Я – гражданин Советского Союза

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

Стихи

«Детская литература», 1981

OCR А.Бахарев

 

 

Содержание

 

С.Коваленко. «Я – гражданин Советского Союза»

 

Стихи о советском паспорте

Левый марш (Матросам)

Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче

О дряни

Прозаседавшиеся

Владикавказ – Тифлис

Прощанье

Бродвей

Бруклинский мост

Домой!

Товарищу Нетте – пароходу и человеку

Нашему юношеству

Казань

Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру

Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви

Письмо Татьяне Яковлевой

Разговор с товарищем Лениным

Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка

 

Примечания

 

«Я — ГРАЖДАНИН СОВЕТСКОГО СОЮЗА»

 

 

«Стихи о советском паспорте» знакомы нам с детства. Они получили широкую и повсеместную известность, приобрели значе­ние поэтического завещания Маяковского, лирической декларации прав советского человека.

 

Читайте,

завидуйте,

я –

гражданин

Советского Союза,—

 

обращается поэт к современникам и потомкам, откровенно гордясь тем, что в руках у него «молоткастый, серпастый советский пас­порт».

Гордость советским гражданством Владимир Владимирович Маяковский пронес через всю свою жизнь и передал новым поколе­ниям. Стихи были написаны в 1929 году после возвращении из последней поездки Маяковского в Париж. Однако сама идея стихо­творения и выраженное в нем чувство советского самосознания росли и крепли в сердце поэта год от года, выверялись его зарубеж­ными поездками и каждой новой встречей с Родиной.

Поэт много ездил, был в гуще событий и фактов стремительно развивающегося времени. В Москве, в Государственном музее Мая­ковского, экспонируется диаграмма его поездок по Советскому Союзу, с прочерченными маршрутами выступлений. Блиста­тельный оратор и полемист, он охотно выступал перед массовыми аудиториями, осуществляя необходимые для его работы контакты с читателями. «Мне необходимо ездить»,— признавался он в очерках «Мое открытие Америки». И свои поездки за рубеж рассматривал как продолжение той же работы писателя и гражданина.

«Я земной шар чуть не весь обошел»,— сказал Маяковский в поэме «Хорошо!», написанной к десятилетнему юбилею Октября. И это не только характерная для его стиля поэтическая гипер­бола, но и конкретно-историческая реальность. В 1922 г. Маяков­ский впервые выехал за границу. Он несколько раз был в Берлине, Польше, Чехословакии, нежно любил Париж, побывал в Мексике, на Кубе, дружил с поэтами и художниками этих стран.

Летом 1925 г. поэт приехал в Америку, около месяца прожил в ее крупнейших городах Нью-Йорке и Вашингтоне. Его, как бы мы сегодня сказали, убежденного сторонника научно-технической революции, понимавшего, что подлинное возрождение Советской России возможно лишь на прочной промышленной базе, впечатлила ин­дустриальная мощь Америки. У нас еще не было Днепрогэса, не было Магнитки и Кузнецкстроя. В русских деревнях пока как на чудо смотрели на электрические лампы, любовно называя их «лам­почками Ильича».

Бруклинский мост, как одно из чудес современной цивилизации, стал для советского поэта той высотой, тем критерием, с которыми он подошел к оценке социальных контрастов Америки и ее нрав­ственного климата. С бруклинской высоты она раскрылась поэту как гигантский «небоскреб в разрезе», а духовное убожество нью-йорк­ских обывателей напомнило дооктябрьскую российскую провинцию — «Елец аль Конотоп»:

 

Я смотрю,

и злость меня берет

на укрывшихся

за каменный фасад.

Я стремился

за 7000 верст вперед,

а приехал

на 7 лет назад.

 

В Америке Маяковский остро ощутил силу духовного возрожде­ния, которое переживала его страна после победы Октябрьской революции. Отдав должное техническому прогрессу, он весьма кри­тически воспринял американский образ жизни и бросил свой «вы­зов» буржуазной Америке. «Я полпред стиха, и я с моей страною вашим штатишкам бросаю вызов»,— заявил он, противопоставив двухкилометровому Бруклинскому мосту, олицетворению индустри­альной мощи, «мост в будущее длиною во сто лет», переброшенный его страной «прямо к коммунизму». Как видим, Маяковский ока­зался не только «полпредом стиха», но и подлинным полпредом своей страны, провозгласив принцип мирного сосуществования и со­ревнования, о результатах которого мы можем судить сегодня, соперничая с Америкой в области технического прогресса и опере­жая ее в области социального прогресса, науки, культуры, покоре­ния космоса.

В «Бродвее», как бы выражающем прямодушный восторг человека, ошарашенного россыпью электрических огней, по­является строка, ставшая крылатой, которую можно составить эпиграфом ко всем стихай, написанным под впечатлением зарубеж­ных поездок Маяковского: «У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока».

О чем бы ни писал Маяковский, содержанием его поэзия была жизнь во всем многообразии проявлений, с солнечным светом и те­невыми сторонами (по его утверждению, нет тем «поэтических» и «непоэтических»), поэт писал и размышлял с позиций «собствен­ной гордости» советского человека, ощущая за собой стопятидесятимиллионный народ — таким было народонаселение нашей страны во времена Маяковского.

Маяковский мыслил широкими нравственно-этическими категориями и был убежденным поэтом-интернационалистом. Его поэзия общечеловечна в своем гуманистическом пафосе, в утверждении прекрасного и свободного человека, каким ему должно быть. Но общечеловеческое и интернациональное — не вневременные абст­рактные понятия, они рождаются на родине человека. Родиной Маяковского было первое в мире государство трудящихся. «Весной человечества», «молодостью мира», «страной-подростком» называл поэт свою юную Родину. Он жил в исторический период, когда еще лишь складывались социалистические нации.

Декабрь 1922 г. вошел в нашу историю как год образования Союза Советских Социалистических Республик. Это был важный этап на пути к расцвету социалистических наций, формирования в них национального и общечеловеческого. Закладывались не только экономические, социальные, но и нравственные основы историче­ской общности — советский народ. Маяковский понимал, что в его многонациональном государстве возрождение наций и их дальней­ший рост происходят во взаимодействии с русской культурой. Его размышления о национальном и общесоветском, о роли каж­дого национального языка в многоязыкой семье народов СССР и об особой значении русского, на котором «разговаривал Ленин», на­шли отражение в стихах «Казань» и «Нашему юношеству». В один из приездов Маяковского в Казань к нему в гостиницу «Казанское подворье» пришли молодые поэты со своими переводами «Левого марша» на татарский, чувашский, марийский языки. Это были первые переводы не языки народов СССР знаменитого стихотворе­ния Маяковского, обращенного к революционным матросам и стре­мительно облетевшего весь мир.

Поэт-романтик, страстно мечтавший о вселенском братстве, Мая­ковский был великим поэтом русского народа, великолепно чув­ствовал заложенные в русском языке лексические и интонацион­ные богатства и много сделал для его развития и образного обо­гащения. Но, прославляя братство и равноправие народов Советского Союза, Маяковский хотел, чтобы «товарищи юноши» не забы­вали о том, что ему самому было известно как свидетелю и очевидцу: «Когда Октябрь орудийных бурь по улицам кровью лился, я знаю, в Москве решали судьбу и Киевов и Тифлисов». Патриот своей страны, он был широк и объективен в оценках истории и современности, призывал молодежь учиться так же видеть и оценивать события:

 

Смотрите на жизнь

без очков и шор,

глазами жадными цапайте

все то,

что у вашей земли хорошо

и что хорошо на Западе.

 

Читая Маяковского, видишь, как от года к году развивался и обогащался в его поэзии образ Родины — России. Молодая Совет­ская Республика предстает государством многонациональным, бо­гатым своим историческим прошлым. «Красный цвет моих респуб­лик» — назвал он то главное, что, по его убеждению, определяет нравственную сторону любого поступка, каждого движения души, как всфере социальной, так и личной, интимной. «Я не сам, а я ревную за Советскую Россию»,— скажет он в «Письме Татьяне Яковлевой», любимой женщине, уехавшей в Париж и не захотевшей вернуться на родину.

Это чувство советского достоинства, советской гордости, столь развитое у Маяковского, было следствием его удивительного слия­ния с революцией. «Революцией мобилизованный и призванный»,— сказал он о себе. Поэт огромного лирического дарования, он добро­вольно взял на свои плечи «чернорабочий» литературный подвиг поэта-гаэетчика и художника-плакатиста. Блистательными образ­цами газетно-публицистического жанра, разработанного Маяковским, стали публикуемые в этой книге стихи «О дряни» и «Прозаседавшиеся». Своевременность последнего была отмечена В.И.Ле­ниным, что утвердило Маяковского в правильности избранного им пути политического поэта, как он себя называл.

Высмеивая «вдрызг» бюрократов, подхалимов, взяточников, новоявленных «помпадуров» и «совмещай», он боролся за утвержде­ние своего «краснофлагого строя», за новые отношения в сфере социальной, профессиональной, нравственной.

О трудном счастье поэта, участника повседневной, будничной борьбы за социализм, Маяковский рассказал в поэме «Во весь голос», написанной в связи с его отчетной выставкой «Двадцать лет работы». Драматичен образ поэта, понимавшего, что не всем из его стихов, написанных на злобу дня, суждено бессмертие, многие умрут, но умрут как рядовые на фронтах революции. Лирик и романтик, он, по его признанию, «сам себя смирял, становясь на горло собственной песне», вытесняя из своей поэзии романсовые ноты и интимную лирику. «Письмо Татьяне Яковлевой» позво­ляет судить о силе этой вытесняемой им «песни» (он не опубликовал этого стихотворения).

Стихи В.В.Маяковского — драгоценный поэтический документ эпохи, запечатлевший возникновение новых отношений, удивитель­ное взаимопроникновение личного и общего в человеческом сердце. По масштабам мышления, по силе чувств он был человеком гряду­щего. Не случайно тема будущего занимает в его творчестве такое большое и важное место.

С. Коваленко

СТИХИ О СОВЕТСКОМ ПАСПОРТЕ Я волком бы выгрыз бюрократизм.К мандатам почтения нету.К любым чертям с матерями катисьлюбая бумажка. Но эту...По длинному фронту купе и каютчиновник учтивый движется.Сдают паспорта, и я сдаюмою пурпурную книжицу.К одним паспортам - улыбка у рта.К другим - отношение плевое.С почтеньем берут, например, паспортас двухспальным английским левою.Глазами доброго дядю выев,не переставая кланяться,берут, как будто берут чаевые,паспорт американца.На польский - глядят, как в афишу коза.На польский - выпяливают глазав тугой полицейской слоновости -откуда, мол, и что это загеографические новости?И не повернув головы кочани чувств никаких не изведав,берут, не моргнув, паспорта датчани разных прочих шведов.И вдруг, как будто ожогом, ротскривило господину.Это господин чиновник беретмою краснокожую паспортину.Берет - как бомбу, берет - как ежа,как бритву обоюдоострую,берет, как гремучую в 20 жалзмею двухметроворостую.Моргнул многозначаще глаз носильщика,хоть вещи снесет задаром вам.Жандарм вопросительно смотрит на сыщика,сыщик на жандарма.С каким наслажденьем жандармской кастойя был бы исхлестан и распятза то, что в руках у меня молоткастый,серпастый советский паспорт.Я волком бы выгрыз бюрократизм.К мандатам почтения нету.К любым чертям с матерями катисьлюбая бумажка. Но эту...Я достаю из широких штаниндубликатом бесценного груза.Читайте, завидуйте, я - гражданинСоветского Союза. 1929 ЛЕВЫЙ МАРШ (Матросам) Разворачивайтесь в марше!Словесной не место кляузе.Тише, ораторы!Вашеслово,товарищ маузер.Довольно жить законом,данным Адамом и Евой.Клячу историю загоним.Левой!Левой!Левой! Эй, синеблузые!Рейте!За океаны!Илиу броненосцев на рейдеступлены острые кили?!Пусть,оскалясь короной,вздымает британский лев вой.Коммуне не быть покоренной.Левой!Левой!Левой! Тамза горами горясолнечный край непочатый.За голод,за мора морешаг миллионный печатай!Пусть бандой окружат нанятой,стальной изливаются леевой,-России не быть под Антантой.Левой!Левой!Левой! Глаз ли померкнет орлий?В старое ль станем пялиться?Крепиу мира на горлепролетариата пальцы!Грудью вперед бравой!Флагами небо оклеивай!Кто там шагает правой?Левой!Левой!Левой! 1918 НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, БЫВШЕЕ С ВЛАДИМИРОМ МАЯКОВСКИМ ЛЕТОМ НА ДАЧЕ (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева,27 верст по Ярославской жел. дор.) В сто сорок солнц закат пылал,в июль катилось лето,была жара,жара плыла -на даче было это.Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою,а низ горы -деревней был,кривился крыш корою.А за деревнею -дыра,и в ту дыру, наверно,спускалось солнце каждый раз,медленно и верно.А завтрасновамир залитьвставало солнце ало.И день за днемужасно злитьменявот этостало.И так однажды разозлясь,что в страхе все поблекло,в упор я крикнул солнцу:"Слазь!довольно шляться в пекло!"Я крикнул солнцу:"Дармоед!занежен в облака ты,а тут - не знай ни зим, ни лет,сиди, рисуй плакаты!"Я крикнул солнцу:"Погоди!послушай, златолобо,чем так,без дела заходить,ко мнена чай зашло бы!"Что я наделал!Я погиб!Ко мне,по доброй воле,само,раскинув луч-шаги,шагает солнце в поле.Хочу испуг не показать -и ретируюсь задом.Уже в саду его глаза.Уже проходит садом.В окошки,в двери,в щель войдя,валилась солнца масса,ввалилось;дух переведя,заговорило басом:"Гоню обратно я огнивпервые с сотворенья.Ты звал меня?Чаи гони,гони, поэт, варенье!"Слеза из глаз у самого -жара с ума сводила,но я ему -на самовар:"Ну что ж,садись, светило!"Черт дернул дерзости моиорать ему,-сконфужен,я сел на уголок скамьи,боюсь - не вышло б хуже!Но странная из солнца ясьструилась,-и степенностьзабыв,сижу, разговорисьс светилом постепенно.Про то,про это говорю,что-де заела Роста,а солнце:"Ладно,не горюй,смотри на вещи просто!А мне, ты думаешь,светитьлегко?- Поди, попробуй!-А вот идешь -взялось идти,идешь - и светишь в оба!"Болтали так до темноты -до бывшей ночи то есть.Какая тьма уж тут?На "ты"мы с ним, совсем освоясь.И скоро,дружбы не тая,бью по плечу его я.А солнце тоже:"Ты да я,нас, товарищ, двое!Пойдем, поэт,взорим,вспоему мира в сером хламе.Я буду солнце лить свое,а ты - свое,стихами".Стена теней,ночей тюрьмапод солнц двустволкой пала.Стихов и света кутерьма -сияй во что попало!Устанет то,и хочет ночьприлечь,тупая сонница.Вдруг - яво всю светаю мочь -и снова день трезвонится.Светить всегда,светить везде,до дней последних донца,светить -и никаких гвоздей!Вот лозунг мой -и солнца! 1920 О ДРЯНИ Слава, Слава, Слава героям!!! Впрочем,имдовольно воздали дани.Теперьпоговоримо дряни.Утихомирились бури революционных лон.Подернулась тиной советская мешанина.И вылезлоиз-за спины РСФСРмурломещанина, (Меня не поймаете на слове,я вовсе не против мещанского сословия.Мещанамбез различия классов и сословиймое славословие.) Со всех необъятных российских нив,с первого дня советского рождениястеклись они,наскоро оперенья переменив,и засели во все учреждения. Намозолив от пятилетнего сидения зады,крепкие, как умывальники,живут и понынетише воды.Свили уютные кабинеты и спаленки. И вечеромта или иная мразь,на жену,за пианином обучающуюся, глядя,говорит,от самовара разморясь:"Товарищ Надя! К празднику прибавка - 24 тыщи.Тариф.Эх,и заведу я себетихоокеанские галифища,чтоб из штановвыглядывать,как коралловый риф!"А Надя:"И мне с эмблемами платья.Без серпа и молота не покажешься в свете!В чемсегоднябуду фигурять яна балу в Реввоенсовете?!"На стенке Маркс.Рамочка ала.На "Известиях" лежа, котенок греется.А из-под потолочкаверещалаоголтелая канареица. Маркс со стенки смотрел, смотрел...И вдругразинул рот,да как заорет:"Опутали революцию обывательщины нитиСтрашнее Врангеля обывательский быт.Скорееголовы канарейкам сверните - чтоб коммунизмканарейками не был побит!" 1920 - 1921 ПРОЗАСЕДАВШИЕСЯ Чуть ночь превратится в рассвет,вижу каждый день я:кто в глав,кто в ком,кто в полит,кто в просвет,расходится народ в учрежденья.Обдают дождем дела бумажные,чуть войдешь в здание;отобрав с полсотни - самые важные! - служащие расходятся на заседания.Заявишься:"Не могут ли аудиенцию дать?Хожу со времени она".- "Товарищ Иван Ваныч ушли заседать - объединение Тео и Гукона". Исколесишь сто лестниц.Свет не мил.Опять:"Через час велели прийти вам.Заседают:покупка склянки чернилГубкооперативом". Через час:ни секретаря,ни секретарши нет - голо!Все до 22-х летна заседании комсомола. Снова взбираюсь, глядя на ночь,на верхний этаж семиэтажного дома."Пришел товарищ Иван Ваныч?" - "На заседанииА-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома". Взъяренный,на заседаниеврываюсь лавиной,дикие проклятья дорогой изрыгая.И вижу:сидят людей половины.О дьявольщина!Где же половина другая?"Зарезали!Убили!"Мечусь, оря.От страшной картины свихнулся разум.И слышуспокойнейший голосок секретаря:"Оне на двух заседаниях сразу.В деньзаседаний на двадцатьнадо поспеть нам.Поневоле приходится раздвояться.До пояса здесь,а остальноетам". С волнения не уснешь.Утро раннее.Мечтой встречаю рассвет ранний:"О, хотя быещеодно заседаниеотносительно искоренения всех заседаний!" 1922 ВЛАДИКАВКАЗ - ТИФЛИС Только нога ступила в Кавказ,я вспомнил, что я - грузин. Эльбрус, Казбек. И еще - как вас?!На гору горы грузи!Уже на мне никаких рубах.Бродягой,- один архалук.Уже подо мной такой карабах,что Ройльсу - и то б в похвалу.Было: с ордой, загорел и носат,старее всего старья,я влез, веков девятнадцать назад,вот в этот самый в Дарьял.Лезгинщик и гитарист душой,в многовековом поту,я землю прошел и возделал мушой отсюда по самый Батум.От этих дел не вспомнят ни зги.История - врун даровитый,бубнит лишь, что были царьки да князьки;Ираклии, Нины, Давиды.Стена - и то знакомая что-то.В тахтах вот этой вот башни - я помню: я вел Руставели Шотойс царицей с Тамарою шашни.А после катился, костями хрустя,чтоб в пену Тереку врыться.Да это что! Любовный пустяк!И лучше резвилась царица.А дальше я видел - в пробоину скалвот с этих тропиночек узкихна сакли, звеня, опускались войсказолотопогонников русских.Лениво от жизни взбираясь ввысь,гитарой душу отверз - "Мхолот шен эртс рац, ром чемтвисМоуция маглидгаи гмертс..."И утро свободы в кровавой росесегодня встает поодаль.И вот я мечу, я, мститель Арсен,бомбы 5-го года.Живились в пажах Князевы сынки,а я ежедневно и нановоопять вспоминаю все синякиот плеток всех Алихановых.И дальше история наша хмура.Я вижу правящих кучку.Какие-то люди, мутней, чем Кура,французов чмокают в ручку.Двадцать, а может, больше вековволок угнетателей узы я,чтоб только под знаменем большевиковвоскресла свободная Грузия.Да, я грузин, но не старенькой нации,забитой в ущелье в это.Я - равный товарищ одной Федерациигрядущего мира Советов.Еще омрачается день инойужасом крови и яри.Мы бродим, мы еще не вино,ведь мы еще только мадчари.Я знаю: глупость - эдемы и рай!Но если пелось про это,должно быть, Грузию, радостный край,подразумевали поэты.Я жду, чтоб аэро в горы взвились.Как женщина, мною лелееманадежда, что в хвост со словом "Тифлис"вобьем фабричные клейма.Грузин я, но не кинто озорной,острящий и пьющий после.Я жду, чтоб гудки взревели зурной,где шли лишь кинто да ослик.Я чту поэтов грузинских дар,но ближе всех песен в мире,мне ближе всех и зурн и гитарлебедок и кранов шаири.Строй во всю трудовую прыть,для стройки не жаль ломаний!Если даже Казбек помешает - срыть!Все равно не видать в тумане. 1924 ПРОЩАНЬЕ В авто, последний франк разменяв.- В котором часу на Марсель? - Париж бежит, провожая меня,во всей невозможной красе.Подступай к глазам, разлуки жижа,сердце мне сантиментальностью расквась!Я хотел бы жить и умереть в Париже,если б не было такой земли - Москва. 1925

 

БРОДВЕЙ

 

Асфальт - стекло.

Иду и звеню.

Леса и травинки -

сбриты.

На север

с юга

идут авеню,

на запад с востока -

стриты.

А между -

(куда их строитель завез!)-

дома

невозможной длины.

Одни дома

длиною до звезд,

другие -

длиной до луны.

Янки

подошвами шлепать

ленив:

простой

и курьерский лифт.

В 7 часов

человечий прилив,

в 17 часов -

отлив.

Скрежещет механика,

звон и гам,

а люди

немые в звоне.

И лишь замедляют

жевать чуингам,

чтоб бросить:

"Мек моней?"

Мамаша

грудь

ребенку дала.

Ребенок

с каплями из носу,

сосет

как будто

не грудь, а доллар -

занят

серьезным

бизнесом.

Работа окончена.

Тело обвей

в сплошной

электрический ветер.

Хочешь под землю -

бери собвей,

на небо -

бери элевейтер.

Вагоны

едут

и дымам под рост,

и в пятках

домовьих

трутся,

и вынесут

хвост

на Бруклинский мост,

и спрячут

в норы

под Гудзон.

Тебя ослепило,

ты осовел.

Но,

как барабанная дробь,

из тьмы

по темени:

"Кофе Максвел

гуд

ту ди ласт дроп".

А лампы

как станут

ночь копать.

ну, я доложу вам -

пламечко!

Налево посмотришь -

мамочка мать!

Направо -

мать моя мамочка!

Есть что поглядеть московской братве.

И за день

в конец не дойдут.

Это Нью-Йорк.

Это Бродвей.

Гау ду ю ду!

Я в восторге

от Нью-Йорка города.

Но

кепчонку

не сдерну с виска.

У советских

собственная гордость:

на буржуев

смотрим свысока.

 

6 августа Нью-Йорк.1925 г

 

БРУКЛИНСКИЙ МОСТ Издай, Кулидж,радостный клич!На хорошее и мне не жалко слов.От похвал красней, как флага нашего материйка,хоть вы и разъюнайтед стетс офАмерика.Как в церковь идет помешавшийся верующий,как в скит удаляется, строг и прост, - так я в вечерней сереющей мерещивхожу, смиренный, на Бруклинский мост.Как в город в сломанный прет победительна пушках - жерлом жирафу под рост - так, пьяный славой, так жить в аппетите,влезаю, гордый, на Бруклинский мост.Как глупый художник в мадонну музеявонзает глаз свой, влюблен и остр,так я, с поднебесья, в звезды усеян,смотрю на Нью-Йорк сквозь Бруклинский мост.Нью-Йорк до вечера тяжек и душен,забыл, что тяжко ему и высоко,и только одни домовьи душивстают в прозрачном свечении окон.Здесь еле зудит элевейтеров зуд.И только по этому - тихому зудупоймешь - поезда с дребезжаньем ползут,как будто в буфет убирают посуду.Когда ж, казалось, с-под речки начатойразвозит с фабрики сахар лавочник, - то под мостом проходящие мачты размером не больше размеров булавочных.Я горд вот этой стальною милей,живьем в ней мои видения встали - борьба за конструкции вместо стилей,расчет суровый гаек и стали.Если придет окончание света - планету хаос разделает в лоск,и только один останется этотнад пылью гибели вздыбленный мост,то, как из косточек, тоньше иголок,тучнеют в музеях стоящие ящеры,так с этим мостом столетий геологсумел воссоздать бы дни настоящие.Он скажет: - Вот эта стальная лапасоединяла моря и прерии,отсюда Европа рвалась на Запад,пустив по ветру индейские перья.Напомнит машину ребро вот это - сообразите, хватит рук ли,чтоб, став стальной ногой на Мангетен,к себе за губу притягивать Бруклин?По проводам электрической пряди - я знаю - эпоха после пара - здесь люди уже орали по радио,здесь люди уже взлетали по аэро.Здесь жизнь была одним - беззаботная,другим - голодный протяжный вой.Отсюда безработныев Гудзон кидались вниз головой.И дальше картина моя без загвоздкипо струнам - канатам, аж звездам к ногам.Я вижу - здесь стоял Маяковский,стоял и стихи слагал по слогам. - Смотрю, как в поезд глядит эскимос,впиваюсь, как в ухо впивается клещ.Бруклинский мост - да... Это вещь! 1925 ДОМОЙ! Уходите, мысли, восвояси. Обнимись, души и моря глубь. Тот, кто постоянно ясен,- тот, по-моему, просто глуп. Я в худшей каюте из всех кают - всю ночь надо мною ногами куют. Всю ночь, покой потолка возмутив, несется танец, стонет мотив: "Маркита, Маркита, Маркита моя, зачем ты, Маркита, не любишь меня..." А зачем любить меня Марките?! У меня и франков даже нет. А Маркиту (толечко моргните!) за сто франков препроводят в кабинет. Небольшие деньги - поживи для шику - нет, интеллигент, взбивая грязь вихров, будешь всучивать ей швейную машинку, по стежкам строчащую шелка стихов. Пролетарии приходят к коммунизму низом - низом шахт, серпов и вил, - я ж с небес поэзии бросаюсь в коммунизм, потому что нет мне без него любви. Все равно - сослался сам я или послан к маме - слов ржавеет сталь, чернеет баса медь. Почему под иностранными дождями вымокать мне, гнить мне и ржаветь? Вот лежу, уехавший за воды, ленью еле двигаю моей машины части. Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье. Не хочу, чтоб меня, как цветочек с полян, рвали после служебных тягот. Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан, мне давая задания на год. Я хочу, чтоб над мыслью времен комиссар с приказанием нависал. Я хочу, чтоб сверхставками спеца получало любовищу сердце. Я хочу, чтоб в конце работы завком запирал мои губы замком. Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо. С чугуном чтоб и с выделкой стали о работе стихов, от Политбюро, чтобы делал доклады Сталин. "Так, мол, и так... И до самых верхов прошли из рабочих нор мы: в Союзе Республик пониманье стихов выше довоенной нормы..." 1925

 

 

ТОВАРИЩУ НЕТТЕ пароходу и человеку Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор.В порт, горящий, как расплавленное лето,разворачивался и входил товарищ "ТеодорНетте".Это - он. Я узнаю его.В блюдечках - очках спасательных кругов.- Здравствуй, Нетте! Как я рад, что ты живойдымной жизнью труб, канатов и крюков.Подойди сюда! Тебе не мелко?От Батума, чай, котлами покипел...Помнишь, Нетте,- в бытность человекомты пивал чаи со мною в дипкупе?Медлил ты. Захрапывали сони.Глаз кося в печати сургуча,напролет болтал о Ромке Якобсонеи смешно потел, стихи уча.Засыпал к утру. Курок аж палец свел...Суньтеся - кому охота!Думал ли, что через год всеговстречусь я с тобою - с пароходом.За кормой лунища. Ну и здорово!Залегла, просторы надвое порвав.Будто навек за собой из битвы коридоровойтянешь след героя, светел и кровав.В коммунизм из книжки верят средне."Мало ли, что можно в книжке намолоть!"А такое - оживит внезапно "бредни"и покажет коммунизма естество и плоть.Мы живем, зажатые железной клятвой.За нее - на крест, и пулею чешите:это - чтобы в мире без России, без Латвии,жить единым человечьим общежитьем.В наших жилах - кровь, а не водица.Мы идем сквозь револьверный лай,чтобы, умирая, воплотитьсяв пароходы, в строчки и в другие долгие дела. Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась.Но в конце хочу - других желаний нету - встретить я хочу мой смертный частак, как встретил смерть товарищ Нетте. 15 июля 1926 г., Ялта

 

 

НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ На сотни эстрад бросает меня,на тысячу глаз молодежи.Как разны земли моей племена,и разен язык и одежи!Насилу, пот стирая с виска,сквозь горло тоннеля узкогопролез. И, глуша прощаньем свистка,рванулся курьерский с Курского!Заводы. Березы от леса до хатбегут, листками вороча,и чист, как будто слушаешь МХАТ,московский говорочек.Из-за горизонтов, лесами сломанных,толпа надвигается мазанок.Цветисты бочка из-под крыш соломенных,окрашенные разно.Стихов навезите целый мешок,с таланта можете лопаться -в ответ снисходительно цедят смешокуста украинца-хлопца.Пространства бегут, с хвоста нарастав,их жарит солнце-кухарка.И поезд уже бежит на Ростов,далеко за дымный Харьков.Поля - на мильоны хлебных тонн -как будто их гладят рубанки,а в хлебной охре серебряный Донблестит позументом кубанки.Ревем паровозом до хрипоты,и вот началось кавказское -то головы сахара высят хребты,тo в солнце - пожарной каскою.Лечу ущельями, свист приглушив.Снегов и папах седины.Сжимая кинжалы, стоят ингуши,следят из седла осетины.Верх гор - лед,низ жар пьет,и солнце льет йод.Тифлисцев узнаешь и метров за сто:гуляют часами жаркими,в моднейших шляпах, в ботинках носастых,этакими парижаками.По-своему всякий зубрит азы,аж цифры по-своему снятся им.У каждого третьего - свой языки собственная нация.Однажды, забросив в гостиницу хлам,забыл, где я ночую. Я адрес по-русски спросил у хохла,хохол отвечал: - Нэ чую.- Когда ж переходят к научной теме,им рамки русского узки;с Тифлисской Казанская академияпереписывается по-французски.И я Париж люблю сверх мер(красивы бульвары ночью!).Ну, мало ли что - Бодлер, Малармеи эдакое прочее!Но нам ли, шагавшим в огне и водегодами борьбой прожженными,растить на смену себе бульвардьефранцузистыми пижонами!Используй, кто был безъязык и гол,свободу Советской власти.Ищите свой корень и свой глагол,во тьму филологии влазьте.Смотрите на жизнь без очков и шор,глазами жадными цапайтевсе то, что у вашей земли хорошои что хорошо на Западе.Но нету места злобы мазку,не мажьте красные души!Товарищи юноши, взгляд - на Москву,на русский вострите уши!Да будь я и негром преклонных годови то, без унынья и лени,я русский бы выучил только за то,что им разговаривал Ленин.Когда Октябрь орудийных бурьпо улицам кровью лился,я знаю, в Москве решали судьбуи Киевов и Тифлисов.Москва для нас не державный аркан,ведущий земли за нами,Москва не как русскому мне дорога,а как огневое знамя!Три разных истока во мне речевых.Я не из кацапов-разинь. Я - дедом казак, другим - сечевик,а по рожденью грузин. Три разных капли в себе совмещав,беру я право вот это - покрыть всесоюзных совмещан.И ваших и русопетов. 1927

КАЗАНЬ

 

Стара,

коса

стоит

Казань.

Шумит

бурун:

"Шурум...

бурум..."

По-родному

тараторя,

снегом

лужи

намарав,

у подворья

в коридоре

люди

смотрят номера.

Кашляя

в рукав,

входит

робковат,

глаза таращит.

Приветствую товарища.

 

Я

в языках

не очень натаскан -

что норвежским,

что шведским мажь,

Входит татарин:

"Я

на татарском

вам

прочитаю

"Левый марш".

Входит второй.

Косой в скуле.

И говорит,

в карманах порыскав:

"Я -

мариец.

Твой

"Левый"

дай

тебе

прочту по-марийски".

Эти вышли.

Шедших этих

в низкой

двери

встретил третий.

"Марш

ваш -

наш марш.

Я -

чуваш,

послушай,

уважь.

Марш

вашинский

так по-чувашски..."

 

Как будто

годы

взял за чуб я -

- Станьте

и не пылите-ка! -

рукою

своею собственной

щупаю

бестелое слово

"политика".

Народы,

жившие

въямясь в нужду,

притершись

Уралу ко льду,

ворвались в дверь,

идя

на штурм,

на камень,

на крепость культур.

Крива,

коса

стоит

Казань.

Шумит

бурун:

"Шурум...

бурум..."

 

РАССКАЗ ЛИТЕЙЩИКА ИВАНА КОЗЫРЕВА О ВСЕЛЕНИИ В НОВУЮ КВАРТИРУ Я пролетарий. Объясняться лишне.Жил, как мать произвела, родив.И вот мне квартиру дает жилищный,мой, рабочий, кооператив.Во - ширина! Высота - во!Проветрена, освещена и согрета.Все хорошо. Но больше всегомне понравилось - это:это белее лунного света,удобней, чем земля обетованная,это - да что говорить об этом,это - ванная.Вода в кране -холодная крайне.Кран другойне тронешь рукой.Можешь холодной мыть хохол,горячей - пот пор.На кране одном написано: "Хол.",на кране другом - "Гор."Придешь усталый, вешаться хочется.Ни щи не радуют, ни чая клокотанье.А чайкой поплещешься - и мертвый расхохочетсяот этого плещущего щекотания.Как будто пришел к социализму в гости,от удовольствия - захватывает дых.Брюки на крюк, блузу на гвоздик,мыло в руку и... бултых!Сидишь и моешься долго, долго.Словом, сидишь, пока охота.Просто в комнате лето и Волга -только что нету рыб и пароходов.Хоть грязь на тебе десятилетнего стажа,с тебя корою с дерева,чуть не лыком, сходит сажа,смывается, стерва.И уж распаришься, разжаришься уж!Тут - вертай ручки:и каплет прохладный дождик-душиз дырчатой железной тучки.Ну уж и ласковость в этом душе!Тебя никакой не возьмет упадок:погладит волосы, потреплет ушии течет по желобу промежду лопаток.Воду стираешь с мокрого тельцаполотенцем, как зверь, мохнатым.Чтобы суше пяткам - пол стелется,извиняюсь за выражение, пробковым матом.Себя разглядевши в зеркало вправленное,в рубаху в чистую - влазь.Влажу и думаю: "Очень правильнаяэта, наша, Советская власть". Свердловск, 28 января 1928г.

12Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: