От баскетбола до метания подковы

 

Заключенные американских тюрем, как правило, украшают свои камеры или жилые отсеки по стандарту. Семейные люди с гордостью водружают на видное место фотографии жен и детей. Неженатые обычно довольствуются вырезками из журналов мод, где изображены красиво одетые и раздетые манекенщицы. С ними странным образом соседствует религиозная атрибутика, будь то небольшие распятия и медальоны у католиков, коврики с арабской вязью у мусульман или портреты эфиопского императора у растафарианцев. Активисты любят наклеивать школьные дипломы или грамоты с курсов «Анонимных алкоголиков». Люди, торгующие наркотиками или играющие в тотализатор, часто вывешивают казенные расписки, выдаваемые после обыска шчных вещей, чтобы надзиратель, раздумывающий, кого бы ему в этот день пошмонать, машинально прошел мимо.

Вначале я удивлялся, видя у многих в камерах спортивные вымпелы. Я полагал, что после тяжелого трудового дня у заключенных в лучшем случае остаются силы на прогулку или партию в шахматы. В действительности же работают в американских тюрьмах мало, а тяжелым физическим трудом не занимаются никогда. Кормят там хотя и невкусно, но обильно, и для некоторых заключенных спорт насущно необходим, чтобы не растолстеть.

Наиболее распространенная в тюрьме спортивная игра на первый взгляд довольно странна. На стене тюремного двора рисуют квадрат, а на асфальте перед ним — прямоугольник. Один из игроков бьет об асфальт небольшим резиновым мячиком. Мячик отскакивает и рикошетом ударяет в стену, после чего удар наносит уже второй игрок. Игра несколько напоминает парный теннис «о стеночку», только вместо ракетки используется собственная ладонь. Это немудреное развлечение имеет горячих приверженцев, которые устраивают подлинные тюремные Уимблдоны.

Большого тенниса в нью-йоркских тюрьмах, конечно, нет, а вот настольный — существует. В категорию малоактивных видов тюремного спорта входят также катание шаров и метание подковы. Игра с шарами, называемая «баччи», на воле встречается только в итальянских кварталах Нью-Йорка. А металлические стержни, на которые игроки должны набросить подкову, можно увидеть лишь в штатах так называемого кукурузного пояса. Тем не менее обе эти игры прочно вошли в тюремную субкультуру наряду с игрой типа «Эрудит» («Scrabble»), в которую на воле в США играют только школьники.

Командные виды спорта — баскетбол, волейбол, футбол американский и европейский — также существуют за решеткой. Некоторые матчи, проводимые в тюремном дворе или спортзале, собирают толпы болельщиков. Заключенным запрещено иметь футболки с какими бы то ни было надписями или эмблемами во избежание маскировки под вольнонаемных. Тем не менее перед матчем игрокам выдают под расписку красочную спорт-форму. Команды зачастую носят громкие названия. Например, «Синг-Сингские дьяволы». В печально известной тюрьме строгого режима «Ангола» (штат Луизиана) существует даже команда под названием Lifers, то есть «Приговоренные к пожизненному заключению». Краткосрочники, особенно молодые, часто говорят, что предпочли бы пожизненному заключению смертную казнь. Люди же, реально оказавшиеся в таком положении, нередко смиряются со своей участью и даже начинают ею бравировать.

 

Попасть в команду может далеко не каждый желающий. Хотя американский тюремный спорт — чисто любительский, к вопросам престижа заключенные относятся серьезно. Но наиболее престижным является вовсе не место форварда или lineback’a в тюремной команде. Самый уважаемый персонаж — это арбитр. Очевидно, человек, много лет находящийся во власти чужой воли, страстно желает хоть на время игры сделаться вершителем чьей-то судьбы — судьей, а не подсудимым.

Силовые единоборства в нью-йоркских тюрьмах запрещены. Любой заключенный может получить сплюснутые боксерские перчатки и лупить по груше сколько душе угодно, но поединок или даже спарринг между двумя арестантами немедленно останавливается, а боксеров запирают в бокс. То же относится к вольной борьбе, дзюдо и особенно карате.

Когда-то нью-йоркские тюремные надзиратели должны были поддерживать хорошую физическую форму и владеть основными навыками бокса. В последние десятилетия эти требования были сняты, и среди надзирателей стали появляться субтильные или, напротив, очень грузные субъекты. В Фишкиллской тюрьме слу: жила лейтенантом невероятных размеров негритянка, которая, когда ее случайно сшибли с ног, не смогла подняться без посторонней помощи. В случае столкновения с физически сильными заключенными надзиратели берут лишь числом. Беглого русского матроса Константина Руденко, который ударил оскорбившего его сержанта, надзиратели Фишкиллской тюрьмы не могли скрутить в течение пятнадцати минут. Руденко дрался, как лев, и был обезврежен только с помощью мощной инъекции транквилизатора, который, изловчившись, вколола подкравшаяся сзади медсестра.

Есть в нью-йоркских тюрьмах и бегуны, и прыгуны в длину. Но самый тюремный вид спорта — это все-таки культуризм, бодибилдинг. В любой здешней зоне есть набор штанг, гантелей и гирь. В последнее время их вытесняют тренажеры, так как гантели легко можно использовать в качестве оружия. Именно это произошло в 1997 году в нью-йоркской тюрьме Mohawk, где нескольким надзирателям разбили головы.

В тюрьмах некоторых южных штатов культуризм вообще пытались запретить. Поскольку там принято считать, что преступники неисправимы, логично было помешать им накачиваться для новых ограблений, изнасилований и убийств. Несмотря на протесты либералов и врачей, из тюрем убрали штанги и тренажеры. Но заключенные и здесь нашли выход. В тренировках увеличилась доля приседаний и отжиманий. Использовались мешки с песком или консервные банки из ларька. Худые и малорослые заключенные начали предлагать свои услуги в качестве штанги — с ними делали рывки и толчки. И тюремное начальство, пожевывая вирджинский табак, удивленно наблюдало за этими сценами из классической Греции, где пастух-атлет, готовясь к Играм, носил теленка вокруг своего села. В конце концов «качалки» вернули. Заключенные южных штатов одержали неожиданную победу на чужом поле.

 

Мадонна и Содом

 

Эта женщина появлялась в комнате свиданий тюрьмы «Фишкилл» каждое воскресенье. Худенькая, невысокого роста, с довольно привлекательным южноевропейским лицом. На вид ей было не больше сорока. Приходила она одной из первых, около восьми утра, и Присаживалась за боковой столик. Она глядела на часы, потом, будто спохватившись, открывала портмоне и доставала пригоршню мелочи. Покупала два стаканчика растворимого кофе из автомата, возвращалась к столу, кивая и чуть улыбаясь надзирателям, которые все ей были давным-давно знакомы.

Потом она снова смотрела на часы и на дальнюю дверь, из которой вот-вот должен был появиться ее муж — высокий, мощного сложения сицилиец Де Филиппо. Сидел он уже восемнадцатый год. В 1979 году, совсем молодым, Де Филиппо совершил убийство и получил срок от 10 лет до пожизненного. При хорошем поведении он мог бы выйти на волю еще до своего 30-летия. Но в деле Де Филиппо стоял роковой штамп «ОС» — Organized Crime.[12]В 1989 году, по истечении минимального срока, он предстал перед комиссией по условнодосрочному освобождению и получил отказ. Он явился на комиссию через два года, еще через два, еще через два с тем же результатом. Самым мрачным в его положении было то, что теоретически его могли вообще никогда не освободить.

Все это время жена Де Филиппо, с которой он успел прожить на воле лишь пару лет, его ждала. Каждое воскресенье они пили вдвоем скверный кофе за боковым столиком комнаты свиданий — с трогательной торжественностью, будто получая проценты по отданным судьбе годам. Надзирателям, вероятно, была известна их история. Они выказывали благосклонность, не требуя от Де Филиппо строгого соблюдения тюремной инструкции, запрещающей на свиданиях «чрезмерно длительные поцелуи и объятия повышенной сексуальной напряженности».

Большинство заключенных могут лишь мечтать о такой преданности жен. Даже в Фишкиллской тюрьме, до которой из Манхэттена можно добраться за полтора часа, завидуют тем, кого жены или подруги навещают раз в два-три месяца. Особенно тяжело приходится неграм, у которых 80 процентов детей рождаются вне брака, а понятие супружеского долга развито слабо.

Когда подходит, наконец, день долгожданного свидания, заключенный начинает готовиться доскональным образом. Он непременно идет в парикмахерскую с заранее припасенной пачкой сигарет, которая будет обещана зеку-цирюльнику за старание. Форменные зеленые штаны будут выстираны и выглажены. Казенные ботинки из свиной кожи мажут гуталином и полируют до блеска. Тот, кто не имеет личных вещей, обязательно одолжит опрятную рубашку или свитер. Некоторые натираются ароматическими маслами, приобретенными в тюремной мечети. В назначенный день, уже полностью экипированный, арестант с раннего утра сидит в «комнате отдыха», поближе к посту надзирателя, дожидаясь, когда раздастся телефонный звонок с вахты: «Посетитель к такому-то!»

Неудивительно, что долгая разлука часто побуждает заключенных вести себя на свидании не вполне адекватно. Зная об этом, тюремные власти регламентируют форму одежды для посетителей женского пола. Так, юбка должна быть не выше колен, без каких-либо разрезов или вкраплений прозрачного материала. Запрещаются любые формы декольте. Нельзя носить чрезмерно обтягивающие платья или брюки, а также «неумеренно броскую одежду, оскорбляющую общественный вкус». Под последний пункт попала женщина, которая приехала навестить меня в вечернем платье от Кристиана Диора. Чтобы свидание разрешили, ей пришлось зайти в Первый попавшийся магазин рядом с тюрьмой, где она купила длинный сарафан в цветочек, наподобие тех, которые носили когда-то в российских деревнях.

Впрочем, заключенных, которые по характеру несдержанны, благоразумные уставы не останавливают. Один мой знакомый колумбиец пробрался в женский туалет вслед за собственной женой. Там надзиратели его и поймали in flagrante (на месте преступления. — лат.). Бедняга получил 6 месяцев карцера, а жене его было навсегда запрещено появляться в тюрьме. За попытку полового контакта на свидании тюремные власти карают не менее строго, чем за пронос алкоголя или наркотиков.

При большом наплыве визитеров уследить за всеми, конечно, непросто. Поэтому охрана также запрещает женщинам садиться к заключенным на колени, располагаться спиной к окружающим или приседать под стол. Некоторые все же отваживаются на это, так как риска здесь меньше и в случае чего можно придумать невинное объяснение. Унижения, конечно, все равно не избежать.

Если заключенный ведет себя примерно, ему могут разрешить посещение дома свиданий, или, по-здешнему, «трейлерный визит». Слово «трейлер» в данном случае не имеет ничего общего с дальнобойными грузовиками. Трейлер — это строение, напоминающее по антуражу средней руки мотель или передвижной дом, в котором живут некоторые американские семьи в провинции. Заключенный на двое суток остается там наедине с женой и обязан лишь несколько раз в сутки являться на пересчет.

Условия в трейлере на фоне тюремной обыденности просто райские. Две спальные комнаты с широкими удобными кроватями, торшерами и ночными столиками.

 

Ванная и туалет, поддерживаемые в чистоте, и некое подобие комбинированной кухни-гостиной, где установлены холодильник, газовая плита, цветной телевизор и кондиционер. В дом свиданий разрешено приносить домашнюю еду (в обычных тюремных передачах пропускают лишь герметические фабричные упаковки). Правда, иные попавшие в трейлер счастливчики уделяют еде лишь второстепенное значение, предпочитая за 48 часов отыграться, насколько возможно, за все долгие месяцы вынужденного воздержания. Один веселый пуэрториканец, возвратившись из трейлера в свой тюремный блок, первым делом закатал брюки и продемонстрировал своим изумленным корешам стертые до крови колени, недвусмысленно давая понять, что не потратил время даром.

Даже обычные свидания регулярно бывают лишь у немногих, а трейлерные визиты и вовсе считаются редкой удачей. Прежде всего, дома свиданий есть далеко не везде. В тюрьмах строгого режима, где сидят с большими сроками, трейлерные визиты предусмотрены всегда; на усиленном режиме они существуют лишь в нескольких местах; на обычном режиме их нет совсем. Даже если заключенный ведет себя безупречно, ему могут отказать в трейлерном визите из-за характера его преступления (например, убийство члена семьи, изнасилование) или из-за проблем психиатрического плана. Предусмотрительная система, однако, тоже дает проколы. В 1996 году в доме свиданий тюрьмы Элмайра какой-то заключенный, ранее к насилию не склонный, поскандалил с женой и заколол ее выданным под расписку кухонным ножом, после чего повесился в ванной на собственном ремне.

Многие заключенные не могут добиться трейлерного визита по заурядной причине: отсутствие официальной регистрации брака. Правила на этот счет очень жесткие и не делают исключений даже для тех, кто до ареста прожил многие годы в гражданском или церковном браке. Правда, тюремное ведомство позволяет заключенным оформить официальный брак в тюрьме, но это сложная и длительная бюрократическая процедура.

Есть, впрочем, способ обойти требование о законном браке. Дело в том, что тюремные власти допускают в дом свиданий не только жен, но и родителей, детей, братьев и сестер, и даже более дальних родственников. Факт родства должен быть подтвержден документально, но проверки далеко не всегда доскональны. Некоторым заключенным удается встретиться в трейлере со своей подругой под видом сестры или племянницы. Правда, способ этот небезопасен. Один грек, вернувшись из дома свиданий, имел неосторожность проболтаться тюремным знакомым, что навещавшая его тетя на самом деле была его незарегистрированной женой. И на следующий же день грек загремел на несколько месяцев в карцер, навсегда потеряв право на трейлерные визиты. Не помогло даже то, что фальшивую тетю сопровождал реальный дядя.

Некоторые заключенные, особенно с большими сроками, интересуются людьми своего пола. Подобные связи в абсолютном большинстве случаев добровольны. Изнасилования, которых более всего страшатся многие заключенные-новички, случаются в нью-йоркских тюрьмах чрезвычайно редко. Отчасти это объясняется жестким надзором охраны за повседневной жизнью зеков, но в еще большей степени — наличием в любой тюрьме пассивных педерастов.

Обычай «опускания» заключенных, серьезно нарушивших понятия или просто зарвавшихся, в нью-йоркских тюрьмах неизвестен. Возможно, потому, что здесь нет никакой общепризнанной воровской этики или уголовной иерархии. Понятия существуют в латиноамериканских бандах, но провинившихся там обычно режут, а не насилуют. Для разнообразия могут поломать пальцы или бросить на лицо лежащего металлическую тумбочку. Интересно, что в одной из нью-йоркских тюрем строгого режима, где сидело довольно много выходцев из СССР, устроено было опускание стукача-бакинца, но чисто символическое: прилюдно ударили по лицу грязным носком.

Пассивные гомосексуалисты в нью-йоркских тюрьмах не являются париями в полном смысле слова. Хотя многие заключенные считают ниже своего достоинства разговаривать с педерастами, но ими никто не помыкает и в открытую не оскорбляет. У большинства пассивных гомосексуалистов есть «мужья» и друзья «мужей», которые в случае неприятностей могут встать на их защиту. Мне приходилось слышать рассказы зеков о знаменитом побоище в тюрьме «Грин Хэйвен». Там довольно мощная и агрессивная негритянская группировка «пятипроцентников» была разгромлена превосходящими силами педерастов и их «мужей». Схватка, в которой несколько человек получили ножевые ранения, продолжалась на тюремном дворе около десяти минут и была остановлена только предупредительными выстрелами с вышки.

В обмен на защиту и покровительство педерасты проявляют чудеса изобретательности, чтобы ублажить своих избранников. Казенное нижнее белье с помощью фруктового сиропа перекрашивают из белого в розовый цвет. Из подручных материалов с большой нежностью и старанием шьются бюстгальтеры. По каким-то непонятным причинам тюремщики разрешают гомосексуалистам их носить, в то время как обычный зек может угодить в карцер за чересчур длинную бороду или самодельные манжеты на брюках. Гомосексуалисты также украшают свои койки рюшками и кружевами, хотя из-за присутствия охраны вынуждены искать уединения с «мужьями» в других местах — душевых кабинках или туалетах. Некоторые «мужья», впрочем, увлекаются настолько, что приползают к своим желанным посреди ночи, иногда через весь барак, скрытые от взглядов надзирателей перегородками спальных отсеков. Кроме сексуального влечения, зачастую имеет место и чисто человеческая привязанность. В одном (правда, все-таки уникальном) случае заключенный полюбил встреченного в тюрьме педераста настолько, что официально разошелся из-за него со своей женой.

Свидетелем любопытного инцидента я стал в тюрьме «Ривервью». Тюрьма эта находится близ города Огденсбурга, у самой границы с Канадой, и в январе 1996 года там стояли морозы, вполне сравнимые с московскими. Для большинства американцев (кроме разве что жителей Аляски) минус 15 по Цельсию — смерть, и заключенные просто перестали выходить на прогулки. Тюремный двор размером с футбольное поле был занесен снегом, и охрана даже не открывала его, зная, что все равно никто не придет.

Мне эта ситуация не понравилась, и я решил написать жалобу начальнику тюрьмы. Я почти не сомневался в бесплодности этой затеи, но через несколько дней по баракам неожиданно расклеили меморандум, подтверждающий, что двор должен быть открыт для прогулок в любое время года. Этим же вечером я оделся потеплее и в сопровождении двух недовольных надзирателей отправился гулять. Открывая замок на воротах двора, один из них пробурчал:

— Слушай, ты, сейчас восемь часов. По распорядку конец прогулки в десять. До десяти тебя в барак не впустим, чтобы знал.

А напарник его, немного подобрее с виду, добавил:

— Можешь сейчас вернуться, еще не поздно.

Я поблагодарил и отказался. Надзиратель пожал плечами, пропустил меня в обледенелые ворота и закрыл их. После этого охранники забрались в фанерную будку у входа, включили прожекторы и начали наблюдать за мной весьма скептически.

Пройдя лишь несколько шагов, я оказался по колено в сугробе. В ботинки сразу же набился снег, и я подумал даже, не зря ли я отказался от джентльменского предложения.

Но в воздухе была такая свежесть и так великолепно искрился освещенный юпитерами снежный наст, что я отбросил все мысли о капитуляции и принялся протаптывать дорожку.

К десяти вечера вдоль изгороди пролегла вполне приличная тропинка. Я начинал уже украдкой поглядывать на часы, когда наконец раздалось уставное скрежетание мегафона: «Двор закрыт, прогулка окончена. Всем построиться у ворот».

Надзиратель, вылезая из будки, только покачал головой. Другой, засовывая в карман колоду карт, осведомился:

— Это откуда ты такой взялся?

— Из России, — ответил я.

— Сибиряк, наверное. Как Иван Драга, — ухмыльнулся он и обратился к напарнику: — Завтра не забудь рефлектор притащить.

— Если этого завтра в психушку не отправят, — кивнул тот на меня и поежился.

Вернувшись в барак, я с удивлением заметил, что заключенные отшатываются от меня в ужасе, а грек Афанасиос, приблизившись, патетически закрыл руками глаза. Только подойдя к зеркалу, я обнаружил, что с бороды у меня свисали сосульки. Разумеется, после подобной картины никого из моих знакомых нельзя было даже и пытаться уговорить составить мне компанию на следующий вечер, и мне пришлось примириться с перспективой прогулок в одиночестве.

Дня через четыре мороз выдался особенно сильным. Выйдя на двор, я сразу же перешел на очень быструю ходьбу. Снег звонко хрустел под ногами, и на небе сверкали звезды, пробуждая в памяти стихи Заболоцкого про созвездья Магадана. Поглощенный созерцанием и сомнительными литературными аналогиями, я не сразу заметил, что этим вечером оказался во дворе не один.

Одного из гуляющих я узнал: это был молодой парнишка-доминиканец, недавно переведенный в наш барак. Сопровождал его белый зек, на вид немного постарше, пухлый, розовощекий и в фиолетовом шарфе. «Странно, что они вышли в такой мороз», — подумал я. Впрочем, не исключено было, что они условились встретиться по какому-то неотложному делу, возможно, связанному с торговлей наркотиками. Из любопытства я попытался прислушаться к их разговору, когда проходил мимо, но говорили они очень тихо, почти шепотом, друг другу в ухо. Шли они очень медленно, поминутно проваливаясь в сугробы: протоптанная мной дорожка Для двоих была слишком узка.

 

Ветер усиливался; вскоре колкая снежная пыль летела уже со всех сторон. Я подумал, что теперь, пожалуй, двор могут закрыть раньше времени из-за плохой видимости. Такое бывало и раньше — например, при сильном тумане. Видимость действительно становилась все хуже и хуже, вплоть до того, что я уже не различал вдали фигуры двух гуляющих зеков. Но, как часто бывает в тех местах, буран вдруг стал стихать так же внезапно, как и начался. Минуя надзирательскую будку, я оглянулся на ходу — и тут до меня стало доходить, что те двое потерялись из вида вовсе не из-за метели, а оттого, что они куда-то исчезли. Неужели побег? По льду в Канаду? Нет, это было маловероятно. Даже если бы им удалось преодолеть каким-то образом первое ограждение, в предзоннике их бы неизбежно засекли либо телекамеры, либо детекторы движения. Но что же еще? Не в воздухе же они растворились?

Я быстро догадался, в чем было дело. Посреди двора возвышался обрубок бетонной стены, длиной примерно в четыре метра. Летом там играли в игру, которую почему-то называли гандболом — что-то вроде тенниса об стенку с ладонями вместо ракеток. Стена эта была достаточно высока, чтобы загородить стоящих за ней и от надзирателей, и от меня.

Продолжая идти по периметру двора, я увидел, наконец, что же происходило за стенкой. Вначале я предположил, что замерзшие заключенные просто решили справить малую нужду: туалет на зиму был заколочен. По крайней мере, один из них, доминиканец, стоял в соответствующей позе. Но, приблизившись, я заметил и обладателя фиолетового шарфа. Он стоял на коленях в сугробе, вплотную к доминиканцу, и энергично работал.

Презревшие мороз герои-любовники мое присутствие, судя по всему, проигнорировали, а может, и не заметили. Я уже почти поравнялся со стенкой, как вдруг увидел, что с другого конца двора по снежной целине резво чапают оба надзирателя, очевидно, заподозрившие неладное. Предупредить педерастов я не успел бы, да не очень-то и хотел: ситуация была щекотливая. Мне ничего не оставалось, кроме как пройти мимо, делая вид, что продолжаю наслаждаться природой. Вскоре сзади послышались крики, ругань и какие-то возгласы по радии. Надзиратели повели схваченных гомосексуалистов в Управлении ворот.

По возвращении в барак я, к своему удивлению, обнаружил, что голубой доминиканец сидит на своей койке с сигаретой во рту. Карцер в Ривервью всегда был переполнен, и тюремщики, очевидно, решили ограничиться так называемой койко-рестрикцией: заключением провинившегося в своем же спальном отсеке с правом выходить только в столовую или в туалет. Увидев меня, доминиканец махнул рукой, подзывая к себе.

— Слушай, amigo,[13]— зашептал он, — я знаю, что ты был во дворе и все видел. Прошу тебя, не рассказывай никому, что случилось. Я не хочу, чтобы люди узнали, особенно наши».

— Ладно, — сказал я, — не волнуйся.

— Может, тебе что-нибудь надо, ну, там белье постирать?

— Иди ты на х… — неожиданно вырвалось у меня по-русски, но по-английски я добавил только: «Thank you, по». В американской тюрьме вежливость не западло.

 

Секс на нарах

 

В тюрьме «Фишкилл» я стал свидетелем совсем уже фантастического эпизода: гомосексуальной свадьбы. Однополые браки разрешены законом лишь в одном американском штате — Гавайи, и нью-йоркским педерастам пришлось довольствоваться неофициальной тюремной церемонией. Выглядело все это тем не менее сногсшибательно. Виновники торжества — негр-жених, одетый в желтое, и латиноамериканец-невеста в розовом трико в обтяжку — прошествовали через весь двор, окруженные плотным кольцом гостей. Известный на всю тюрьму гомосексуалист по прозвищу Зеленоглазый прочитал краткую напутственную речь, после чего молодых осыпали рисом, очевидно, заранее приобретенным в ларьке. Публичных поцелуев и объятий, конечно, не было: надзиратели тут же испортили бы праздник. Зато отыгрались на музыке. Петь во дворе правила не запрещают, и в течение почти двух часов гости-педерасты услаждали слух молодоженов негромким мелодичным пением довольно пошлых песенок на английском и испанском языках. К девяти вечера уже совсем стемнело. Жених и невеста сидели в уголке на скамейке, держась за руки, а чуть поодаль двое оставшихся певцов продолжали самозабвенно тянуть «Mi corazon».[14]Если бы не испанский, можно было представить, что эта сцена происходит под утро в какой-нибудь квартире на окраине Москвы: усталые и счастливые новобрачные глядят друг на друга с грустью и нежностью, гости уже разошлись либо кемарят на сдвинутых стульях, и лишь последняя пара бухих упоенно и печально выводит, обнявшись, старинный романс.

Как и на воле, идиллия зачастую длится недолго. В тюрьме «Ривервью» я знал постоянную пару, у которой «брачный союз» принял форму отношений проститутки и сутенера. Рослый и накачанный негр по кличке Дизель хладнокровно продавал своего пассивного партнера всем желающим по весьма низким ценам. Поразительно, но «избранница» Дизеля совершенно смирилась с необходимостью продавать себя за три пакета картофельных хлопьев, из которых ей доставался в лучшем случае один.

 

 

В Ривервью говорили, что Дизель инфицирован ВИЧ. Это вполне могло быть правдой. Тюремные власти не отделяют латентных носителей вируса СПИДа от общей массы заключенных. Этим объясняйся паранойя многих арестантов по поводу даже ничтожных порезов и царапин. Трудно сказать, каково число носителей вируса среди 72 тысяч клиентов исправительных учреждений штата. В отношении городских тюрем Нью-Йорка называлась цифра в 20–25 процентов.

Когда в апреле 1996 года я впервые увидел 4-этажный новый корпус Фишкиллской тюрьмы, то обратил внимание на странную надстройку наподобие пентхауза в манхэттенских элитных домах. От обычных жилых блоков ее отличала лоджия, забранная мелкой решеткой. От старожилов я узнал, что наверху находится специальный блок для больных СПИДом в последней стадии, когда их уже необходимо изолировать по медицинским причинам. Эти люди полностью лишены контакта с внешним миром. Из заключенных к ним имеют доступ только санитары, которым за дежурства в специальном блоке предоставляется право на отдельные камеры и некоторые другие льготы.

В принципе, уголовное законодательство штата Нью-Йорк предусматривает процедуру актировки неизлечимо больных заключенных. На практике же это делается лишь в единичных случаях. К тому же статья 259-R, в которой говорится об актировке, предписывает немедленное водворение обратно за решетку тех, кто стал выздоравливать.

Что же остается тем заключенным, которые не желают или брезгуют пользоваться услугами тюремных педерастов? Полное безразличие к вопросам пола выказывают лишь немногие, в основном пожилые или очень религиозные арестанты. Уделом большинства становится фантазия, объекты которой бывают подчас самыми неожиданными.

Еще в манхэттенской тюрьме «Томбс», а потом и на острове Райкерс меня удивляло, что там довольно много надзирателей-женщин, как правило молодых.

Тогда же мне довелось услышать первые тюремные истории, повествующие в цветах и красках об интимных связях этих женщин с заключенными. В принципе, это не казалось совсем уж невероятным: охранники городских тюрем Нью-Йорка вербуются из того же человеческого материала, что и их клиентура. Некоторые тюремщицы-негритянки знают своих «подопечных» с детства, когда они были соседями по какой-нибудь многоэтажке для малоимущих в Гарлеме или Северном Бруклине.

Несколько более сомнительными казались мне рассказы о надзирательницах, предлагавших себя за деньги. На остров Райкерс довольно легко проникала любая контрабанда, и некоторые «крутые» заключенные действительно держали в хитрых тайниках 50- и 100-долларовые купюры, а иногда даже золотые кольца и часы. Но с учетом относительно высоких зарплат городской тюремной охраны (50–60 тысяч долларов в год) маловероятно, чтобы какая-нибудь надзирательница решилась на такой опасный приработок. Скорее бы она занялась контрабандой наркотиков: на них наживалось довольно много надзирателей обоего пола. Правда, время от времени кого-то из них ловили. Так что истории о том, как «две мусорши-сучки», работавшие в ночную смену, пробирались втихую в камеры состоятельных арестантов, можно наверняка отнести к разряду небылиц.

Самое удивительное, что эти байки перекочевывают и в тюрьмы, подчиненные администрации штата. А там между надзирателями, выходцами из белых городков, и заключенными, в большинстве своем неграми и латиноамериканцами из нью-йоркских гетто, огромный культурный барьер, и ни о каких «неуставных» отношениях и речи быть не может. До некоторых зеков это не сразу доходит. Они околачиваются почем зря рядом с постом охраны, дожидаясь, когда заступит на дежурство приглянувшаяся им надзирательница. Хорошо еще, если эти незадачливые обожатели ограничиваются умильными взглядами или не в меру частыми вопросами о настроении и самочувствии, воспринимаемыми в США как формальность. Но иные горе-влюбленные незаметно для себя становятся чересчур назойливыми и потом долго удивляются, почему же их отправили в карцер и бьют там.

В тюрьме «Фишкилл» был случай, когда заключенный-психопат бросился на надзирательницу, проводившую ночной обход барака, и попытался ее изнасиловать. Все произошло настолько быстро, что женщина не успела даже «выдернуть чеку» — специальное кольцо надзирательской рации, с помощью которого вызывают подмогу. Психа стащили с нее сами зеки, опасаясь, очевидно, повального избиения всего блока тюремным спецназом или обвинений в соучастии. Кто-то, может, и о досрочном освобождении подумывал. Что стало с несчастным безумцем, я не знаю: вообще, за такое гарантирован новый срок, да еще и калекой могут оставить «в порядке самозащиты».

После этого инцидента в Фишкиллской тюрьме запретили показ видеофильмов с эротическими сценами. Реакция вполне типичная: точно так же из блоков убрали тостеры, после того как кто-то во время драки на кухне схватил тостер за шнур и начал им орудовать, как кистенем. У многих надзирательниц развилась паранойя: в самых невинных действиях заключенных они начали видеть сексуальную подоплеку и принимать карательные меры.

Моего знакомого грузина одна такая особа чуть было не отправила в карцер лишь за то, что он ночью в душном бараке сбросил во сне одеяло, открыв для обозрения свои расстегнутые подштанники. Хорошо еще, что за него заступился второй надзиратель, мужчина. Другому нашему соотечественнику, москвичу, повезло меньше: его на 30 дней лишили прогулок и ларька за то, что он в одних трусах поднялся с койки получить письма, которые в тот день разносила женщина. Один пуэрториканец попался на том, что за спиной тюремщицы сочно выразился на испанском по поводу ее прелестей. Оказалось, что надзирательница изучала в школе испанский язык и, видимо, знала достаточно, чтобы понять, что говорится и о каких частях тела.

Полагаться на языковый барьер вообще рискованно. В тюрьме строгого режима «Грин Хэйвен» двое русских арестантов озабоченно обсуждали в присутствии надзирательницы, как надежнее спрятать в подсобке для электриков только что с большим риском изготовленный самогонный аппарат. На следующее утро аппарат из подсобки исчез: тюремщица была польского происхождения и сразу смекнула, какую именно «машину» они имели в виду.

Женщины в нью-йоркских тюрьмах не обязательно носят серую надзирательскую форму. В тюремных коридорах часто можно встретить их в вольной одежде. Это административные работники, учительницы, продавщицы ларьков, медицинский персонал — «вольняшки». Каждую заключенные провожают долгими скоромными взглядами. Обмениваться комментариями начинают лишь после того, как объект их тайных вожделений отойдет на значительное расстояние. За непристойный возглас или откровенный жест в сторону тюремной сотрудницы наказывают еще суровее, чем за приставание к надзирательнице. Вероятно, тюремные власти опасаются, что оскорбленные и перепуганные «вольные» могут возбудить многомиллионный иск против департамента исправительных учреждений — за отсутствие бдительности в отношении сексуальных домогательств.

В жилом блоке «М» тюрьмы «Фишкилл» сидел заключенный-неф по фамилии Стюарт. Этот однофамилец шотландских королей некоторое время спал в соседнем с моим отсеке и доводил меня порой до умопомрачения ночными разговорами и пререканиями с самим собой. Конечно, не я один знал о его помешательстве: господин Стюарт еще любил разгуливать по умывальной комнате в чем мать родила, иногда для разнообразия надевая на руки белые носки. Для меня было загадкой, почему его не поместили в специальный психиатрический блок. Старожилы объясняли, что Стюарт каждую неделю посещал тюремного психиатра, пожилую женщину китайского происхождения. Китаянка прописывала ему лекарства и этим ограничивалась, очевидно, считая безумие Стюарта неопасным для окружающих. Жизнь, впрочем, скоро поставила все на свои места.

В один прекрасный день Стюарт явился на свой обычный психиатрический сеанс. После нескольких рутинных вопросов китаянка принялась делать какие-то записи в его медицинской карте и заполнять бланки необходимых рецептов. Поглощенная этим кропотливым трудом, психиатр и не заметила, как сидевший напротив пациент медленно расстегнул брюки и принялся мастурбировать, не сводя с нее глаз. Возможно, китаянка склонна была считать свой почтенный возраст надежной гарантией против каких-либо поползновений. В опрометчивости этого вывода ей пришлось убедиться, когда заключенный Стюарт, дождавшись кульминационного момента, встал во весь рост и вплотную приблизился к столу. Масштабы нанесенного ущерба точно неизвестны: по одним данным, пострадали лишь медицинские бумаги, по другим — незадачливая китаянка и сама попала в зону поражения. Так или иначе, из клиники Стюарт не вернулся. Я видел только, как два надзирателя быстро и ожесточенно побросали в мешок его барахло.

Конечно, далеко не все заключенные видят в вольной медработнице или учительнице лишь объект своего либидо. Многие арестанты годами не слышат ни единого слова жалости или участия, тяготятся постоянной необходимостью скрывать свою боль, чтобы не показаться слабыми. Такие люди готовы месяцами льстить и угождать даже самой невзрачной вольной женщине, лишь бы только получить в ответ ласковую улыбку или несколько сочувственных слов. В Фишкиллской тюрьме летом 1996 года преподавала арифметику молодая и довольно миловидная девушка, учительница из близлежащей средней школы. Она устроилась подрабатывать на время каникул и не привыкла еще относиться к ученикам-зекам с постоянным презрительным раздражением. В классе, где почти все были ее ровесниками, учительницу совершенно боготворили. В конце августа, вернувшись в свою школу, она прислала самому прилежному ученику и воздыхателю из зеков коротенькое дружелюбное письмецо. Адресат, вне себя от восторга, таскал его по всей зоне и демонстрировал друзьям и знакомым, бережно придерживая за краешек.

Многие одинокие арестанты мечтают завести роман по почте. С кем переписываться — вопрос не столь важный. Некоторые разыскивают адреса своих любовниц из прошлого или даже каких-то случайных знакомых. Другие обращаются за помощью к товарищам по заключению. <

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: