Наемный труд и численность пролетариата

Если капитализм в стране был достаточно развит, то, видимо, пре­обладающим классом уже были рабочие. Выяснять их численность на период крестьянской реформы 1861 г. вообще не имеет смысла, ибо всем очевидна их незначительная доля. Таким образом, важным представ­ляется выяснение вопроса о численности пролетариата в начале XX в.

На этот счет имеются разные, порой фантастические представ­ления. Официальный советский историограф «Великой Октябрьской социалистической революции» академик И. И. Минц в своем фун­даментальном творении «История Великого Октября» писал, что «пролетариат и полупролетариат вместе составляли в 1913 г. 64,4% населения страны»⁵⁸. Количество пролетариата вроде бы вполне доста-

¹⁵ Вайнштейн А. Л. Народный доход России и СССР. История, методология исчисления, динамика. М.: Наука, 1969. С. 68, 71.

⁵⁶ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 120.

⁵⁷ Экономическая история капиталистических стран: Курс лекций / Под ред. Ю. К. Ав-
дакова, Ф.Я. Полянского. М.: Соцэкгиз, 1962. С. 367.

⁵⁸ Минц И. И. История Великого Октября. Т. 1. М.: Наука, 1977. С. 15.

9* 131

М. Воейков

точное для господства капитализма. Но что такое «полупролетариат»? Оказывается, это прислуга (лакеи), кустари, мелкие торговцы и про­чие категории, которые всегда в специальной литературе относились к мелкой буржуазии или ее разновидности. Более реальную структу­ру трудящегося населения России в предреволюционную пору дает А. Г. Рашин⁵⁹. По его данным получается, что в 1913 г. все трудящи­еся массы (кроме предпринимателей, хозяев и крестьян в том числе) составляли немногим более 11% населения страны.

В этих расчетах Рашина, которые, можно сказать, стали класси­ческими и широко воспроизводятся многими исследователями, есть серьезные изъяны. Так, в пункте «фабрично-заводские и горнозавод­ские рабочие и служащие» объединяются собственно рабочие и служа­щие. Последние в тогдашних условиях России составляли достаточно привилегированный класс и никак не относились к пролетариату. В другом месте Рашин указывает, что только рабочих промышленных предприятий страны в 1913 г. насчитывалось 2120,8 тыс. человек⁶⁰, что составляло примерно 1,3% общей численности населения страны. Но это, по Рашину, касается только численности рабочих промыш­ленности. Далее, весьма сомнительно относить к пролетариату разно­образную прислугу в количестве 2100 тыс. Сельскохозяйственные же рабочие (4500 тыс.) все-таки больше крестьяне. В российских услови­ях это, по сути дела, те же крестьяне, которые по разным причинам временно вынуждены работать по найму. Однако и у них есть свой крестьянский дом, свое хозяйство, крестьянская, а не пролетарская идеология и психология. Таким образом, если даже очень грубо очис­тить данные Рашина от явных натяжек (вычесть прислугу; рабочих, учеников и служащих в торговле, гостиницах, ресторанах; сельско­хозяйственных рабочих), но оставить в его перечне «служащих» во всех остальных разрядах, ибо не представляется возможным их ста­тистически вычленить, то получаем общий итог 10 350 тыс. человек, или 6,5% всего населения.

Советский официальный статистический справочник на 1913 г. дает более высокую цифру рабочих — 14,6%⁶¹. П. В. Волобуев оцени­вает численность пролетариата в общей массе населения в 1917 г. на уровне 10%⁶². Однако в любом случае все это не минцевские 64,4% пролетариата и пол у пролетариата.

Таким образом, если брать только пролетариат в узком его зна­чении, которое наиболее точное, то есть рабочих фабрично-заводской промышленности, то мы должны остановиться для 1917 г. на цифре примерно 3 млн человек. Именно на эту цифру указывают многие другие авторы. Так, статистик трудовых ресурсов Л. Е. Минц приводит таблицу, в которой на 1917 г. дана цифра 2,9 млн человек фабрично-заводских

⁵⁹ Рашин А. Г. Формирование рабочего класса России. Историко-экономические очерки.
М.: Соцэкгиз, 1958. С. 171.

⁶⁰ Там же. С. 42.

⁶¹ Народное хозяйство СССР за 60 лет. Юбилейный статистический ежегодник. М.:
Статистика, 1977. С. 8.

⁶² Волобуев П. В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность.
М.: Политиздат, 1987. С. 127.

Великая реформа и судьбы капитализма в России

рабочих⁶³. Если к этой цифре добавить работников железнодорожного транспорта (то есть рабочих и служащих вместе, ибо мы не распола­гаем раздельной статистикой по данному разряду) в размере 520 тыс. человек постоянно занятых или даже 905 тыс. вместе с временными и поденными⁶⁴, то получим около 4 млн человек. Специалист в области экономической истории П. А. Хромов приводит близкие данные: в 1913 г. в крупной фабрично-заводской промышленности России было занято 3,1 млн рабочих. Некоторые советские статистические сборники дают примерно такую же цифру рабочих промышленности в 1913 г. — 3,5 млн или 3,9 млн человек⁶⁵. Если же учитывать численность «работников водного транспорта, рабочих коммунальных предприятий, предприятий военного ведомства и других», то Хромов дает общую численность про­летариата России в 1913 г. приблизительно на уровне 4,5 млн человек⁶⁶. Другие авторы приводят примерно такие же данные⁶⁷.

К этому следует добавить, что значительная часть рабочих была в двух-трех промышленных центрах: Санкт-Петербург, Московская и Владимирская губернии. В 1910 г. на эти центры приходилось 683 тыс. рабочих (42% всех промышленных рабочих страны)⁶⁸. Можно предпо­ложить, что и в последующие годы при абсолютном увеличении числен­ности рабочих пропорции в распределении их между промышленными центрами и всей остальной Россией существенно не изменились.

Итак, к пролетариату, собственно, можно отнести 3 — 5 млн чело­век из почти 160 млн населения страны в 1917 г. Можно сказать, что пролетариат в точном смысле этого слова (те, кому, с одной стороны, действительно нечего терять, кроме «своих цепей», а с другой сторо­ны, не люмпены, не деклассированные элементы) перед революцией 1917 г. в России составлял примерно 2 — 3 % всего населения. Здесь, правда, можно возразить, что в данном подсчете не учитываются чле­ны семьи, что увеличило бы приводимую цифру как минимум в 2 — 3 раза. Однако нам представляется, что членов семьи иждивенцев нельзя включать в общее число пролетариата (или шире — рабочего класса), ибо домашняя хозяйка, и тем более дети и старики, не выступают носителями конституирующих признаков данного класса. Но даже

⁶³ Минц Л. Е. Трудовые ресурсы СССР. М.: Наука, 1975. С. 39.

⁶⁴ Там же. С. 103.

⁶⁵ В 1913 г. на территории СССР в границах до 17 сентября 1939 г. среднегодовая чис­
ленность наемных рабочих составляла «около 3,5 млн человек» (Промышленность СССР:
Стат. сб. М.: Статистика, 1957, С. 23). См. также: Народное хозяйство СССР в 1959 году. М.:
Статистика, 1960. С. 139; Страна Советов за 50 лет: Сборник стат. материалов. М.: Статистика,
1967. С. 52.

⁶⁶ Хромов П. А. Экономическая история СССР. Период промышленного и монополисти­
ческого капитализма в России. М.: Высшая школа, 1982. С. 152.

⁶⁷ П. Лященко пишет о 2,5 млн рабочих на 1 января 1915 г. (Лященко П. И. История
народного хозяйства СССР. С. 650). В. Булдаков приводит данные, согласно которым в начале
1917 г. промышленных рабочих в России было 4,8 млн человек (См.: Октябрь 1917: величай­
шее событие века или социальная катастрофа? М.: Политиздат, 1991. С. 25). Американский
историк М. Левин также считает, что пролетариат перед революцией насчитывал не более
3 млн промышленных рабочих (Lewin M. Lenin's Last Struggle. N.Y.: Vintage Books, 1970.
P. 5). Цифру 3 млн рабочих «в строгом смысле слова» приводит Н. Верт (Верт Н. История
советского государства. 1900-1991. С. 17).

⁶⁸ Статистический ежегодник на 1912 год / Под ред. В. И. Шарого. СПб., 1912. Ч. 1.
С. 202.

М. Воейков

если увеличить численность рабочих за счет взрослых членов семьи, то общий процент этого класса в любом случае не превысит 5 — 6% населения страны.

Даже этот ничтожный процент в большинстве своем составляли рабочие, которые имели давние корни в деревне, не оборвали свои связи с сельскохозяйственным производством, психологически были близки к мелкобуржуазной стратегии поведения, в целом разделяя мелкобуржуазные идеологические стереотипы. В старой статистичес­кой и в новейшей исторической литературе этот вопрос, думается, прояснен уже основательно.

В этом отношении показательны материалы выборочной переписи в главных промышленных центрах страны в 1929 г. по рабочим про­фессиям металлистов, горнорабочих и текстильщиков, обобщение ко­торых опубликовал Я. Б. Кваша совместно с Ф. Шофманом в 1930 г.⁶⁹ По данным Кваши, выходцев из крестьян (по социальному положению отца) среди металлистов Ленинграда и Московской области было 38%, среди текстильщиков Московской области — 34,7%, Ивановской области — 43,6%, Ленинграда — 35,5%. В каменноугольной промыш­ленности Донбасса таких рабочих было 63,0%, среди металлургов Украины — 53,7%, металлургов Урала -- 26,4%. Последняя цифра может характеризовать уже сложившиеся промышленные традиции Урала. Но при этом надо иметь в виду особый характер уральской промышленности. Это обнаруживается, если рассмотреть вопрос о владении рабочими землей и занятии сельскохозяйственным произ­водством. Так, из данных Кваши следует, что в 1914 — 1917 гг. землей владели среди рабочих петроградской металлопромышленности 12,3%, московской металлопромышленности — 30,9%, уральской -- 30,1%, московской текстильной промышленности — 24,7%, ивановской -15%. Обращает на себя внимание факт, что среди уральских металлур­гов владели землей более 30% рабочих, но крестьянские корни имели лишь 26,4%. Можно сказать, что рабочие Урала, с одной стороны, среди всех рабочих России были, так сказать, «самыми рабочими», но, с другой — оказались в числе самых больших «землевладельцев», кто не порывал с сельскохозяйственным производством. Это объясняется в целом отсталым характером индустриальных отношений Урала, о чем уже шла речь. В статье Кваши и Шофмана цитируется одна приме­чательная резолюция Уральской областной конференции марксистов-аграрников (ноябрь 1929 г.): «Особенностью Урала является то, что рабочие в старых заводских районах Урала в то же время являются сельскими хозяевами, что накладывает своеобразный отпечаток и на промышленность, и на сельское хозяйство Урала»⁷⁰. При этом многие советские историки 1960-х годов продолжали упорно твердить о гос­подстве капиталистических отношений, не видя архаичного (полу­крепостнического) характера даже промышленности Урала, который хорошо разглядели «марксисты-аграрники» уже в 1929 г.

⁶⁹ Кваша Я., Шофман Ф. К характеристике социального состава фабрично-заводских
рабочих СССР // Пути индустриализации. 1930. № 1. Перепечатано в: Кваша Я. Б. Избранные
труды. Т. 1: Методологические основы статистического анализа. М.: Наука, 2003. С. 191 — 215.

⁷⁰ Цит. по: Кваша Я. Б. Избранные труды. Т. l.'C. 212.

Великая реформа и судьбы капитализма в России

Таким образом, можно сделать вывод, что почти половина рабо­чих России в первой четверти XX в. стали таковыми лишь в первом поколении. Да и среди всех рабочих от 12 до 30% и более держали землю в целях сельскохозяйственного производства. Здесь уместно привести мнение Л. В. Милова о силе инерции крестьянского хозяйст­ва в среде промышленных рабочих: «Если участие в промышленном труде позволяет непосредственному производителю не отрываться от ведения крестьянского хозяйства, то он остается владельцем жизнен­ных средств в их изначальной форме и отрабатывает в форме промыш­ленного труда лишь свои феодальные повинности. Это классическая форма крепостного промышленного труда»⁷¹. Иными словами, до 30% промышленных рабочих в начале XX в. все еще жили в условиях феодальных отношений.

Современные исторические работы в целом подтверждают эти положения. Так, Д. Чураков приводит данные, согласно которым от 10 до 20% фабрично-заводских рабочих Московской губернии в начале XX в. уходило на летние работы в село. И согласно данным статис­тики большинство рабочих все еще принадлежало к крестьянству «по социальному положению»⁷². Экономист начала века Н.А. Каблуков писал: «Тогда как на Западе труд на фабриках составляет для рабо­чего единственный источник существования, у нас, за сравнительно небольшим исключением, рабочий считает труд на фабрике побочным занятием, его более тянет к земле»⁷³. Р. Пайпс в обычной для него эксцентричной манере пишет так: «В начале XX в. промышленные рабочие в России представляли собой, за небольшим исключением, не столько определенно выраженную социальную группу, сколько разновидность крестьянства»⁷⁴. Это, конечно, верно лишь отчасти, но высказывание весьма характерное.

Таким образом, можно заключить, что в России к 1917 г. пролета­риат был незначительным по численности, в большинстве своем это были или вчерашние крестьяне, или те, кто имел тесные связи с аграрным сектором экономики.

Россия, пытаясь стать равноправной европейской державой, нуж­далась в серьезной и глубокой модернизации. После реформы 1861 г. капитализм в стране не занял доминирующего положения. Главными причинами этого были непоследовательность и противоречивость са­мой реформы, сохранение феодальных и крепостнических отношений, невозможность осуществить индустриализацию. «С уничтожением крепостного права, — писал Г. 3. Елисеев в 1874 г., — мы очутились в том же положении, в каком были до его начала»⁷⁵.

⁷¹ Милое Л. В. По следам ушедших эпох. Статьи и заметки. М.: Наука, 2006. С. 570.

⁷² Чураков Д. О. Русская революция и рабочее самоуправление. 1917. М.: АИРО-ХХ,
1998. С. 29, 30.

⁷³ Цит по: Чураков Д. О. Указ. соч. С. 29-30.

⁷⁴ Пайпс Р. Русская революция. Ч. 1. М.: РОССПЭН, 1994. С. 120.

⁷⁵ Елисеев Г. 3. Крестьянская реформа // Народническая экономическая литература.
Избранные произведения. М.: Соцэкгиз, 1958. С. 180.

М. Воейков

В стране не было развитой промышленности, не было индуст­риальной инфраструктуры. А для их создания необходимы были ог­ромные капитальные вложения, которые в стране отсутствовали. Витте начал индустриализацию с развития железнодорожного строительства, которое стало бы импульсом для развития отраслей металлургии и в целом всей промышленности. Однако железнодорожное строительст­во после 1900 г. захлебнулось из-за острой нехватки средств. Если в 1896 — 1900 гг. в России строилось в среднем за год по 3100 верст же­лезных дорог, то в 1901 — 1903 гг. по 1902 версты, а в 1908 — 1913 гг. уже по 719 верст. Комментируя эти данные, Гиндин пишет: «Цикличность железнодорожного строительства в России объясняется прежде всего тем, что оно почти целиком зависело от привлечения капиталов извне, которое практически могло осуществляться лишь путем государствен­ных и гарантированных правительством займов»⁷⁶. Таким образом, русская революция не прервала индустриализацию, начатую еще при Витте, а стала объективно неизбежным моментом самой индустриа­лизации, которая была закончена уже в 1930-х годах. Феодальные социально-экономические отношения не позволяли национальному капиталу создать необходимые накопления. Потому и был так силен иностранный капитал.

История ставила перед страной вопрос: или развиваться по пути европейской модернизации, то есть проводить индустриализацию, или скатываться на периферию мировой экономики. Царское правительство не смогло найти собственных накоплений для индустриализации. Весь талант Витте, прекрасно понимавшего историческую необходимость индустриального развития для страны, ничего не смог сделать в усло­виях, по существу, феодальных отношений.

Конечно, крестьянская реформа 1861 г. — это великая реформа по своему замыслу и охвату, по своему потенциалу, а главное — по шуму, который она произвела. Но результат ее оказался очень скромным, несмотря на все старания марксистских исследователей представить его грандиозным. И думается, более правы были народнические писатели, когда называли последствия реформы скорее игрой в капитализм, не­жели проявлением его действительных отношений. И почему-то очень актуально и сегодня звучат слова В. П. Воронцова, сказанные им еще в 1882 г.: «Мы переняли с Запада все атрибуты и орудия капиталис­тического производства и меньше всего само производство»⁷⁷.

⁷⁶ Витте С. Ю. Собрание сочинений и документальных материалов. Т. 1: Пути сообщения
и экономическое развитие России. М.: Наука, 2006. Кн. 2, ч. 2. С. 591, 592.

⁷⁷ Воронцов В. Судьбы капитализма в России /'/ Народническая экономическая лите­
ратура. Избранные произведения. С. 420 — 421.

⇐ Предыдущая123

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: