 |
Большой мост на улице Годзё 26 глава
|
|
|
|
Байкэн не вставая продемонстрировал прием.
– Держишь серп левой рукой, шар в правой. Если противник нападает в лобовую, принимаешь его на лезвие и швыряешь шар ему в лицо. Это один вариант.
Торс Байкэна принял другое боевое положение.
– Если между тобой и противником есть какое‑то пространство, вырываешь у него оружие с помощью цепи, любое – меч, копье, дубину и прочее.
Байкэн говорил без остановки. Он рассказывал Мусаси, как бросать шар, объяснил с десяток способов применения оружия, растолковал, почему цепь действует как змея, показал, как ввести противника в заблуждение, ловко орудуя серпом и цепью, так, чтобы защитные действия неприятеля обернулись против него самого. Байкэн выложил все секреты своего оружия.
Мусаси слушал как завороженный. Он внимал каждому слову кузнеца, впитывая мельчайшие детали.
Цепь. Серп. Обеими руками…
Рассказ Байкэна навел Мусаси на размышления. «Меч можно применять одной рукой, но ведь у человека две руки…»
Бутылка сакэ опустела. Байкэн пил много, настойчиво угощая Мусаси. Выпив непривычную дозу, он совсем опьянел.
– Вставай! – приказал Байкэн жене. – Пусть гость спит на нашей постели. А мы – в задней комнате. Пойди постели там.
Хозяйка не шевелилась.
– А ну вставай! – еще громче крикнул Байкэн. – Гость устал. Ему пора отдыхать.
Жена Байкэна согрелась под одеялом, и ей совсем не хотелось покидать уютное ложе.
– Ты же говорил, что он будет спать в кузнице вместе с Ивой, – пробормотала она.
– Хватит болтать! Делай, что тебе говорят!
Женщина поднялась и раздраженно прошлепала в заднюю комнату. Байкэн взял спавшего младенца на руки и сказал:
– Одеяла старые, но очаг рядом. Если захочешь пить, заваришь чай, горячая вода на огне в котелке. Спи. Спокойной ночи!
|
|
|
Байкэн ушел вслед за женой. Через минуту хозяйка вернулась, чтобы сменить подушки. Она уже не выражала недовольства.
– Муж напился и устал с дороги, – сказала она. – Он хочет выспаться вволю и встанет поздно. Устраивайся поудобнее. Утром накормлю тебя вкусным завтраком.
– Спасибо, большое спасибо! – только и смог ответить Мусаси. Ему не терпелось скорее раздеться.
Мусаси нырнул под теплое одеяло, но ему было жарко от выпитого сакэ. Женщина немного постояла, наблюдая за гостем, затем, задув светильник, мягко проговорила:
– Спокойной ночи!
Мусаси казалось, будто голова его стянута стальным обручем. В висках стучало. Он не мог понять, почему так напился. Чувствовал он себя скверно, но не мог отделаться от мысли о Байкэне. Почему вдруг кузнец расположился к нему и послал за сакэ, хотя сначала вел себя довольно грубо? С чего его своенравная жена вмиг стала любезной? Почему они предоставили ему свою постель? Мусаси не понимал. Глубоко вздохнув, он натянул одеяло и закрыл глаза. Из‑под одеяла выглядывал лишь лоб, освещаемый вспышками тлеющих углей в очаге. Вскоре комната наполнилась глубоким ровным дыханием.
Жена Байкэна вернулась в заднюю комнату, чуть слышно шлепая босыми ногами по татами.
Мусаси видел сон, вернее повторяющиеся обрывки сна. Воспоминания детства кружились в его спящем мозгу словно какое‑то насекомое, оставляя за собой светящийся след. Мусаси слышались слова колыбельной:
Спи‑усни, спи‑усни,
Спящий маленький так мил.
Мусаси видел себя дома в Мимасаке, слышал колыбельную, которую пела жена кузнеца на наречии провинции Исэ. Он был ребенком на руках бледной женщины лет тридцати… Это была его мать… Да, его мать. Он прижался к ее груди, глядя в ее бледное лицо.
Плачут только неслухи,
С ними плачет мама.
Мать Мусаси тихо напевала, укачивая его. Тонкое гордое лицо ее было голубоватого оттенка, как цветок груши… Тянулась каменная стена, поросшая цветущим мхом. Потом глинобитная стена с нависавшими над ней ветвями деревьев, темных в наступивших сумерках. Из‑за сёдзи дома струился свет. На щеках матери блестели слезы. Младенец – Мусаси – с изумлением взирал на них.
|
|
|
«Уходи! Убирайся в свой дом!»
Это был повелительный голос отца, Мунисая, доносившийся из глубины дома. Мать Мусаси медленно поднялась. Потом она бежала вдоль стены дома, потом по берегу реки Айды. Она вошла в воду и побрела к середине реки… Малыш вертелся на руках у матери, пытаясь предупредить ее об опасности, но говорить он еще не умел. Чем больше извивался ребенок, тем крепче прижимала она его к груди. Он чувствовал ее мокрую от слез щеку. «Такэдзо, – сказала она, – ты чей сын? Отца или матери?»
Мунисай кричал с берега. Мать скрылась под водой. Младенец, выброшенный на прибрежную гальку, лежал среди цветущих примул и закатывался от плача.
Мусаси открыл глаза. Он снова начал засыпать, а женщина, не то мать или какая‑то другая, вторглась в его сон и разбудила его. Мусаси не помнил лица матери. Он часто думал о ней, но не мог описать ее словами. Видя чужих матерей, он предполагал, что его мать похожа на этих женщин.
«Почему сегодня ночью?» – промелькнуло у него в голове. Хмель почти выветрился из головы. Мусаси лежал, глядя в потолок. По толстому слою сажи пробегали красные отблески от тлеющих в очаге углей. Взгляд Мусаси остановился на подвешенной к потолку игрушечной ветряной мельнице. Он вдруг сообразил, что запах матери и младенца исходит от постели. Мусаси охватила легкая грусть. Сон вновь объял его. Игрушка над головой приняла расплывчатые очертания.
Мельница начала медленно вращаться. Ничего удивительного, игрушечная вертушка для того и сделана. Вертеться она может только от движения воздуха, от сквозняка. Мусаси приподнялся. Вслушиваясь в темноту, он уловил едва слышный звук осторожно закрываемой двери. Вертушка остановилась.
Мусаси опустил голову на подушку, соображая, что происходит в доме. Он походил на жука под листом, который угадывает погоду наверху. Мусаси чутко реагировал на малейшие изменения, происходившие вокруг. Нервы напряглись до предела. Мусаси понял, что жизнь его в опасности. Но почему?
|
|
|
«Разбойничий притон?» – спрашивал себя Мусаси. Настоящие воры сразу бы определили, что у Мусаси нечего красть. «Кузнец затаил на меня обиду?» Вряд ли. Мусаси был уверен, что прежде никогда не встречал Байкэна. Мусаси кожей ощущал приближение смертельной угрозы, хотя не знал, чем он навлек ее. Он чувствовал, что опасность совсем рядом, что надо мгновенно решать: ждать ее, притворяясь спящим, или делать упреждающий шаг.
Мусаси протянул руку через порог в кузницу, нащупал сандалии и осторожно обулся под одеялом.
Вертушка начала вращаться. В бликах очага она напоминала заколдованный цветок. С улицы послышались тихие шаги. Кто‑то осторожно двигался и внутри дома. Мусаси быстро скатал постельные тряпки в подобие спящего человека.
Из‑под короткой занавески‑норэн в дверном проеме сверкнули два глаза. Человек крался с обнаженным мечом. Другой, сжимая копье, скользнул вдоль стены к изножию постели. Оба вслушивались в дыхание спящего. Затем, как облако дыма, явился третий. Это был Байкэн с серпом в левой руке и железным шаром в правой. Переглянувшись, троица задышала в одном ритме. Человек, стоявший в изголовье постели, изо всех сил пнул подушку, второй с копьем сделал шаг назад в кузницу и нацелился в спящего. Байкэн, спрятав серп за спину, крикнул:
– Вставай, Мусаси! – Пустая постель безмолвствовала. Человек с копьем откинул одеяло.
– Его нет! – воскликнул он.
Байкэн, быстро оглядев комнату, заметил крутящуюся вертушку.
– Где‑то дверь отрыта! – бросил он.
Послышалось ворчание третьего человека. Дверь кузницы, выходившая на задворки дома, оказалась распахнутой. Морозный воздух ворвался в нее, выстуживая дом.
– Отсюда ушел!
– Прозевали, болваны! – выругался Байкэн, выскакивая на улицу. От стены дома отделилось несколько теней.
– Порядок, хозяин? – спросил кто‑то. Байкэн взорвался от гнева.
– Ты что несешь, дурак? Зачем я вас здесь поставил? Он сбежал под носом у вас.
|
|
|
– Ушел? Как же он ухитрился выйти?
– Это у вас нужно спросить, безмозглые скоты! Громко топая, Байкэн вбежал в дом.
– У него только два пути, – послышался его голос. – К броду Судзука или назад, к дороге на Цу. Он далеко не мог уйти. В погоню!
– Нам куда бежать?
– Я к броду Судзука, а вы марш по нижней дороге! Преследователей было с десяток, все вооружены. Один, с мушкетом, смахивал на охотника, другой, с коротким полевым мечом, походил на дровосека.
– Если его настигнете, пальните из мушкета, мы все соберемся! – крикнул Байкэн.
Преследователи бросились в погоню по нижней дороге.
Через час они возвратились с побитым видом, хмуро перебрасываясь словами. Вопреки ожиданиям вожак встретил их молча. Вернувшись первым, Байкэн сидел с отрешенным видом на полу в кузнице.
– Что верно, то верно – слезами горю не поможешь, – ответил он на их попытки приободрить его.
Байкэн, схватив обуглившееся полено, переломил его через колено, давая выход душившей его злобе.
– Несите сакэ! Выпьем!
Байкэн помешал угли в очаге и подбросил дров. Жена с младенцем на руках напомнила, что выпивки в доме нет. Один из мужчин вызвался сбегать за сакэ, и скоро чашечки с подогретым питьем пошли по кругу.
Разговор не клеился.
– Меня просто распирает от злости.
– Паршивый мерзавец!
– Он заколдован, помяните мое слово.
– Не расстраивайся, хозяин! Ты сделал все, что мог. Парня прохлопали те, кто сторожил дом снаружи.
Те понуро молчали, сознавая вину.
Компания подпаивала Байкэна, чтобы он пошел спать, но он только морщился от выпитого и не уходил. Он никого не упрекал.
– Не надо было затевать эту историю, я собирал вас, чтобы действовать наверняка. Поначалу я думал разделаться с ним сам, но поосторожничал. Он ведь убил моего брата Цудзикадзэ Тэмму, а брат был не из слабых бойцов, – произнес он после долгого молчания.
– Неужели этот ронин – тот самый парень, который четыре года назад прятался в доме Око?
– Он. Дух покойного брата привел его сюда. Точно. Мне бы и в голову не пришло, не скажи он, что сражался при Сэкигахаре, что его звали Такэдзо. Все сходится – и возраст, и приметы того парня, который убил брата. Это он.
– Брось тужить, хозяин! Забудь обо всем и ложись спать!
Байкэну помогли дойти до постели, кто‑то заботливо отряхнул отброшенную в сторону подушку и подложил ему под голову. Байкэн заснул мгновенно, оглушив всех громким храпом. Его друзья, сочувственно переглянувшись, тихо вышли из дома и растворились в утреннем тумане.
Сброд этот прежде промышлял разбоем и состоял в бандах Цудзикадзэ Тэммы из Ибуки или Цудзикадзэ Кохэя из Ясугавы, который теперь звался Сисидо Байкэном. Некоторые были просто типами со дна общества. Обстоятельства превратили их в землепашцев, ремесленников, охотников, но при удобном случае они готовы были вцепиться в глотку честного человека.
|
|
|
В доме Байкэна стояла тишина, нарушаемая лишь дыханием спящих и возней мыши‑полевки.
В коридоре, соединявшем кузницу с кухней, стояла большая глинобитная печь, а у стены сложены дрова. Над дровами на гвоздях висели зонты и большие соломенные шляпы от дождя. В полумраке между печью и стеной одна из шляп шевельнулась и тихо поползла вверх, пока не повисла на гвозде. Расплывчатый силуэт человека словно бы отделился от стены. Во время погони Мусаси оставался в доме. Выскользнув из‑под одеяла, он открыл дверь во двор, а сам спрятался в дровах, прикрывшись шляпой.
Неслышно ступая, он пересек кузницу и приблизился к спящему Байкэну. Мусаси никогда не слышал такого храпа. «Шишки в носу», – отметил про себя Мусаси. Ему стало смешно, и он невольно улыбнулся.
Мусаси колебался, размышляя. По большому счету он выиграл поединок у Байкэна. Победа неоспорима. Если этот спящий человек и хотел убить его, то делал это ради успокоения духа покойного брата Цудзикадзэ Тэммы. Похвальный поступок для заурядного грабителя. Стоит ли убивать Байкэна? Конечно, безопаснее прикончить его на месте, ведь он будет искать случая отомстить. Но достоин ли Байкэн того, чтобы его убил Мусаси?
Мусаси осенило. Подойдя к стене, он снял с гвоздя оружие кузнеца и осторожно вытащил лезвие серпа. Взглянув на спящего, Мусаси обернул лезвие влажной бумагой и осторожно приставил его к горлу Байкэна. Отступив на шаг, Мусаси оценивающе осмотрел свою работу.
Вертушка на потолке, казалось, заснула вместе с хозяином дома. Утром она бы неистово завертелась, увидев, как отрезанная голова хозяина скатывается с подушки. Этого не случится из‑за бумажной обертки лезвия.
В свое время у Мусаси были причины убить Цудзикадзэ Тэмму, да и пыл битвы при Сэкигахаре все еще горел в его душе. Сейчас смерть кузнеца ничего не значила бы для Мусаси. Кто знает, не сделает ли хозяин вертушки, который пока еще в пеленках, целью жизни кровавую месть за убийство отца?
В эту ночь Мусаси не раз вспоминал о своих родителях. Он почувствовал что‑то похожее на зависть, вдыхая легкий сладковатый запах материнского молока. Ему даже не хотелось уходить.
«Простите, что я потревожил вас. Спите спокойно!» – сказал про себя Мусаси. Он тихо вышел из дома.
СКАЧУЩИЙ КОНЬ
Поздно ночью Оцу и Дзётаро добрались до заставы, переночевали в гостинице и пустились в путь, не дожидаясь, когда рассеется утренний туман. Миновав гору Фудэсутэ, они дошли до Ёнкэнтяя. Взошедшее солнце приятно согревало спину.
– Красота! – воскликнула Оцу, оглядываясь на огненное светило.
Надежда и радость наполняли ее. Она переживала один из счастливых моментов, когда все живое: растения, звери – ликовали и радовались тому, что существуют на земле.
– Сегодня мы самые первые на дороге. Впереди – ни души! – горделиво заявил Дзётаро.
– Нашел чем хвастать! Какая разница?
– Мне это очень важно.
– Полагаешь, что дорога станет короче?
– Ничего подобного. Приятно быть первым, даже на дороге. Вот увидишь, лучше идти одним, а не тащиться за паланкином или лошадью.
– Может, ты и прав.
– Когда на дороге никого нет, кажется, что она принадлежит только мне.
– Почему бы в таком случае тебе не сделать вид, будто ты важный самурай, который едет верхом, осматривая свои владения? А я буду слугой!
Оцу подобрала бамбуковую палку и, церемонно размахивая ею, нараспев провозгласила:
– Падите! Падите ниц перед его светлостью!
Эту картину с изумлением наблюдал человек, сидевший под навесом придорожной харчевни. Застигнутая врасплох Оцу, вспыхнув от стыда за ребяческую проделку, ускорила шаг.
– Стой! – крикнул Дзётаро. – Ты не должна убегать от хозяина, иначе велю тебя казнить.
– Я больше не играю.
– Не я же придумал игру.
– Я тебя хотела развлечь. Тот человек все еще смотрит на нас. Думает, верно, какие мы глупые.
– Пошли в харчевню!
– Зачем?
– Есть хочу.
– Уже проголодался?
– Можем съесть половину рисовых колобков‑онигири, запасенных на обед.
– Потерпи, мы не прошли и двух километров. Дай тебе волю, пять раз в день будешь есть.
– Наверное. Но я ни разу не ехал на лошади, меня не несли в паланкине, как случается с тобой.
– Только вчера вечером, потому что стемнело и нам надо было спешить. Буду идти сегодня весь день пешком, если хочешь.
– Сегодня моя очередь ехать верхом.
– Детям не положено.
– Я хочу попробовать. Пожалуйста!
– Хорошо, посмотрим, но только сегодня.
– Около харчевни привязана лошадь. Наймем ее.
– Нет, пока рано.
– Значит, ты просто водишь меня за нос.
– Ты еще не устал. Зачем попусту тратить деньги?
– Ты прекрасно знаешь, что я никогда не устаю. Я не устану, если мы будем в пути сто дней и пройдем тысячу километров! Я никогда не прокачусь верхом, если мы будем ждать, когда я устану. Наймем лошадь сейчас, пока дорога свободная. Безопаснее, чем ехать верхом в толпе. Прошу тебя!
Оцу поняла, что спорить с Дзётаро – значит терять то время, которое они выиграли на заре, отправившись в дорогу. Мальчик почуял ее согласие прежде, чем она ему кивнула, и вихрем помчался к харчевне.
Судя по названию местечка Ёнкэнтяя, в округе имелось четыре чайных, разбросанных по склонам гор Фудэсутэ и Куцунакэ. У дороги находилась всего одна харчевня.
Подбежав к хозяину, Дзётаро закричал:
– Мне нужна лошадь!
Старик, еще полусонный, снимал с дома ставни. От громкого голоса мальчишки он окончательно проснулся.
– Что раскричался? – недовольно проворчал он.
– Нужна лошадь. Немедленно! Сколько стоит до Минагути? Если недорого, то найму лошадь и до Кусацу.
– Ты чей, мальчик?
– Отца с матерью! – нахально ответил Дзётаро.
– А я подумал, что непослушный отпрыск грома.
– Сам ты гром! Тарахтишь, как гром и молния.
– Негодник!
– Веди лошадь!
– Думаешь, что конь сдается внаем? Ошибаешься. Увы, я лишен чести предоставить коня вашей милости.
– В таком случае я лишен удовольствия нанять вашего коня! – ответил Дзётаро, передразнивая старика.
– Ну и наглец! – воскликнул хозяин харчевни. Выхватив из очага головешку, он швырнул ее в мальчишку. Головешка пролетела мимо Дзётаро и попала в старого коня, привязанного под навесом. Конь пронзительно заржал, рванулся и ударился крупом о столб.
– Ублюдок! – вопил старик и, громко ругаясь, подбежал к коню, отвязал его и повел на задний двор.
Дзётаро не отставал.
– Пожалуйста, дайте нам лошадь.
– Не могу.
– Почему?
– Нет погонщика.
На помощь подоспела Оцу. Она предложила заплатить вперед и вернуть коня из Минагути с кем‑нибудь из путников. Ее вежливые манеры смягчили старика. Вручая Оцу веревочный поводок, он сказал:
– В таком случае можете ехать до Минагути, даже до Кусацу, если угодно. Пожалуйста, не забудьте отправить коня назад.
Оцу и Дзётаро немного отошли от харчевни, и мальчишка негодующе воскликнул:
– Как это вам нравится? Надо мной издевался, но стоило появиться хорошенькому личику…
– Не говори так о старике. Конь его услышит, рассердится и сбросит тебя.
– Думаешь, эта дохлятина справится со мной?
– Ты же не умеешь ездить верхом.
– Умею.
– Почему тогда пытаешься взобраться на коня сзади?
– Помоги мне!
– Ты мне надоел.
Оцу приподняла Дзётаро и усадила его на лошадь. Дзётаро обозрел расстилавшийся перед ним мир.
– Пожалуйста, иди впереди, Оцу!
– Ты плохо сидишь.
– Не волнуйся, все хорошо.
– Тебе будет хуже, предупреждаю!
Взяв коня за повод, Оцу, махнув рукой хозяину харчевни, вместе со всадником двинулась в путь.
Не прошли они и сотни шагов, как позади них в тумане раздались крики и топот бегущих ног.
– Что это? – спросил Дзётаро.
– Нас зовут? – отозвалась Оцу.
Они остановились. В белесом тумане замаячила фигура человека. Сначала это был темный силуэт, но человек быстро приближался. Можно было различить его черты и возраст. Незнакомец словно мчался в сопровождении вихрей. Подбежав к Оцу, он вырвал из ее рук повод.
– Слезай! – приказал он Дзётаро. Конь попятился.
– Не имеешь права! Я нанял этого коня! – закричал Дзётаро, держась за гриву.
Человек хмыкнул и повернулся к Оцу.
– Эй, женщина!
– Да, – сдавленно ответила Оцу.
– Меня зовут Сисидо Байкэн. Я живу в деревне Удзи в горах за заставой. Мне надо догнать человека по имени Миямото Мусаси. На это есть причины. Сегодня перед рассветом он проследовал по этой дороге. Он был здесь несколько часов назад, поэтому мне надо спешить, чтобы поймать его в Ясугаве или на границе Оми. Необходима лошадь!
Человек говорил торопливо, тяжело дыша. Потная шея блестела, как змеиная кожа, хотя было холодно. Туман индевел на ветвях деревьев.
Оцу молчала. Лицо ее залила смертельная бледность, будто земля под ее ногами высосала из нее кровь. Губы дрожали. Она хотела переспросить имя, упомянутое человеком, но не могла вымолвить ни слова.
– Мусаси? – воскликнул Дзётаро.
Он дрожал всем телом, не отпуская лошадиную гриву. Байкэн не заметил потрясения, вызванного его словами, он слишком спешил.
– Побыстрее! – скомандовал он, обращаясь к Дзётаро. – Слезай, или сверну тебе шею!
Кузнец размахнулся поводом, как хлыстом. Дзётаро упрямо вскинул голову.
– Не слезу!
– Что это значит?
– Это мой конь. Не отдам, какое мне дело до вашей спешки.
– Полегче! Я все объяснил вежливо и терпеливо, потому что вы, женщина и ребенок, путешествуете одни, однако…
– Оцу! – прервал его Дзётаро. – Разве я не прав? Разве мы должны отдать коня?
Оцу готова была обнять мальчика. Ей важно было любым способом подольше задержать это чудовище.
– Мальчик прав, – сказала она. – Я не сомневаюсь в неотложности вашего дела, но и мы спешим. Вы можете нанять другую лошадь, они постоянно возят путников по этой дороге. Мальчик верно говорит, что несправедливо забрать у нас лошадь.
– Я не слезу, – проговорил Дзётаро. – Умру, но не слезу.
– Это ваше последнее слово? – угрожающе произнес Байкэн.
– Давно пора бы понять! – дерзко ответил Дзётаро.
– Негодник! – заорал Байкэн, взбешенный тоном мальчика. Вцепившийся в конскую гриву Дзётаро казался не больше блохи.
Байкэн, схватив мальчика за ногу, начал стягивать его с коня. Это был подходящий момент для использования деревянного меча, но в суматохе Дзётаро забыл про него. Столкнувшись с грозным противником, мальчик начал неистово плевать ему в лицо.
Оцу охватил ужас. У нее пересохло во рту при мысли, что незнакомец их покалечит или убьет. Она, однако, и не думала уступать коня. Мусаси уходил от погони, и чем дольше она задержит напавшего на них негодяя, тем больше времени выиграет Мусаси. Оцу не волновало то, что увеличится расстояние между ней и Мусаси в тот момент, когда они оказались на одной дороге. С криком «Не смей!» она толкнула Байкэна в грудь с удивившей ее силой. Байкэн, вытиравший в этот момент плевки, потерял равновесие. Оцу случайно ухватилась за эфес его меча.
– Мерзавка! – рявкнул Байкэн, ловя ее за руку.
Меч был наполовину обнажен, и вместо руки девушки Байкэн сжал лезвие меча, взвыв от боли. Мизинец и безымянный палец правой руки упали на землю со струей крови. Байкэн отскочил назад, оставив меч в руке Оцу. Сверкающее лезвие, прочертив дугу, замерло. Оцу приготовилась к удару.
Этот промах Байкэна был хуже, чем ночью. Казня себя за неосторожность, он постарался поскорее твердо стать на ноги. Оцу, никого теперь не боявшаяся, нанесла удар поперек тела противника. Меч был слишком велик для нее, с широким лезвием, длиной почти в метр. Не каждый мужчина смог бы управиться с таким оружием. Байкэн увернулся, но меч рванул Оцу за собой вперед. Меч чуть не вывернул ей кисти, струя темно‑красной крови ударила Оцу в лицо. На миг она потеряла сознание, но тут же поняла, что меч врезался в круп лошади.
Конь, взбрыкнув, с диким хрипом завертелся на месте. Рана, к счастью, оказалась не глубокой. Байкэн, вопя что‑то нечленораздельное, перехватил руку Оцу и стал вырывать меч, но в этот момент конь лягнул его так, что он отлетел в сторону, увлекая за собой девушку. С пронзительным ржанием конь встал на дыбы и, как стрела, понесся по дороге, унося на себе Дзётаро.
Байкэн вынырнул из облака пыли. Он понял, что упустил коня. Он оглядывался в поисках Оцу, но девушки нигде не было. Байкэн заметил свой меч под лиственницей и рванулся к нему. В этот момент его осенило, что между девушкой и Мусаси может существовать какая‑то связь. Если она подруга Мусаси, то это отличная приманка. Она, во всяком случае, должна знать, куда направляется Мусаси.
Байкэн скатился с дамбы, защищавшей дорогу, и бросился к крестьянскому дому под соломенной крышей. Он вихрем пронесся по всему дому, обшарив каждый уголок и напугав до смерти старуху, сидевшую за прялкой.
Оцу бежала вниз по склону к долине, кое‑где покрытой островками снега. Байкэн заметил ее, когда она мчалась по роще. Он рванулся следом, как неудержимая лавина, и в несколько гигантских прыжков настиг ее.
– Мерзавка! – закричал он, пытаясь схватить девушку за волосы.
Оцу подвернула ногу. Она скатилась на край отвесной скалы, но успела ухватиться за корень дерева и повисла над обрывом, раскачиваясь, как маятник. Песок и галька посыпались на нее. Взглянув вверх она увидела яростные глаза Байкэна и сверкающий меч.
– Дура! – презрительно произнес Байкэн. – Думала, что убежишь от меня?
Оцу взглянула вниз. До подножия скалы, где шумел поток, было метров восемнадцать. Удивительно, но Оцу не испытывала страха, поскольку узкая долина была ее единственным спасением. В любой момент она могла уйти от преследователя, достаточно разжать руки и предаться свободному полету. Оцу почувствовала близость смерти, но не ощутила страха, потому что ее мыслями владел только Мусаси. Она видела его, представляла его лицо, подобное полной луне в грозовом небе.
Байкэн, поймав Оцу за запястье, сильным рывком вытащил ее наверх.
– Что ты там копаешься? – раздался голос с дороги. – Надо поторапливаться. Старик из харчевни сказал, что какой‑то самурай разбудил его до рассвета, купил еду и ушел в сторону долины Кага.
– Долина Кага? – переспросил Байкэн подоспевшего дружка.
– Так старик говорит. Какая разница, пойдет он этим путем или дорогой на Минагути через гору Цуги. Обе сходятся в Исибэ. Мы его перехватим, если вовремя доберемся до Ясугавы.
Байкэн стоял спиной к напарнику. Кузнец не сводил глаз с Оцу которая комочком лежала у его ног, недвижно, словно заколдованная.
– Эй вы, быстро сюда! Все трое! – проревел Байкэн. – Зачем?
– Нечего спрашивать!
– Эдак Мусаси обойдёт нас в Ясугаве.
– Черт с ним!
Троица на дороге была из тех, кто ловил Мусаси накануне ночью Привычные к горным тропам, они стремительно, как стадо кабанов спустились по склону. На уступе, где стоял Байкэн, они увидели Оцу. Байкэн быстро рассказал о случившемся.
– Свяжите и заберите ее с собой! – приказал Байкэн, прежде чем скрыться за деревьями, чтобы пойти наперерез Мусаси.
Разбойники связали Оцу, но им было жалко девушку. Она беспомощно лежала на земле, неудобно повернув голову. Бледное лицо Оцу приводило разбойников в смущение.
Байкэн спустился в долину Кага. Остановившись, он взглянул на утес и крикнул:
– Встречаемся в Ясугаве. Я иду наперерез, а вы по дороге. Да не зевайте по сторонам.
– Ладно, хозяин! – хором отозвалась троица.
Байкэн, перескакивая с камня на камень, как горный козел, скрылся из виду.
Дзётаро несся на обезумевшем коне. Конь был старый, но гонимый страхом мчался так, что невозможно было осадить его с помощью веревки, если бы Дзётаро и знал, как это делается. Рана жгла, как горящий факел, и конь бешено скакал по извилистой дороге. Мелькали придорожные деревни. Дзётаро чудом держался на спине коня, отчаянно вопя: «С дороги!» Он выкрикивал эти слова бесконечно, как заклинание.
Обессилев, Дзётаро приник к шее коня, крепко обхватив ее руками и зажмурив глаза. Каждый скачок коня подбрасывал Дзётаро в воздух. Выкрики мальчишки превратились в жалобный вой. Прося Оцу разрешения прокатиться на лошади, он представлял себя самураем, гордо едущим на великолепном скакуне, но через несколько минут скачки ничего не осталось от этого желания.
Дзётаро молил, чтобы кто‑нибудь отважился схватить болтающуюся веревку и остановить лошадь. Тщетная надежда – ни путники, ни деревенские жители не хотели рисковать из‑за незнакомого мальчишки. Все бросались врассыпную, ругая безрассудного всадника.
Дзётаро, пролетев деревню Микумо, достиг городка Нацуми, где было несколько постоялых дворов. Будь он опытным наездником на послушном коне, он, прикрыв глаза от солнца, предался бы обозрению величественных гор и прекрасных долин Ига, вершин Нунобуки, реки Ёкота и прозрачных вод озера Бива.
Отчаявшись, Дзётаро сменил слова заклинания. «Стой, стой, стой!» – вопил он. Когда они помчались вниз по склону горы Кодзи, он уже вопил: «На помощь!» Конь несся по крутому склону, и Дзётаро мячиком подскакивал на его спине.
Конь и всадник миновали треть склона, когда Дзётаро заметил впереди слева от дороги большой дуб. Толстая ветка нависала над дорогой. Когда листья ударили Дзётаро по лицу, он ухватился за ветку, искренне веря, что боги в ответ на его молитвы ниспослали ему спасение. Он, вероятно, был прав. Дзётаро отделился от коня и повис на ветке, вцепившись в нее изо всех сил. Конь, освободившись от седока, помчался еще быстрее.
До земли было не более трех метров, но руки не слушались Дзётаро и не хотели разжиматься. Мальчик пережил такое потрясение, что эта высота казалась ему бездонной пропастью. Судорожно вцепившись в ветку, он обхватил ее ногами, лихорадочно размышляя, что делать дальше. Все решилось само собой, когда ветка обломилась и Дзётаро полетел вниз. Не успел он испугаться, как уже сидел на земле, целый и невредимый.
– У‑ух! – только и сумел выдохнуть неудавшийся наездник. Несколько минут Дзётаро сидел в оцепенении, потом, вспомнив, как он здесь очутился, вскочил на ноги.
– Оцу! – закричал он, забыв о расстоянии, которое разделяло их. Он побежал назад в гору, крепко сжимая рукоятку деревянного меча. «Что с ней? Оцу! Оцу!»
|
|
|
