 |
Глава четвертая. Политика московского правительства по закреплению новоприсоединенных западных земель (первая треть XVI в.)
|
|
|
|
Глава четвертая
Политика московского правительства по закреплению новоприсоединенных западных земель (первая треть XVI в. )
В предыдущем изложении мы пришли к выводу, что горожане не были союзниками великих князей московских в деле присоединения порубежных земель к Русскому государству. До 1500 г. Москва могла в определенной мере опереться на помощь «украинных» князей, но с начала XVI в. ей приходилось рассчитывать только на свою военную силу. Мало того, потеря Любеча и Гомеля, описанный выше эпизод борьбы за Торопец в 1508 г. и другие события русско-литовских войн первой трети XVI в. показали непрочность московских завоеваний. В связи с этим возникает вопрос: каким образом московскому правительству удалось удержать (за исключением двух названных городов) обширные территории, присоединенные на рубеже XV–XVI вв.? Первым шагом в освоении новых западных земель было назначение туда великокняжеских наместников. В Вязьме наместники упоминаются с мая 1495 г., в Брянске — с декабря 1502 г., в Дорогобуже — с мая 1503 г. [1115], в Белой — с июня 1511 г. [1116]; в Торопце первые сведения о наместнике относятся к 1522 г., хотя скорее всего он там появился гораздо раньше; наконец, в Смоленске сразу после взятия был оставлен наместник — кн. В. В. Шуйский[1117]. Только северские города вплоть до начала 20-х гг. оставались во владении удельных князей, после чего и там было введено наместническое управление[1118].
Оборона вверенного наместнику города была его важнейшей функцией. В 1508 г. только бдительность кн. В. Ю. Ростовского, своевременно известившего великого князя о появлении у Торопца «литовских людей», позволила удержать этот город в пределах Русского государства[1119]. В 1514 г. исключительную роль в раскрытии пролитовского заговора в Смоленске и отражении набега гетмана К. Острожского сыграл наместник кн. В. В. Шуйский, причем в одной из летописей подчеркивается его инициатива: он начал вешать заговорщиков на виду у подошедшего литовского войска, «а не ожидаяся великого князя вести», впоследствии Василий III «о том… похвали его»[1120]. Зато наместник, не сумевший защитить свой город от врага, не мог рассчитывать на снисхождение: так, гомельский наместник кн. Дмитрий Щепин, сдавший город литовцам, по приезде в Москву был брошен в темницу[1121].
|
|
|
Другой мерой военно-политического характера было размещение войск на опасном рубеже: разряды фиксируют почти постоянное присутствие воевод с полками в городах «от литовские украины», причем не только в период военных действий, но и в годы затишья на русско-литовской границе, в частности, в 1520-х — начале 1530-х гг. [1122]
Но подобными мерами отнюдь не исчерпывалась политика правительства по отношению к присоединенным западным землям. Важное значение имело испомещение там служилых людей из центральных уездов Московского государства. Применительно к Вязьме и Торопцу этот процесс хорошо показан В. Б. Кобриным[1123]. Всюду, где вводилось наместническое управление, сразу же начиналось испомещение. Вяземские помещики упоминаются в источниках уже с декабря 1501 г. [1124], в Дорогобуже, присоединенном в 1500 г., первое упоминание о помещиках появляется в декабре 1503 г. [1125] В послании Василия III Сигизмунду I от 5 июля 1511 г. фигурируют уже «помещики городов наших украинных вяземские, и дорогобужские, и белские»[1126]. Торопецкие помещики встречаются впервые в разрядах в апреле 1536 г. [1127], но испомещение произошло, несомненно, значительно раньше: в Торопецкой писцовой книге 1540 г. упомянуты «старые поместья», иные из которых перешли уже от отцов к сыновьям[1128]. К весне 1504 г. относится первое упоминание о брянских помещиках[1129]. Таким образом, в городах, вошедших в состав Московского государства в 1493-м и 1500 г., испомещение лишь немного отставало по времени от момента присоединения. Исключение составили только северские города (Стародуб, Гомель, Чернигов, Новгород-Северский, Путивль), где испомещение не проводилось до ликвидации уделов Василия Стародубского и Василия Шемячича.
|
|
|
Как выяснил В. Б. Кобрин на вяземском и торопецком материале, освоение московскими помещиками новоприсоединенных земель сопровождалось переселением местных владельцев в другие уезды; в итоге к середине XVI в. и в Вязьме, и в Торопце доминировали пришлые служилые роды[1130]. Эти коренные перемены в землевладении пограничных территорий имели, как мы сейчас увидим, немаловажное значение для развития русско-литовских отношений, для судеб порубежных земель.
В дипломатической переписке московского и виленского дворов с начала XVI в. постоянно повторяются жалобы литовской стороны на наезды и захваты порубежных земель помещиками. Так, в апреле 1504 г. Александр Казимирович заявлял Ивану III протест, в частности, по поводу того, что «помещики твои брянские присылали к Смоленской… нашой волости к Рославлю, велячи им служити к городу Брянску»[1131]. Позднее послы уже нового великого князя литовского и польского короля Сигизмунда жаловались в 1507 г., что после перемирия 1503 г. «люди» московского государя «позаседали» несколько смоленских волостей, «и помещики дорогобужские безпрестани людей его (господаря. — М. К. ) в полон емлют, и розбивают, и крадут и многие обиды чинят»[1132]. То же происходило и на северном участке русско-литовской границы, в районе Витебска и Полоцка. В июне 1510 г. Сигизмунд писал Василию III, со слов полоцкого воеводы, «штож дети боярские и помесцкии твои, приеждчаючи, модно шкоды и грабежи… делають и волости полоцкии, который в перемирной грамоте в нашу сторону вписаны, ино тые… забрали и отрубили и люди к целованью поприводили, абы служили в твою сторону»; «из Витебска теж писано, — продолжал король, — штож волостей витебских и Озерищское и Святское болшая половина отрублено…»[1133]. Тщетно Сигизмунд просил великого князя провести расследование и вернуть отнятое помещиками[1134]. Василий III неизменно брал своих помещиков под защиту и от их имени предъявлял литовской стороне встречные претензии[1135].
|
|
|
Из той же дипломатической переписки видно, как быстро расширялся круг помещиков, участвовавших в пограничных наездах: сначала это были только брянские помещики, затем появляются жалобы и на дорогобужских, а с лета 1511 г. к ним добавляются вяземские и бельские[1136]. В 20-х же годах XVI в. в протестах литовской стороны речь идет уже о помещиках северских городов — не только брянских, но и гомельских и стародубских[1137].
Приведенный материал красноречиво свидетельствует о том, что дети боярские из «коренных» московских уездов, испомещенные на западных рубежах, становились активными проводниками наступательной политики московского правительства. Стремясь к сохранению и расширению недавно полученных земель, помещики непосредственно содействовали закреплению этих территорий за Русским государством. Участвовали они и в сооружении пограничных крепостей: так, в 1536 г. торопецкие помещики Д. Осокин, З. И. Чоглоков, Д. И. Игнатьев, Н. А. Чихачов «ставили» город на Велиже[1138].
Лишь в северских городах процесс испомещения, как уже говорилось, начался позднее, после упразднения тамошних уделов. Первое упоминание о стародубских и гомельских помещиках относится к 1525 г. [1139], о новгород-северских детях боярских — к 1538 г. [1140] Сюда тоже начали переселяться служилые люди из уездов Московского государства: в конце 1537 г. в наказе московскому послу в Литву упоминалось, что у детей боярских великого князя «села в Гомье были»[1141]; некоторые из этих помещиков известны по именам: так, в январе 1528 г. литовским послам был заявлен протест по поводу разорения литовцами гомельских поместий детей боярских Льва и Андрея Масловых[1142].
Однако до начала очередной русско-литовской войны 1534–1537 гг., театром боевых действий которой стала Северская земля, новоявленные помещики еще не успели здесь закрепиться; состав местных землевладельцев не претерпел таких радикальных изменений, как в других украинных землях, о которых шла речь выше. В этой связи предстает в новом освещении описанный нами в предыдущей главе эпизод 1535 г., когда гомельские служилые люди сдали город литовским войскам и принесли присягу на верность королю. Воскресенская летопись подчеркивает, что «прибылые люди в город не поспели, а были тутошние люди немногие, гомьяне»[1143]; Летописец начала царства добавляет ценные подробности: наместник гомельский кн. Дмитрий Щепин, устрашенный многочисленностью литовского войска, «из града побежал, и дети боярские с ним же и пищалники… Гражаня же… здаша град»[1144]. Осведомленный Постниковский летописец сообщает о том же событии, что литовцы «воеводу гомейского и детей боярских отпустили, ограбив, на Москву»[1145]. Последний штрих в эту картину вносит письмо господарского писаря Михаила Свинюского от 22 июля 1535 г.: оказывается, после сдачи Гомеля «некоторый бояре и люди присягу вчинили» королю[1146]. Сопоставление этих свидетельств источников проясняет смысл происшедшего: наместник с немногочисленным московским гарнизоном (детьми боярскими и пищальниками) покинул Гомель, сдавшийся литовцам, после чего местные, гомельские бояре перешли на службу Сигизмунду. Итак, из-за того что в Гомеле процесс испомещения начался поздно, лишь в 20-х гг., оставшееся здесь с литовских времен боярство сохранило свои позиции, а слой переселенных сюда московских детей боярских был еще очень небольшим, — город вернулся под власть Литвы. Сами по себе гомельские бояре, естественно, не имели особых причин упорно защищать московские порядки. Гомельский инцидент может служить «доказательством от противного» для тезиса о том, что именно массовое испомещение на западных рубежах служилых людей из Северо-Восточной Руси являлось необходимым условием удержания присоединенных территорий.
|
|
|
Другим инструментом политики московского правительства, опробованным ранее в Новгороде, Твери, Пскове, был «вывод» — насильственное выселение местных землевладельцев (и других социальных групп) из покоренных областей[1147]. Теперь он был применен в Смоленске. Переселение, правда, имело место и в других западнорусских землях (Вязьме, Торопце и т. д. ), но, как считает В. Б. Кобрин, там оно могло носить добровольный характер[1148]. Однако при скудости данных, которыми мы располагаем, трудно провести грань между добровольными и принудительными переселениями: мы видим результаты, методы же нам неизвестны. Как бы там ни было, в Смоленске, несомненно, имел место «вывод».
Как мы помним, в жалованной грамоте смолянам Василий III обещал им «розводу… никак не учинити», однако после раскрытия в городе заговора он отказался от своих обязательств. Начало «вывода» пришлось, видимо, на конец 1514-го — начало 1515 г.: «на зиме смольнян князь великий повел к Москве», — сообщает псковский летописец[1149]. Сведения об этом событии проникли и в белорусско-литовское летописание: летопись Рачинского рассказывает, как Василий III «смолнян всих вывел к Москве и там им именья подавал на Москве, а москвичом подавал именья у Смоленску»[1150]. О том же говорится в более поздней Евреиновской летописи — с той разницей, что вместо «смолнян всих» там фигурируют «бояре смоленские», а вместо «имений» — «поместья»[1151].
|
|
|
Можно предположить, что «выводов» из Смоленска в рассматриваемый период было несколько: один около 1514/15 г., а другой — десять лет спустя, причем во второй раз выселению наряду с боярами подверглись и смоленские купцы. Этот вывод основан на том, что свидетельства источников об этой акции концентрируются вокруг двух дат: 1514 г. и 1524 г. В феврале 1524 г. Григорию Загрязскому, отправленному с посольством в Литву, была дана специальная инструкция: что говорить, если спросят, «чего деля князь великий смолян на Москву привел? » Ответ давался уклончивый и ничего не объясняющий[1152], но для исследователя этот наказ интересен, во-первых, тем, что служит ориентиром для датировки «вывода» смольнян, а во-вторых, указывает на социальный состав выселенных лиц: «которым людем велел быти на Москву, и государь… тех пожаловал, дворы им на Москве и лавки велел подавати и поместьа им подавал»[1153], — речь, конечно, идет о купцах (мещанах) и служилых людях (боярах). Характерно также, что известия о смоленских беглецах-мещанах (приведенные нами выше), рассказ одного купца о выселении его семьи из Смоленска в Москву — вся эта информация отложилась в Метрике как раз под 1524–1526 гг. [1154]
Что касается бояр, то выселялся, вероятно, верхний слой, наиболее видные фамилии из оставшихся в городе: согласно спискам «литвы дворовой» Дворовой тетради, к 50-м гг. Пивовы оказались в Ярославле, Коптевы — в Можайске, Дудины — во Владимире, Плюсковы — в Медыни, Бобоедовы — в Юрьеве, Жабины — в Можайске и Медыни, а члены семейства Полтевых были разбросаны по нескольким городам (Ярославль, Владимир, Медынь)[1155]. Низший же слой смоленского боярства и провинциальный служилый люд (щитные, доспешные, панцирные слуги и т. п. ), можно полагать, поначалу был оставлен на месте: еще и во второй половине XVI в. Вошкины, Ходневы, Коверзины, Шестаковы и пр., как уже говорилось, числились по Смоленску под именем «земцев». Впрочем, «перетряхивание» (по выражению В. П. Мальцева[1156]) служилого сословия продолжалось в Смоленске на протяжении всего XVI в.; в рамках нашей темы мы прослеживаем только начальную стадию этого процесса.
На первых порах в Смоленске соседствовали остававшиеся еще бояре и переведенные из московских городов дети боярские: этот момент зафиксирован в инструкциях, полученных смоленским наместником кн. Б. И. Горбатым по случаю встречи и проводов имперского посла С. Герберштейна, соответственно в апреле и ноябре 1517 г. Наказ наместнику требовал, «чтобы дети боярские нашего для дела все были у вас в городе»[1157]. Очевидно, подразумевалось, что дети боярские находятся в своих поместьях в уезде, по случаю же приезда посла им предписывалось собраться в город, причем их было там уже к тому времени немало: при въезде посла в Смоленск, по государеву приказу, дети боярские должны были присутствовать и на наместничьем дворе, и «в сенех», «да и на площади бы дети боярские были и в городе по улицам, чтоб людей много видети было»[1158], а на проводы посла велено было послать из Смоленска «детей боярских дворовых и городовых 200» (в том числе дворовых 30)[1159]. В то же время в городе оставались еще бояре: на приеме посла у наместника должны были присутствовать не только воеводы «и дети боярские добрые», но «и князи и бояре смоленские, которым пригоже»[1160]. Но это, насколько можно судить, было последним упоминанием «смоленских бояр» в московской документации: «выводы» 1524 г. и последующих лет ликвидировали этот слой служилых людей: во второй половине XVI в. о его былом существовании напоминали лишь земцы в составе смоленского гарнизона.
Итак, приходится констатировать, что опорой московских властей в новоприсоединенных западных областях служило не местное население, а размещенные в порубежных городах полки во главе с наместниками и воеводами и испомещенные там дети боярские из уездов Русского государства. Правда, была попытка и иного рода — предоставление жалованных грамот смолянам. Но, даже если это не было, как считает В. П. Мальцев, только «тактическим приемом, облегчившим взятие Смоленска»[1161], все равно этот шаг оказался лишь кратковременным экспериментом, после которого правительство вернулось к привычным методам, испытанным на других землях. И надо признать, что эти методы — массовое испомещение переселенцев из центральных уездов, принудительные «выводы» местных жителей — оказались достаточно эффективными, чтобы обеспечить сохранение за Московским государством обширных территорий, вошедших в его состав на рубеже XV–XVI вв.
Анализ положения городов Литовской Руси на рубеже XV–XVI вв. выявил существенные различия в степени развития городских общин, в объеме прав и привилегий, в мере относительной самостоятельности по отношению к местным и центральным властям. Однако нигде не удалось обнаружить недовольства своим пребыванием в Великом княжестве Литовском или стремления присоединиться по доброй воле к Русскому государству. Промосковские «партии» если и были в некоторых городах (в боярской среде), очень слабо себя проявляли, и решающую роль в судьбе города играли не они, а натиск московских войск.
Позиция городов в период русско-литовских войн, как мы старались показать, определялась их статусом и отражалась на ходе и характере этих войн. Раньше всего и с наименьшими усилиями Москве удалось присоединить пограничные удельные городки, слабо связанные с Литовским государством; тамошнее население относилось к переходу в московское подданство совершенно пассивно. Значительно позднее, только в 1500 г., и при усилившемся военном нажиме удалось овладеть небольшими господарскими городами — Брянском, Путивлем, Торопцом и др. Но серьезного сопротивления они не могли оказать. На новом этапе, с начала XVI в., резко возрастает военная активность Москвы, но в той же мере увеличивается и оказываемое ей противодействие, ибо теперь натиску московских войск противостояли крупные и средние города, давно и прочно вошедшие в политическую систему Великого княжества. В ходе затяжных войн, длившихся с перерывами всю первую треть XVI в., московским воеводам удалось овладеть — и то после четырех осад — лишь одним городом, Смоленском, а после 1514 г. все их попытки захватить Полоцк, Витебск, Мстиславль и другие города Великого княжества окончились безрезультатно.
Реакция разных слоев городского населения на присоединение их города к Московскому государству была различной. Наибольшую преданность Литве демонстрировали церковные иерархи и боярская верхушка великокняжеских городов. Основная же масса жителей — и мещане, и провинциальное боярство (в Смоленске), если не было возможности защищаться, проявляла готовность к компромиссу, пытаясь «по-хорошему» договориться с новой властью.
Поскольку местное население не могло служить Москве надежной опорой на западных землях, а само их присоединение было весьма непрочным, для удержания новых территорий русское правительство активно использовало «выводы» и переселения коренных жителей, а на их место присылало служилых людей из городов Московского государства. Новоиспеченные помещики стали надежным заслоном на западных рубежах расширившейся Российской державы.
|
|
|
