 |
Заключительное слово 4 страница
|
|
|
|
Порядочным людям положено вовремя отдавать долги. По этому вопросу, как говорил отец, двух мнений быть не может. Занял – изволь отдать в условленный срок. В тяжелое время советский народ приходил на помощь государству, давал ему в долг деньги. Меньше месячной зарплаты не давали, считали позорным. Некоторые и на две, и на три зарплаты брали облигаций. Разве кто-то мог усомниться в том, что Советское государство вовремя не вернет долг? Никто не сомневался[218 - Речь идет о внутренних государственных займах, практиковавшихся в СССР с целью ускорения развития народного хозяйства или укрепления обороны страны. Облигации займа подлежали погашению (выкупу) через определенное время, кроме того по ним регулярно производились розыгрыши денежных призов. Постановлением ЦК КПСС и СМ СССР от 19 апреля 1957 г. «О государственных займах, размещаемых по подписке среди трудящихся Советского Союза» было предусмотрено прекращение выпуска займов начиная с 1958 г., объявлено об отсрочке погашения ранее выпущенных займов сроком на 20 лет и прекращении проведения выигрышных тиражей. «Миллионы советских людей добровольно высказались за отсрочку на 20–25 лет выплат по старым государственным займам. Этот факт раскрывает нам такие новые черты характера, такие моральные качества нашего народа, которые немыслимы в условиях эксплуататорского строя», – сказал Н. С. Хрущев в своем докладе на XXI съезде КПСС в 1959 году. ]. Никто не мог подумать, что погашение облигаций «заморозят» на двадцать лет. В очередной раз брошена тень на доброе имя отца. Получается, будто бы товарищ Сталин взял в долг и не вернул. Это я, конечно, упрощаю. Не отец лично для себя брал у народа деньги, и не он отказался возвращать их в срок. Уверен, что если бы отцу предложили так поступить, то тот, кто предложил, тут же лишился бы всех постов. Но тень-то брошена, дело сделано. А еще нынешнее руководство не стесняется утверждать, что выплаты «заморозили» по просьбам трудящихся! Нынешнее руководство вообще ничего не стесняется. Времена изменились!
|
|
|
Люди тоже изменились. Поразила меня сестра. Можно сказать, что потрясла. Особой близости у нас с сестрой никогда не было. Мы не доверяли друг другу тайн, не дружили. Пятилетняя разница в возрасте в детстве огромна. Целая пропасть. Особенно с учетом того, что я старался бывать в кругу взрослых. Мне даже со сверстниками было не очень-то интересно. Не говоря уже о сестре. Я привык считать ее ребенком, а себя старшим братом, и эта привычка заметно осложнила наши отношения. Сестра очень рано начала считать себя взрослой. Она была серьезным ребенком. Не послушным, а именно серьезным. Почти не шалила, все шалости были мои. Хорошо училась. Отец ставил ее мне в пример. Школу сестра окончила с отличием. Кажется, за все время ее учебы никто из учителей ни разу на нее не жаловался. Ее только хвалили. Когда-то мне казалось, что отец слишком строг ко мне, но то была строгость, вызванная обстоятельствами. Сестру не за что было ругать. До поры до времени ее только хвалили. Проблемы с сестрой начались после того, как она окончила школу. Слишком уж своенравный у нее оказался характер. Создавалось впечатление, что она поступает так, как она поступала, не потому, что ей так хочется, а для того, чтобы сделать наперекор. Бросить вызов, доказать свою самостоятельность, сделать по-своему. Когда у сестры начался роман[219 - Речь идет о романе Светланы Сталиной с кинодраматургом и режиссером Алексеем Яковлевичем Каплером. ] с человеком много старше ее, отцу пришлось вмешаться. Он не мог позволить, чтобы его любимая дочь связала жизнь с мужчиной, для которого она стала бы не единственной, а одной из многих. Досталось тогда и мне, потому что я был косвенно причастен к этому знакомству. Но все получилось случайно, и я даже предположить не мог, чем все закончится. Для меня это было неожиданностью. Как и то, что немного позже сестра вдруг вышла замуж за моего одноклассника Гришу Морозова[220 - Григорий Иосифович Морозов (1921–2001) – советский правовед, доктор юридических наук, профессор. Его брак со Светланой продлился с 1944 по 1948 г. ]. Отцу этот брак не понравился, но он промолчал. Наверное, счел, что это все же лучше, чем роман с женатым мужчиной. Гришу я хорошо знал. Мы дружили, но не очень близко, так, как дружат одноклассники. Хорошо зная Гришу, я понимал, что с сестрой они долго не проживут, потому что ни один не станет уступать другому. Так оно и вышло. В 48-м они развелись. Вскоре сестра вышла за Юрия Жданова[221 - Юрий Андреевич Жданов (1919–2006) – ученый, ректор Ростовского государственного университета в 1957–1988 годах. ], но и этот брак продлился недолго, всего четыре года. Отец никогда не обсуждал со мной дела сестры. Это было не в его правилах. Только когда я ушел от Кати к Капитолине, сказал недовольно: «Что же вы со Светланой никак определиться не можете, взрослые уже, не дети». Я передал его слова сестре. Просто так, к слову пришлось. Рассказал, что виделся с отцом и что он мне сказал такие слова. Сестра неожиданно для меня рассердилась. Без всякой причины. Она решила, что я не просто упомянул об этом, а что таким образом отец и я пытаемся на нее «надавить», что мы ее осуждаем и вмешиваемся в ее жизнь. Навыдумывала черт знает что на пустом месте. Повысила на меня голос, а я этого не люблю. В ответ я тоже сказал что-то резкое, и мы поссорились. Помирились потом, конечно, но неприятный осадок остался. И сестра с тех пор держалась со мной холодно. Когда умер отец, этот холод растаял. Общее горе сближает людей, заставляет забыть былые обиды. Тем более такое горе. Сестра плакала, я тоже плакал, мы пытались как могли утешить друг друга. Потом меня арестовали. Я очень беспокоился за сестру. Думал, что ее тоже арестовали. Даже не думал, а был уверен в этом. Пытался спрашивать о ней у следователей, но они на мои вопросы не отвечали, только задавали свои. Потом уже, когда мне разрешили свидания, Капитолина рассказала мне, что сестра живет на свободе и занимается переводами. На вопрос, общаются ли они между собой, Капитолина ответила уклончиво. Поскольку все наши встречи проходили в присутствии посторонних лиц, я решил, что Капитолина просто не хочет при них вдаваться в подробности. И вообще никто из навещавших меня в подробности относительно сестры не вдавался. Сестра ко мне не приезжала. Ни разу. Я сначала не понимал, почему она ко мне не приезжает, ведь, несмотря на наши размолвки, я был и остаюсь ее родным братом. Но скоро убедил себя в том, что ее, наверное, ко мне не пускают. Разрешение на свидание всякий раз давалось администрацией особо. Могли отказать. Как я узнал уже после освобождения, были случаи, что и отказывали. Так, например, ко мне не пустили Джеджелаву[222 - Вероятнее всего речь идет о Гайозе Ивановиче Джеджелава (1915–2005) – советском футболисте, заслуженном мастере спорта СССР (1946). В 1950–1951 гг. был старшим тренером футбольной команды ВВС. ], даже передачу от него не приняли. На днях я виделся с ним. Он рассказал мне о том, как раздаривал у ворот тюрьмы людям фрукты и прочую снедь, которую привез для меня. Не везти же обратно. Почему ему отказали, непонятно. Наверное, потому, что не родственник. Хотя несколько человек из числа знакомых у меня побывали, их допускали на свидания. Может, грузинская фамилия насторожила? Но сейчас речь не о Джеджелаве, а о Светлане. Она меня так ни разу и не навестила. Но я все эти годы верил, убеждал себя в том, что раз не навестила, значит – не могла. В другое просто верить не хотелось. Когда сидишь в тюрьме, почти всеми преданный, почти всеми забытый, то очень важно, чтобы кто-то тебе верил и помнил о тебе. Каждым человеком дорожишь. Каждое письмо перечитываешь по сто раз. Писем Светлана тоже не писала, и я ей не писал. Боялся, что мое письмо ей чем-то навредит. Но через Капитолину передавал сестре приветы. Капитолина, добрая душа, мне от Светланы тоже приветы передавала. Врала, чтобы лишний раз меня не расстраивать. Сестра за все годы, пока я сидел в тюрьме, ни разу обо мне не спросила. Когда Капитолина звонила ей, сестра сразу же прекращала разговор. Говорила, что занята. Когда они случайно столкнулись на улице, Светлана отвернулась и прошла мимо Капы. Обо всем этом я узнал потом, после выхода на свободу, после того, как встретился с сестрой. Лучше бы и не встречался. Иногда лучше остаться при своих воспоминаниях, чем изменить мнение о человеке. Испортить мнение. О родном тебе человеке, пусть и не близком, но