 |
Какое время члены экипажа, находившиеся в 9-м отсеке «Курска» после катастрофы, оставались живыми?
|
|
|
|
Какое время члены экипажа, находившиеся в 9-м отсеке «Курска» после катастрофы, оставались живыми?
Каково время наступления их смерти?
Вопросы были поставлены в отношении всех 23 моряков.
Ответ экспертов однозначен:
«Члены экипажа АПРК „Курск“, находящиеся в 9-м отсеке после второго сейсмического события (11 часов 30 минут 12 августа 2000 года) оставались живыми в течение 4, 5–8 часов, что подтверждается…».
Таким образом, надо полагать, специалисты сделали вывод в отношении всех 23 подводников из 9-го отсека. Но в исследовательской части новой экспертизы есть описание вскрытия тел только 12 из 23 подводников, которых подняли осенью 2000 года. Возникает вопрос: можно ли в этом случае экстраполировать выводы на всех?
Ответ однозначный: нет!
Напомню, что по каждому моряку проводится отдельное и вскрытие, и исследование. Это понятно, так как каждый организм имеет свои биологические и физиологические особенности. Достаточно сказать, что даже смертельное количество вдыхаемого угарного газа у каждого человека разное. Так, у подводников 9-го отсека количество в крови карбоксигемоглобина, который характеризует насыщение крови угарным газом, колеблется в пределах 40–98 %, что само по себе уже вызывает сомнения в истинности вывода экспертов об одновременной гибели всех моряков 9-го отсека.
Эксперты пишут:
«У большинства (из 23 подводников. — Б. К. ) имелись выраженные морфологические и биохимические признаки переживания острой стрессовой ситуации, а именно:
— множественно сформировавшиеся кровоизлияния в слизистую оболочку желудка;
— отсутствие гликогена (форма хранения углеводов в организме и источник энергии. — Б. К. ) в печени и мышцах;
|
|
|
— повышенное в 3–5 раз, по сравнению с нормой, содержание глюкозы в крови».
Идея Колкутина — а в том, что это его идея, я не сомневаюсь — состоит в следующем: моряки 9-го отсека испытывали стресс; на стрессовую ситуацию организм реагирует морфологическими и биохимическими изменениями; по количественным признакам, обнаруженным в организме, можно определить момент возникновения фактора, который привел к стрессу.
В экспертизе эта концепция изложена так:
«Из практики судебно-медицинских исследований известно, что для образования аналогичных кровоизлияний в слизистую оболочку желудка и формирования подобного соотношения гликогена и глюкозы требуется около 4–8 часов».
Предположим, что теоретические изыски Колкутина соответствуют науке, рассмотрим пока только количественные показатели.
В книге я привожу сводную таблицу (Приложение № 6) по результатам исследований всех 23 подводников. Из нее следует, что кровоизлияние в слизистую оболочку желудка обнаружено у 6 моряков из 23, отсутствие гликогена в печени и мышцах — у 9 подводников, а повышенное в 3–5 раз, по сравнению с нормой, содержание глюкозы — только у одного.
Вопрос к вам, дорогие читатели: корректно ли распространять все эти признаки на 23 подводника?
Каждый человек воспринимает стрессовую ситуацию по-своему и по-разному на нее реагирует: один теряется, другой паникует, третий мобилизуется. И это проявляется не только в поведении, но и в физиологических реакциях организма. Поэтому распространять эти признаки на всех моряков из 9-го отсека нельзя.
Теперь немного о научности. Применяемые в науке методы должны быть апробированы и детально исследованы. Если признаки наступления смерти от отравления угарным газом хорошо знакомы еще древним врачевателям, то метода установления времени гибели «по степени выраженности морфологических и биохимических признаков переживания острой стрессовой ситуации» в природе не существует. На эту тему нет ни одной монографии, не защищено ни одной диссертации.
|
|
|
После смерти в теле происходят резкие изменения. Результаты анализов зависят от того, как давно наступила смерть и в каких условиях хранились тела. В «Курске» подводники долго находились в крайне агрессивной среде — морской воде.
Как бы ни был подкован адвокат в тех или иных областях знаний, очевидно, что без помощи специалистов тут не обойтись. Я обратился к двум крупнейшим отечественным экспертам в области судебной медицины: Анатолию Александровичу Солохину, профессору, доктору медицинских наук, заслуженному врачу РСФСР, действительному члену Российской медико-технической академии, имеющему экспертный стаж более 50 лет, и к Эдуарду Николаевичу Растошинскому, судебно-медицинскому эксперту со стажем работы 43 года. Оба работали [59] в Федеральном центре судебно-медицинской экспертизы Минздрава.
В их консультационном заключении утверждается:
«Вывод экспертной комиссии о том, что погибшие в 9-м отсеке АПЛ „Курск“ в момент аварии находились в стрессовой ситуации, основан только на результатах „биохимического“ анализа гликогена печени и мышц…не аргументирован и научно не обоснован. Известно, что биохимия изучает процессы жизнедеятельности и химическую природу веществ, входящих в состав живых организмов. Поэтому нельзя однозначно и некритически оценивать результаты „биохимических“ исследований трупного материала. /М. И. Авдеев, 1976; Е. И. Пахомова, 1966; В. В. Жаров, 1978; В. П. Новоселов, Г. В. Панасюк, 1985; Т. М. Уткина, 1972; Э. Н. Растошинский, 1963, 1972, 1976, 1978 и др. /.
В работах этих авторов и многих других обращалось внимание на то, что после смерти в трупе происходят резкие изменения „биохимических“ процессов. Поэтому получаемые результаты зависят от давности смерти. При этом нельзя ориентироваться на прижизненные показатели. Так, остаточный азот и кальций в крови в несколько раз возрастает с первых часов после смерти; увеличивается количество воды в миокарде; там же меняется содержание АТФ (химическое соединение, которое вырабатывается организмом и содействует сокращению мышц. — Б. К. ); в первые часы после смерти за счет гликогенолиза (распада гликогена. — Б. К. ) исчезает углевод в печени и мышцах и т. д. Причем это наблюдается не только при отравлениях СО, но и, например, при утоплении, переохлаждении и при других состояниях». (Приложение № 7).
|
|
|
В тексте последней колкутинской экспертизы есть ссылка на письмо 40-го ГосНИИ МО РФ, в котором сказано:
«Проведенный анализ открытых источников для заключения о возможном времени полного выхода гликогена из печени и мышц, а также временных параметров процесса утилизации глюкозы в крови человека, находившегося под влиянием специфических физических, химических и психических травмирующих факторов, не позволяют дать полную и исчерпывающую оценку динамики утилизации глюкозы из периферической крови водолазов и акванавтов».
Данные судебно-медицинских исследований водолазных происшествий и случаев гибели подводников, имеющиеся в институте, носят фрагментарный характер и их систематизация исключена. Более того, далее в письме говорится:
«По нашему мнению, достаточно точно определить временные рамки полного истощения углеводных резервов организма при возникновении аварийных условий, в частности в отсеке аварийной АПЛ, не представляется возможным».
Трудно сказать, почему Виктор Колкутин, человек опытный, не изъял этот документ из текста заключения экспертизы. Скорее всего, он рассчитывал, что ни читать, ни тем более проверять экспертизу никто не будет. В этой связи необъяснима позиция старшего научного сотрудника того же 40-го ГосНИИ Владимира Советова, чья подпись стоит и под письмом, и под заключением. Как это понимать? Означает ли это, что подпись под письмом отзывается? А может, эксперт Владимир Советов ставил свои автографы на чистых листах бумаги?
Впрочем, это вопросы — не только правовые, они касаются также профессиональной чести и человеческой совести.
В компетентности Солохина и Растошинского я не сомневался, но на всякий случай решил проконсультироваться у зарубежных специалистов и через наших дипломатов познакомился с Джованом Раджсом (Jovan Rajs), профессором судебной медицины Королевского технологического института в Стокгольме. Он прочел заключение Виктора Колкутина, долго сидел в задумчивости, а потом произнес два слова: «It's criminal» [60]
|
|
|
В литературе по судебной медицине часто упоминается имя норвежского судебно-медицинского эксперта Инге Морилда (Inge Morild). Я разыскал его и направил почтой все судебно-медицинские экспертизы по телам моряков, находившихся в 9-м отсеке. Норвежский профессор оказался деликатным человеком.
Он сообщил, что «мировой науке неизвестны методы определения давности смерти», используемые в экспертизе, но, может быть, российская судебная медицина ушла далеко вперед. Дословно профессор Бергенского университета написал следующее:
«Мое сомнение вызывает обоснование вывода о содержании гликогена. В одном из последних исследований в США были проведены гистологические исследования отделов печени и измерялось содержание гликогена. После стресса гликогена не было обнаружено в печени через 3-10 часов. Это соответствует промежутку времени, определенному экспертной группой. Однако в телах с признаками разложения гликоген никогда не находили. Это также документировано в других исследованиях. По моему мнению, это означает, что когда вы имеете дело с посмертным периодом около 2, 5 месяца, результаты исследований разложившегося материала должны проверяться очень тщательно. В гистологических описаниях ткани печени членов экипажа были обнаружены очевидные изменения гнилостного саморазрушительного характера. Таким образом, мне не совсем понятно, можно ли результаты данных исследований содержания гликогена использовать таким же образом, как в случае нормальной ткани». (Приложение № 8).
Заведующий кафедрой судебной медицины Российского государственного медицинского университета, доктор медицинских наук, профессор В. О. Плаксин в своем заключении нашел столько недостатков экспертизы с участием Колкутина, что считает необходимым повторное проведение комплексной комиссионной судебно-медицинской экспертизы. (Приложение № 9)
В заключении Колкутин предпринял еще одну сомнительную попытку доказать свою правоту. Эксперты изучили записи капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова. По тексту экспертизы:
«Моряки (…) оставались живыми в течение 4, 5–8 часов, что подтверждается (…) временем последней записи одного из членов экипажа Колесникова. (…) Зафиксированное в записке время - 15 часов 45 минут
12 августа 2000 года».
Эта часть «доказательства» вызывает у меня самое большое омерзение. Адмиралы приписывают себе в заслугу скорость обнаружения лежащего на грунте «Курска», забывая упомянуть, что скорость обнаружения корабля связана с фиксацией взрыва и его пеленгацией гидроакустиком «Петра Великого» Андреем Лавринюком и стуками Дмитрия Колесникова и его товарищей.
|
|
|
Используя записку Колесникова, Колкутин пытается также доказать время наступления его смерти — не более 8 часов с момента гибели корабля.
Как известно, моряки оставили несколько посмертных записей. Записи Колесникова состоят из трех фрагментов, которые различаются не только адресатами, но и условиями их написания. Первый фрагмент начинается так: «Список л/с 6, 7, 8, 9 отс., находящиеся в 9-м отсеке после аварии 12. 08.
2000 г. »
Второй фрагмент записки обращен к жене: «Олечка…». Она датирована 12. 08. 2000 года 15: 15, а не 15: 45, как указали эксперты.
Следующая часть записки начинается словами: «Здесь темно писать, но на ощупь попробую» и заканчивается легендарными словами: «Всем привет, отчаиваться не надо. Колесников». Этот фрагмент с последними словами, дошедшими к нам со дна Баренцева моря, не датирован. По топографии его расположения на листе и по содержанию очевидно, что он написан позднее и в другой обстановке. В третьей части записки, которая тоже не датирована, налицо дезорганизация почерка офицера, снижение координации движений, появление извилистости и изломанности прямых штрихов, угловатости овалов, неравномерности размера, наклона и размещения букв.
Из приведенных текстов можно сделать следующие выводы:
• В 15 часов 15 минут 12 августа 2000 года в 9-м отсеке был свет.
• Последняя часть написана в темноте.
• Подводники готовились к выходу в то время, когда света в отсеке уже не было.
• Капитан-лейтенант Колесников вполне реально оценивал шансы на спасение.
В тексте и в почерке Колесникова признаков стресса я не нашел.
В уголовном деле есть еще одна записка капитан-лейтенанта Сергея Садиленко. Она также подтверждает подготовку к выходу на поверхность, описывает трудности покидания корабля и тоже не обнаруживает никаких признаков стресса.
Примечательно, что в период обучения в 1 999 году в Учебном центре ВМФ качествам, характеризующим психоэмоциональную выносливость, адекватность, реалистичность (стрессоустойчивость) Колесникова Д. Р., дана оценка выше средней, Садиленко С. В. и Аряпова Р. Р. - средняя. По результатам изучения личностей этих офицеров сделан вывод, что каждому из них присущи такие индивидуальные профессионально важные качества, как уравновешенность, смелость, организованность, требовательность к себе, самодисциплина, психическая выносливость и устойчивость. Кроме того отмечено:
«Садиленко С. В. - предусмотрителен, энергичен, вместе с тем испытывает затруднения при встрече с непредвиденными обстоятельствами.
Колесников Д. Р. - энергичен, активен, обладает критическим мышлением, ощущает уверенность в себе и в своих силах, адекватно относится к требованиям действительности, чувствует достаточную приспособленность к обстоятельствам, сохраняет хороший контроль над своими переживаниями, стремится сохранять оптимизм, (…) держится уверенно, хорошо переживает сильные эмоциональные нагрузки, с упорством добивается выполнения своих намерений, полагается на свой рассудок, стремится к практичным поступкам.
Аряпов Р. Р. - предусмотрителен, активен, мыслит критически, адекватно относится к требованиям действительности, хорошо владеет собой, не идет на поводу своих слабостей и колебаний настроения, стремится к добросовестности и ответственности в делах, проявляет выдержку и спокойствие в делах, реально оценивает свои силы и обстоятельства, имеет хорошую работоспособность, умеет контролировать свое отношение к неудачам».
И все-таки я решил и здесь заручиться заключением специалиста. Ксерокопии записок Дмитрия Колесникова и Сергея Садиленко, а также ксерокопии писем, которые они писали при жизни и которые любезно прислали мне их родители, я направил академику Алексею Алексеевичу Леонтьеву [61], всемирно известному психолингвисту.
С Алексеем Леонтьевым я знаком десяток лет и не раз обращался к нему за консультациями. Самым впечатляющим было его заключение по делу Артема Тарасова против редакции газеты Washington Post. В Королевском суде Великобритании адвокаты газеты представили в качестве доказательства черновик записей, которые корреспондент якобы делал в процессе интервью с Артемом. Эти каракули, по мнению газеты, подтверждали, что Тарасов в беседе с журналистом сам рассказал, что отмывал деньги членов российского правительства. Леонтьев смог не только убедить суд, что записи в блокноте выполнены не во время интервью, но и установил, с какой стороны падал свет на лист бумаги. По сути дела, его заключение обязало редакцию Washington Post опубликовать опровержение и выплатить Артему Тарасову компенсацию.
Вывод академика Леонтьева однозначен: в записках Дмитрия Колесникова и Сергея Садиленко признаков стресса не зафиксировано. (Приложение № 10).
Вообще-то вопрос прижизненной стрессовой ситуации является предметом посмертной психологической экспертизы и к судебно-медицинскому исследованию не относится. В составе комиссии, которая проводила экспертизу, нет ни одного специалиста в области психологии.
В одной из телевизионных передач тот же Колкутин заявил:
«Судя по тем запискам, которые мы исследовали, пишущие их люди вполне владели собой, т. е. их стрессовая ситуация, она оставалась внутри, наружу никак не проявлялась, и почерк и одного автора записки, и другого автора записки свидетельствует о том, что даже когда вторая часть записки Колесникова писалась в темноте, тем не менее можно утверждать, что это не состояние паники или нервного срыва. То есть человек вполне владел собой».
О психологической устойчивости моряков говорит и мой оппонент, генпрокурор Устинов:
«Странно только, что письмо написано ровным почерком в состоянии уравновешенности (это установили эксперты), при том что Борисов прекрасно знал о смертельной опасности. Казалось бы, о чем разговор? Дело нехитрое. Но когда человек находится в состоянии готовности к смерти, такая его предусмотрительность вызывает уважение. Русский офицер способен превозмочь себя ради дела, которому он посвятил жизнь. К сожалению, приходится высказывать это в адрес героев посмертно».
Устинов говорит о третьей записке, которая носит исключительно личный характер и неинформативна. А вот еще цитата от Устинова:
«В почерке исследуемой записки не имеется признаков, указывающих на наличие у Садиленко С. В. в момент исполнения записки болезненных изменений нервной системы и опорно-двигательного аппарата».
Как же может господин Устинов, с одной стороны, на основании заключения Колкутина утверждать, что подводники в 9-м отсеке жили не более 8 часов, и тут же, ссылаясь на те же записки, которые приводит Колкутин в качестве доказательства стресса, заявлять, что стресса не было?! Не стал бы я, Владимир Васильевич, держать вас в адвокатском бюро даже в качестве помощника адвоката — только уборщиком.
Глупо утверждать, что моряки 9-го отсека вообще не испытывали стресс. Вопрос в том, какие события привели к стрессу и как моряки адаптировались к ситуации. Факт гибели корабля вызвал стресс? Безусловно. Но, судя по тому, что подводники «действовали по инструкции», готовились к выходу, подавали сигналы, можно говорить о том, что они достаточно быстро пришли в себя. Понимали ли они, что шансов спастись мало или их вообще нет? А это, безусловно, — сильнейший стрессообразующий фактор. Но они и с этим справились. Об этом пишет Дмитрий Колесников, это подтверждает «свидетель» Устинов. А сам пожар — разве это не стрессовая ситуация? Вне всяких сомнений. Вот только когда именно он возник, похоже, мы уже не узнаем.
Единственным свидетельством жизни моряков в 9-м отсеке остаются стуки, которые продолжались до 14 августа 2000 года включительно.
Обеспокоенные судебным разбирательством, представители Главной военной прокуратуры изобрели новые доводы, которые с готовностью были подхвачены военными судьями. В определении Судебной коллегии по уголовным делам Московского окружного военного суда от 29 июня 2004 года доказательствами непродолжительности жизни моряков были признаны найденные при осмотре 9-го отсека частично нетронутые запасы хлеба и питьевой воды.
Если бы следствие установило, что в отсеке находилось 100 упаковок хлеба, а съедена только одна, в этом случае можно было бы, и то на уровне предположений, рассуждать, почему при наличии пищи подводники ее - не ели. Но никто не считал, сколько хлеба оставалось и сколько пустых целлофановых упаковок от него найдено. Кроме запаса хлеба, предназначенного для всего экипажа, в каждом отсеке есть аварийный запас других продуктов, главным образом калорийных. Сведений об его использовании в материалах уголовного дела нет.
Разливная вода хранится в лодке в бочонках, а консервированная — в банках. В 9-м отсеке следователи обнаружили 83 пустые банки объемом 200 мл. Это значит, что подводники выпили 16, 6 литра только консервированной питьевой воды, то есть чуть более 700 мл на человека. Не так уж и мало. Но никто не считал, сколько воды было в бачках.
Обратимся к мнению адмирала Олега Ерофеева, который приводит в своей книге новый и крайне важный довод.
«В одной из записей Д. Колесникова ниже перечня фамилий подводников, находившихся в 9-м отсеке, имеется запись 13. 58 (в овале) со стрелкой, направленной вверх, рядом с которой буква Р 7 отс. Эта запись сделана синим цветом, и на ней не указана дата. Для подводников это означает, что в это время обнаружено повышение давления в 7-м отсеке, т. е. через два с половиной часа после взрыва. Таким образом, даже если считать, что эта запись выполнена 12 августа, в это время 8-й и 9-й отсеки не были под давлением и обстановка в них была относительно благополучной.
В записке С. Садиленко говорится, что давление в 9-м отсеке 0, 6 кг/см2 и кончается регенерация. Следовательно, она была написана значительно позднее вышеуказанной записи Д. Колесникова (после этого должно было повыситься давление в 8-м отсеке и только затем — в 9-м, на что указывает С. Садиленко). Даже если предположить, что сразу после взрыва подводники начали снаряжение РДУ (хотя это противоречит здравому смыслу, поскольку не истекло время предрегенеративного периода), то к этому времени они при всем желании просто физически не успели бы выставить такого количества пластин регенерации, которые хранились во вскрытых банках.
(…) Но мне непонятно, почему следствие не исследовало вопрос, сколько же кислорода поглотили моряки, ведь в любой ситуации они вынуждены были дышать, а на дыхании особенно не сэкономишь, хотя и это возможно, о чем будет сказано ниже. Результаты осмотра 9-го отсека после подъема корабля, которые опубликованы в „Российской газете“, показывают, что в отсеке было обнаружено 9 пустых банок из-под регенеративных пластин В-64. Следовательно, личный состав использовал их для обеспечения дыхания. В Правилах химической службы, основные положения которых можно найти в Интернете, приведены нормативные показатели использования регенеративных пластин как по количеству обслуживаемого личного состава, так и по времени.
Несложные арифметические расчеты показывают, что, исходя из количества использованных пластин и количества находящегося в аварийном отсеке личного состава — 23 человека (для нормального функционирования 24 человек в течение суток требуется 4 банки пластин В-64), даже при поддержании предельно допустимой концентрации углекислого газа, равной 1, 3 %, люди могли жить и функционировать не менее 2 суток. И это без учета предрегенеративного периода, который для этого отсека составляет не менее 8 часов. За это время они могли произвести две перезарядки РДУ (либо использовали соответствующее им количество пластин и начали третью). К сожалению, в акте осмотра отсека количество РДУ в 9-м отсеке не отражено. И только при третьей перезарядке произошли возгорание пластин и гибель людей».
Отвлечемся от дела «Курска» и вспомним вторую трагедию подводного флота России в новейшей истории — гибель 9 подводников при транспортировке на утилизацию подводной лодки «К-159» (подробнее об этой истории я расскажу в одной из следующих глав). Судебно-медицинские эксперты во главе с Виктором Колкутиным сделали категоричные выводы о причинах смерти подводников, тела которых покоятся на дне моря.
Как в деле затонувшего «Курска» главный штурман Военно-морского флота России Сергей Козлов, не имея пеленгов и данных о местонахождении проводивших пеленгацию кораблей, сделал вывод о том, что большинство пеленгов на стуки находится за пределами местонахождения ЗПЛ, так и по другому делу Виктор Колкутин вынес заключение в отношении тел моряков, которых и в глаза не видел.
Я тоже полагаю, что находившиеся на «К-159» моряки погибли от механической асфиксии — утонули. Но я — полагаю, а Колкутин — утверждает. Представьте себе, что такими «научными» методами будут проводить исследования эксперты других специальностей, например, графологи или дактилоскописты — без образцов почерка и отпечатков пальцев. Сколько тут всего можно наворотить… Что Колкутин и делает.
Теперь о третьей записке.
Записка эта сугубо личная и малоинформативная. Было много разговоров о том, что эта записка утаивается следствием. Это не так.
Никаких признаков стресса — и тут я с Устиновым согласен — ни содержание записки, ни почерк не обнаруживают. Я публикую ее по единственной причине: во французском фильме «„Курск“. Подводная лодка в мутной воде» есть ссылка на якобы найденную в 9-м отсеке записку одного из подводников со словами «Нас убили». Таких слов ни в одной из найденных записок подводников не было.
Экипаж «Курска» был убит, но записки такой не было.
В делах по иску Колкутина ко мне, к «Новой газете» и к Лене Милашиной главным доводом истца и его адвокатов (см. главу 19) было признание следствием по делу о гибели «Курска» заключения судебно-медицинской экспертизы с участием главного судебно-медицинского эксперта Министерства обороны Российской Федерации Виктора Колкутина в качестве доказательства.
При этом суды, рассматривая гражданские дела, принимали факт признания следствием экспертизы в качестве доказательства как некую преюдицию [62]. Иными словами, сама экспертиза с точки зрения наличия или отсутствия фальсификаций и ее объективности и научности судами не рассматривалась.
Как жаль, что в тот момент я ничего не знал о дополнении к постановлению Егиева. Будь у меня тогда это постановление, «убойный» довод моего оппонента был бы убиенным.
Привожу дополнение следователя Артура Егиева в той части, которая касается судебно-медицинской экспертизы:
«С. 127. В постановлении написано: „Вместе с тем предварительным следствием достоверно установлено, что даже при более раннем обнаружении местонахождения „Курска“ на грунте спасти экипаж не представилось бы возможным ввиду скоротечности его гибели“».
Дополнить словами:
«(…) 5. Следствием не доказано, что личный состав АПЛ „Курск“ жил не более 8 часов. Напротив, материалами дела подтверждается, что сигналы из района аварии АПЛ „Курск“, в том числе аварийные сигналы, поступали вплоть до 11: 00 14 августа 2000 года и фиксировались в Вахтенном журнале и на кассеты».
Этим дополнением следователь Артур Егиев забил спелый астраханский арбуз в судебно-медицинскую задницу «эксперта» Виктора Колкутина.
|
|
|
