III. Ограниченность социалистических мечтаний

Но допустим, что социалистические мечтания о сверххозяйственном, «государстве будущего» имеют достаточные научные основания (чего мы на самом деле вовсе не думаем). Все-таки нельзя не признать этого идеала бескрылым, рабским и ограниченным, хотя социализм и гордится обычно своей революционностью и радикализмом. Это становится особенно ясно при сопоставлении с христианской верой. Христианское обетование открывает верующим, что в жизни будущего века, которая наступит после всеобщего воскресения и суда, будет новое небо и новая земля, где же правда живет. Вся тварь обновится, и для воскресшего человечества, единого во Христе, будет восстановлено изначальное, эдемское отношение к миру как саду Божию. Преграда и средостение, стоящие ныне между человеком и природой, утеряют свою силу. Всеобщее воскресение есть и всеобщий космический переворот, Человечество, действительно, воцарится в природе. Правда, это невозможно для человека в теперешнем его состоянии, в пределах истории, ибо может явиться лишь чудом всемогущества в премудрости Божией. Их место в социалистических построениях занимают мертвые силы хозяйства, развитие «экономического базиса»: в его силу, в его мудрость и всемогущество предлагается здесь верить в качестве Промысла Божьего. Даже и не разделяющий христианской веры должен будет признать, что только в ней дается утоление сердцу, полный ответ на все запросы любви, звучит голос человеческого достоинства. Но что мы находим в социализме? Прежде всего, относительно природы здесь мы имеем только идеал расширенной фабрики, благоустроенного города а сельского поместья. Преобразование жизни не распространяется на общее отношение человека к природе, которое остается прежним и неизменным; оно ограничивается хозяйственными нуждами человека. Отношение же его к природе остается столь же корыстным и нелюбовным, предпринимательским, как и теперь, отчуждение от матери-земли, которую так умели чувствовать народы и научали чтить многие религии,— здесь как бы увековечивается. Отношение к природе в социализме только хозяйственно, а потому и корыстно, ограничено данными потребностями. Фурье был единственный из новых социалистов, который связывал свои социалистические мечтания с весьма широкими и смелыми (хотя и фантастическими, но в сущности не безынтересными) построениями мирового, космологического характера, но за это он и признается в истории социализма слегка полоумным, а учение его ненаучным («утопическим»). Другое исключение мог бы составить русский мыслитель Н. Ф. Федоров, который впрочем не относится к социалистам. По его мысли, человечество призвано научно овладеть не только землей, но и небом, управляя движением земного шара по надобности и желанию. В этом овладении мировыми силами, «регуляции природы», Федоров видел исполнение долга перед нею со стороны сынов человеческих, воистину ставших сынами Божиими.

Но ограниченность социалистических мечтаний ощущается еще с большей силой, граничит уже со слепотой в другом отношении. Здесь разумеется поразительное равнодушие потомков к своим умершим предкам, то, что можно пожалуй назвать духовным каннибализмом, пожиранием предков, наблюдаемым у некоторых дикарей. Действительно, дело имеет здесь такой вид, что эти будущие поколения, достигшие социалистического земного рая и стоящие при этом на плечах всего предшествующего человечества, будут предаваться тупому своему блаженству, эгоистически и кощунственно забывая о цене этого рая. о тех бесчисленных трудах и жертвах, которые понесены для его создания. Снисходительно или презрительно будут говорить они о варварстве этих поколении (как и теперь говорят нередко о прошлом), в лучшем случае будут отдавать в отношении к нему дань исторической любознательности, но, конечно, любящим сердцем, их понимать не будут, не имея к тому мотивов. Ведь этих предков уже нет, они были и умерли, осталась одна отвлеченная идея, историческое воспоминание. Потому остается пользоваться как бы этой исторической рентой, ими накопленной. Эта картина пиршества потомков на могилах предков отвратительна по своей грубости и цинизму, и здесь фактически упраздняется то самое человечество, именем которого вершатся дела прогресса, разрывается на отдельные, обособленные, друг друга не помнящие поколения. Здесь социализм, пожалуй, мог бы быть завершен и восполнен смелою мыслью того же Н. Ф. Федорова, знаменитым его «проектом»[8]. Мысль эта сводится ни более, ни менее как к воскрешению предков, к воссозданию жизни отцов их благодарными и помнящими сынами посредством научной «регуляции» природы. Знание, надлежаще направленное, должно найти средства, чтобы вновь собрать тела из материальных частиц и затем оживить их. В исполнении этого долга воскрешения Н. Ф. Федоров видит высшую задачу человечества, разрешением которой оно станет воистину достойно считаться сынами Божиями, исполнителями Божьего дела: даровое, данное и потому неустойчивое они заменяют трудовым, воссозданным и потому не имеющим конца. «Проект» Федорова для него имеет религиозный смысл. Он видит в своем «проекте» исполнение христианской заповеди любви и братства. И этот замысел сочетается у него с непреложной верой в бессмертие человека, для которой смерть есть лишь болезненный и временный разрыв души и тела. Этот «проект» вызывает, конечно, немалые недоразумения именно с религиозной точки зрения: можно ли научно-механическими средствами возвратить в тело душу, которая пребывает в неведомом для нас загробном состоянии, в руке Божией? Не являются ли жизнь и смерть как бы новыми творческими актами Божества, которые вовсе не находятся в распоряжении человека? Однако, как бы ни были справедливы эти сомнения и возражения, которые могут быть выдвигаемы против Федоровского «проекта» со стороны религиозной, они не имеют силы для нерелигиозного, материалистического социализма, если бы он направил в эту сторону свое внимание. Но характерно, что мысль эта, насколько известно, ни разу не появлялась в социалистическом кругозоре: все понимание и интерес направляются здесь на судьбу последних поколений, благополучие которых и является целью истории. Впрочем, надо сказать правду, что «проект» воскрешения или трудового, научного восстановления жизни сулит мало утешения при отрицании личного бессмертия, и социализм имеет основание оставаться к нему равнодушным. В самом деле, допустим, что и удалось бы научными средствами создать живые манекены, которые вполне воспроизводили бы умерших, и даже по составу материальных частиц были бы тождественными с их телами. Но ведь это была бы, тем не менее, чудовищная подделка: единство и тождество личности устанавляется духом, а не меняющимся составом материального тела; но при отрицании духовного начала жизни, к чему же сведется тождество умершего человека и воссозданного его двойника? Только к очень большому, максимальному сходству, которое, как бы ни было оно велико, никогда не сделается тождеством и простое повторение не превратит в непрерывное продолжение одной и той же жизни. Поэтому и мысль об искусственном воскрешении бессмертного человека излишня, ибо воскресит его Бог Своею властью в назначенный срок, мысль же о воскрешении смертного ложна и прямо чудовищна. Однако, характерно это отсутствие самой мысли о предках, памяти сердца о них в социализме. Только в религии, а, прежде всего, в христианской церкви есть эта память предков, ибо нет здесь живых и умерших. Для Бога все живы, и Он есть Бог живых, а не мертвых. Только здесь, в молитвенном поминовении, творится непрестанная память об усопших, в надежде и вере грядущего всеобщего воскресения.

