 |
IV. Учение о рефлексах и его значение для педологии
|
|
|
|
Конечно, биогенетизм как вождь реакции в области антропобиологии не легко будет уступать свои позиции. Опираясь и на теорию и на свою методику толкования явлений, он долго еще будет использовать научный материал для противопоставления его нашим воспитательным планам. Поэтому следует заранее методологически вооружиться, чтобы оперировать достаточно убедительными аргументами.
Среди основной научной артиллерии, наиболее пригодной нам в бою, на первом плане оказывается учение о рефлексах и учение о так называемых психоневрозах.
Учение о рефлексах, помимо огромной роли, которую оно сыграло в «материализации» психологии (монизм, объективизм, динамизм), значительно большую роль начинает играть в революционной перестройке всей физиологии в целом. Тот же биогенетизм разрушается, между прочим, рефлексологами — без всяких «марксистских затей», в процессе обычной лабораторной или теоретической работы. Ученые-рефлексологи не замечают при этом, что говорят «марксистской прозой», некоторые (особенно сам Павлов) возмутились бы, если бы их «обвинили» в марксизме. Между тем несомненно, они энергично льют воду на мельницу марксизма.
Так, ученик Павлова Ю. П. Фролов, в своей работе «Физиологическая природа инстинкта» энергичными и богатыми доказательствами принижает «могучее» значение инстинкта, т. е. древнего опыта, старательно иллюстрируя это развенчание динамизирующей, «дискредитирующей» работой окружающей среды. Метод рефлексологического анализа оказывается в этой аргументации незаменимым орудием.
Северцов в своем труде «Эволюция и психика» тем же рефлексологическим методом разрушает построения биологической реакции в области наиболее сложного телесного аппарата — психики. Древний «био-психо-фонд» под дробящим давлением социальной среды вежливо уступает дорогу и власть новым слоям «психического» опыта.
|
|
|
Генетическая рефлексология (Бехтерев, Щелованов и др. ) оружием тех же биогенетистов, т. е. наблюдением над ребенком, презрительно отказывается от биогенетических притязаний: ни один из основных педагогических законов биогенетизма не подтверждается их наблюдениями над ребенком, притом наблюдениями, которые они проводят с первой же минуты после рождения, в первые недели и месяцы жизни, когда, казалось бы, именно древнему вассалу биогенетизма открыт неограниченный простор[66]. Бьют, грубо бьют по биогенетизму и опыты с воспитанием у детей условных рефлексов по методу Красногорского и т. д. и т. д.
Учение о рефлексах, экспериментально подразделяя биологический опыт на исторические его слои, ценно тем, что сумело оттенить опытным путем специальную роль мозговой коры и выявило ее закономерности. Говорить четко, опытным обоснованием о путях и возможностях воспитания сделалось возможно лишь после выделения коры как основной базы воспитания всего организма в целом.
Даже опыты с таким, казалось бы, кортикально небогатым животным, как собака, открывает совершенно новые горизонты в вопросе о влиянии среды на пластичность организма. Лабораторные извращения, глубокие изменения главных жизненно-безусловных установок под влиянием настойчивой «условной» дрессировки лучше всяких теоретических споров вскрывают все более нарастающую кортикальную обусловленность основных биологических функций.
Если собака с ее слабой корой и малой зависимостью от индустриальных перемен среды, т. е. с могучими еще у нее безусловными рефлексами, способна сломать под влиянием воспитания свои первоочередные инстинкты, какова же должна быть пластичность человека с его могучей корой и непрерывной его зависимостью от катаклизмов социальной среды?
|
|
|
В школе Павлова появились первые рефлексологические опыты воспитания, на протяжении ряда поколений, «новых безусловных рефлексов», т. е. по передаче благоприобретенных установок в дальнейшие поколения. Опыты эти, испытывая ряд методических зигзагов, не нашли еще себе решающего подтверждения, — но устремленность их представляет величайший интерес для нашей педагогики.
Конечно, и речи не может быть о том, чтобы по наследству механически, адекватно передавались определенные, узкие признаки, приобретенные в процессе личной жизни. Узкий, изолированный, новый признак, если он не вызывает глубоких изменений во всей «соме» организма, — не отразит тогда своего влияния и в зародышевых клетках, т. е. не имеет шансов и на передачу в следующее поколение.
Если же он окажется действительно в силах качественно изменить основной субстрат тела, ясно, что и он в процессе взаимодействия претерпит ряд изменений, потеряв ряд черт своего начального облика: т. е. благоприобретенный признак как таковой в наследство не передается. Мало того: в течение одного поколения, конечно, нет шансов на глубокую качественную перестройку «сомы» под влиянием данного признака, и необходима целая серия поколений, притом получающих в направлении этого признака усиленные однотипные воздействия, для того чтобы результат такого влияния сказался наследственно. Да и то еще при условии, чтобы признак этот был теснейшим образом связан с наиболее глубокими и жизненно значимыми процессами в данном организме, — иначе он не получит для себя прочного биоэнергетического подкрепления.
Однако при всех этих ограничительных условиях — все же значение начатых опытов чрезвычайно, исключительно важно для наших социально-педагогических перспектив. Возможность стойкого, качественного изменения организма под влиянием социальных и педагогических условий будет экспериментально доказана (хотя теоретически эта возможность вообще не должна бы возбуждать сомнений: иначе — чем же объяснить теорию эволюции?! ).
Если опыты в этой области пока еще не развернулись в полной мере, все же теоретическая возможность положительного их исхода вполне очевидна. Параллельные работы о том же ряда других ученых, иным методом и на другом материале — лучшее доказательство зрелости этой проблемы. Положительное же ее экспериментальное разрешение откроет изумительную главу в области подхода к биопластике, в особенности к наиболее «пластичной биопластике» человека.
|
|
|
Этот вопрос — о биопластичности человека — будет основным в споре биогенетистов и социогенетистов; он окажется водоразделом между буржуазной и социалистической педагогикой. На нем заостряется вся проблема темпа биопсихических изменений, т. е. вся проблема о возможности строительства социалистического воспитания. В частности, для Советского Союза вопрос о возможности социалистического воспитания в нашей стране является одним из крупнейших во всей огромной проблеме строительства социализма. Как видим, проблема немалой важности: слишком много нового надо будет воспитать социализму в дезорганизованном, ущербленном человеческом теле.
Динамизирующей работе рефлексологии чрезвычайно сильно способствует возникшее фактически из недр последней[67]учение о доминанте.
Еще Павлов указал на огромное общефизиологическое значение очага наибольшего мозгового возбуждения. Очаг этот является доминирующим для прочих физиологических областей, вовлекая их в сферу своего подавляющего влияния, используя их возбуждение и тормозя те их процессы, которые идут вне линии основной его направленности.
Дополнения и углубления, внесенные опытами А. А. Ухтомского в понимание «очага оптимального возбуждения», поразительно обогащают наши представления о пластичности организма и о могучей воспитательной роли внешней среды.
Осуществляя определенными сочетаниями раздражителей ту или иную доминанту, Ухтомский и его последователи добиваются сложных перемещений энергетических запасов тела, помогают «разбуханию», «паразитированию» или «высыханию» разнообразных функциональных комплексов, создают избирательные торможения или возбуждения различных участков тела, т. е. фактически дирижируют необычайно ответственными областями биологического бытия.
|
|
|
Если учесть, что эта богатейшая динамика получается над несложными (т. е. мало пластичными) животными организмами, притом в небогатой лабораторной среде, каков же может быть эффект воспитательных доминант у людей — в человеческой социальной среде!
Поэтому попытки отдельных «будто бы рефлексологов» уделить мозговой коре роль и место старой «души», «ограничивая» ее функции одним так называемым психизмом (мышление и пр. ), выглядят в достаточной степени комично.
Эти реставраторы «рефлексодуши» попросту не заметили диалектического жала, которым обладает учение о рефлексах. Основная его ценность именно в том, что оно органически связывает кору со всем телом в целом и частях в их взаимовлияниях и открывает у коры путем перестроит внешних раздражителей величайшие возможности глубокого воздействия извне на все физиологические функции, вплоть до качественной трансформации и самих безусловных рефлексов (конечно, при ряде условий на протяжении ряда поколений)[68].
Создавая благоприятным сочетанием раздражителей усиленное возбуждение на определенном корковом участке, связанном с определенным безусловным комплексом, мы, соответственно, уменьшаем возбуждение на другом участке, т. е. в области другого безусловного комплекса, «дезэнергенизируем» его, уменьшаем его энергетический фонд, что при стойких повторениях неминуемо влечет к стойкой дезорганизации его, а отсюда, в ряде поколений, и к разложению.
Именно этой динамикой и только ею можно объяснить глубокие изменения в инстинктах, в этой же динамике лежит и рефлекторный источник значительной части формогенеза (анатомического изменения органов в ряде поколений).
Нелепо, грубо механично было бы представлять себе условный рефлекс в виде изолированной «вибрации» мозговой коры. Условный рефлекс — это не только процесс в коре, это еще ток по нервному стволу на периферию тела, это двигательная реакция потревоженного периферического органа, это сопутствующее изменение кровообращения в данном органе, т. е. чрезвычайно сложный и глубокий общий физиологический процесс, в котором кора и все тело взаимно неотрывны.
В этом смысле учение об условных рефлексах чрезвычайно обогащает современную так называемую функциональную медицину, которая в подавляющей своей части сводится к патологическим условным рефлексам, т. е. к процессам, один из основных источников коих во внешней среде.
Вместе с тем, учитывая чрезвычайные ценности учения о рефлексах, мы обязаны, однако, резко отмежеваться от неприемлемых тенденций отдельных групп и работников, принадлежащих к рефлексологической школе.
|
|
|
Первым долгом для нас совершенно неприемлема «антипсихологическая» установка отдельных рефлексологов, — в том числе и покойного Бехтерева. Сводить всю личность человека, включая сюда и психику, исключительно к голой неврофизиологии, не выделяя при этом особого, специфически активного психического начала, — это значит грубо механизировать наши представления о диалектической сложности социального человека.
Антипсихологизм отдельных рефлексологов для нас также неприемлем как «антирефлексологизм» отдельных психологов, иногда к тому же еще пытающихся подменить физиологическое (диалектически-биологическое) понятие о рефлексе механистической формулой… физико-химической «реакции». Уж если признавать особое качество за психикой, надо быть диалектически последовательным и признать также особое качество за жизненным процессом: это же, в свою очередь, не потерпит в применении к живому организму подмены «реакцией» ликвидированного «рефлекса». Диалектика жестока!
Так же, как и «антипсихологизм», для нас совершенно неприемлемы и «социологические» тенденции отдельных рефлексологических групп, включая сюда и Павлова, и Бехтерева. Попытки их — рефлексологическими (т. е. биологическими) методами расшифровывать общественные явления — потерпели уже абсолютное фиаско, полностью разрушены марксистской критикой, и возвращаться снова к борьбе с этими попытками, к счастью, теперь нет никакой нужды.
Так же чужда нам и «панэнергетическая» установка вождя одной из рефлексологических школ — покойного Бехтерева. Тяга сводить все процессы в мироздании, т. е. и в обществе, к замкнутому, механическому кругообороту энергии, толкает к попыткам уничтожить как марксистские законы исторического процесса, так и диалектический подход к явлениям в природе.
В одинаковой степени неприемлема для нас и телеология в понимании Павловым так называемого «рефлекса цели», «изнутри» данное стремление к цели, — попахивающая «творческим порывом» А. Бергсона.
Отказываемся мы также и от механистических, «адекватных» попыток переноса выводов из рефлексологического зооэксперимента — на человека и его поведение. Неприемлема для нас и «педагогическая энциклопедия» рефлексологов, которая тяготеет на все 100 % исчерпаться исключительно рефлексологическим материалом, так же как и сходная их тяга — всю педологию заменить одной лишь рефлексологией.
Все это для нас неприемлемо, это противоречит диалектическому материализму, но вместе с тем, отказываясь от «империализмов» и «перегибов» в отдельных течениях рефлексологов (и даже во всей их школе), — мы, однако, вполне вправе чрезвычайно высоко ценить то действительно важное, диалектическое, что дает нам это учение в области глубокого динамического толкования процессов изменчивости;, то, о чем мы говорили выше.
|
|
|