родном. Раньше бы сказали: «Бог ей судья». Теперь так не говорят. Теперь совесть каждому судья. Отношение сестры ко мне огорчило меня не так сильно, как огорчило ее отношение к памяти отца. Об этом мне говорили многие, и честные люди, и подлецы. Честные люди недоумевали, как сестра могла так поступить. Подлецы же укоряли меня, ставили сестру в пример, говорили: «Светлана ведет себя иначе, не так, как ты». Подлецам нужно всех тоже сделать подлецами. Им так жить проще. Честный человек для них как иголка в глазу. В том, что мы с сестрой стали друг другу чужими, моей вины нет. Это ее выбор. Теперь на мне лежит еще большая ответственность, ведь я единственный из близкого окружения отца, кто сохранил ему верность. Под близким окружением я понимаю не только родственников. Одни запуганы, другие переметнулись к клеветникам, третьи решили, что это не их ума дело… Один из моих бывших товарищей, человек, которого я знал с 42-го, так мне и сказал: «Это не моего ума дело, Василий Иосифович, мое дело сторона, я не хочу осложнять себе жизнь». Когда-то у него над койкой висел портрет товарища Сталина… У многих висели портреты товарища Сталина. Сейчас, я думаю, мало у кого они сохранились. Люди не хотят «осложнять себе жизнь». Мое дело сторона – обывательский лозунг. Равнодушие – обывательский принцип. «Равнодушие есть молчаливая поддержка того, кто силен», – писал Ленин. Такие вот, чье дело сторона, прислуживали врагу во время оккупации. Честные люди боролись, а равнодушные прислуживали. Удивительно, сколько вокруг обывателей. Откуда они взялись? Как им удавалось раньше притворяться настоящими советскими людьми? Особенно гнусно, когда у обывателя в кармане лежит партийный билет и он без зазрения совести называет себя коммунистом. Удивительно, как некоторые умеют «не узнавать». Глядят на меня в упор и не узнают. За эти годы я, конечно, изменился, но не настолько, чтобы меня нельзя было бы узнать. А вот же, не узнают.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Немногие товарищи меня узнают. Не боятся общения со мной. Называть их имена я не стану. Время настало такое, что советскому человеку в советской стране приходится соблюдать конспирацию. Не осторожность, а настоящую конспирацию. Что поделать, время такое. Говорил с товарищами об армии. В первую очередь о так называемых «сокращениях Вооруженных сил». Это не сокращение, а самое настоящее вредительство. Как можно сокращать армию такими темпами? Сократили на два миллиона и вот снова собрались сокращать? [223 - 15 января 1960 года Верховный Совет СССР принял Закон о новом значительном сокращении Вооруженных сил. ] Вредительство! Предательство! Я знаю, как именно сокращается наша армия, мне рассказали товарищи. Выбрасывают из армии всех неугодных, тех, кто сохранил преданность отцу. «Сталинист» стало бранным словом, ярлыком, который ставит крест на карьере. Государство не может существовать без сильной армии. Разве у нас не осталось врагов? Нынешние руководители ведут себя так, будто социализм победил во всем мире. А сами даже с некоторыми социалистическими странами умудрились испортить отношения[224 - Намек на ухудшение отношений между СССР и КНР после смерти И. В. Сталина. ]. Прикрываясь ставкой на ракетные войска, предатели дела отца продолжают очищать армию от его сторонников. И при этом рассуждают о «культе личности», о каком-то мифическом «единовластии Сталина», которое мешало развитию Советского Союза и привело к тяжким последствиям во время войны. Поразительное бесстыдство! Наглая ложь! Как и все, что говорят теперь про отца. Раз уж коснулся армии, то напишу и про то, как отец накануне войны «разгромил армию» и лишил ее «видных полководцев». Я тогда был молод и многого не понимал, но суть этого «разгрома» мне была ясна благодаря Власику. Так вышло, что после смерти матери Николай Сидорович отчасти занимался моим воспитанием. Отец попросил его присматривать за мной, потому что сам он всегда был очень занят. Я по-свойски звал Власика «дядей Колей» и потом уже, когда вырос, наедине мог так к нему обратиться. Отношения между нами были доверительные. Николай Сидорович объяснял мне многое из того, чего я не понимал. К нему я мог обратиться с любым вопросом. Секретов он мне, конечно, не выдавал. Но что мог, рассказывал, хотя бы в общих чертах. В армии был заговор, во главе которого стоял Тухачевский[225 - Михаил Николаевич Тухачевский (1893–1937) – советский военачальник, Маршал Советского Союза (1935). Расстрелян в 1937 году по «делу военных», реабилитирован в 1957 году. ]. Заговорщики хотели свергнуть законное советское правительство, захватить власть в стране. Заговор зрел долго, опутал чуть ли не всю армию. Помимо заговора было и прямое вредительство. Тухачевский и его банда действовали с двух сторон. Так, чтобы наверняка. Плели заговор и одновременно ослабляли армию. Трудно представить, до чего могло бы дойти дело, если бы заговор не был раскрыт. Крепко досталось Ворошилову, который считал, что у него в Красной Армии порядок, и если есть враги, то немного. Заговор был раскрыт и ликвидирован с корнями в первую очередь благодаря Буденному и Ульриху[226 - Василий Васильевич Ульрих (1889–1951) – советский военный юрист, генерал-полковник юстиции (1943). ]. Отец вспомнил о заслугах Ульриха в 48-м, когда тот был снят с поста зампреда Верховного суда за недостатки в работе. Он тогда сказал: «Недостатки у Ульриха есть, но он предан делу партии, и нам не стоит наказывать его слишком строго». Ульрих был назначен начальником Высших военно-юридических курсов. Отец требовал от тех, кто ликвидировал заговор, чтобы они не «увлекались», чтобы не страдали невиновные. Отец, как никто, понимал значение сильной армии. После окончания войны он сократил армию до трех миллионов, но обстановка показала, что этого недостаточно. Война в Корее грозила перекинуться на наши дальневосточные рубежи. Американцы (англичане к тому времени уже ничего не значили) угрожали нам с запада в Европе, но могли ударить и с Востока. Александра Второго, отдавшего Аляску американцам, отец иначе как «полным дураком» не называл. В Закавказье тоже нельзя было чувствовать себя спокойно. Турция как и была, так и осталась нашим врагом. В 52-м она присоединилась к НАТО. Пока существуют две системы – социализм и капитализм, будет сохраняться и противоборство между ними. Я уверен, что нынешнее руководство страны это тоже понимает. Но желание очистить армию от «неблагонадежных сталинистов» сильнее голоса разума. Экономические соображения тоже сказываются. После смерти отца народное хозяйство все больше и больше приходит в упадок. Все меньше и меньше средств остается на содержание армии.
|
|
|
Если неугодного офицера по тем или иным причинам уволить в запас невозможно, скажем, заменить некем, или должность под сокращение не попала, или возраст не подошел, то его стараются «выдавить». Создают такие условия, чтобы человек ушел сам. Одному из моих бывших офицеров два года откладывали направление на курсы усовершенствования командного состава, другого перевели служить под Благовещенск с понижением в должности, третьему «устроили» выговор по партийной линии… За недолгое время я наслушался стольких истории о несправедливостях, которые сейчас творятся в армии, что не понимаю, как эта армия может называться «советской».
Не все старые товарищи, которые меня помнили, оказались товарищами на самом деле. Среди них мне попадались и продолжают попадаться такие, кто действует не по зову души, а по поручению моих врагов. Это провокаторы. Находясь в моем обществе, они ведут себя развязно, затевают скандалы, пытаются устраивать драки. Все это делается под видом широты натуры и лихости. И дураку ясно, зачем они так себя ведут. У них задание – дискредитировать меня, опорочить, выставить буяном, хулиганом, пьяницей. Делается это для того, чтобы честные советские люди мне не верили. Мало ли что этот пьяный хулиган наболтает. Не исключаю, что также меня хотят подвести под уголовную статью. Для того, чтобы иметь возможность «законно» отправить меня за решетку во второй раз. Стоит только перестать общаться с одним провокатором, как тотчас же появляется другой. Ах, Василий! Неужели это ты?! Какая встреча! Пойдем, обмоем! И ведь сразу не понять, что у человека за душой. Только потом, когда присмотрюсь, понимаю. Провокаторы не брезгуют ничем. Пытаются действовать через Надю. Передавал через нее один «старый товарищ» мне приветы, в гости набивался, а заодно очень настойчиво интересовался, где я бываю и с кем встречаюсь.
После всего, что мне довелось пережить, после того, как я разуверился во многих людях, очень дороги мне те, кто не стал предателем. Такие люди есть, их много. Радуюсь, когда вижу, что в ком-то отец не ошибся. Вскоре после освобождения у меня состоялась встреча с одним из лучших советских летчиков, ни имени, ни звания которого я указывать не стану. Отец был о нем очень хорошего мнения. Уважал за принципиальность, за умение аргументированно, с достоинством, настоять на своей точке зрения. Что бы сейчас ни говорили про отца, подхалимов он не любил. «Как будто сам с собой разговариваю! – сердито говорил отец, когда ему поддакивали. – Зачем мне это? » Человек, о котором я говорю, после войны был оклеветан недоброжелателями. Обвинения, выдвинутые против него, были настолько серьезными, что от них невозможно было отмахнуться. Получилось бы, что товарищ Сталин делает исключение для своих любимчиков. Любимчиков на самом деле у отца не было никогда. Разобравшись, отец отправил этого человека учиться в Академию. Отец собирался впоследствии сделать его командующим ВВС. Во всяком случае, я такие намеки от отца слышал. Назначение не состоялось, должность была дана другая, много ниже, потому что в числе недоброжелателей были такие влиятельные персоны, как Булганин и Маленков. А вскоре после смерти отца ему пришлось уйти в запас. Этот достойный человек не променял предательство на карьеру, хотя мог ценой предательства восстановить свое былое высокое положение. Радостно видеть, что для кого-то честь и совесть не пустые слова. От встреч с такими людьми сил прибавляется. Я не склонен к необдуманным внезапным поступкам. Годы испытаний охладили мою горячую когда-то голову. Я теперь не два и не три, а целых семь раз подумаю, прежде чем сказать. Но этому честному человеку, как коммунист коммунисту и летчик летчику, я рассказал о том, что я пишу. «Правильно, Василий Иосифович, я тоже думаю, что должен написать воспоминания, чтобы наши потомки не учили историю по тому, что говорит Никита», – услышал я в ответ[227 - Можно с большой долей уверенности предположить, что речь шла о советском военачальнике Главном маршале авиации Александре Евгеньевиче Голованове (1904–1975). Он написал книгу воспоминаний «Дальняя бомбардировочная…», которая при жизни автора отдельным изданием не издавалась, некоторые главы со значительными купюрами публиковались в литературном журнале «Октябрь». Причиной тому послужило правдивое описание Головановым личности И. В. Сталина. ].
Очень достойно повел себя Артем. Сначала я думал, что он и знать меня не захочет, потому что он не писал мне и ко мне не приезжал, но оказалось, что они с Федором и Сергеем[228 - Скорее всего, речь идет о военных летчиках, товарищах Василия Сталина – Федоре Федоровиче Прокопенко (1916–2007) и Сергее Федоровиче Долгушине (1920–2011). ] меня не забыли. Артему обо мне регулярно сообщал сотрудник тюремной администрации. Артем собрался хлопотать, чтобы мне дали работу по линии УГВФ[229 - Управление гражданского воздушного флота. Непонятно, идет речь о Главном управлении ГВФ или о Московском. ], у него там много друзей. Я сказал, чтобы он понапрасну не старался. К самолетам, даже к гражданским, меня теперь и близко не подпустят. Никакие хлопоты не помогут. Артема, Федора и Сергея могу упомянуть открыто, поскольку они дружбы со мной не скрывают.
Чем я буду заниматься, я не знаю. Честно говоря, не уверен, что мне дадут спокойно работать. Спокойно мне давали работать только в тюрьме. Если бы негодяи были достойны сочувствия, то нынешнему руководству страны можно было бы посочувствовать. Положение у них сложное. Дворником генерал-лейтенанта Сталина поставить стыдно – генерал-лейтенант все-таки. А с другой стороны, летать этому генерал-лейтенанту нельзя, и для работы в политуправлении я тоже не гожусь. Меня вообще ни в один коллектив нельзя пускать. Меня же непременно станут спрашивать об отце, а я же правду скрывать не стану. Хотя, может, им этого и надо. Состряпают новое дело по 58–10[230 - Пункт 10 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР предусматривал наказание за пропаганду или агитацию, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а также за распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания. Василий Сталин был приговорен к 8 годам лишения свободы по этой статье, а также по и. 17 статьи 193 (злоупотребление служебным положением). ] и упекут еще лет на десять за решетку. Думается мне, что здесь мне работать уже не придется. Только если сдамся. Тогда меня, наверное, запишут в дипломаты и будут посылать по всему миру, клеветать на отца. Мне дают понять, что, если я хочу получить нормальную работу, я должен пересмотреть свои взгляды. Или вот тебе, Василий, пенсия с пособием и живи так. Так, не работая, мне жить трудно. Я привык работать, дело делать привык. Здоровье уже далеко не то, но силы еще есть. И я найду куда мне их приложить с пользой. Много мне не надо. В тюрьме говорят: «Мне много не надо – пайка, койка и курево есть». Мне тоже много не надо. Хочу честно жить, честно работать, хочу восстановить семью. Простые человеческие желания, не более того. Но не уверен, что мне дадут честно работать и спокойно жить. Хрущев довольно ясно намекнул мне, что я в любой момент могу лишиться и квартиры, и пенсии, и свободы. Не случайно меня выпустили за год с небольшим до окончания срока. Этот год висит надо мной как дамоклов меч. Если для того, чтобы навесить мне новый срок, надо хоть что-то изобразить, хотя бы для виду, то отбывать оставшееся меня можно заставить в любой момент. Меня же не реабилитировали. Толпы преступников реабилитировали, а меня нет. У меня странное положение. Я – генерал-лейтенант советской авиации и нахожусь в запасе с правом ношения формы. В то же время я политический и уголовный преступник (статей-то у меня две), который еще не полностью «рассчитался» с государством. Я и в самом деле «рассчитался» с моими врагами не полностью. Придет время, рассчитаюсь сполна.
Я не отказываюсь от встреч с иностранными журналистами. Мне никто не запрещал это делать, и я не говорю им ничего антисоветского. Все разговоры с этой публикой я начинаю с того, что я коммунист. Пусть у меня сейчас нет партбилета, но не билет, а убеждения, преданность делу Ленина делают коммуниста коммунистом. Отец никогда не ставил знак равенства между коммунистом и членом партии. Уж он-то знал, сколько негодяев и карьеристов состояло в партии. И мне, как коммунисту, больно смотреть на то, что происходит сейчас в Советском Союзе. Но, будучи коммунистом, я знаю, что правда обязательно восторжествует. Случались в нашей истории попытки отступления от ленинской генеральной линии, но все они были обречены на провал. Такова диалектика. Диалектика справедливости. Я сразу предупреждаю всех корреспондентов, что следствия, суда и всего, что с ним связано, я касаться не хочу. Любое слово, сказанное на эту тему, можно легко выставить антисоветчиной. Не могу же я выкладывать им все подробности, они половины не поймут и ничего не напечатают. Об отце, про войну, про то, что было после войны, рассказываю с удовольствием. Разумеется, без выдачи секретов. Но эта публика секретами не интересуется. Она интересуется бытовыми подробностями. Из какого дерева была сделана отцовская трубка? Сколько у меня детей? Где я сейчас живу? Вот такого характера вопросы. Иногда о совсем глупом спрашивают. Например, о том, какой марки был мой личный самолет. И не верят, когда я объясняю, что в Советском Союзе личных самолетов не бывает, это же самолет, а не автомобиль. Автомобиль у меня есть – «Паккард». О том, что это тот же «Паккард», что и был у меня до ареста, я корреспондентам не рассказываю. Хотя, дело с машиной выглядит интересно. «Паккард» прекрасно сохранился. Я получил его в том же состоянии, в каком и оставил. Можно сказать – в идеальном. Машина хорошая, и мне очень странно, что за семь лет на нее никто не позарился. Ее поставили в эмвэдэшный гараж, и там он все эти годы простояла. Поразительное отношение к конфискованной вещи! Стало быть, знали, что придется возвращать. Почему знали? Были уверены, что я пойду у них на поводу? Или держали как возможную приманку? На, Василий, покатайся, оцени, вспомни, как хорошо жить на воле. И мебель моя сохранилась полностью. Во всяком случае, по документам она проходит, как находящаяся на хранении, только ее никак мне вернуть не могут. Мне «повезло». Мое освобождение совпало с ликвидацией союзного МВД[231 - Постановлением Совета Министров СССР от 13 января 1960 г. Министерство внутренних дел СССР было упразднено, его функции переданы министерствам внутренних дел союзных республик. ]. Вместе с министерством ликвидировали и ХОЗУ[232 - Хозяйственное управление. ]. Выдать мне мою мебель, состоящую на балансе в союзном МВД нельзя. Для этого сначала ее надо передать в МВД РСФСР, и уже оттуда выдать мне. Передача имущества из одного министерства в другое дело долгое, ведь передается огромная прорва имущества. Так что пока жду. Самому мне мебель эта не нужна. Я привык обходиться минимумом мебели, да и ситуация у меня непростая. Я собираюсь поделить мебель между детьми. Саше, Наде и Лине она пригодится. Будет им от меня «приданое»[233 - Интересная деталь. Василий не называет здесь своих детей от Екатерины Тимошенко Василия и Светлану. То ли считает, что они и так хорошо обеспечены, то ли поступает так из-за плохих отношений между ними. ]. Вскоре после ареста я написал Маленкову письмо, в котором спросил, кто теперь будет кормить моих детей? Или, может, им жить, пока они не начнут зарабатывать, на те две с половиной тысячи, что достались им в качестве «наследства»? [234 - После ареста Василия его сестра Светлана получила от государственной комиссии, разбиравшейся с имуществом И. В. Сталина, 30 тысяч рублей – три месячных зарплаты председателя Совета Министров и Секретаря ЦК, не полученные Сталиным при жизни. Светлана разделила эти деньги между всеми наследниками Сталина. Детям Василия досталось – по 2, 5 тысячи рублей. ] Маленков назначил всем внукам Сталина пенсию в тысячу рублей до тех пор, пока они не начнут работать. Прекрасно понимаю, что сделал он это не из участия, а по политическим мотивам. Нельзя было допускать, чтобы внуки товарища Сталина бедствовали. Народ бы этого не понял.
Через знакомых в ЦК я навел справки о Пономаренко[235 - Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко (1902–1984) – видный советский партийный и государственный деятель, генерал-лейтенант (1943). С 1 июля 1948 г. – Секретарь ЦК ВКП(б). Одновременно с октября 1950 г. по декабрь 1952 г. – министр заготовок СССР. С октября 1952 г. до марта 1953 г. – член Президиума ЦК КПСС. В 1954–1955 гг. был первым секретарем ЦК КП Казахстана. Далее перешел на дипломатическую работу, был послом СССР в Польше, Нидерландах, Индии, Непале. ]. Слышал, что после смерти отца его отправили Первым[236 - Т. е. на должность Первого секретаря республиканского комитета партии. ] в Казахстан, но скоро убрали оттуда. Оказалось, что Пономаренко сейчас посол в Нидерландах. Чего-то такого я и ожидал. Человеку, которого отец ценил за ум и выдающиеся организаторские способности, не нашлось места в руководстве страны. Его талантам не нашлось лучшего применения, чем служить послом в каких-то там Нидерландах. Отец настолько ценил Пономаренко, что не раз намекал насчет того, что видит в нем способного преемника. Такое отношение отца и погубило карьеру Пономаренко. Другие члены Президиума ему завидовали и, как только получили возможность, свели счеты. В той кутерьме, которая началась после смерти отца, Пономаренко повел себя очень достойно. Не стал вступать ни с кем в сговор, вообще не захотел надолго оставаться в Москве. Попросил, чтобы его отправили в Казахстан. Там предстояло много работы по освоению целинных земель. Задумывалось оно еще при жизни отца с активным участием Пономаренко, которого отец в шутку называл «главным пахарем страны». В шутке, как это часто бывало у отца, заключался двойной смысл. Отец намекал не только на то, что Пономаренко готовил земли под вспашку, но и на то, что тот много работал. Он, пожалуй, был единственным, кто работал столько же, сколько и отец. Когда я говорю «работал», я имею в виду работу, а не пустое сидение в кабинете. Некоторые члены правительства под видом работы дрыхли на диванах в своих кабинетах, а считалось, что люди работают. В нашу первую встречу после ареста Хрущев вдруг заявил, что знает о плане отца сделать меня своим преемником. Я рассмеялся ему в лицо и напомнил, что монархию с ее престолонаследием отменили еще в 17-м. Хрущев начал горячиться, повысил голос, стал утверждать, что план такой у отца был. «Он нам морочил голову с подставными кандидатами, вроде Пономаренко и Булганина, а сам хотел посадить на свое место тебя! » – несколько раз повторил Хрущев. Я так и не понял, какую цель преследовала эта затея. Хотел ли Хрущев выставить отца нарушителем одного из главных советских принципов? Или же он пытался сбить меня с толку? У него есть такая привычка. Вместо того чтобы сразу начинать с главного, он ходит вокруг да около, шуточки шутит, с толку сбивает, а потом вдруг задает серьезный вопрос. Мне такая манера совершенно не нравится. Я человек прямой и люблю прямоту во всем. Стремление застать собеседника врасплох – проявление двоедушной натуры. О Пономаренко Хрущев говорил с презрением, кривил губы. Не мог забыть того, что в 39-м отец поддержал проект Пономаренко о границах между новыми областями[237 - Речь идет о включении в состав СССР территорий Западной Украины и Западной Белоруссии в 1939 г. ]. Пономаренко поступил просто и правильно, провел границу с учетом расселения белорусов и украинцев. А у Хрущева были свои соображения. Ему хотелось делить, как он выражался, «поровну», особенно ему леса хотелось побольше заполучить. Хрущев считал себя рангом выше Пономаренко. Оба они были первыми секретарями республиканских комитетов, но Хрущев вдобавок был еще и в Политбюро. Он еще в приемной раскричался (мне Поскребышев много позже об этом рассказывал), когда узнал, что Пономаренко тоже подготовил проект. Но Пономаренко напомнил, что проект он делал по поручению белорусского ЦК, и Хрущев приутих. Но запомнил. На добро у него память короткая, а на обиды длинная. Такой вот парадокс. Думаю, что Пономаренко всю оставшуюся жизнь проведет на дипломатической работе в никому не нужных странах. Насчет того, что отец предлагал назначить Председателем Совета Булганина, Хрущев не соврал. Я знаю, правда, узнал не от отца, а через других, что за полгода до смерти на пленуме отец сказал об этом. Не думаю, чтобы в то время Булганин продолжал пользоваться таким безграничным доверием отца, чтобы ему можно было бы доверить такой пост. Думаю, что это была хитроумная комбинация. Отцу такие комбинации удавались очень хорошо. Скорее всего, он пытался усыпить бдительность врагов или хотел внести раскол в их ряды, ослабить их. Мою догадку подтверждает то, что на том же пленуме членом Президиума был избран Пономаренко. На восьмом десятке положено задумываться о преемнике. Даже если чувствуешь, что есть еще силы. Мне очень нравится гоголевское выражение: «Есть еще порох в пороховницах». Пороху хватало, но о преемнике отец явно думал и проводил определенную работу. Если бы он не был предательски отравлен, то жизнь в Советском Союзе сейчас бы была в десять раз лучше прежнего. От руководства многое зависит. Прямых доказательств того, что отец был отравлен, у меня нет. В заговоре против отца я не участвовал, яд ему в еду не подмешивал. Но у меня много косвенных доказательств. Я постарался как можно подробнее восстановить события, произошедшие после нашей последней встречи с отцом вплоть до дня его смерти. О последней встрече распространяться не стану. Она была очень тяжелой, и говорили мы о наших личных делах, в том числе и о моем будущем. Ни я, ни отец не могли предположить, что видимся в последний раз. Вообще-то странности начались давно, еще с удаления от отца Власика. Убрали Власика, сменили его людей. Убрали Поскребышева и тех, кто с ним работал. Появились новые горничные на даче. Много заслуживающего внимание произошло в последние дни, но я не стану писать об этом. Время предъявлять обвинение еще не наступило. К тому же, хоть я стараюсь прятать написанное как можно лучше, у меня нет полной уверенности в том, что мои записи не попадут в чужие руки. Но кое о чем все же напишу.
|
|
|
