От сверхдержавы — к «Империи»: интеллектуальный императив

 

Новый мировой либерально-капиталистический порядок, несущий угрозу всем народам и цивилизациям, зиждется на военно-политическом могуществе Соединенных Штатов Америки — единственной сверхдержавы современного мира.

Создание «Империи», как отмечают Антонио Негри и Майкл Хардт в фундаментальной работе «Империя», появление неолиберализма как глобальной политической силы тесно связано с историей США и их политической системы. Саму книгу Антонио Негри[4]и Майкла Хардта[5]«Империя» прочли все, кто позиционирует себя как думающих и ответственных людей. Это, безусловно, бестселлер, и рецензии на него вышли во всех самых авторитетных мировых изданиях. Но дело не только в этом. Книга Негри и Хардта «Империя» сразу же стала самостоятельным политологическим концептом XXI века, так же как тексты Самуила Хантингтона «Столкновение цивилизаций» и «Конец Истории» Фрэнсиса Фукуямы. Во всех трех случаях речь идет об обобщении основополагающих тенденций развития мировой истории, о содержании и судьбе «нового мирового порядка», об «образе будущего». Лаконичность, афористичность, ответственность и программный характер всех трех текстов делает их своеобразными интеллектуальными вехами нового глобального мира. Но если Фукуяма — оптимист глобального либерального проекта, Хантингтон — пессимист, то Негри и Хардт выступают его идеологическими противниками, признавая тем не менее его фундаментальность и историческую обоснованность.

По сути, эти имена — Хантингтон, Фукуяма, Негри/Хардт — стали на заре нового века основными вехами интеллектуальных дискуссий, это имена-концепты, и поэтому знакомство с ними является категорическим императивом. Сами авторы «Империи» жестко позиционируют себя как «критиков», «противников Системы». И обращаются они к таким же, как они — к «обездоленным», «множествам», «бедным», «новому пролетариату». Т. е. к эксплуатируемым и угнетаемым «новой капиталистической системой», к тем, кто «лишен наследства» в ней. Восторженно встреченная левыми книга Негри и Хардта была поспешно окрещена «постмодернистической версией Коммунистического Манифеста». Сами авторы «Империи», видимо, так замышляли свой труд — краткие тезисы антикапиталистической теории в эпоху постмодерна.

Понятие «Империя» является ключевым концептом всей книги. В этом понятии выражено представление авторов о качестве новой эпохи, связанной с постиндустриальным обществом и постмодерном. Негри и Хардт стоят целиком и полностью на постмодернистских позициях, считая исчерпанность идеологического, экономического, юридического, философского и социального потенциала «модерна» свершившимся и необратимым фактом. «Модерн» закончился, наступил «постмодерн».

Авторы наследуют в основных чертах марксистскую модель понимания истории как борьбы Труда и Капитала, но убеждены, что в условиях постмодерна и Труд, и Капитал видоизменяются почти до неузнаваемости. Капитал становится настолько всесильным, могущественным и побеждающим, что приобретает глобальные черты, отныне является «всем», тотальным явлением. Он и есть «Империя». Итак, «Империя», по Негри и Хардту, это очередная (скорее всего, последняя и наивысшая) фаза развития капитализма, характерная тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.

Труд, бывший на индустриальной стадии качеством промышленного пролетариата, сегодня децентрирован и разлит по нескончаемым единицам тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля «Империи». Носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Между «Империей» и «множеством» развертывается основной сценарий противостояния.

В постмодерне все изменилось — по-новому выступает капитал, по-новому труд, по-новому развертывается между ними противостояние. Вместо «дисциплины» капитал использует «контроль», вместо политики — «биополитику», вместо «государства» — планетарные сети. Капитализм в Империи замаскирован, освобожден от тех атрибутов, которые считались существенными в индустриальную эпоху. Растворяется государство-нация, отменяется строгая «иерархия труда», стираются границы, упраздняются межгосударственные войны и т. д. Но все же «Империя» все держит под контролем и продолжает изымать у «множества» продукты его творчества. Этот контроль «Империи» имеет планетарные формы и одинаково касается всех.

Согласно Негри и Хардту, политическая структура США, федерализм и американская демократия изначально представляли собой матрицу той социально-экономической модели, которая сегодня становится (или уже стала) глобальным явлением. В самой основе американской «политической науки» был заложен постмодернистический принцип «Империи» — этим термином Негри и Хардт именуют современную, скорее всего, последнюю и наивысшую фазу развития капитализма, характерную тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.

Негри и Хардт настаивают, что «Империя» не имеет ничего общего с империализмом эпохи модерна, Нового времени. Классический империализм, как он описан у Ленина, есть экспансия буржуазных национальных государств в слаборазвитые экономически страны и зоны. Такой империализм, приращивая подконтрольные территории, не меняет качества самой метрополии — само буржуазное государство лишь эксплуатирует колонию как нечто «постороннее», «внешнее». Кроме того, империализм одного государства неизбежно сталкивается с империализмом другого — что мы и видим в драматической истории мировых войн ХХ века.

«Империя» нынешней постмодернистской эпохи — это нечто иное. Структура «Империи» такова, что включает любую зону, попавшую под контроль «Империи», в ее состав наряду с другими пространствами. «Империя» децентрирована, она не имеет метрополии и колоний, она заведомо и изначально планетарна и универсальна. «Империя» не знает никаких границ, она является мировым явлением. Глобализация и есть утверждение «Империи».

«Томас Джефферсон, авторы журнала “Федералист” и другие идеологические основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью; они верили, что строят на другой стороне Атлантики новую Империю с открытыми, расширяющимися границами, где власть будет создаваться по сетевому принципу. Эта имперская идея выжила и вызрела через историю американской Конституции и сегодня проявила себя в планетарном масштабе в полностью реализованной форме», — пишут Негри и Хардт.

Важно обратить внимание на понятие «расширяющихся границ». Сам Джефферсон говорил о «расширяющейся империи» (extensive empire).

Вера в универсальность своей системы ценности лежит в основе политической истории Соединенных Штатов.

Негри и Хардт подробно останавливаются на уникальности исторического опыта США, которые сделали именно эту страну матрицей, воспроизводимой сегодня в глобальном масштабе. Европейские державы, двигающиеся в том же направлении модерна — индивидуализм, индустриальное и техническое развитие, капитализм и т. д., — были ограничены своей историей и своим пространством. Их движение к идеалу модерна постоянно натыкалось на внутренние социальные, сословные, этнические, экономические преграды, что усугублялось враждебностью и конкуренцией соседних держав. И время, и пространство стран Европы на пути к реализацию проекта Просвещения были ограничены, наполнены преградами. Создатели США как носители европейского проекта в его чистой форме (мессианский протестантизм и либеральная демократия) оказались в радикальной ситуации — они действовали с нуля (история осталась в Старом Свете) и на пустом пространстве.

Негри и Хардт уточняют, что североамериканское пространство было на самом деле не таким уж пустым — на нем существовала древняя индейская цивилизация. Но энергия колонизаторов и их решимость осуществить лабораторный проект общества «чистого модерна» легко преодолели это препятствие: индейцев приравняли к «недолюдям», к своего рода «природным явлениям», «колючкам», и стали поступать так, как будто их нет (в определенных случаях прибегая к прямому массовому геноциду). В этом логика постмодернистской «Империи»: она способна состояться только на «пустом месте», «с нуля», расширяя свои пределы во всех направлениях.

Когда речь зашла об отвоевании Калифорнии и Нью-Мексико, американцы заговорили о Manifest Destiny, т. е. «явном предназначении», которое состояло в том, чтобы «нести универсальные ценности свободы и прогресса диким народам».

В истории США Негри и Хардт выделяют четыре периода вызревания концепта «Империи»:

1) от принятия «Декларации Независимости» до Гражданской войны;

2) т. н. «эпоха Развития» и особенно постепенный переход от «классической», европейской по типу, империалистической теории Теодора Рузвельта к интернациональному реформизму Вудро Вильсона;

3) от эпохи «New Deal» и Второй мировой войны до середины 60-х (пик холодной войны);

4) от социальных трансформаций США 60-х до распада Восточного блока и СССР.

«Каждая из этих основополагающих фаз истории развития США представляет собой шаг в сторону реализации Империи», — заключают авторы.

Американская модель внутреннего социально-политического и экономического устройства отражает основные черты постмодерна. И не случайно именно США становятся историческим лидером всего капиталистического мира, оставляя Европу и другие страны далеко позади. США создали общество, в котором «модерн» существует в своем чистом — почти утопическом — виде, это лабораторная реализация идеала Нового времени, капитализм в его чистейшей стадии. Поэтому «Империя», будучи по определению планетарной и сетевой, генетически связана с США. По сути, США есть ее генетическая матрица.

Негри и Хардт подчеркивают тесную взаимосвязь политических основ США с идеей «экспансии» и «открытых границ». США не могут не расширять своего контроля, так как представление об «открытых границах» и «универсальности» собственных ценностей является важнейшей чертой всей системы. Когда собственно североамериканское пространство был освоено, власти США были поставлены перед серьезной дилеммой: либо действовать как империалистическое государство (линия Рузвельта и правых республиканцев), либо — и здесь самое интересное! — рассматривать мир как «пустое место», подлежащее интеграции в единую структуру сетевой власти (эти идеи были сформулированы президентом Вудро Вильсоном и поддерживаются демократической партией). Эта планетарная сетевая власть не ставит перед собой задачи прямого колониального завоевания — просто различные зоны включаются в общую систему ядерной безопасности, в систему свободного рынка и беспрепятственной циркуляции информации. В таком случае «Империя» не борется с «другим», не переламывает иную систему ценностей, не подавляет сопротивление, не переделывает и не перевоспитывает «побежденного», но поступает с ним как «индейцами» — «вежливо игнорирует» их особенности, их отличие. «Через инструмент полного невежества относительно особенностей национальных, этнических, религиозных и социальных структур народов мира “Империя” легко включает их в себя». Империалистический подход модерна унижал противника (колонизируемые народы), но все же признавал факт его существования. Постмодернистическая Империя безразлична даже к этому факту, она не уделяет ему внимания: все пространство планеты является открытым пространством, и выбор «Империи»: ядерная мощь, свободный рынок и глобальные СМИ — представляется само собой разумеющимся. Чтобы включить страну, народ, территорию в рамки «Империи», их не надо завоевывать или убеждать, им надо просто продемонстрировать, что они уже внутри нее, так как «Империя» самоочевидна, глобальна, актуальна и безальтернативна.

Роль США в создании «Империи» двойственна. С одной стороны, «Империя» созидается США и основывается на их матрице. Этому способствует и то, что основы национальной политики США с момента основания точно совпадают с той моделью, которая отныне утверждается как нечто планетарное. Но «Империя» вместе с тем и преодолевает национальные американские рамки, выходя за пределы «классического империализма». США укрепляются как проект, расширяясь далеко за рамки национального государства. Америка перерастает Америку, становится планетарной.

Весь мир становится глобальной Америкой. И здесь можно наметить тему, не освященную авторами «Империи»: противоречия в американском истеблишменте между сторонниками «империализма» и «Империи» в новейших условиях. Жесткость этих противоречий особенно обнаружилась в период правления республиканца Джорджа Буша-младшего и демократа Барака Обамы.

 

«Империя» против множества

 

Глобалистский сценарий, проект «глобальной Америки», распространившейся на весь мир, подразумевает новые, свойственные эпохе постмодерна отношения между властью и обществом, трудом и капиталом — которые, впрочем, не отменяют (лишь переводят в другую форму) эксплуатацию и отчуждение, родовые признаки классического капитализма. «Империя» сохраняет генетическую и историческую связь с модерном — она лишь абсолютизирует потенции, заложенные в буржуазной системе изначально, доводит их до логического предела.

В постмодерне вместо «дисциплины» капитал использует «контроль», вместо политики — «биополитику», вместо «государства» — планетарные сети. Капитализм в Империи замаскирован, освобожден от тех атрибутов, которые считались существенными в индустриальную эпоху. Растворяется государство-нация, отменяется строгая «иерархия труда», стираются границы, упраздняются межгосударственные войны и т. д. Но все же «Империя» все держит под контролем и продолжает изымать у «множества» продукты его творчества. Этот контроль «Империи» имеет планетарные формы и одинаково касается всех.

Труд, бывший на индустриальной стадии качеством промышленного пролетариата, сегодня децентрирован и разлит по нескончаемым единицам тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля «Империи». Носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude).

Между «Империей» и «множеством» развертывается основной сценарий противостояния.

«Империя» имеет три уровня контроля одновременно, соответствующие монархической, аристократической и демократической формам правления. Монархии соответствует концентрация ядерного оружия, Дамокловым мечом висящего над головой «множества», в едином центре. Аристократия империи представлена владельцами крупных транснациональных корпораций. Демократия подменена планетарным спектаклем, воплощенным в системе масс-медиа.

По мнению Негри и Хардта, «Империя», в отличие от классического капитализма, сегодня присваивает не столько прибавочную стоимость, т. е. результаты производительного труда, сколько саму «жизненную энергию» «множества». В новых условиях технического развития грань между производительным, непроизводительным трудом и простым воспроизводством стерта, считают авторы. Эксплуатации сегодня подвергается сама неструктурированная жизненная сила, равномерно разлитая в человеческом коллективе и свободно проявляющаяся в стихии желания, любви и творчества.

Суть «Империи» в коррупции. Коррупция (разрушение) как принцип является прямой противоположностью «генерации» (порождению). «Множество» порождает, «Империя» только коррумпирует. «Империя» есть вечный кризис, она разлагает жизнь, остужает ее кипение, узурпирует для своего функционирования через тонкую систему контроля стремление «множества» к свободе, его желание, его креативность.

Так как умственный труд сегодня играет центральную роль в экономическом развитии, роль средств производства существенно видоизменилась.

Главным средством производства становится человеческий мозг, следовательно, машина интегрирована в человеческое тело. С другой стороны, новые технологические средства — компьютерная техника, к примеру, — становятся необходимой частью человеческого тела и в скором будущем смогут быть в него интегрированы. Отсюда теория «киборга» как основного субъекта «Империи». Киборг, по мнению Негри и Хардта, это такое существо, в котором субъект труда — человек — и орудие труда интегрированы и слиты до неузнаваемости. Поэтому современному капиталу недостаточно собственности над средствами производства, а прямые дисциплинарные инструменты властвования классического полицейско-экономического типа оказываются неэффективными. «Империя» должна контролировать всю сеть, элементами которой являются люди, представители «множества».

 

Восстание большинства

 

Что противопоставляют Негри и Хардт «Империи»? Как предлагают бороться с ней?

Их предложение можно разбить на две составляющие. Вслед за другими новыми левыми — Бодрийяром, Делезом и т. д. — они совершенно справедливо утверждают, что характер изменений, запечатленных в эпохе постмодерна, необратим и объективен. «Империя» и ее могущество не случайны, не произвольны. Они обусловлены логикой развития человечества. Это не девиация прогресса, но его кульминация.

Западноевропейское человечество, двигаясь по траектории своего философского, социального, экономического и политического развития, не могли не прийти к Просвещению, к капитализму, к империализму, и, наконец, к постмодерну и «Империи». Следовательно, «конец истории» в глобальном рынке вполне закономерен вытекает из самой структуры истории. Тем, кто ужасается чудовищным горизонтам тотального планетарного контроля и новым формам эксплуатации, Негри и Хардт советуют обратить внимание на настоящее и прошлое: можно подумать, что капитализм был более гуманным и справедливым на иных стадиях.

Главный вывод: «Империи» избежать нельзя, затормозить ее становление, укрыться в «локальном» невозможно. Буржуазные государства-нации не являются альтернативой «Империи», они просто ее предшествующие стадии. Следовательно, противники «Империи» должны распроститься с привычными клише, отбросить устаревшие концептуальные инструменты и расстаться с ностальгией. Мутация модерна в постмодерн, а также качественное видоизменение Труда и Капитала, — это свершившийся факт, с которым нельзя не считаться. «Империя» — это реальность. В этом смысле с Негри и Хардтом едва ли можно спорить, даже если они немного забегают вперед. Не сегодня, так завтра.

Но в отношении позитивной альтернативы авторы намного скромнее. Она описана крайне приблизительно и вопросительно, и сами авторы постоянно делают оговорки, что пока не знают ответа. По их мнению, аналогом рабочего класса как объекта эксплуатации и субъекта революции (в классическом марксизме) сегодня являются просто люди — «большинство». Так как в условиях технического развития и глобализации капитала разница между производительным и непроизводительным трудом стерта, то трудом следует признать саму жизнь и ее телесные мотивации — желание, воспроизводство, креативность, случайные влечения. Разница между работой и отдыхом, полезными и бесполезным, делом и развлечением постепенно исчезает: остается только живые люди перед лицом коррупционной системы. «Множество» само и есть сегодня Труд. А «Империя» — капитал.

Методы борьбы против «Империи» Негри и Хардт предлагают совсем уж смешные: отказ от последних половых табу, креативная разработка эпатажных образов, пирсинг, ирокез, транссексуальные операции, культивация миграций, космополитизма, требование от «Империи» оплаты не труда, но простого существования каждого гражданина земли, а гражданами земли должно стать все «множество». Сами авторы «Империи» показывают, что позиция «множества» в условиях постмодерна по сути совпадает с «Империей» — именно «Империя» дает «множеству» быть самим собой, она эксплуатирует «множество», с одной стороны, но и учреждает, поддерживает его, способствует его дальнейшему освобождению — с другой. В «Империи» «множество» находит, таким образом, многие положительные черты, возможности, которые оно призвано использовать для своих интересов. Авторы в качестве параллели такому повороту мысли приводят отношение самого Маркса к капитализму — Маркс признавал его прогрессивность по отношению к феодальному и рабовладельческому строю, но вместе с тем выступал от имени пролетариата как его самый непримиримый противник. Так и Негри и Хардт относятся к «Империи» — они показывают ее прогрессивные стороны по отношению к классическому индустриальному капитализму, но полагают, что она несет в себе свой собственный конец.

Одним словом, их проект сводится к тому, чтобы не тормозить «Империю», но, напротив, подталкивать ее вперед, чтобы быстрее оказаться свидетелем и участником ее финальной трансформации. Эта трансформация возможна через новое самосознание и самочувствие, через обретение нового онтологического, антропологического и правового статуса жизненным и созидательным хаосом раскрепощенных мировых толп, большинства, которое призвано ускользнуть от тонкой и жесткой коррупционной хватки планетарной «Империи».

 

Мир, где нас нет

 

Для россиянина знакомство с такими трудами, как «Империя» Негри и Хардта (равно как и с текстами Хантингтона, Фукуямы, Бжезинского, Волфовица и т. д.) подобно освежающему душу. Это оздоровительное, терапевтическое чтение. Когда мы читаем о мире, который то ли уже состоялся, то ли вот-вот состоится, нас одолевает здоровая оторопь: «Постойте, о чем это они? А как же мы? А наши проблемы?»

Да, действительно, ответственная мировая мысль, озабоченная реальными и весомыми процессами, все чаще забывает делать реверансы в сторону «локальных» жителей, погруженных в свои частные проблемы, обдумывающих аксиомы прошлых эпох, оперирующих терминами, утратившими всякое соответствие с исторической реальностью. Авторы «Империи» уделяют СССР несколько строк, название России вообще не упоминается. Противников «Империи» мы отныне не интересуем. Еще менее интересуем мы ее апологетов.

А между тем на глазах вырастающий глобальный мир — это совершенно реально и всерьез. И, как справедливо показывают Негри и Хардт, этот мир создается «как бы на пустом месте». «Локальности», «особенности», «национальная, этническая, культурная» самобытность — все это в нем вежливо игнорируется, либо рассматривается как фольклор, либо помещается в резервацию, либо, увы, подвергается прямому геноциду. «Империя» создается на пустом пространстве, в ее сеть включаются только те, кто ей же и постулируется. Иными словами, «Империя» не имеет дело с государствами и народами, она предварительно крошит их до качественного «множества», а потом включает в потоки миграции. Апологеты «Империи» пытаются упорядочить миграцию, ее противники — такие как Негри и Хардт — сделать абсолютно свободной. Но русскому человеку и то, и другое в целом мало симпатично.

Мы как-то постепенно, не отдавая сами себе в этом отчета, оказываемся в совершенно новом для нас пространстве и в совершенно новом времени. В «Империи» киборги не фантастика, а реальность новой антропологии, мировое правительство — не конспирологический миф, но общепризнанный правовой институт и т. д.

«Империя» приходит не извне, она прорастает сквозь, она обнаруживает свои сетевые узлы сама собой, и постепенно мы интеллектуально, информационно, экономически, юридически, психологически оказываемся интегрированными в нее. Но эта интеграция означает полную утрату идентичности. Об этом Негри и Хардт говорят вполне определенно, что проект «Империи» означает постепенную утрату этнической, социальной, культурной, расовой, религиозной идентичности. Но по их мнению, «Империя» способствует этому процессу недостаточно быстро, революционный проект требует еще более ускоренного превращению народов и наций в количественное космополитическое большинство. Но даже если отвлечься от такой революционной позиции, сама «Империя» основана на том, что не признает никакого политического суверенитета ни за какой коллективной сущностью — будь то этнос, класс, народ или нация. На то она и «Империя», чтобы постулировать тотальность и вездесущесть своей власти.

В то же время Негри и Хардт с какой-то фатальностью правы в том, что простая ностальгия ни к чему не приведет. Да, сегодня мы русские, живем в России. Пока еще русские, пока еще в России. Сколько еще это продлится?

«Империя», однако, уже здесь. Здесь и сейчас. Ее сети пронизывают наше общество, ее лучи нас регулярно сканируют, ее передатчики планомерно и непрерывно ведут свое вещание.

Революционный проект Негри и Хардта, их альтернатива, их отказ нам явно не подходят. Нам нужен иной отказ — Великий Отказ, нам нужная иная альтернатива — могучая и серьезная. Соответствующая нашему духу и нашим просторам. Нам нужна ни больше, ни меньше как Иная Империя. Своя. Без нее нам не нужно ничего.

От понимания этого факта зависит, сохранится ли Россия как суверенная держава, способная проводить самостоятельный политический курс.

В самом определении «политики», по мысли немецкого философа и юриста Карла Шмитта, уже содержится изначальное деление на «друзей» и «врагов», которое и формирует в дальнейшем все остальное. В нашем конкретном случае ситуации начала XXI века Россия должна политически определиться в первую очередь в отношении глобализации — это «друг» или «враг»?

 

 

Как ответить на вызов?

 

Продолжение политики

 

И если глобализм — враг, то как и каким образом от него защититься? Политическая стратегия в отношении нового мирового порядка предопределит и военную доктрину России. Фраза Клаузевица, назвавшего войну продолжением политики, до сих пор вполне актуальна.

Структура Вооруженных Сил России не является изолированной самостоятельной темой и формируется исходя из того геополитического и международного статуса, который будет иметь наша страна в ближайшем будущем. А это на данный момент — открытый вопрос. Россия должна ответить на целый ряд существенных геополитических вызовов, и от того, какой вариант ответа она изберет, будет зависеть вектор, качество и этапность военного строительства державы.

Главным вызовом для России в XXI веке является тенденция глобализации, фактор глобализма. Эта тенденция предполагает процесс постепенной передачи стратегических полномочий управления от национальной администрации к транснациональным инстанциям, где основную роль будут играть США и близкие к ним страны «богатого Севера». Как уже было сказано выше, сами глобалисты описывают этот процесс как «объективный», «прогрессивный», «сам собой разумеющийся», но при этом налицо следующий факт: глобализация предполагает в качестве обязательного условия всеобщую стандартизацию экономики, политики, культуры под американский эталон и признание стратегической доминации американских интересов в планетарном масштабе. По сути, глобализация есть десуверинизация всех стран, введение внешнего управления. От того, как российская власть отнесется к складывающейся «Империи», и зависит судьба «главных союзников» России — ее армии и флота: структура вооруженных сил не является изолированной самостоятельной темой и формируется исходя из того геополитического и международного статуса, который будет иметь наша страна в ближайшем будущем. А это на данный момент — открытый вопрос. Возможны три варианта ответа на него.

Первый вариант ответа на вызов глобализации: полное ее приятие. Совершенно очевидно, что, приняв такой сценарий, сказав глобализации «да», Россия должна подстроить под этот критерий свои Вооруженные Силы. Такой вариант предполагает полный отказ от стратегических видов вооружений (или, по меньшей мере, передачу стратегического оружия под американский контроль), превращение всей системы российских вооруженных сил (ВС) в модернизированную «региональную полицию» — т. е. укрупненную версию войск МВД. Задачи таких ВС в рамках глобализации будут заключаться в осуществлении полицейского контроля над теми территориями, которые «мировое правительство» выделит России в качестве ее квоты в согласии с общей моделью военно-стратегического проекта в планетарном масштабе. Т. е. российская армия станет локальным подразделением глобальной армии.

Именно к этой модели реструктуризации ВС были направлены конкретные действия по реформированию армии с приходом в начале 90-х годов в РФ к власти либерал-демократов, западников. Тот факт, что полностью искомого результата достичь не удалось, можно объяснить лишь силой инерции советской армии, которая была построена для реализации совершенно иных задач. И тем не менее значительная часть российской политической элиты, ориентированная на глобализацию, до сих пор понимает «военную реформу» именно в таком ключе: отказ от стратегических видов вооружений и переход к компактной модернизированной профессиональной армии «полицейского типа».

Второй вариант ответа на вызов глобализации: региональная глобализация, империи «больших пространств». Этот ответ на вызов глобализации состоит в концепции многополярного мира. Здесь вместо единоличной доминации англосаксонских ВС и полной стратегической десуверинизации большинства стран мира предполагается система нового стратегического баланса, где несколько «больших пространств» обретают относительную независимость друг от друга, которую они способны подтвердить на практике — в том числе и своим военным потенциалом. Данная модель также предполагает определенную степень «глобализации» — но на сей раз глобализации частичной, относительной, «региональной». Здесь возникает не одна «Мировая Империя», но несколько империй, каждая из которых уравновешивает другие. В данном случае также происходит частичная десувернизация отдельных стран, но не в пользу одного единственного полюса планетарной власти («мировое правительство»), а в пользу региональной инстанции — наподобие Европарламента или других руководящих органов Евросоюза.

В такой картине будущего российские ВС должны ориентироваться на совершенно иную модель. Здесь на первый план выходят стратегические виды вооружений — стратегическая авиация, ракеты средней и большой дальности с ядерными боеголовками, ядерные подводные лодки, авианосцы, система противоракетной обороны, космическое оружие, активная инновация в видах вооружений стратегического профиля («умное оружие», биохимическое оружие, разработки тектонических и лазерных технологий и т. д.).

Для реализации модернизации у самой России едва ли достанет собственного потенциала, и опыт СССР показал, что развитие этих видов вооружений на должном уровне в одиночку приводит страну к экономическому перегреву и позже к краху. Именно поэтому модернизация стратегического сектора ВС России в модели многополярного мира должна проходить в тесном сотрудничестве с другими «большими пространствами» — Евросоюзом, странами Азии (Япония, Китай Индия, страны тихоокеанского региона), исламскими государствами, Израилем и Турцией, а также — в особом формате — и с США. Задача выхода на уровень полноценной стратегической субъектности в многополярном мире решается только за счет того, что Россия подключит к этому процессу внешний ресурс — экономический и технологический. Так как США сделали ставку на однополярную модель, то ожидать от них прямой помощи в этом вопросе не приходится. Но вместе с тем американское «большое пространство» может превратиться в настоящего партнера России, начиная с того момента, когда развитие иных полюсов — европейского, азиатского и собственно евразийского (российского) — достигнет определенного критического порога, за которым стратегическая доминация США будет надежно локализована в замкнутом пространстве между Тихим и Атлантическим океанами. До этого времени стратегическое развитие ВС России может осуществляться через процесс активного обмена с соседними «большими пространствами» российского военного потенциала на экономический и технологический эквивалент. Если Россия поставит перед собой задачу активно способствовать превращению Евросоюза, Азии и исламского мира в мощные и самостоятельные ядерные империи — через всестороннюю пролиферацию собственного ядерного оружия, — полученные от этого средства могут быть затрачены на осуществление стратегического рывка в области модернизации собственных евразийских ВС, что приведет к новому превосходству и отрыву России от конкурентов, но уже на качественно высшем уровне. Понятно, что это рискованное мероприятие, так как, идя на такой шаг, Россия по собственной воле наделяет более слабых в военном смысле партнеров важными козырями, которые впоследствии могут быть использованы и против нее самой. Но рывок в модернизации всегда предполагает определенный риск, именно на такой риск пошло сталинское руководство, интенсифицировав в 30-е годы промышленные, технологические и военно-стратегические контакты с гитлеровской Германией, что в результате привело к резкому повышению боеспособности СССР накануне Великой Отечественной войны.

Третий вариант ответа на вызов глобализации: поддержание статус-кво. Третий вариант ответа на глобализацию состоит в том, чтобы настаивать на сохранении статус-кво. Россия остается ядерной державой и не спешит демонтировать свой ядерный потенциал, но и не наращивает его; модернизирует свои ВС в том формате, на которой хватает ее внутреннего потенциала; не погружается в глобализацию, но и не бросает США вызова; взаимодействует с другими державами в военной сфере, но не идет на риск «ядерной пролиферации». Этот инерциальный сценарий на практике приведет к следующему: отставание России в стратегической сфере будет возрастать, а вооружение устаревать; США постепенно укрепят свою мощь до такого состояния, что смогут навязать «новый мировой порядок», не опасаясь больше сопротивления ни с чьей стороны; многополярность не состоится, так как остальные «большие пространства» подпадут под англосаксонский стратегический контроль без такой внешней уравновешивающей базы, которую до сих пор представляет собой Россия.

По сути, этот третий вариант ответа на глобализацию представляет собой разновидность согласия с глобализацией — только не мгновенного и добровольного, а отложенного, постепенного и «объектного».

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: