 |
Большой мост на улице Годзё 22 глава
|
|
|
|
– Кто же туда полезет?!
– Пусть лезет капитан.
– Он бы смог при желании.
– Заплатим, так и полезет.
Капитан согласился, приняв деньги. Он, как главный на корабле, захотел сначала выявить виновного. Он обратился к публике, забравшись на кучу тюков:
– Чья обезьяна? Хозяину выйти сюда!
Ответа не последовало, но многие, зная, что обезьяна принадлежит молодому человеку, вопросительно уставились на него. Знал и капитан. Молчание юноши особенно разозлило его. Капитан повысил голос:
– Есть ли хозяин? Если обезьяна беспризорная, я позабочусь о ней, но никаких жалоб потом.
Хозяин обезьяны между тем стоял в глубокой задумчивости, опершись на чей‑то багаж. Среди пассажиров послышался ропот осуждения. Капитан неодобрительно смотрел на юношу. Игроки сердито ворчали, некоторые спрашивали: юноша глухонемой или обычный нахал. Юноша, переступив с ноги на ногу, продолжал хранить невозмутимость.
Капитан заговорил снова:
– Оказывается, обезьяны водятся не только на суше, но и на море. Одна забралась к нам. Она ничья, поэтому с нею можно поступить по нашему усмотрению. Прошу всех быть моими свидетелями! Как капитан, я попросил объявиться владельца обезьяны, но никто не отозвался. Прошу подтвердить мои слова, если он потом пожалуется, что не слышал меня.
– Поддержим! – дружно откликнулись не на шутку рассерженные купцы.
Капитан исчез в трюме и вскоре появился на палубе, держа мушкет с дымящимся фитилем. Никто не сомневался, для чего предназначено оружие. Все повернулись к хозяину обезьяны.
Обезьяна продолжала забавляться. Она играла картами, передразнивая тех, кто наблюдал за ней снизу. Оскалясь, она с писком побежала по рее. Добежав до конца реи, она села, не зная, что еще придумать.
|
|
|
Капитан прицелился. Один из купцов, дергая его за рукав, уговаривал поторопиться. Неожиданно раздался голос молодого человека:
– Остановись, капитан!
Теперь капитан притворился, будто не слышит. Он спустил курок, все пригнулись, зажав уши. Мушкет оглушительно выпалил. Пуля пролетела далеко от цели, потому что в последний момент молодой человек толкнул ствол вверх.
Взбешенный капитан схватил молодого человека за грудь. Казалось, он повис на юноше, поскольку был значительно ниже того, хотя и коренастого сложения.
– Ты что? – кричал молодой человек. – Хотел застрелить из своей хлопушки невинного зверька, так?
– Да!
– Разве так можно?
– Я честно предупредил.
– Каким образом?
– Ты без глаз и ушей, что ли?
– Молчать! Я – пассажир этого корабля. Более того, я – самурай. Ждать от меня ответа, когда простой капитан распинается перед пассажирами, словно он их повелитель и хозяин?
– Нечего задирать нос! Я трижды предупреждал. Ты сам слышал. Если тебе не понравился мой тон, мог бы держаться уважительнее с людьми, которым досаждает твоя обезьяна.
– Кто эти люди? Неужели торговцы, играющие за занавеской?
– Не заносись! Они заплатили втрое больше других.
– И все равно остаются тем, кто они есть от рождения, – низким сословием, бесстыдными торгашами, выставляющими напоказ свое золото, пьющими сакэ. Они ведут себя так, будто корабль принадлежит им. Я давно наблюдаю за ними. Они мне совсем не нравятся. Подумаешь, обезьяна утащила их карты. Я ее не заставлял. Она лишь подражала игрокам. Не вижу повода для извинений.
Молодой человек, пристально оглядев богачей купцов, презрительно и громко рассмеялся им в лицо.
РАКОВИНА ЗАБВЕНИЯ
Вечером корабль вошел в гавань Кидзугава, пропахшую рыбой. На берегу переливались красные огоньки, шумел прибой. Корабль медленно приближался к берегу, голоса встречающих слышались все отчетливее и вскоре слились с голосами людей на палубе. С грохотом выбросили якорь, отдали концы, перекинули сходни.
|
|
|
Громкие крики огласили пристань.
– Есть ли на корабле сын настоятеля храма Сумиёси?
– Нет ли посыльного поблизости?
– Хозяин, мы здесь!
Бумажные фонарики с названиями постоялых дворов захлестнули корабль, как волна, посредники усиленно навязывали свои услуги.
– Кому на постоялый двор «Касивая»?
Молодой человек с обезьянкой на плече пробирался сквозь толпу.
– К нам, господин! Обезьяне бесплатный постой!
– Наше заведение напротив храма Сумиёси. Все паломники посещают храм. У вас будет прекрасная комната с великолепным видом.
Молодого человека никто не встречал. Он быстро уходил с пристани, не обращая внимания на зазывал.
– Кем себя воображает?. – проворчал один из пассажиров. – Подумаешь, научился размахивать мечом.
– Не будь я простым горожанином, он бы не ушел так просто.
– Успокойся! Пусть воины считают, что они лучше других. Они счастливы, расхаживая с надутыми щеками. Пусть они наслаждаются цветами, а мы, горожане, будем пожинать плоды. Сегодняшнее происшествие – сущий пустяк!
Купцы за разговором не забывали следить, как выгружают их огромный багаж. На пристани их поджидало множество людей с повязками и фонарями. Каждого купца мгновенно брали в кольцо назойливые женщины.
Последним на берег сошел Гион Тодзи. Лицо его выдавало удрученность. Никогда в жизни ему не выпадал столь неприятный день. Он предусмотрительно покрыл голову платком, чтобы скрыть позорное отсутствие пучка на макушке, но кислого выражения лица и оскорбленно поджатых губ под платком не спрячешь.
– Тодзи! Я здесь! – раздался голос Око. Она тоже была в платке. Лицо ее, однако, застыло от холодного ветра. Морщины проступили сквозь толстый слой белил.
– Око! Ты здесь!
– Ты ведь хотел этого. Не ты ли послал письмо, прося встретить тебя на пристани.
– Да, но я не ожидал, что письмо успеет в срок.
– Что‑то случилось? Ты выглядишь расстроенным.
– Пустяки! Укачало немного. Пойдем поскорее в Сумиёси и найдем приличный постоялый двор.
– Иди за мной. Я наняла паланкин.
– Спасибо. Комнату сняла?
– Да. Все ждут нас там.
Тодзи мгновенно помрачнел.
|
|
|
– Все? О ком ты? Я хотел побыть с тобой в спокойном месте. Если там полно народу, я не пойду!
Отказавшись от паланкина, Тодзи рассерженно зашагал прочь. Око пыталась объясниться, но он обозвал ее дурой. Досада, скопившаяся в Тодзи за время плавания, выплеснулась наружу.
– Сам найду, где остановиться! – кричал он. – Мне не нужен паланкин. Как можно быть такой безмозглой? Совсем не понимаешь меня!
Тодзи, вырвав руку из ладони Око, зашагал еще быстрее. Они дошли до рыбного рынка. Лавки уже закрылись, чешуя, покрывавшая землю, блестела, как маленькие серебряные раковины. Кругом никого не было, и Око обняла Тодзи, пытаясь смягчить его гнев.
– Отойди! – кричал он.
– Если ты не придешь в гостиницу со мной, все подумают, что произошло недоброе.
– Пускай.
– Пожалуйста, не говори так, – умоляла Око.
Ее холодная щека прижалась к его лицу. Он ощутил сладковатый аромат ее белил, запах волос, и злоба отпустила его.
– Умоляю! – повторяла Око.
– Ты огорчила меня.
– Знаю, но у нас будет возможность побыть наедине.
– Я так мечтал о двух‑трех днях с тобой.
– Знаю.
– Зачем тогда притащила за собой эту ораву? Ты совсем не любишь меня.
– Опять за свое! – укоризненно произнесла Око. Отвернувшись, она притворилась, будто вот‑вот заплачет, но, видимо передумав, попыталась еще раз урезонить Тодзи.
Око, получив письмо, собралась в Осаку одна, но, как на зло, в тот вечер к ним заявился Сэйдзюро с полудюжиной учеников, и Акэми проболталась о возвращении Тодзи. Компания тут же порешила поехать с Око в Осаку, прихватив и Акэми. Так набралось десять человек, которые поджидали Тодзи в Сумиёси.
Тодзи понимал, что Око ни в чем не виновата, но веселее ему не стало. Ему не везло сегодня, и он верил, что худшее ждет впереди. Первым делом, конечно, его спросят, сколько денег он собрал, а ответ его будет неутешительным. Еще страшнее обнажить голову. Как объяснить отсутствие пучка? Тодзи решил покориться судьбе.
– Хорошо, поедем, – вздохнул он. – Зови паланкин.
– Как я рада! – ворковала Око, уводя его назад к пристани.
|
|
|
Сэйдзюро и его компания вымылись в бане постоялого двора и уселись поджидать Тодзи с Око, закутавшись в теплые кимоно, которые выдавались постояльцам. Прошло некоторое время, но никто не появлялся.
– Какой толк торчать здесь? Они все равно рано или поздно придут, – сказал кто‑то.
Естественным следствием этого замечания было распоряжение подать сакэ. Сначала пили, дабы убить время, но вскоре разгорячились, и чашечки с сакэ опустошались все быстрее. О Тодзи и Око вскоре забыли.
– А есть ли певички в Сумиёси?
– Вот это мысль! Почему бы не позвать пару‑другую красоток? Сэйдзюро колебался, пока кто‑то не предложил ему уединиться с Акэми в соседней комнате, где ему будет спокойнее. Неуклюжая попытка избавиться от учителя вызвала у Сэйдзюро понимающую улыбку, но он обрадовался случаю. Куда приятнее побыть с Акэми в комнате, согретой жаровней‑котацу, чем оставаться с бандой дебоширов.
Он ушел, а гулянка продолжалась. В саду появились певицы, известные здесь под именем «гордость Тосамагавы». Их флейты и сямисэн были старыми, разбитыми и расстроены.
– Почему такой шум? – строго обратилась к самураям одна из жен‑шин. – Собрались напиться и затеять драку?
– Не задавай глупых вопросов! Никто не платит денег за драку. Мы вас позвали, чтобы выпить и поразвлечься, – ответил заводила компании.
– Хорошо, – сдержанно ответила гостья. – Очень приятно, я бы попросила вас вести себя потише.
– Будь по‑вашему! Споем вместе.
В присутствии женщин весельчаки упрятали волосатые ноги под кимоно, а лежавшие на татами сели в приличную позу. Под музыку настроение у всех улучшилось, и воцарилось веселье. В самый разгар гулянья появилась служанка и объявила, что человек, прибывший на корабле с Сикоку, уже в гостинице.
– О чем она? Кто еще приехал?
– Говорит, какой‑то Тодзи.
– Прекрасно! Великолепно! Вернулся старина Тодзи… А кто такой Тодзи?
Появление Тодзи и Око не помешало веселью, вернее, их просто не заметили. Тодзи возмутился таким безразличием, считая, что друзья собрались для его встречи. Позвав служанку, он попросил проводить его к Сэйдзюро. Они были в коридоре, когда заводила, нетвердо держась на ногах, нагнал их и, обдавая Тодзи перегаром, повис у него на шее.
– Тодзи! – воскликнул он. – Вернулся! Верно, недурно провел время с Око, пока мы тебя ждали. Нехорошо!
Тодзи безуспешно стряхивал с себя пьяного. Подгулявший самурай втащил его в комнату, наступив при этом на два подноса и опрокинув несколько кувшинчиков сакэ, и в конце концов повалился на пол, увлекая за собой Тодзи.
– Платок! – воскликнул Тодзи. Он схватился за макушку, но было поздно. Падая, пьяный приятель сорвал платок и теперь держал его в руке, тупо глядя на Тодзи. Все ахнули, уставившись на то место, где положено быть пучку.
|
|
|
– Что у тебя с головой?
– Ха‑ха! Новая прическа?
– Ты где ее сделал?
Кровь бросилась в лицо Тодзи. Вырвав платок и прикрыв им голову, он забормотал:
– Ничего особенного, нарыв был.
Грянул хохот.
– Нарыв на память о путешествии?
– Прикрой позор!
– Нечего разглагольствовать, лучше покажи!
Никто не верил Тодзи. Все тешились от души, но компания быстро забыла об утраченном пучке, и гулянка продолжалась.
Утро встретили в ином настроении. В десять часов все собрались на берегу позади постоялого двора, трезвые и сосредоточенные. Самураи сидели кружком, кто выпрямившись, кто скрестив руки, но выражение лиц было одинаково серьезным.
– Неважное дело!
– Правда ли, что он рассказал?
– Слышал собственными ушами! По‑твоему, я вру?
– Мы не можем пренебречь своим долгом. Речь идет о чести школы Ёсиоки. Надо действовать!
– Но как поступить?
– Время не упущено. Найдем человека с обезьяной и отрежем ему пучок. Покажем, что задета честь не только Гиона Тодзи, оскорблены имя и достоинство школы Ёсиоки. Согласны?
Вчерашний заводила гулянки выступал сегодня как бравый командир, готовящий солдат к бою.
Все началось раньше, когда очнувшиеся самураи приказали приготовить баню, чтобы смыть вчерашнее похмелье. В бане с ними оказался купец, который не ведая, что они друзья Тодзи, рассказал о случившемся на корабле. В конце уморительной истории о том, как самурай лишился пучка волос, купец сказал, что бедняга называл себя старейшим учеником школы Ёсиоки в Киото. «Если это правда, – заключил купец, – то дела дома Ёсиоки куда хуже, чем говорят люди».
Мгновенно протрезвев, питомцы Ёсиоки бросились на поиски невезучего товарища, чтобы узнать все из первых уст. Тодзи, рано позавтракав и переговорив с Сэйдзюро, уже отправился с Око в Киото. Ученики восприняли его отъезд как подтверждение правдивости истории, рассказанной купцом. Молодые самураи посчитали бессмысленным догонять трусливого Тодзи. Лучше отыскать незнакомца с обезьяной и отомстить за школу Ёсиоки.
Военный совет на морском берегу закончился, самураи, отряхнув песок с кимоно, начали действовать. Неподалеку у полосы прибоя резвилась босоногая Акэми. Она перебирала раковины. Зимнее солнце припекало, и морской йодистый запах поднимался из пены набегавших волн. Море насколько хватало глаз рябило белыми барашками.
Акэми с любопытством уставилась на учеников школы Ёсиоки, которые, придерживая мечи, разбегались в разные стороны.
– Куда вы? – окликнула она пробегавшего мимо ученика.
– Это ты! – узнал он девушку. – Не хочешь мне помочь? У каждого из нас свой участок для поиска.
– А кого вы ищете?
– Молодого самурая с длинными волосами. У него есть обезьяна.
– Что он сделал?
– Такое, что может запятнать имя молодого учителя, если не принять меры.
Сбивчивый рассказ о происшествии на корабле не заинтересовал Акэми.
– Просто ищете повод подраться, – с осуждением произнесла она.
– Дело не в драке. Если мы упустим юнца, позор падет на нашу школу, величайший центр боевого искусства.
– Ну и что?
– Ты полоумная, что ли?
– Вы, мужчины, постоянно суетитесь по пустякам.
– Неужели? – покосился самурай на девушку. – А сама что делаешь все утро?
– Я? – Акэми задумчиво посмотрела на чистый белый песок. – Ищу раковину.
– Зачем ее искать? Их тут бессчетное количество. Женщины глупее мужчин тратят время.
– Я ищу не обыкновенную раковину. Ее называют раковиной забвения.
– Впервые слышу!
– Ее можно отыскать только здесь, в Сумиёси.
– Бьюсь об заклад, что такой раковины нет.
– А вот есть! Не веришь – пойдем, я покажу.
Акэми потащила упиравшегося юношу к сосновой роще и указала ему на камень, на котором были выбиты странные стихи:
Позволило бы время,
Я нашел бы на берегу Сумиёси
То, что таится только здесь,
Раковину, которая дарует
Забвенье от любви.
– Видишь? Какое еще нужно доказательство? – гордо проговорила Акэми.
– Пустые слова, бессмысленная выдумка, которую сочиняют поэты.
– В Сумиёси есть еще цветы и вода, которые помогают человеку забыть о чем‑нибудь.
– Предположим. А тебе это зачем?
– Очень просто. Спрячу раковину в оби или в рукав и все забуду. Самурай рассмеялся.
– Хочешь стать более рассеянной, чем сейчас?
– Да. Хочу забыть все. Меня преследует нечто, мучающее меня днем и не дающее заснуть ночью. Вот я и разыскиваю раковину. Не уходи, поищем вместе.
– Нашла время для детских игр! – презрительно проговорил самурай и, вспомнив о задании, умчался прочь.
В минуты грусти Акэми казалось, что она обретет покой, забыв прошлое и живя одним настоящим. Она пока не решила, как поступить с дорогими ей воспоминаниями – сохранить их или выбросить в море. Если вправду существует раковина забвения, она не оставит ее при себе, а подсунет в рукав Сэйдзюро. Акэми вздохнула, воображая, какой приятной станет жизнь, если тот о ней забудет.
От мысли о Сэйдзюро у Акэми похолодело сердце. Она считала, что он существует на свете только для того, чтобы погубить ее юность.
Когда он досаждал ей объяснениями в любви, Акэми находила спасение в мыслях о Мусаси. Воспоминания о нем не только спасали ее, но и доставляли страдания, вызывая желание перенестись в мир фантазии. Она боялась своей мечты, подозревая, что Мусаси давно о ней забыл. «Как бы изгнать его образ из воспоминаний!» – сокрушалась Акэми.
Голубые воды Внутреннего моря вдруг повлекли ее к себе. Акэми вздрогнула. Как легко можно исчезнуть в них!
Мать Акэми, а тем более Сэйдзюро не знали, что девушку посещают отчаянные мысли. Все считали ее счастливой, немного капризной, бутоном, которому еще предстоит расцвести и познать настоящую любовь. Око и посетители «Ёмоги» обитали за пределами существа Акэми. Она смеялась и шутила в их присутствии, звеня колокольчиком на оби, манерничала, когда требовалось, но, оставаясь одна, впадала в задумчивость и грусть.
Слуга из постоялого двора прервал ее размышления. Завидев Акэми у камня со стихами, он подбежал, торопливо говоря:
– Барышня, куда же вы запропастились? Вас ищет молодой учитель, он очень волнуется.
Сэйдзюро был один. Он грел руки под красным стеганым одеялом, покрывавшим жаровню. В комнате было тихо. Сосны в саду шелестели на зимнем ветру.
– Неужели выходила в такой холод? – спросил Сэйдзюро.
– Холод? Ничуть. На берегу даже припекает.
– Что делала там?
– Искала раковину.
– Как дитя малое!
– А я еще не взрослая.
– Сколько, по‑твоему, тебе исполнится в следующий день рождения?
– Не имеет значения. Я все еще ребенок. Разве это плохо?
– Вот именно, очень плохо. Ты должна обдумать планы матери о твоем будущем.
– Матери? Ей нет до меня дела. Она считает, что сама еще молодая.
– Сядь!
– Не хочу. Здесь слишком жарко. Не забывай, я еще маленькая.
– Акэми! – Сэйдзюро, сжав ее запястье, притянул к себе. – Никого нет. Твоя мать предусмотрительно вернулась в Киото.
Акэми, застыв от неожиданности, взглянула на горящие глаза Сэйдзюро. Она хотела вырваться, но самурай держал ее за руку.
– Почему ты убегаешь? – укоризненно промолвил Сэйдзюро.
– Я не убегаю.
– Здесь ни души. Прекрасный случай, Акэми.
– Для чего?
– Не упрямься! Мы знаем друг друга почти год. Тебе известно о моих чувствах. Око давно дала мне разрешение. Она говорит, что ты избегаешь близости со мной, потому что я не нашел правильного подхода к тебе. Так давай же сегодня…
– Замолчи! Отпусти руку! Сейчас же!
Акэми, неожиданно замолчав, стыдливо опустила голову.
– Я тебе совсем не нравлюсь?
– Замолчи! Пусти!
Рука Акэми онемела в тисках Сэйдзюро, но он не выпускал ее. Девушка не могла сопротивляться боевому приему в стиле Кёхати.
Сэйдзюро сегодня не походил на себя. Он часто обретал радость и утешение в сакэ, но в это утро не выпил ни капли.
– Акэми, почему ты так ко мне относишься? Хочешь унизить?
– Не хочу говорить с тобой. Отпусти, или я закричу.
– Кричи! Никто не услышит. Главный дом далеко, да я предупредил, чтобы меня не беспокоили.
– Я хочу уйти.
– Не пущу.
– Мое тело тебе не принадлежит.
– Думаешь? Спроси‑ка лучше у матери! Я, разумеется, заплатил вперед.
– Пусть мать продала меня, но я не продаюсь! Тем более человеку, которого ненавижу больше смерти.
– Ах, так! – взревел Сэйдзюро, набрасывая на голову Акэми красное одеяло.
Девушка пронзительно закричала.
– Кричи, мерзавка! Кричи сколько хочешь. Никто не придет.
На сёдзи, освещенных бледным солнцем, двигались тени сосен, словно ничего не произошло. На дворе стояла тишина, нарушаемая отдаленным шумом моря и голосами птиц.
Глухие рыдания Акэми смолкли. Вскоре в коридор вышел смертельно бледный Сэйдзюро, прикрывая правой рукой окровавленную и исцарапанную левую.
Спустя несколько мгновений дверь резко распахнулась, и из комнаты выбежала Акэми. Сэйдзюро, обматывавший полотенцем руку, вскрикнул от неожиданности. Он пытался остановить Акэми, но не успел. Девушка как безумная промчалась мимо.
Сэйдзюро нахмурился, но не пошел следом за Акэми. Она пробежала по саду и скрылась в другой части постоялого двора.
Озабоченность на лице Сэйдзюро вскоре сменилась кривой ухмылкой. Она выражала глубокое удовлетворение.
ГЕРОЙСКАЯ СМЕРТЬ
– Дядюшка Гон!
– Что?
– Устал?
– Немного.
– Так я и думала. Я тоже запыхалась. Какая же красота вокруг! Видишь вон то апельсиновое дерево? По‑моему, это священное дерево Вакамии Хатимана.
– Похоже.
– Когда императрица Дзингу покорила Корею, то правитель Силла послал ей восемьдесят кораблей дани. Это дерево было первым подношением.
– Взгляни на Конюшню священных лошадей! Видишь того коня? Наверняка тот, который пришел первым на ежегодных скачках в Камо.
– Ты про белого коня?
– Да‑да. А что на этой вывеске?
– Написано, что бобы из фуража лошадей целебные. Если сделать из них отвар и пить на ночь, то перестанешь кричать во сне и скрипеть зубами. Возьмем тебе?
– Не глупи, – засмеялся дядюшка Гон. Затем, оглянувшись, спросил: – А где Матахати?
– Сзади где‑то плетется.
– А, вижу! Отдыхает у помоста для священных танцев. Старуха махнула рукой, подзывая сына.
– Мы пойдем в эту сторону, посмотрим великие ворота‑тории, но сначала полюбуемся большим фонарем.
Матахати неохотно поплелся следом. Он неотлучно находился при матери с тех пор, как она поймала его в Осаке. И все это время они были на ногах, бредя без устали. Его терпение иссякло. Можно стерпеть десяток дней хождения по достопримечательностям, но Матахати боялся, что мать и Гон заставят его искать их общих врагов. Он попытался разубедить их, говоря, что ему лучше одному найти Мусаси и расправиться с ним. Мать не хотела даже слышать об этом.
– Наступает Новый год, – наставительно говорила она, – и я хочу встретить его с тобой. Мы слишком давно не праздновали вместе, а этот Новый год может оказаться последним.
Матахати понимал, что он не сможет ей отказать, но про себя твердо решил отделаться от родных сразу после праздника. Осуги и Гон предались истовой вере, очевидно чувствуя, что жить им уже недолго. Они останавливались у каждого синтоистского и буддийского храма, делали приношения, долго молились богам и буддам. Весь сегодняшний день они провели в храме Сумиёси.
Матахати, которому до смерти надоели благочестивые хождения, плелся сзади.
– Нельзя ли побыстрее? – подгоняла его Осуги.
Матахати и не думал убыстрять шаг. Мать раздражала его, как и он ее.
– То гонишь меня, то заставляешь ждать, – ворчал он. – То беги, то жди, то торопись, то стой столбом!
– А что прикажешь делать с таким, как ты? Когда приходишь к святому месту, следует останавливаться и помолиться. Ни разу не видела, чтобы ты вознес молитву богам или Будде. Попомни, ты об этом пожалеешь! Молился бы, и ждать пришлось меньше.
– Как вы мне надоели! – проворчал Матахати.
– Кто надоел? – негодующе воскликнула Осуги.
Первые дни после встречи их отношения были сладкими, как мед, но, попривыкнув к матери, Матахати начал во всем ей перечить и высмеивать при каждом удобном случае. Вечером, вернувшись на постоялый двор, Осуги усаживала перед собой сына и читала ему наставления, от которых настроение у него окончательно портилось.
– Ну и парочка! – переживал дядюшка Гон.
Он изо всех сил старался угомонить старуху и приободрить племянника. Вот и сейчас, чувствуя, что приближается очередное наставление, дядюшка Гон попытался предотвратить новую стычку.
– Пахнет чем‑то вкусным! – воскликнул он. – В харчевне на берегу продают печеные устрицы. Неплохо бы откушать.
Ни мать, ни сын не выказали радости от предложения, но дядюшке Гону удалось затащить их в лавку, завешенную от песка тростниковыми циновками. Пока Осуги и Матахати устраивались поудобнее, Гон сбегал за сакэ. Протягивая чашечку Осуги, он весело проговорил:
– Угостим и Матахати для бодрости. По‑моему, ты слишком сурова с ним.
– Я пить не буду! – отрезала Осуги, отвернувшись от брата. Дядюшка Гон предложил сакэ Матахати, который с хмурым видом опорожнил подряд три кувшинчика, прекрасно сознавая, что его поведение выведет мать из себя. Когда он потребовал четвертый, Осуги не выдержала.
– Довольно! – остановила она его. – Мы здесь не на прогулке и не для того, чтобы напиваться. Это и тебя касается, Гон. Ты старше Матахати и должен соображать.
Пристыженный дядюшка Гон заволновался, словно пил только он один, и принялся тереть лоб и щеки, чтобы укрыться от взгляда Осуги.
– Ты права, – покорно пробормотал он, поднимаясь на ноги. Гон отошел в сторону, и начался скандал. Матахати задел за живое властное и нежное материнское сердце Осуги, переживающей за судьбу сына. Она не могла сдержаться до возвращения на постоялый двор, чтобы излить накипевшее на душе. Она набросилась на Матахати с руганью, не обращая внимания на посторонних. Он угрюмо ждал, когда мать выдохнется, вызывающе поглядывая на нее.
– Прекрасно! – заявил он. – Ты записала меня в неблагодарные лодыри без чести и совести. Так?
– Именно! Что ты сделал для защиты своей чести?
– Я не такой никчемный, как ты думаешь. Многое тебе неизвестно.
– Я не знаю? Никто не знает детей лучше, чем их родители. День твоего появления на свет был несчастливым для дома Хонъидэн.
– Не торопись с выводами! Я еще молод. На смертном одре ты пожалеешь о своих упреках.
– Насмешил! Сто лет придется ждать такого исправления. Как горько думать об этом!
– Если тебя удручает такой сын, как я, то мне нечего болтаться с вами. Я ухожу!
Сопя от гнева, Матахати встал и решительно вышел из харчевни. Потрясенная Осуги жалким, дрожащим голосом окликала сына, но тот не оборачивался. Дядюшка Гон мог бы догнать племянника, но в это время он отвлекся, пристально, вглядываясь в сторону моря.
Осуги встала, потом снова присела.
– Не пытайся его остановить, – сказала она Гону, – бесполезно. Дядюшка Гон, обернувшись к Осуги, заговорил что‑то невпопад.
– Девушка ведет себя странно. Подожди минутку!
Дядюшка Гон, повесив шляпу на гвоздь под навесом, стрелой помчался к воде.
– Болван! – кричала Осуги. – Ты куда? Матахати совсем… Осуги побежала вслед за стариком, но запуталась в выброшенных прибоем водорослях и повалилась ничком на песок. Сердито бормоча, она поднялась, стряхивая песок с лица и груди. Она взглянула на дядюшку Гона, и глаза ее едва не выкатились от удивления.
– Старый дурак! Куда полез? Совсем спятил?
Осуги от волнения словно обезумела. Со всех ног она кинулась вдогонку за Гоном, но не успела. Дядюшка Гон был уже по колено в воде и шел дальше.
Он выглядел невменяемым в пене прибоя. Впереди него двигалась девушка, торопливо устремляясь в пучину. Дядюшка Гон заметил ее, когда та стояла в тени сосен, безумным взглядом вглядываясь в море. Девушка внезапно сорвалась с места и бросилась к воде, разметав по ветру длинные волосы. Вода доходила ей до пояса, и она быстро приближалась к тому месту, где дно круто обрывается. Отчаянно крича, дядюшка Гон настигал девушку, но она заспешила что было сил. Девушка вдруг скрылась под водой, оставив на поверхности маленькую воронку.
– Безумное дитя! – кричал дядюшка Гон. – Задумала убить себя?
С этими словами он тоже ушел под воду.
Осуги металась на берегу. Когда Гон и девушка исчезли, она пронзительно закричала, созывая на помощь. Осуги размахивала руками, падала, поднималась, приказывала всем, кто оказался рядом, спасать утопающих, словно эти люди были причиной несчастного случая.
– Спасайте их, раззявы! Что глазами хлопаете? Утонут ведь! Вскоре рыбаки вытащили тела девушки и дядюшки Гона.
– Двойное самоубийство влюбленных? – спросил один.
– Брось шутить! – рассмеялся другой.
Дядюшка Гон и девушка не подавали признаков жизни. Старик успел поймать девушку за оби, его пальцы так и остались судорожно сжатыми. Девушка являла собой странное зрелище – волосы спутаны и покрыты тиной, но вода не тронула белил с лица и помаду на губах.
Она казалась живой. Пурпурный рот будто бы смеялся, хотя нижняя губа была прикушена.
– Где‑то я ее видел, – промолвил один из зевак.
– Кажется, она недавно собирала раковины на берегу.
– Точно! Она живет на постоялом дворе.
Со стороны постоялого двора приближалось человек пять, среди них был и Сэйдзюро. Затаив дыхание, он растолкал толпу и остановился перед девушкой.
– Акэми! – закричал он. Сэйдзюро побледнел, но твердо держался на ногах.
– Ваша знакомая? – спросил рыбак.
– Д‑да…
– Надо побыстрее откачать ее.
– Ее можно спасти?
– Вряд ли, если будете стоять с раскрытым ртом.
Рыбаки разжали руку дядюшки Гона, уложили утопленников рядом и принялись поколачивать их по спине и нажимать на живот. Акэми вскоре задышала. Сэйдзюро приказал слуге с постоялого двора поскорее унести ее.
– Гон! Гон! – кричала Осуги в ухо старика, обливаясь слезами. Акэми ожила, потому что была молода, но дядюшка Гон… Он был не столько стар, но выпил изрядно. Его дыхание замерло навсегда, и как бы ни билась в крике Осуги, ему уже никогда не открыть глаза.
|
|
|
