 |
Суд над господом у первосвященников анны и каиафы
|
|
|
|
(Иоан. 18:12-23; Матф. 26:57-60; Марка 14:53-65; Луки 22:54, 63-65)
Взявши Господа Иисуса, враги повели Его связанным (черта, которую указывает только один св. Иоанн) в дом, где жили первосвященники. Восполняя показания первых трех Евангелистов, св. Иоанн один только упоминает, что Господа привели сначала к Анне, который сделал Ему предварительный допрос, а затем послал Его к Каиафе. Св. Иоанн тут же и поясняет, почему Господа привели сначала к Анне, а не к Каиафе, который в тот год был правящим первосвященником, а Анна (или Анан, как называет его Иосиф Флавий), «бе бо тесть Каиафе». Взявшие Господа думали этим оказать особое внимание и честь знатному родственнику правящего первосвященника, а кроме того старый хитрец Анна пользовался особым уважением в своей среде. Надо полагать, однако, что Анна, по смещении его с должности первосвященника, продолжал оставаться жить в пер-восвященническом доме, тем более, что новый первосвященник Каиафа был его близким родственником, так что жилища Анны и Каиафы имели общий двор, хотя и находились в разных отделениях большого первосвященнического дома.
Св. Иоанн, дополняя повествования первых Евангелистов, говорит, что за Иисусом следовал не только Петр, об отречении которого повествуют все четыре евангелиста, но и «другий ученик» — несомненно он сам. Св. Иоанн был знаком первосвященнику, которому именно и почему, неизвестно: по преданию — по своему рыболовству. Поэтому он вошел внутрь первосвященнического двора, а затем сказал придвернице, чтобы она пустила внутрь и Петра. Тут-то и произошло первое отречение Петра, по св. Иоанну, когда во время допроса Господа Анной, Петр стоял у разведенного на дворе огня и грелся.
|
|
|
Хитрый Анна, ни в чем не обвиняя Христа, стал расспрашивать Его только о том, чему Он учил и кто были Его ученики. Этим он намеренно дал опасный тон всему дальнейшему ходу дела, набросив подозрение на Иисуса, как на главу какого-то тайного заговора, с тайным учением и тайными целями. Но Господь изобличил эту его хитрость своим ответом: «Я говорил явно миру: Я всегда учил в синагоге и храме... и тайно не говорил ничего». В доказательство этого Господь предложил спросить свидетелей, слышавших, что говорит Он. Несмотря на то, что в таком ответе ничего не было оскорбительного для первосвященника, один из слуг, желая вероятно угодить первосвященнику, ударил Господа рукой в ланиту, сказав: «тако ли отвещаваеши архиереови?» Если бы Иисус молча перенес это, могли бы подумать, что Он признает этот удар, нанесенный Ему, справедливым, и не в меру ревностный слуга еще возгордился бы таким молчаливым одобрением его поступка. Поэтому, чтобы пресечь зло в самом начале и вразумить слугу, Господь возразил: «если я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» — т.е., если ты можешь доказать, что Я учил народ чему-нибудь худому, то изобличи Меня в этом, докажи это, а не бей без всяких оснований.
Далее св. Иоанн говорит, что Анна послал Иисуса связанным к первосвященнику Каиафе (ст. 24). Вероятно, Господа провели только через внутренний двор того же самого дома, где был разложен огонь и где стоял и грелся Петр, уже раз отрекшийся от Господа. О том, что происходило у Каиафы, повествуют подробно два первых Евангелиста св. Матфей и св. Марк. У Каиафы собрались все первосвященники, старейшины и книжники, словом почти весь синедрион. Несмотря на глубокую ночь, все они спешили скорее собрать свидетельства против Иисуса, чтобы подготовить все необходимое для другого, утреннего официального заседания синедриона, на котором они могли бы официально изречь Ему смертный приговор. Для этого они стали искать лжесвидетелей, которые могли бы обвинить Иисуса в каком-либо уголовном преступлении, «и не обретаху». Наконец пришло два лжесвидетеля, а закон требовал именно двух, но не менее, для осуждения обвиняемого (Числ. 35:30; Втор. 17:6 и др.). Они указали на слова, произнесенные Господом в Иерусалиме при первом изгнании торгующих из храма, причем злонамеренно эти слова переиначили и вложили в них другой смысл. Господь говорил тогда: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Иоан. 2:19), но не говорил: «могу разрушить»; а «в три дня воздвигну его» — «возбужу», по-гречески: «эгеро», но не говорил: «создам», что выражается совсем другим греческим словом: «икодомисо». Он говорил тогда о храме Тела Своего, а лжесвидетели представили эти тогдашние слова Его как какое-то хвастовство, в котором по существу тоже ничего не было преступного, почему св. Марк и говорит: «но и такое свидетельство их не было достаточно» (14:59). На все это Иисус молчал, ибо нечего было отвечать на такие нелепые и путанные к тому же обвинения (другой свидетель, по св. Марку, говорил несколько иначе). Это раздражило Каиафу, и он решил вынудить у Господа такое признание, которое дало бы повод осудить Его на смерть, как богохульника. По судебным обычаям того времени, он обратился к Господу с решительным вопросом: «заклинаю Тя Богом живым, да речеши нам, аще Ты еси Христос Сын Божий?» «Заклинаю Тебя» — это была обычная формула заклинания, когда суд требовал, чтобы обвиняемый непременно отвечал на вопрос обвиняющих и отвечал сущую правду, призывая Бога во свидетели. На такой прямо поставленный, да еще под заклятием вопрос Господь не мог не ответить, тем более, что Ему теперь уже не было никакой надобности скрывать Свое Мессианское Божественное достоинство, а надо было наоборот торжественно засвидетельствовать его. И Он отвечает: «ты рекл еси», т.е.: «да, верно: Я — Христос», к этому еще прибавляет: «отселе узрите Сына Человеческого седяща одесную силы, и грядуща на облацех небесных». Это, конечно, указание на слова Псалма 109:1, в котором Мессия изображается седящим одесную Бога, а также — на пророчество Даниила 7:13-14 о Мессии, как о «Сыне Человеческом», грядущем на облаках небесных. Этим Господь хотел сказать, что все эти нечестивые судии Его скоро увидят во многих знамениях и чудесах проявление Его Божественной силы, как Сына Божия. «Тогда архиерей растерза ризы своя глаголя, яко хулу глагола» — раздрание одежды у иудеев было обычным выражением скорби и сетования. Первосвященнику запрещалось раздирать свою одежду (Лев. 10:6; 21:10), и таким образом, раздрав свою одежду, Каиафа хотел выразить этим свою особую скорбь, которая даже заставила его забыть это запрещение. Конечно, это было только лицемерие с его стороны, для того, чтобы объявить признание Господом Себя Мессией богохульством. «Что ся вам мнить? каково ваше мнение о сем?» — спрашивает Каиафа присутствующих, и получает желанный ответ: «повинен есть смерти». Как над осужденным уже преступником, они начали ругаться и издеваться над Христом: плевали Ему в лице, в знак крайнего презрения и уничижения, заушали Его, били по главе, по ланитам, и издеваясь спрашивали: «прорцы нам, Христе, кто есть уда-рей тя? т.е. если Ты — Мессия всеведущий, то назови по имени того, кто ударяет Тебя, не видя его или не зная его». Последнее показывает, что весь суд был только грубым лицедейством, под которым скрывалась кровожадная зверская злоба. Это были не судии, а звери, не умевшие скрывать свою ярость.
|
|
|
|
|
|
ОТРЕЧЕНИЕ ПЕТРА
(Мф. 26:69-75; Марк. 14:66-72; Лук. 22:55-62; Иоан. 18:16-18, 25-27)
Об отречении Петровом повествует все 4-ре Евангелиста, хотя в повествованиях их сразу бросается в глаза некоторая разница. Впрочем различие это нисколько не касается существа дела: Евангелисты только дополняют и разъясняют друг друга, так что из сопоставления всех их показаний слагается точная и полная история этого происшествия.
Петр находился во время суда над Господом, сначала у Анны, а потом у Каиафы, в одном и том же внутреннем дворе первосвященнического дома, куда его ввела придверница, по просьбе св. Иоанна, знакомого первосвященнику. То, что это был один и тот же двор общего первосвященнического дома, в разных отделениях которого жили оба первосвященника и Анна и Каиафа, устраняет кажущееся противоречие между повествованиями св. Евангелиста Иоанна, с одной стороны, и тремя другими Евангелистами, с другой стороны. Св. Иоанн представляет отречения начавшимися во дворе Анны и там же окончившимися, а прочие три Евангелиста, совсем не упоминающие о допросе Господа у Анны, излагают дело так, как будто все три отречения происходили на дворе у первосвященника Каиафы. Ясно, что это был один и тот же общий двор. Когда при содействии Иоанна, который «бе знаем архиереови», Петр вошел во двор первосвященника, вводившая его привратница, по св. Иоанну, сказала ему: «еда и ты ученик еси Человека Сего?» Петр отвечал: «несмь», и стал к огню, который был разведен ради непогоды и холода. Однако, служанка не оставила его в покое, и, по св. Марку (14:67), всмотревшись в его лицо, освещенное огнем, утвердительно сказала: «и ты с Назарянином Иисусом был еси», а также и другим говорила: «и сей с Ним бе» (Лук. 22:36). Тогда Петр продолжал то же отречение, говоря: «жено, не знаю Его» (Лук. 57), «не вем, что ты глаголеши» (Марк. 68 и Матф. 70). Так совершилось первое отречение, начавшееся у ворот и кончившееся у огня. Как свидетельствует св. Марк, Петр, желая, видимо, избавиться от неотвязчивой привратницы, ушел от огня в переднюю часть двора, на преддворие, к воротам, чтобы в случае нужды бежать. Так прошло немалое время. Снова увидев его, все та же служанка (Марк. 69) стала говорить стоявшим тут: «яко сей от них есть». К ней присоединилась и другая служанка (Матфея 71), тоже говорившая: «и сей бе со Иисусом Назореем». Еще кто-то обратился прямо к Петру: «и ты от них еси» (Лук. 58). Петр снова переменил место и опять стал у огня, но и тут некоторые (Иоан. 25) начали говорить: «еда и ты от ученик Его еси?» «Он же отвержеся и рече: несмь». Это было второе отречение, происшедшее как раз в то время, когда Иисуса от Анны вели к Каиафе, как можно думать на основании 24 и 25 ст. 18 гл. от Иоанна. После второго отречения прошло около часа (Лук. 59). Приближался утренний рассвет и с ним обычное «петлоглашение» (Марк. 13:35). Оканчивался суд над Господом у первосвященника Каиафы. Тогда один из рабов, родственник Малха, которому Петр отсек ухо, сказал Петру: «не аз ли тя видех в вертограде с Ним?» (Иоан. 26), а другой добавил: «и сей с Ним бе, ибо галилеанин есть» (Лук. 59), и вслед за тем многие начали говорить: «галилеанин еси, и беседа твоя подобится» (Марк. 70), «и яве тя творит» (Матф. 73). На Петра напал страх, и он начал «ротитися и клятися, яко не вем Человека Сего», и «второе алектор возгласи», как свидетельствует св. Марк, несомненно со слов самого Петра (Марк. 71-72). В первый же раз петух запел, по свидетельству св. Марка, после первого отречения (ст. 68). «И обращся Господь воззре на Петра: и помяну Петр слово Господне — и исшед вон плакася горько» (Лук. 22:61-62). Так совершилось третье отречение, которое, видимо, совпало с моментом, когда Господа уже осужденного и подвергнутого поруганиям и избиениям, вывели из дома Каиафы во двор, где Он под стражей должен был ожидать утра (Лук. 63-65) и нового уже официального заседания синедриона, на котором был вынесен формальный приговор. От пения петуха и взгляда, брошенного на него Господом, в душе Петра возникло жгучее, горькое раскаяние: он бежит от места своего падения наружу и горько его оплакивает.
|
|
|
|
|
|
ВЕЛИКАЯ ПЯТНИЦА
ПРИГОВОР СИНЕДРИОНА
(Матф. 27:1; Марк. 15:1 и Луки 22:66-71)
Об этом втором, уже официальном собрании синедриона, лишь кратко в одном стихе упоминают Евангелисты Матфей и Марк; подробнее говорит о нем св. Лука. Это собрание было созвано лишь для соблюдения формы внешней законности смертного приговора, вынесенного Иисусу на ночном заседании. В Талмуде, где собраны все древние еврейские узаконения, сказано, что в уголовных делах окончательное произнесение приговора должно следовать не ранее, как на другой день после начала суда. Но ни Каиафа, ни синедрион, конечно, не хотели откладывать окончательное осуждение Иисуса на время после праздника Пасхи. Поэтому они спешили соблюсти хотя бы форму вторичного суда. И синедрион собрался рано на рассвете, на этот раз в еще более многочисленном составе (к нему присоединились книжники, как говорит об этом св. Лука 22:66) и при том уже не в доме Каиафы, а в помещении синедриона, куда и повели Иисуса, проведшего все время до рассвета на первосвященническом дворе, в поруганиях со стороны стражи и первосвященнических слуг. Господа ввели в заседание синедриона и снова спрашивали: «аще Ты еси Христос?» — отчасти потому, что были новые члены, которые не присутствовали при ночном сборище, отчасти, может быть, потому, что надеялись услышать от Господа еще что-нибудь новое. Прежде чем прямо отвечать на этот вопрос, Господь предлагает обличение их, показывающее, что Ему, как Сердцеведцу, известны помышления их. Суд был созван только ради формы: участь Господа все равно была уже предрешена, что бы Он ни говорил. Поэтому Господь отвечал: «аще вам реку, не имете веры: аще же и вопрошу вы, не отвещаете ми, ни отпустите», т.е. говорить Мне бесполезно: если бы Я спросил вас о том, что могло бы вести к разъяснению дела о Моем мессианском достоинстве и к рассеянию вашего ослепления, вы все равно не станете Мне отвечать и не дадите Мне возможности оправдаться перед вами и быть отпущенным на свободу: но знайте, что после всего того, чему подобает совершиться, благодаря вашей злобе, вы увидите Меня не иначе, как во славе Отца Моего: «отселе будет Сын Человеческий седяй одесную силы Божия». — «Итак Ты Сын Божий?» — снова настойчиво спросили они, и Господь как бы нехотя подтверждает это: «вы глаголете, яко Аз есмь». Довольные этим члены синедриона объявляют уже ненужным дальнейшее расследование дела и выносят приговор о предании Господа Иисуса Христа римской языческой власти — Понтийскому Пилату — для исполнения над Ним смертной казни.
ПОГИБЕЛЬ ИУДЫ ПРЕДАТЕЛЯ
(Матфея 27:3-10)
Только один Евангелист Матфей рассказывает нам о дальнейшей участи Иуды предателя. «Видев Иуда, предавый Его, яко осудиша Его, раскаявся возврати тридесять сребреники архиереем и старцем» — возможно, конечно, что Иуда не ожидал смертного приговора для Иисуса или вообще, ослепленный сребролюбием, не думал о последствиях, к которым приведет его предательство. Когда же его Учитель был осужден, в нем, уже насытившемся обладанием сребрениками, вдруг проснулась совесть: перед ней предстал весь ужас его безумного поступка. Он раскаялся, но, к несчастью для него, это раскаяние было соединено в нем с отчаянием, а не с надеждой на всепрощающее милосердие Божие. Это раскаяние есть только невыносимое мучение совести, без всякой надежды на исправление, почему оно бесплодно, бесполезно, почему и довело Иуду до самоубийства. «Возврати тридесять сребреники» — то, что еще недавно казалось для него таким пленительным, теперь, когда совесть заговорила, показалось для него отвратительным. Таков и всякий грех вообще. Ему надо было бы не сребреники повергать перед первосвященниками, а самому повергнуться перед Господом Иисусом Христом, умоляя Его о прощении своего греха, и тогда он, конечно, был бы прощен. Но он думает, без помощи свыше, одними своими силами как-то поправить сделанное: возвращает сребреники, свидетельствуя при этом: «согреших, предав кровь неповинную». Это свидетельство, по словам св. Златоуста, умножает вину и его, и их, первосвященников: «его — потому, что он не раскаялся, или раскаялся, но уже поздно, и сам произнес осуждение на себя, ибо сам исповедал, что предал его напрасно; их вину умножает потому, что они, тогда как могли раскаяться и переменить свои мысли, не раскаялись». Бессердечно, холодно и насмешливо отнеслись они к Иуде: «что есть нам? ты узриши». Это указывает на их крайнее нравственное огрубение. «И поверг сребреники в церкви, отъиде: и шед удавися». Не взятые из его рук деньги он бросил в храме, думая, может быть, этим успокоить мучения совести, но напрасно: мучения эти довели его до такого отчаяния, что он пошел и повесился, после чего, вероятно, упал с той высоты, на которой висел, так как Ап. Петр в кн. Деяний (1:18) свидетельствует, что «когда низринулся, разселось чрево его, и выпали все внутренности его». При всей своей развращенности, первосвященники признали все-таки невозможным употребить эти деньги в пользу храма — «вложити их в корвану», т.е. в сокровищницу церковную, так как это была «цена крове». Впрочем, вероятно, они основывались на Втор. 23:18, и в этом случае обнаружилось их крайне злое чувство в отношении к Господу Иисусу Христу, как обнаружилось оно и в том, что они оценили предательство Его 30-ю сребрениками. Поразительно ярко характеризует фарисеев это стремление исполнить менее важный закон, нарушив более важный — не осуждать невинных. «Купиша ими село скудельниче» — поле известного горшечника ни на что негодное, так как там копалась глина и обжигались горшки, «в погребание странным» — иудеев и прозелитов, в огромном количестве собиравшихся в Иерусалиме на праздник Пасхи и другие большие праздники.» Тогда сбысться реченное Иеремием пророком: и прияша тридесять сребреник цену цененаго, егоже цениша от сынов Израилевых: и даша я на село скудельниче». Ничего похожего на эти слова у пророка Иеремии мы не находим: единственное место в 32:7 говорит вообще о факте покупки поля. Возможно, что это вставка позднейшего переписчика. Сходные же изречения мы находим у другого пророка Захарии в 11:12-13. О горшечнике говорят также главы 18-19 пророка Иеремии, и возможно, что Захария взял свой образ оттуда. Кроме того в древности принято было сокращать собственные имена и возможно, что переписчик, вместо имени Захарии (ЗРIУ), по ошибке поставил имя Иеремии (IРIУ). Смысл этого места из кн. пр.Захарии таков. Пророк был поставлен Богом, чтобы, как представитель Верховного Пастыря Бога, пасти овец дома Израилева. Иудеи не внимали пророку, т.е. не внимали Самому Богу. Чтобы наглядно показать иудеям, как мало они ценят попечение о них пророка и, следовательно, Самого Бога, Бог повелевает пророку спросить их: какую дадут они плату ему за пастырские труды его? Они дали ему цену раба — 30 сребреников, т.е. оценили труды для них пророка и, следовательно, Самого Бога, как ничтожные, как труды раба. Тогда Бог сказал пророку: брось это для горшечника, сию высокую (ирония, конечно) цену, какою Я оценен у них. И взял я, говорит пророк, тридцать сребреников и бросил их в дом Иеговы для горшечника (Зах. 11:11-12). Это пророчество исполнилось в предании Господа Иисуса Христа. Доброго Пастыря своего Иисуса Христа иудеи оценили в 30 сребреников — ценою раба — и на эти деньги купили потом поле у горшечника.
|
|
|
