Северная Индия в середине I тысячелетия до н.э.

Индская цивилизация (Хараппа и Мохенджо-Даро)

Современная археология позволяет предполагать, что заселение Индии неолитическими земледельцами в основном шло с севера, че­рез Иран и Афганистан. VI — IV тысячелетиями до н.э. датируются первые неолитические поселения в предгорьях долины Инда, а при­мерно XXIV в. до н.э. — величественные памятники развитой город­ской культуры, известные по раскопкам в Хараппе и Мохенджо-Даро.

Выстроенные из кирпича городские строения (дома, дворцы, ци­тадели, зернохранилища), бассейны с хорошо налаженной системой канализации и даже соединенное каналом с рекой сооружение типа верфи — все это не только свидетельствует о высоком уровне градо­строительства и, следовательно, всей урбанистической цивилизации, но позволяет предполагать существование развитого ремесла, включая бронзолитейное дело, а также, что важно подчеркнуть особо, торго­вых связей с соседями, прежде всего с шумерским Двуречьем. Трудно сказать, насколько культура шумеров повлияла на возникновение центров индской цивилизации и следует ли эти центры считать чем-то вроде очагов, возникших при содействии шумерской колонизации (на этот счет существуют различные мнения), но сам факт влияния со стороны более развитого Двуречья несомненен. К этому надлежит добавить, что и населяли индские центры европеоиды, антропологи­чески близкие к населению ближневосточного региона. Речь, конечно, не о том, чтобы видеть в индских городах просто шумерскую коло­нию,— здесь иная культура, своя письменность (хотя и близкая к шумерской), иной тип строений. И все-таки связи несомненны, при­чем не только внешнеторговые, фиксируемые, в частности, обнаруже­нием индских печатей при раскопках в Двуречье, но и структурные, сущностные: схожие мифологические сюжеты (герой типа Гильгамеша с зверями), строительные материалы (кирпич), достижения культуры и техники (прежде всего бронза и письменность).

Города долины Инда были, в отличие от месопотамских, очень недолговечны. Они быстро и ярко расцвели и столь же быстро по неизвестной до сих пор причине пришли в упадок и исчезли с лица земли. Ориентировочно период их жизни ограничивается пятью-шес­тью веками, с конца XXIV до XVIII в. до н.э. Некоторые данные говорят о том, что упадок очагов индской городской культуры начался задолго до их исчезновения и что он был связан с нараставшими нарушениями нормальной жизни, ослаблением порядка и админист­рации (строились и селились где попало, даже на прежних централь­ных улицах-площадях) и, возможно, с изменением русла Инда и затоплением городов.

Что касается внутренней структуры индского городского общества, то данные на этот счет необычайно скудны. Судя по существованию предприятий вроде верфи, крупных строений типа дворца, огромных зернохранилищ, здесь должна была существовать примерно та же, что и в ранних обществах Двуречья, протогосударственная структура с властью-собственностью правящих верхов и важной ролью централи­зованной редистрибуции. Более того, сам облик богатых городов с развитым ремесленным производством заставляет полагать, что к го­родам примыкала немалая земледельческая периферия, за счет нало­гов и повинностей с которой в основном отстраивались города и существовали освобожденные от производства пищи слои населения, включая администраторов, воинов, жрецов, ремесленников. Однако ничего более точного и определенного сказать нельзя: сам факт соци­альных и экономических различий при полном молчании нерасшиф­рованной письменности (а это в основном небольшие, в б — 8 знаков, тексты на печатях из иероглифов и пиктографов, количество которых, по ориентировочным подсчетам, достигает 400) не дает оснований говорить ни о рабах, ни о кастах, ни о частных собственниках, хотя кое-кто из специалистов подчас пытается делать это.

Но, как бы то ни было, одно на сегодняшний день установлено достаточно твердо и определенно: хараппская культура долины Инда исчезла, почти не оказав существенного воздействия на пришедшую ей на смену с разрывом в несколько веков культуру индоариев, по­ложивших практически заново начало древнеиндийскому очагу циви­лизации. Пожалуй, здесь нужна одна существенная оговорка: новый очаг складывался в основном в долине Ганга, в районах, отстоящих от центров хараппской культуры на многие сотни, если даже не ты­сячи километров. Только историческое единство Индии в ее привыч­ных недавних границах, объединяющих обе великие речные долины (да и то не учитывая современность, когда долина Инда в основном вошла в состав Пакистана), побуждает специалистов столь тесно связывать между собой Хараппу и ариев и, более того, искать преемст­венность между ними.

Индоарии в долине Ганга

Консолидировавшиеся на рубеже III — II тысячелетий до н.э. где-то в районе Причерноморья и Прикаспия (может быть, Малой Азии и Закавказья) индоевропейские племена с начала II тысячелетия до н.э. в силу не вполне ясных пока причин стали энергично мигриро­вать в разных направлениях. Один из первых потоков мигрантов составили осевшие в Малой Азии хетты, с которыми было связано одомашнивание лошадей (возможно, их предшественниками в этом деле были митаннийцы) и, главное, изготовление боевых колесниц. Оснащенные боевыми колесницами индоевропейские племена быстро распространились на запад (Балканы), восток (Средняя Азия) и юг. Южная ветвь индоевропейцев, заселившая Иран и Индию, часто име­нуется индоиранской. Между иранскими ариями, осевшими в Иране в начале I тысячелетия до н.э., и индоариями, чья инфильтрация в районы Северной Индии датируется примерно XIV — XIII вв. до н.э., немало общего. Общность заметна и в языке, и в религии (имена богов), и в ранних формах социально-кастового членения с выделе­нием воинов и жрецов (магов), и во многих других аспектах культу* ры, включая материальную. Сам термин «арий» — «благородный», использовавшийся иранцами (ар, ир) и индийцами, относился именно к обозначению первоначальной индоиранской общности, впоследствии разделившейся и даже, возможно, противоборствовавшей (есть кос­венные данные о том, что между отделившимися друг от друга иран­цами и индийцами возник острый антагонизм).

Проникновение индоариев через Афганистан сначала в Пенджаб, а затем в долину Ганга, заселенную до того местными неолитически­ми земледельцами, преимущественно этнических общностей мунда и дравидов, шло, скорее всего, волнами и длилось века. Вопрос о том, как и когда это происходило, откуда именно и каким образом шли волны индоариев, принадлежит к числу спорных и на современном уровне знаний практически неразрешимых. Однако бесспорно, что первые индоарии прибыли в долину Ганга еще до того, как их близ­кие родственники — иранцы заселили ту часть Ирана, где они впос­ледствии осели, создав свои государства (Мидию, затем Иран). Это ставит под вопрос мнение тех, кто намечает маршрут инфильтрации индоиранцев через Кавказ. Видимо, параллельно с ним существовал и иной путь, так что поток индоиранцев мог идти через Прикаспий­ские степи и Афганистан.

Появившись в верховьях Ганга, индоарии стали постепенно осва­ивать до того слабо заселенную долину этой реки, оттесняя либо ассимилируя немногочисленные и сравнительно отсталые аборигенные племена. Высокий уровень материальной культуры — знакомство с металлами, использование плуга, удобрений, ирригационных уст­ройств, средств транспорта, развитое ремесло и т.п.— способствовал быстрому и успешному утверждению индоариев в долине Ганга. Именно их язык и культура, включая ее религиозно-мировоззренче­скую первооснову, на долгие тысячелетия, вплоть до наших дней, определили исторический путь индийской цивилизации.

Именно арии с их огромным вниманием к религиозной символике и мифологии, к культам и жертвоприношениям, с ведущей ролью жрецов-брахманов и обожествлением священных текстов-самхит вы­двинули на передний план в этой цивилизации религиозно-духовные проблемы, подчеркнутый пиетет по отношению к которым стал со временем квинтэссенцией всей духовной культуры Индии. Тексты вед («ведать»), прежде всего Ригведы, многочисленные связанные с их комментированием и толкованием религиозно-философские трактаты (брахманы, араньяки, упанишады), монументальные эпические сказа­ния о героях и подвигах далекого прошлого (Махабхарата и Рамаяна), да еще легенды-пураны и составленные сравнительно поздно, на ру­беже нашей эры, систематизированные политико-экономические трак­таты вроде законов Ману или Артхашастры — вот, по существу, едва ли не все, чем может располагать историк при попытке реконструи­ровать древние периоды истории Индии и очертить основные парамет­ры ее общества и культуры. Ни летописных хроник, ни записей исторических событий, ни документов в распоряжении науки нет или почти нет.

Естественно, характер источников определил как тот круг сведе­ний, которыми мы можем оперировать, так и степень точности, с которой можно делать выводы о древнеиндийском обществе. Одно несомненно: скудный и односторонний комплекс данных — не случай­ность, не результат недостаточных поисков или гибели важных доку­ментов в невыясненных пока ситуациях, напротив, это вполне адекватное отражение структуры самого общества, его самоидентифи­кации. В обществе с подчеркнутым вниманием к религиозно-духов­ным проблемам, с поисками очищения, спасения и избавления от тягот и страданий жизни в уходе от нее (стремление к аскезе, мокше, нирване), с идеей воздаяния (кармы) как закономерного вознаграж­дения каждому за его заслуги либо прегрешения в прошлой жизни, словом, с его явной устремленностью от бытия к небытию, от внеш­него к внутреннему, от общественного * биологически-личностному,— в таком обществе, весьма значительно отличавшемся от окружавших его, практически нет места социально-исторической памяти в какой-либо иной форме, кроме религиозно-эпической, мифологически-куль­товой.

Если ставить вопрос о причинах столь существенного отклонения от нормы, то едва ли не на передний план выйдет все тот же вопрос о мигрантах-индоариях, для которых задачи консолидации и выжива­ния на новой родине и в чуждом окружении как раз и свелись к консервации памяти прошлого — того далекого прошлого, которое не имело социально-политических форм и не могло быть зафиксирован­ным в виде исторических описаний и тем более деловых документов. Это прошлое было канонизировано в религиозно-мифологической форме и в этой форме сохранилось в памяти поколений. Последую­щий же акцент на религиозно-духовные проблемы лишь закрепил ранее начатое и в свою очередь определил приоритеты в складывав­шейся системе ценностей индийской цивилизации. История и полити­ческие события в рамках этой системы были лишь бледным и малозначимым фоном, оттенявшим главное и самое существенное для индийцев — их санкционированный религиозными нормами и духов­ной культурой образ жизни, включая социальную структуру, соци­ально-семейные связи и прежде всего твердо фиксированные и веками сохранявшиеся практически в неизменном или малоизменявшемся со­стоянии мировоззренческие ориентиры.

Северная Индия в середине I тысячелетия до н.э.

Об историческом процессе в древней Индии, как упоминалось, мало что известно. Отрывки из различных религиозных текстов и полулегендарных преданий позволяют считать, что в общем и целом он протекал примерно так же, как и повсюду, хотя и с несколько меньшей эффективностью. На протяжении первой половины I тыся­челетия до н.э. в Северной Индии шел тот же процесс политической интеграции, что и в остальном древневосточном мире: мелкие прото-государства постепенно становились более крупными и трансформиро­вались в ранние государства, соперничество между которыми со временем становилось все более ожесточенным. Сильные поглощали слабых и расширялись за их счет. В результате к середине I тысяче­летия до н.э. в долине Ганга и поблизости от нее существовало при­мерно 16 сравнительно крупных государств, в большинстве которых уже установилась наследственная монархия и лишь в некоторых практиковались различные формы олигархического либо аристократи­ческого правления с выборными политическими лидерами.

Дальнейший процесс политической консолидации был, по-видимо­му, ускорен внешними факторами, в частности столкновениями с де­ржавой Ахеменидов. В V в. до н.э. в долине Ганга существовали два весьма сильных государства, Кошала и Магадха, соперничество между которыми привело к победе Магадхи. В IV в. до н.э. ей на смену пришла держава Нандов, основанная, по преданию, выходцем из вар-ны шудр, свергнувшим с престола правителя Магадхи и распростра­нившим свои владения на большую часть бассейна Ганга и к югу от него. Однако она просуществовала всего несколько десятилетий, после чего некий Чандрагупта, тоже из шудр, использовав в своих интере­сах связанные с походом Александра события, в свою очередь сверг династию Нандов и основал империю Маурьев, просуществовавшую по индийским масштабам довольно долго — около полутора веков. Именно Чандрагупта установил связи с Селевком, женился на его дочери и гостеприимно принял посла Селевка Мегасфена. Сообщения Мегасфена об Индии, сохранившиеся в отрывках в разных древних сочинениях,— важный источник наших знаний о ранней истории им­перии Маурьев, да и вообще о древнеиндийском обществе.

Итак, середина I тысячелетия до н.э. была отмечена заметной тенденцией к политической консолидации в Северной Индии. И эту тенденцию никак нельзя считать случайной. Напротив, она вполне соответствовала тем серьезным внутренним экономическим и социаль­но-религиозным процессам, которые активно протекали в это время. Прежде всего это была тенденция к экономической интеграции. Хотя долина Ганга не была в той же степени, что и долина Нила, опреде­ляющей доминантой всего складывавшегося на ее территории очага развитой цивилизации, она тем не менее способствовала как эконо­мической интеграции, так и некоторому развитию централизованной администрации. Возвышение политических центров в долине вело к росту и укреплению городов, к развитию ремесла и торгового обмена.

Города, бывшие прежде всего укрепленными крепостями, начина­ли играть заметную роль в экономике. Немалое число ремесленников работало, по-видимому, в системе государственного хозяйства, что было характерным для всех древневосточных обществ на ранних эта­пах их развития. Существовали специализированные мастерские, где выполнялись заказы правящих верхов и администрации. Но постепен­но часть времени ремесленники начинали уделять и выполнению при­ватных заказов. Городские мастера образовывали корпорации-шрени, основывали собственные мастерские. Правда, вся частнопредпринима­тельская деятельность ремесленников и торговавших изделиями ре­месла и сельского хозяйства торговцев находилась под строгим контролем государства. По сведениям Артхашастры («Наука о поли­тике» — сочинение, написанное, по преданию, советником Чандрагуп-ты брахманом Каутильей и являющееся более теоретическим трактатом, нежели источником, повествующим о реальной жизни), были определены размеры налогов, а также количество дней, которое ремесленник должен отработать в государственной мастерской; был строго регламентирован также порядок регистрации местожительства, получения разрешения на отъезд и т.п. Под централизованным руко­водством находились и дорожное строительство, судоходство, морская торговля.

В сфере аграрных отношений тоже очень большую роль играло государство, которое выступало как верховный распорядитель земель­ного фонда. Государство регулировало подати и повинности населе­ния. Есть основания считать, что наряду с общинными землями существовали обширные царские хозяйства типа царско-храмовых зе­мель, характерных для ближневосточной древности. Земли в этих хозяйствах обрабатывались либо рабами и наемниками-кармакарами, статус которых был достаточно близок к рабскому, либо арендаторами из числа неимущих и преимущественно выходцев из низших слоев общества. Существовало и должностное землевладение; земли здесь тоже обрабатывались зависимыми или арендаторами. Но основной формой землевладения была все-таки община, подробнее о которой будет сказано ниже.

Экономическая интеграция, способствовавшая политической кон­солидации индийцев в середине I тысячелетия до н.э., была важным фактором, но не единственным и даже не самым главным. Много большую роль в консолидации индийцев как этноса и тем более ин­дийской цивилизации как великой социокультурной цельности сыгра­ли процессы, протекавшие в это время в духовно-религиозной сфере и на тысячелетия определившие облик всей культуры Индии, духов­ные ценности ее цивилизации. Эти процессы начались с того, что древние веды стали обрастать уже упоминавшимися толкованиями и< комментариями, которые энергично разрабатывались усилиями жре­цов различных брахманских каст. На базе активных религиозных поисков возникали сложные философские построения — прежде всего упанишады, в которых дебатировались проблемы бытия и небытия, жизни и смерти, первопричины сущего, верховного Абсолюта и т.п. Следует особо подчеркнуть, что все эти отвлеченные рассуждения были практически исключительным достоянием брахманов, которые ревниво оберегали свою монополию на образование, изучение и ком­ментирование священных текстов*. Монополия брахманов на знание со временем вызывала все большее недовольство со стороны соперни­чавших с ними кшатриев, чей высокий политический статус и чья реальная и возраставшая власть питали это недовольство. Оно было тем более основательным, что формально кшатрии как дваждырож-денные имели право проникать в глубинные тайны религиозно-фило­софской мудрости.