IV. Социализм и гуманизм

Христианство учит, что человеческое естество повреждено грехом. Природа человека больна, и эта болезнь проходит чрез всю его жизнь, отравляет все ее проявления. Лишь неусыпной бдительностью, не ослабевающим самоконтролем способен человек преодолевать свою природу, возводить себя к естественному своему совершенству, выявлять свой идеал. Поэтому человеку надо вести безостановочную борьбу с самим собой, с греховным своим естеством. Он не должен безотчетно отдаваться своим естественным стремлениям только потому, что они у него явились. Напротив, он всегда должен поверять себя по высшему идеалу жизни, который дается христианской религией, евангельским учением и, прежде всего, образом Христа. Это не значит, чтобы человек должен непременно уничтожать и отсекать все творческие свои порывы, потребности и стремления, из которых развивается деятельность культурная, хозяйственная, государственная. Это значит лишь, что все эти многообразные области деятельности человеческой подлежат суду и контролю религиозной совести, и каждая из них может служить источником соблазна для человека, угрожать пленом и гибелью для его души. Для христианства возможно признать и допустить не самодовлеющую, но аскетически контролируемую культуру. Этот контроль, конечно, должен быть не внешний, а внутренний. Он не только не противоречит свободе человек а и не связывает его творческого духа, но даже, напротив, расправляет надлежащим образом духовные крылья, ибо только при таком самообладании и существует эта свобода. Этот же идеал аскетической культуры, духовно связанной единством высшей цели, предносился и Платону, когда он рисовал царство философов в своей «Республике». Этим аскетическим духом проникнута и вообще всякая религиозная культура, даже и вне христианства, и не только иудейская, но и египетская, эллинская, римская, конечно, каждая по-своему, в соответствии своей природе. Аскетизм опирается на известное недоверие к человеческой природе, точнее, к данному ее состоянию. Он не преклоняется пред голой данностью, силой факта, не принимает того или иного стремления только потому, что оно существует и способно удовлетворять какую-либо наличную потребность, быть может, и не заслуживающую удовлетворения, нуждающуюся скорее в подавлении.

В противоположность этому религиозно-аскетическому самоощущению человека, начиная примерно с XV века и до наших дней, выдвигается новое миропонимание, которое зовется в истории гуманистическим. Из этого мироощущения родилась и новая европейская культура. Здесь провозглашается полное доверие к человеческой природе в ее данном состоянии. Человеку присущи естественное здоровье, гармония и совершенство. Он все, что ему нужно, может найти в себе и своими силами. Он не нуждается в сверхъестественной помощи, ибо имеет в своей природе все. Вообще нет ничего выше человека, при том не в идеальном его первообразе, но именно в его теперешнем состоянии. Правда, ему многого, бесконечно многого надо достигнуть еще на историческом пути, но он это и сделает своими силами без всякой помощи. Он не нуждается в божественной благодати или чуде и даже не хочет его, ибо он сам по себе есть бог, хотя и еще только становящийся. Поэтому все упования человека, все его внимание переносится здесь на те достижения, которые совершены и могут еще совершиться в поступательном движении истории или в так называемом прогрессе. Прогресс и есть настоящее божество для религии человекобожия. В прогрессе разрешены будут все противоречия жизни и устранена всякая ее дисгармония.

В числе других частных выводов гуманистического мировоззрения одним из важнейших практических его приложений является и социализм, который есть потому духовное порождение эпохи Возрождения. В настоящее время социализм представляет собой, можно сказать, влиятельнейшую разновидность гуманизма, заслоняющую собой остальные. Социалистическое учение о человеке, без различия оттенков, имеет в основе своей веру в беспредельную способность человеческой природы к совершенствованию, если только она поставлена в соответствующие условия. Мысль о грехе, о силе греха, о греховной порче, о губительной стихии страстей, о трагических противоречиях человеческой природы, далека социалистическим верованиям. Их представление о человеке вообще бедно и поверхностно. Для большинства этих учений человеческая природа есть просто tabula rasa[9], чистая доска, на которой пишет то или другое содержание социальная среда. Более вдумчивые и сознательные из них останавливаются на вопросе о человеческой природе и отвечают на него иногда в таком смысле, что, хотя отдельные индивиды ограничены и имеют недостатки, но для всего человеческого рода последние сглаживаются, плюсы погашаются минусами, и целому роду во всяком случае принадлежит совершенство (Фейербах). Еще более радикальную постановку этого же вопроса мы находим у Ш. Фурье, единственного из социалистов, у которого нашлось достаточно глубокомыслия, чтобы поставить коренным образом вопрос о природе человеческих страстей. Он решается в этом интересном (и недостаточно еще оцененном) учении с безграничным оптимизмом. По мнению Фурье, страсти суть благие силы, вложенные Творцом в человека. Они приносят зло лишь потому, что находятся в дисгармоническом положении, люди не умеют владеть их силой. Для этого надо их научно познать и соответственным образом сочетать, так, чтобы для каждой склонности нашлось свое полезное употребление. Это возможно, если взять достаточно обширные общины, в которых бы находилось место для применения разных склонностей и разных страстей. Порочных же или греховных наклонностей и вообще не существует. Страсти имеют себе параллели и соответствия в силах природы, в звуках, цветах, а также в других мерах. Поэтому возможность естественной гармонии дана уже в природном строе этого мира, и социализм только призван выявить эту возможность. Хотя большинство социалистов обычно относится к учению Фурье как бы несколько конфузливо в виду его странностей, однако здесь мы имеем самую глубокомысленную, даже единственную попытку социалистической антропологии. Обычно же вопросы антропологии совершенно и без остатка растворяются в социологии, вопрос о человеке подменивается вопросом о природе и строении общества. Человечество рассматривается как состоящее не из отдельных личностей, из которых каждая есть свой особый мир, но из общественных групп, которые определяются своим местом в строении целого. Этот социологизм отличает все наиболее влиятельные социалистические учения XIX века. Вместо личности возникает представление о безличной социальной среде, которая существует над личностями и их собой определяет. В разных учениях подставляются только различные понятия в эту общую формулу: для Р. Оуэна началом, определяющим человеческий характер, является общественная среда, для К. Маркса и его последователей — класс и отношения классов.

Поразительна при этом противоречивость социализма. С одной стороны, здесь поддерживается общегуманистическая вера в человека, на которую в опирается вера в прогресс и в его радужные дали, и с другой — в социализме совершенно упраздняется человеческая личность, которую так умело ценить и лелеять раннее, творческое Возрождение: вместо нее ставится всеопределяющая социальная среда. Всякие творческие порывы, исходящие от личности, гасятся в этих безличных сумерках социологизма. Отсюда рождается и дальнейшее также неисходное противоречие социализма. Он преисполнен убеждения, что прогресс совершается социологически закономерно, при чем, конечно, законы эти имеют силу и над отдельными лицами. В то же время практически всякое движение в истории совершается чрез личности, ибо только личности принадлежит действенность. Призывая к реформе, к революция, социализм принужден обращаться к личностям, призывает их как бы к ослушанию социальных законов, к тому, чтобы перерасти данную социальную среду, возвыситься над ее всесилием». Согласно учению социологизма, обществом правит железная необходимость, и она руководит и человеческими желаниями и поступками. Напротив, согласно практической модели социализма, личность своим усилием должна стремиться к тому, чтобы прорвать эту цепь силою своей личной мощи, своей свободы. При всеобщей вере в прогресс остается безответным вопрос, кто же является здесь зачинателем, носителем этого прогресса? Откуда найдется у него для этого сила? Если дан мир негодяев, то откуда же возьмется добродетель для его преобразования? Эта несообразность особенно очевидна была в учении Р. Оуэна, который теоретически исповедовал полную безответственность человека, в виду того, что характер всецело определяется общественной средой, но в то же время своим собственным примером и деятельным духом своего учения призывал к ответственной, творческий работе, к личному почину. Тем же самым противоречием раздирается и марксизм, который мнит, что он предсказывает будущий социализм как лунное затмение, а в то же время для достижения этого лунного затмения хочет основывать партию (Штаммлер)[10]. Вообще социализм изнемогает от своего бессилия сочетать учение о закономерности общественного развития, свой социологизм, с своим же собственным деятельным характером, революционизмом. Он оказывается безответен перед основным вопросом, что же такое человек, какова природа человеческой личности, человеческого общества? Каковы его задачи, цели, достижения? К чему ведет «прогресс»? В чем смысл истории?