокойно, понизив голос, с самой серьезной угрозой, словно разговариваю с ребенком, которого ждет наказание, говорю ему:
– Слушай меня, Луис, если ты не прекратишь рыдать, жалкий ебаный пидор, я перережу тебе твою ебаную глотку. Ты слышишь меня? Пару раз я легонько шлепаю его по лицу. Яснее выразиться я не могу.
– О, убей меня, – хнычет он с закрытыми глазами, кивая головой, и все дальше погружается в бессвязность, а потом ревет. – Если у меня нет тебя, я не хочу жить. Я хочу умереть.
Мой рассудок едва не покидает меня прямо здесь, в Barney's. Я хватаю Луиса за воротник, стискиваю его в кулаке, и подтащив его голову вплотную к своему лицу, шепчу вполголоса:
– Слушай меня, Луис. Ты слышишь меня? Я обычно не делаю предупреждений людям, Луис. Так-что-будь-благодарен-за-то-что-я-предупреждаю-тебя.
Его рассудок окончательно помутился, голова стыдливо опущена, он издает какие-то гортанные звуки, так что слов не разберешь. Я хватаю его за волосы – они жесткие от мусса, я узнаю запах новой марки, Cactus. Задрав его голову, путаясь, я рявкаю:
– Слушай, ты хочешь умереть? Я тебе это устрою, Луис. Я делал это и раньше и я, блядь, выпущу из тебя кишки, я вспорю твой ебаный живот и буду толкать твои ебаные внутренности в твою пидорскую глотку, пока ты не подавишься ими.
Он не слушает. Все еще сидя на корточках, я с недоверием смотрю на него.
– Пожалуйста, Патрик, пожалуйста. Послушай меня. Я все продумал. Я уйду из P&P, и ты, может быть, тоже, и мы переедем в Аризону, а потом…
– Заткнись, Луис, – трясу я его. – O господи, только заткнись.
Я быстро встаю, отряхиваюсь, а когда мне кажется, что он успокоился и я могу уйти, Луис хватается за мою правую лодыжку и пытается удержать меня. В конце концов, проволочив его полтора метра, я, беспомощно улыбаясь паре, пасущейся возле отдела носков, вынужден ударить его ногой в лицо. Луис смотрит на меня умоляющими глазами, на его левой щеке обозначается небольшая ранка. Пара уходит от нас.
– Я люблю тебя, – жалко ноет он. – Я люблю тебя.
– Я уже понял, Луис, – ору я. – Ты убедил меня. Теперь вставай.
По счастью, вмешивается продавец, взволнованный сценой, устроенной Луисом, и помогает ему подняться.
Через несколько минут он уже довольно спокоен, и мы стоим возле главного входа в магазин. Луис держит в руке носовой платок, его глаза крепко зажмурены, под левым глазом набухает синяк. Вид у него собранный.
– Знаешь, имей мужество взглянуть в лицо действительности, – говорю я.
С болью он смотрит сквозь вращающиеся двери на проливной дождь, потом, с печальным вздохом, поворачивается ко мне. Я смотрю на нескончаемые ряды галстуков, а потом на потолок.
|
|
|