Философские поиски авторов упанишад, к которым постепенно приобщались помимо брахманов и некоторые кшатрии, приобретав­шие все большую значимость в ходе усиления политической власти и централизованной администрации, оказывали определенное воздейст­вие на всю атмосферу духовной жизни древней Индии. Безусловный авторитет и монопольные позиции брахманов ослабевали. Естествен­ным следствием этого было появление новых религиозно-философских течений и направлений, у истоков которых стояли проповедники-шра-маны, имевшие сравнительную независимость мысли и порой даже отрицавшие святость вед или стремившиеся поколебать систему варн. Всех этих шраманов объединяла оппозиционность традиционному брахманизму, но между собой они расходились весьма значительно: одни из них видели свой идеал в аскезе, другие — в фатализме, третьи — в настойчивых поисках спасения. К числу сторонников по­следнего из этих направлений нужно сгнести буддистов, последовате­лей Будды, т. е. легендарного вероучителя Гаутамы Шакьямуни, проповедовавшего в VI в. до н.э. и призывавшего своих сторонников постичь четыре священные истины: мир — страдание; страдание — от страстей и желаний; освобождение от страданий — в нирване; суще­ствует восьмеричный путь праведной жизни, следуя которому и отка­зываясь от всего мирского каждый может достичь нирваны.

Как и другие философско-религиозные учения той поры, буддизм объективно разрушал варновые основы социальной структуры, урав­нивая всех своих последователей перед высшей вечностью великой нирваны. И поскольку именно это учение наиболее быстро и очевидно завоевывало популярность в народе в начале второй половины I ты­сячелетия до н.э., его сочли за благо поддержать правители впервые созданной на территории Индии империи Маурьев. Именно в буддиз­ме они видели идеологию, которая могла бы способствовать интегра­ции социально-политической структуры страны. Забегая вперед, можно сказать, что буддизм "как религиозно-философская доктрина не стал такой идеологией. Не исключено, что это обстоятельство, наряду с другими, сыграло свою роль в слабости и недолговечности империи Маурьев. Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что и аль­тернативные буддизму доктрины, число которых в древней Индии было не малым, не обладали желанными для правителей потенциями. И это, как упоминалось, сыграло свою роль в формировании специ­фики политической системы и как бы противостоявшей ей социальной структуры Индии, как древней, так и средневековой.

политическая система и социальная структура

Захватив в 317 г. до н.э. власть в Пенджабе и решительно очистив эту часть Индии от остатков греко-македонских гарнизонов, Чандра-гупта, как упоминалось, на развалинах державы Наидов создал новое государство Маурьев, которое стало быстро расширять свои пределы. Особых успехов в этом добился преемник Чандрагупты Биндусара, который простер пределы, государства, превратившегося в одну из крупнейших империй мира, почти на всю территорию Индостана и на часть земель Афганистана. Его сын и внук Чандрагупты Ашока (268 — 231 гг. до н.э.) продолжил эти успешные завоевания, сокру­шив сопротивление государства Калинги на востоке Индии.

Империя Маурьев, охватив в результате этих завоеваний почти весь Индостан, за исключением крайнего юга, подчинила себе наряду с высокоразвитыми территориями долины Ганга или Пенджаба мно­жество населенных отсталыми племенами периферийных районов, ко-, торые именно благодаря включению их в единую политическую суперсистему получили мощный толчок для своего развития в рамках уже сложившейся древнеиндийской культуры и социальной структу­ры. Ашока, выступивший в качестве великого правителя и реформа­тора, поставил своей задачей создать государство, основанное на принципах древнеиндийских религиозно-этических норм — дхармы.

12Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: