 |
Гибель капитана Иволгина в марте 1943 г. (Это рассказ еклира, написанный по материалам пройденной сессии.) 2 глава
|
|
|
|
- Найди чего-нибудь.
Пошманался по шкафам, нашел кусок черного хлеба. Пошел на кухню искать. Хорошая луковица. Возиться мне непривычно. А, обойдусь.
- Тетя Стива, плесни мне из чайничка кипяточку.
Не хочется пока никому ничего рассказывать. Взял кружку, зеленая, отбитенькая, горячая. На скатерть ставить не хочется, поставил на коленку.
- А ну его, завтра. Чего в темноте, еще разольешь.
- Пусть поспит.
Кровать с серебристыми набалдашничками, некрашеная. Помечтать бы о светлом радостном будущем что ли. Чем заняться? Спать рано. Надо не шуметь. Мечтательно смотрю в окошко. Сине-зеленые сумерки, яркая лампочка, кафедраль1 ный собор, звездочка над ним. А в комнате зажигать-то свет не хочется. На табуретку наткнулся, громыхнул. Тетка ничего не слышит. Керосиновая лампа типа летучей мыши, в ней нет керосина. Открываю дверь в коридор, там свет какой-никакой, чтобы постель постелить.
- Надо ложиться спать, утром все станет нормально. Ложусь на диванчик, даже своей кровати нет. Пивом пахнет.
На следующее утро встаю. Вижу свои мужские ноги до колен, средней волосатости.
- Ты что, не спала? - подхожу к тетке на цыпочках. Она лежит в той же позе, не спит, в одну точку смотрит.
- Ты есть будешь?
- Нет.
- А вставать будешь?
- Нет.
- Ну полежи.
Что же делать? Ситуация не изменилась.
- Ну ты как, може, врача найти?
- Нет, не надо, - глухой голос. - Иди, на работу опоздаешь, а я полежу. Мастеру скажешь, что я приболела, приду потом, попозже.
У меня недоумение, как это приболела, как это можно на работу не пойти. Какое право ты имеешь приболеть? Живая -значит должна работать. С дисциплиной строговато, что же я скажу...
- Как это потом? Да тебя же уволят.
- Пускай.
У меня еще больше недоумения. Про себя думаю, что она с Ума сошла, что надо врача. Больше не пристаю к ней. Мысленно мечусь, что делать, у кого спрашивать. Я не знаю, что делать. Чувство ответственности навалилось, усталость, страх. Жуткое состояние эйфории со страхом животным, паническим. Когда я один, конечно, мне страшно. Воспоминания детства, состояние, когда эта фигура среди хаоса. Ангелочек -тоже ребенок, на резном столбике с трубой.
|
|
|
Я открываю дверь к соседке. Тут темно в коридоре.
- Ты чего?
Выходит пожилая женщина, глаза круглые.
- Да у меня, тетя Маруся, тетка Маня заболела, с ней что-то не так.
- С теткой Марусей, не может быть.
- Мне на смену идти, а тут со вчерашнего с ней что-то не то.
- Что значит "что-то не то"?
- Не знаю, как легла, так и лежит, с вечера глаз не сомкнула.
- Да ты что, може, в медпункт явиться?
- Да она даже встать не может. Может быть, врача?
- Ступай на завод, я разберусь. Ты что мечешься?
- А сказать-то что?
- Ступай скорее, опоздаешь, мы разберемся.
Мне сразу хорошо, не надо на себя ответственность брать.
- Да я пошел.
Тороплюсь, потому что опаздываю. На проходной сообщаю, должны доложить. Спокоен, что доложат, не уволят. А я несусь в сталелитейный цех. Я тороплюсь, мне надо переодеться. Но я уже на территории завода, опоздания не было.
Я не понимаю, что происходит. Она малость не в себе, на вопросы не отвечает, ничего не говорит. Неуютно мне становится, и дядьки тоже нету. Это нормально, может быть, на заводе. У меня не возникает желания его искать. Опять какая-то тайна. Опять нас настигает наше прошлое. Дядьки уже нет несколько дней. Ну что же с дядькой случилось?
Его вызывали в Житомир разбираться. Он едет по делам, а там какие-то сложности. Уехал и не вернулся. Когда уезжал, то не было у него никаких опасений, а у нее чувства опасности. Я привык тетку видеть деловой, энергичной, а тут она не в себе, все время плачет.
- Все будет нормально, я думаю, долго не задержат.
|
|
|
Что-то у нее во взгляде есть такое.!, безнадежное. Инкриминировали... по всей видимости, загребли его, замели. Он уехал, пропал, и его не ищут. Нелегально доползли какие-то слухи. Ей потихоньку сказали, что он не вернется, но она никому ничего не может сказать, даже мне, если это ей сказали тайно. Не может это произнести... арестовали. А я не понимаю, что происходит. Ей сказали: "Не надейся", - а я этого ничего не знаю. Поделиться-то мне не с кем. Явно не простуда, что-то не так. Она какая-то странная, не поймешь, чего с ней происходит, но от этого всего становится неприятно, тревожно. С теткой такого никогда не бывало. Она уже не плачет, Но ничего и не говорит. Отчужденность тут первый раз за то время я здесь. Вопросов никто не задает, вопроса и в глазах нет. Кошмар. Хочется, чтобы все было хорошо.
Его ни за что, за какие-то связи... Он был кристальным человеком, он даже не мог завести эти связи. Молчаливое чувство вины, напряжение. Нет слов "враг народа", но разговоры гаснут при моем приближении. Я могу навредить... Не я ли виноват, не моя ли это вина? Ну какая может быть моя вина? Но мое появление - это чудо, а ему оно стоило жизни... Но ощущение, что не я виноват. Знаю, не было моей вины. Но чувство вины все равно присутствует. За что дядьку? Горькое ощущение игр, что это статистика, должны выявить, столько-то и выявили. Но чтобы все это было правдоподобно...
Кроме дядьки, из тех, кто с ним приехал, исчезло еще четыре человека. Вина, вино... Эпизод с вином. Я где-то попробовал вина, дядька стоит надо мной сумрачно. Я виноват, я чувствую, как мне стыдно! Не я ли и здесь виноват?
Да, была моя вина, производственная. Виноват, сильно виноват, даже сердце защемило. Я был в литейном рабочим. Заболел тот, кто отвечал за плавку. Доверили мне, а я не справился, знаний не хватило. Запорол. Там я был рабочим, это почетно, а теперь перевели меня в ученики, кто-то за мной еще и наблюдать будет. Понизили. Там сталь лить, а здесь станки. Мне очень стыдно, меня ругают, как школьника, а мне 22.
- Ты запорол металл, в такое время каждый грамм металла на счету, - отчитывает меня дядька.
Я стоять не могу, сижу у стола, обидно. Чего орать, когда его можно в переплавку. Да все правильно сделал, а вот что зима, не учел, что в цехе очень холодно было. Температура должна быть определенной, а когда он льется, то остывает. Я его выпустил при температуре, которая положена, не учел я мороза этого, что трубы перемерзли, не столько холодные трубы, а то, что помещение большое, ветер гуляет по цеху, зима. В кузнице-то маленькие детали. А здесь металл застыл, не дошел До отливки. Не додержал я. А металл-то в принципе получился хороший, меня холод подвел, трубы перемерзли. Я холод и не люблю. Я все делал правильно!
|
|
|
- Я же не знал, что должно быть выше! Я выдержал температуру.
- Ты что, не мог подождать? Тебе впервые доверили дело, а ты не справился.
Ему так дико горько за меня, что я не учел остывание.
Ну как же я не учел? Буквально трех градусов не дотянул Первая льется, застывает, а следующая льется в отливку. Пробки получаются, их надо разбивать. А у меня он весь застыл в трубах... желобами они называются. Теперь это все надо ковырять. Напортачил! Это очень серьезный промах.
- Откуда мне знать?
- Тогда не надо браться. А я за тебя поручился.
Вот откуда чувство вины, не я ли виноват в его гибели ведь он за меня поручался. От чувства вины болит все тело -шея, плечи, голова, очень болит спина - сидел понуро.
- Наказали... перевели... тебя бы заставить обработать.
- Чугун не обрабатывается, чего свистишь.
Таскаю ящики, в них чугунные чушки, тяжелые, заразы. Ящик обычный, деревянный, а неподъемный, хоть чушки только в ряд лежат. Хочется побольше наложить, но и это каря-чишь. Болванки таскать обидно.
На меня кто-то, что я виноват. На что я:
- Виноват, исправлюсь! Мне никак не могут простить мою оплошность, меня все время ею попрекают.
- Чего орешь? Сами бы попробовали.
Долгое неведение, в это время я ничего толком не знал. Мне говорит Серега:
- Знаешь, ты должен зайти к самому.
Сам - это Самойлов. Его даже по имени-отчеству не называют.
- Меня? '
- Да, тебя.
- Когда?
- Желательно бы сегодня.
- Когда просил?
Если бы сам Иисус Христос сошел, я бы не так удивился. Сам партсекретарь завода!
- А ты не знаешь, зачем?
- Не знаю, но, если хочешь, провожу до двери. Мне все равно к секретарше надо. Нам по пути, можем пойти вместе.
|
|
|
- Это другое дело.
И сам завод, и руководящие не местные. Нестыковки реальности. Два совершенно разных мира. Здесь все такое социалистическое, а там - мягкое, аморфное. Эти два мира не стыкуются. Тот мир реальнее, там живые люди, а здесь железная дисциплина. Вахтер смотрит пристально, через очки. В форме,
езда на фуражке. Знает как облупленных, а каждый раз пристально смотрит документы.
Не каждый день вызывают. Иду. Я не знаю, что меня там ^трт Пух захватывает. Серега знает - зачем, он бригадир, и он партийный. Я хочу сказать: Не боюсь, - а сердце отвечает: "Боишься".
Секретарша. Типа длинного зала. Ждут посетители. Убранство больно роскошное, старинная добротность, не из собора ли. Это помещение соборных служб. Эта кирха - часть завода. Культовое сооружение, которое по назначению не использовалось, кому-то это может быть и обидно.
Стою, готовлюсь войти, голова опущена. Кепочка в руках мнется. В сапогах. Серега мне подмигивает, посмеивается.
- Товарищ Свидригайло, не робейте, Вас ждут, - это секретарша. Серега к ней наклоняется, перешептываются. У нее печатная машинка типа "ремингтона".
Дубовая филенчатая дверь еле открывается. Там сумрак, портьеры каскадом закрыты. Двух окон явно мало, хотя день достаточно светлый. Коленочки подкашиваются.
Большущий портрет Сталина. Очень неудачный портрет, видно огромные сапоги, упираешься в них взглядом. Рука на груди. Позади голландская изразцовая печь, на ней кругленькая белая заслонка. Дубовый резной шкаф в стиле кабинета, но не очень гармонирует. Стекла толстые. Фаянсовый телефон. Помещение присутственное. Он смотрится здесь, но это не им создано. Я топчусь у двери, смотрю на сапоги. Под ногами мягко. Паркетные полы. А как по этим коврам топать? Ватные ноги. Смутно вижу, что там за столом они чем-то заняты. Он сосредоточенно что-то пишет.
Не описаться бы от страха. Занят ведь... начальство сидит, как подойти. Невмоготу мне здесь.
- Товарищ Свидригайло.
Для меня это звучит... в таком кабинете...
- Вы просили, чтобы я зашел.
- Да, я вызвал, я давно хотел поговорить с Вами.
Он вылез из-за стола, обходит его, навстречу идет. Стол дубовый, огромный. Дубовая обшивка очень красивая, шикарный ДУб. Зеленое сукно стола прибито железными гвоздиками, рамка получается. Чернильница типа хрустальной. Лампа с зеленым абажуром. Окна у меня за спиной, свет со спины. Он выдвигается на меня. Страх, как будто не сам ли портрет на тебя Двигается. Там теряешься, что бы тебе ни говорили.
- Проходите ближе.
Я ищу, куда же он меня посадит, пока что не сажает.
|
|
|
- Вы ведь у нас комсомолец. -Да.
- Вот мне и хотелось с Вами поговорить.
Это второй этаж, окна большие упираются прямо в пол Сверху вид. Он меня держит около окна, на свету. К окну разворачивает.
- Вы ведь у нас работаете в третьем цехе? -Да.
- Цех ведь большой. У нас много комсомольцев. Мы решили порекомендовать Вам создать молодежную бригаду, куда войдут комсомольцы. Как Вы считаете?
- Да, здорово, мы хотели...
- Идя навстречу пожеланиям трудящихся. Только вот я хотел с Вами посоветоваться, кому оказать доверие.
- Но у нас много достойных, вот...
Я называю троих, двух ребят и одну девицу. Обсуждаем их кандидатуры.
Да... конечно... Возражений с его стороны не идет.
- А Вы так хорошо ориентируетесь в делах бригады, я бы рекомендовал Вас.
Эффект произведен, я это пережевываю, мнусь.
- Я... мне... оправдаю... да, это... но у меня есть "но"... Я не могу вымолвить перед товарищем Самойловым.
- Но я должен сказать о том, о чем я никогда...
- Вот как раз об этом я и позвал Вас побеседовать. Вы ведь не знаете, где товарищ Соснов.
- Об этом я и хотел сказать, что я не знаю.
- Мы-то знаем. Прискорбно, но я тебе должен сообщить. Он оказался не нашим человеком. Мы имеем все сведения.
Господи, какие слова страшные. Жуткое состояние лили-путика. У меня просто ужас. Я это впервые слышу, даже предположений не было, это даже не обсуждают.
- И как же я могу.
- Вы не в ответе. Но мы верим, мы доверяем, мы считаем, что Вы как раз можете, что Вы справитесь, что Вы снимете позор со своей Семьи. Он не оправдал, а Вы оправдаете. Вы должны знать, оправдать.
Я пытаюсь что-то спросить, велика ли его вина. Словами я это спросить не могу.
- Да, он оказался виновен, но к Вам это не имеет никакого отношения. Я не хочу тебя с ним отождествлять, тем более что ты приемный. Ты - совсем другое дело. Ты не можешь отвечать за него. Это даже не твой отец.
- А как мне к ней относиться? Слова даже не произносятся.
- Какая директива будет по отношению к ней? - картинный жест. - С женщинами Советская власть не воюет. Мы все должны быть в ответе.
- Как же она-то? Она не замешана.
- Если бы была замешана, уже бы разобрались, - смысл такой, - она пыталась заменить Вам мать... а Вы оправдаете... кто-то должен снять пятно... ты приемный.
Спесь, апломб. И это "мы решили, мы доверяем..." (Я и Иосиф Виссарионович.) Верит, что он проводит правильную линию партии. Все время держит на ногах. Состояние полуобморочное.
- Так Вы согласны?
- Я... я... оправдаю.
Секретарь завода - такая личность недосягаемая, даже директор завода такой власти не имеет. Как все это обставляет даже стратегически. Он оставляет меня у окна, сам садится за стол.
- Так я могу рекомендовать?
- Я оправдаю.
Ухожу из кабинета под его пристальным взглядом.
Я стараюсь оправдать доверие и днем и ночью. Совершенно дикое состояние. Человек будет преданным до мозга костей в таком состоянии. Его можно вызвать, и он ничего не может сокрыть. Время-то предвоенное. Нужен глаз да глаз, но об этом речи не идет. Я готов землю копытом рыть, мы рьяные комсомольцы. Чтобы от прошлого откреститься, я готов на многое, чтобы меня считали за своего. Потому что трудно быть нигде.
Витязь перед камнем васнецовский. Это иллюстрация книжки, она меня поражает. Крупный текст на русском языке. Я сижу за круглым столом, листаю книжку "Былины", рассматриваю картинки с раскрытым ртом, ее дали посмотреть.
- Ну что, насмотрелся?
- Сталь на копыте хорошая.
Мой ответ - ответ специалиста. Я люблю сказки. Я просто потрясен, но не могу признаться, что мне нравится книжка.
Это тетка меня спрашивает. Уже года полтора, как нет Дядьки.
- Совсем я замучилась.
- Чего ты причитаешь?
- Ты молодой, тебе не понять, а я жить устала.
Она поглядывает на фотографию мужа. Она не старая женщина, ей лет сорок пять, здоровая, но в ней чувствуется надлом.
- Да что ты, нам ли сейчас не жить.
Первое время я ее на "Вы" называл, а сейчас вырос, позволяю на "ты". Мне ее жалко, она не понимает, что все так хорошо, все так замечательно.
- Живи да радуйся.
- Да мы свое уже отрадовались.
- Ты это брось, такие разговоры.
Это связано с дядей. Она больше от стыда болеет, ей стыдно людям на глаза показываться.
Гипертрофированное состояние - энтузиазм масс. Население серое, аморфное, поэтому хочется радости, красок, светлого будущего, во имя которого работаем, работаем. А то, что было раньше, от этого хочется откреститься, отказаться и забыть, с прошлым расквитаться, вот я и пытаюсь. Такое доверие должен оправдать, я должен включаться, должен устраивать соревнование (все это искренне). Вот как бы он поступил на моем месте, лично товарищ Сталин. Два года этой новой жизни. Такая перспектива!
Июнь 1941 г.
Безалаберность полная. Граница рядом, а у нас никакого предчувствия, идеалисты. Настоящей, реальной информации и нет. Двойственность какая-то, часть говорит - завтра война, а другая часть - на нас они не сунутся. Все это как игра, серьезного отношения нет. Нам в голову не приходит, что на нас могут напасть.
Цех большой, общий, работает больше года, производство налажено. Набирают комсомольцев, все знают: на трубный же завод. Работаю уже в военном переоборудованном цеху. Небольшая комсомольская бригада отпочковалась от большой бригады. Сборка запалов к минам. Очень уж она родная, кре-пежка. (Связано с минными взрывателями, почему я их и знал, потом пригодилось.) Женщин мало. Все комсомольцы, партийные, идейные. Прямо гайдаровское производство, для победы над фашистами. Мы - гвардия, которая на заводе выросла. История с дядькой не пристала. Приемный я, что такое приемный в девятнадцать лет.
- Скучно мы живем.
Чувство ответственности поддавливает мне на плечи. Гордый весь из себя, я - рабочий, меня несмотря ни на что поставили бригадиром, бригадир в военном цеху обязывает. Меня растят, поощряют. Планы реконструкции завода. Социалистическое представление ажиотажное. Как мы все переделаем, расширим! Появляется идея соревнования между бригадами, я рьяно берусь, комсомолец, вожак. Соревновались мы по любому поводу. Наша задача - увеличить производительность, рационализаторские предложения, не допускать брак. Энтузиазм масс. Наше дело правое, мы победим. Наша Родина должна быть непобедимой. Мы гордимся своим вкладом в мировой прогресс. Родина зовет вставать в ряды бойцов. Мы увлеченные, это очень весело. Лозунги, призывы - каждый час должен сходить трактор. Эйфория - свет, гудки. Игры, вполне советские игры: слабо - не слабо, вот вы - вот мы. Нам нравилось быть умными, непобедимыми... молодые, растущие. Ощущаю подъем всей страны, планы, пятилетки. Гордость завода, рабочая гордость, мы гордимся, но оборудование старое, дореволюционное. Надо учиться, кадры, повышать темпы. Прекрасное завтра!
Нагнетается ажиотаж. Соревнование надо подготовить, техническое обоснование. Как это мы не сможем? Мы сможем. Праздники встречаю трудовыми буднями. От нас отмахивается начальник цеха.
- Отстаньте, не приставайте, мне не до вас. Вы все мне надоели, все время у меня что-нибудь просите, не то время, не до вас.
- Ну ладно, мы завтра все равно тебя достанем. Никуда не денется, все равно разрешит.
- Ребята, будьте начеку, - говорит нам мастер, когда мы выходим с работы. - У нас, сами знаете, не игрушки делаем.
Он нас призывает к бдительности, а мы посмеиваемся:
- Ладно, потом поговорим.
Мы в хорошем настроении. У нас идея фикс по поводу соревнования, что все равно его достанем. Обосновать технически...
Отдадим все силы пролетариата, рабочего класса, все силы... должны наращивать... Дома я почти не бываю, вечерняя Школа. Девушки у меня нет. Тетка работает в другом цехе, вольная городская окраина.
- Ты бы отдохнул.
Пришел домой, перекусываю, в библиотеку ухожу, книжками обложился в читальне. Штамп житомирской библиотеки. Целый день сижу, ничего не понимаю, образования не хватает. Сомневаюсь, успею ли. Я должен успеть организовать к понедельнику. Одержимы рационализаторскими предложениями. Погружен в технические справочники, хотя мне очень сложно в этом разобраться. Ничего не получается, так обидно. Я должен все знать, во все вникать. Ну ни хрена я в чертежах не понимаю. Все же надо обосновать технически. Какой бешеный темп, хочется отдохнуть. Суета, у кого-то я что-то спрашиваю, к кому-то пристаю. Юбилей завода, создается трудовой энтузиазм, все снуют. Все деловые, всем не до меня. Голова идет кругом. Оборонный цех, они что, не понимают. Никто не хочет помочь, а я сам в науках не силен, мне самому не разобраться.
Должны помочь старшие товарищи, старшие товарищи все знают... и лично товарищ Сталин. Портреты во всех видах, в гимнастерке, в плаще. Модно писать лично товарищу Сталину, отчет держать, как я лично достиг таких результатов. Говорит товарищ Сталин... рапортуем... досрочно, не щадить сил ради Родины, ради тов. Сталина. Наш вождь... спасибо лично... Вождь и защитник всех обездоленных, закабаленных народов. Не позволим фашистским отпрыскам хозяйничать в Европе! Плакаты - братья-венгры... Он за нас сидел в тюрьмах, в ссылках, как же мы можем обмануть доверие (у меня еще на четыре часа этих лозунгов). Кстати, Ленин совершенно не в чести. Не поддаваться на провокации врагов, клевета на Советскую власть и лично товарища Сталина... Бороться, это в тебе буржуазные отголоски...
Надо пойти спросить у ребят, они будущие инженеры. Умные товарищи, портфельчики с двумя замочками, институт, с рейсшинами они носятся. Чувство обиды, мы - оборонное предприятие, но беспокоимся, а вы тут не беспокоитесь. Кому ваши мозги нужны.
Общежитие. Сутолока тут, непонятно все. Мне не до кого, в своих идеях. Народ тут постарше меня. Жду Серегу, а его нет. Настырный, дитя времени.
- Ну сколько его ждать-то, сколько же его ждать можно? Так много материала, я сам в этом разобраться не могу.
- А что же ты все сразу-то, тоже мне, корифей. Мне это слово незнакомо, обиделся.
- Ты чего обзываешься?
- Да это, наоборот, вроде гения.
- Вы умные, а я, по сравнению с вами, дурак.
- Да ты только кипятишься, как дурак, а так нормально. Ты его наверное, не дождешься, шел бы домой, или давай ложиться спать, завтра рано вставать.
- Ну я тогда пойду. Входит Серега.
- Ты чего здесь торчишь?
- А ты-то где запропастился?
- Тебе все расскажи. С чем пришел? Виктор:
- Ребята, вы бы обсуждали свои дела в коридорчике, спать
хочется.
Выкатываемся в коридор, уже часов двенадцать.
- У меня ничего не получается, я запутался.
- Чего пасуешь?
- Эх, я к тебе, как к другу, а ты...
- Мы с тобой соревноваться хотели.
- А с кем же мне соревноваться, не с теткой Манькой же. Тетка - это для меня вчерашний день, от нее уже отмежевался, мы уже сами.
- А зря ты, она женщина умная.
- Она как-то сильно изменилась после дядьки Федьки. Мне хочется в общежитие, со всеми, и тетку бросить одну
не хочется. Тетка Маня - деловая женщина, была в передовых. Сейчас у меня какое-то чувство: раз глаз не поднимает, то в чем-то виновата.
- Давай о деле.
- Соревнование соревнованием, а дело общее.
- Интересно у тебя получается, мы как заговорщики. Соревноваться надо честно.
- А что я, по-твоему, не честный?
- Ну понимаешь, ведь, как бы тебе сказать, мы ж хотим всей бригадой соревноваться, кто лучше способен, а тут получается, что мы с тобой договариваемся.
- А я считал, что мы друзья.
- Да если мы затеваем это дело, должно быть по-честному. Ты что-то ищешь, придумываешь и предлагаешь со всеми ребятами, и мы тоже, и сравним, у кого лучше. Я сейчас тебе расскажу, ну сам посуди, какое же это соревнование.
- Так что же, дружба врозь? А как же надо?
- Что-то мы здесь напортачим, и получится, что ребят зря заведем.
- Как это зря, ты что говоришь-то?
- Давай повременим, разберемся.
- Ну как же, вроде уже начали.
- Ну и что, тебе бы все быстрее. Ты пойми, если я тебе все разобъяснять буду, то это уже не соревнование, а это уже вроде как учеба. Ты же не стал бы с Марией Дмитриевной (пожилая учительница) соревноваться.
- Ну это ж совсем другое дело.
- Ну куда ты так гонишь?
- Тебе хорошо, - я обиделся, досада, - зря я тебя ждал.
И в ухо надуло, у окна стояли, прохладный, сырой ветер.
- Да погоди ты.
- Да ладно.
- Оставляем тему открытой, мы еще завтра с тобой в перерыв обсудим.
- Буду я еще с тобой говорить, тоже мне умный нашелся. Зря я ждал, целый день потерял. Зря сидел в библиотеке, какой я дурак.
Злой отправляюсь.
- Что случилось?
- Ничего.
- Поужинай.
- Не хочу.
- Что, неприятности?
- Не все ли тебе равно?
- Да ты вроде никогда не грубил.
- Просплюсь.
- Утром рано на работу вставать. Очень обиженный ложусь спать.
Тетка утром будит:
- Вставай быстро, опаздываешь.
- Ох ты, чуть не проспал.
Утро субботы. Утром мы заступаем, сутки работаем, скользящий график. Я вскакиваю, бегу на завод. Настроение паршивое, не поел, со всеми переругался, не хочу ни с кем здороваться.
На завод прилетел. Обычно у проходной народа больше, а сейчас мало. Просто очень опаздываю. Несусь. С дисциплиной строго, испугался, за одну минуту до начала через проходную пронесся. Успел! К фрезерному станку. Стружка. Станок крошечный. Вставляешь штучку, она крутится, делает бороздку.
Соревнование соревнованием, а дело делом. В обед я никуда не иду, настроение плохое, ни с кем разговаривать не хочу. Тоже мне старший товарищ - о Сереге.
- Пошли обедать.
- Я не хочу, идите.
- Ты чего не в духе, с теткой поругался? Ну как знаешь. Сережка подходит.
- Пошли обедать.
Я стою к нему спиной, не отвечаю, так это резко деталь в ящик бросил.
- Не швыряй, заусенцы будут.
- А шел бы ты, мешаются тут.
- А зря ты так. После смены не уходи, поговорить надо.
- Счас, поговорить надо, не о чем нам говорить. Проработал детали, со злости много. Сверху блестящие,
втулка получается, по бокам выемочки, как арочки. Вставляется туда... Хорошая сталь, деталь интересная. Станок, масло, винт кручу. Грязный, конечно, злой как собака, целый день проработал, но не очень хорошее качество.
Всю ночь проработали нормально, как-то уже об этом не думаешь.
Подходит Серега, поднимает деталь.
- Смотри, что делаешь, металл ни при чем, нечего зло вымещать.
Я злой, пытаюсь возражать.
- Много.
- За такое "много" по шапке можно схлопотать.
- Ну ни одну ж не запорол.
- А сам не видишь, что делаешь. Горячий, остынь. Когда остынешь, придешь, поговорим.
- Не дождешься.
- Стопори станок и разберись, проверь все детали.
- Да нет там брака.
- Давай посмотрим.
- Не буду.
- Ты соображаешь, что ты говоришь? Иди да погуляй с часочек, я пока проверю. Ты сегодня без обеда и норму ты уже сделал.
- Никуда я не пойду.
Раздосадованный, домой тоже идти не хочется, там нагрубил.
- Посиди рядом.
Это приемщик. Думаю на Серегу: "Донес!" - злой как собака.
Сел рядышком, смотрит болваночки.
- Молодец, все в порядке, только у двух заусенчики, надо Доработать.
- Я ж не мог запороть. Резьба точная, я токарь высшего разряда. Норму сделал, можно и уйти, но мне не по себе, расстроенный, понимаю, что не прав, но гордость, обида. Подойти / первому не хочется. Досадно, состояние несчастности.
Следующая ночь с субботы на воскресенье. Часа в три меркнуть свет стал, горят лампы в полнакала, станки не могут работать. Напряжение падает, свет отключается. Цех большой, народа мало, что-то происходит, и непонятно - что. Ощущение чего-то надвигающегося, состояние тревожное. Слоняюсь по цеху, полутемень. Уйти не уйдешь. Сбиваемся в кучку, кто-то произносит:
- Война.
Это все и началось... Прямо раз - и все. Все мгновенно изменилось, и ничего сделать уже нельзя.
. Лето, раннее солнечное утро, приходит другая смена, нас выгоняют, потому что мы с ночи. Уходим, ничего непонятно. Я и домой не захожу, нет смысла идти, тетка Маня в дневную смену. Возбужденность, разговоры, мы тыкаемся. Метание в течение дня. На завод?.. Смена только на следующее утро, там делать нечего.
В городе паника. Техника входит. Полная растерянность, ужас. Никто не понимает, что происходит. Они заняли город очень быстро, через несколько часов. Пришли и заняли. Выстрелов практически не было. Такая дичь, та легкость, с которой... такая безответственность. Они не с нами воюют, с нами они не будут воевать, у нас же договор с ними. Недоумение, неожиданность.
Я вижу какую-то серую, однообразную массу, не антагонистическую мне. Слышу стук молотков, сбивают вывески и вешают другие. Знамена вывешиваются. Впечатление, что это как будто восстановление старого, польского режима, как союзные войска, реставрация. Серые шинели и пилоточки. Все так перепуталось, совсем непонятно, кого принимать за своих. Население сначала приняло, что это свое, знакомое. Но что враг вступил... Что происходит? Состояние, как пьяный от ужаса, недоумения, с недосыпа.
Утром началось, а вечером уже стояли немцы, подошли во второй колонне.
Я на площади перед заводом. Две башенки кирхи. Территория завода оцеплена, разгоняют народ, туда уже не пускают. Эсэсовцы охраняют завод, как литые, стоят лицом к заводу,
спиной к населению. Автоматы висят. Цепи две окружения. В касках. Золотой блеск блях - какие-то широкие нагрудные знаки, большие. Рассмотреть не получается. К немцам нет чувства, как к фашистам. Сапоги черные, начищенные до блеска высокие. Меня больше всего удивляют сапоги, толстые, мощные, кованые. Прямо ух ты! Стратегический объект, а заняли его быстро. Фантастика, он что, не охранялся этот завод? Никто ничего не понимает. Распоряжений на случай войны никаких. Все это неправдоподобно, не похоже на правду. Техника влезла в город спокойно. Бомбежки не было. И в голову не приходило, что можно так легко взять город. Как гром среди ясного неба. Утром объявили, а к вечеру город занят. Я боком-боком и ухожу.
|
|
|
