 |
Глава 15. Телешоу «Фуражки горят»
|
|
|
|
30 декабря 2002 года в 14 часов я положил на стол теперь уже бывшего главного военного прокурора генерал-лейтенанта Александра Николаевича Савенкова (впоследствии — генерал-полковника; вместе с Устиновым он покинул Генеральную прокуратуру и стал заместителем министра юстиции, сейчас заседает в Совете Федерации) 44-страничное ходатайство (Приложение № 22) об отмене постановления о прекращении уголовного дела и возобновлении предварительного расследования. В ходатайстве опровергались последнее заключение главного судебно-медицинского эксперта Министерства обороны Виктора Колкутина и та часть акустико-фонографической экспертизы, которую проводил штурман Сергей Козлов.
За время работы на адвокатском поприще я оспорил сотни различных экспертиз. Помню, как в Магаданском городском суде я защищал Щербину, обвиняемого в убийстве соседа по общежитию. Щербина признал вину и подробно изложил следователям все обстоятельства нанесения побоев, которые и привели к смерти. Ознакомившись с заключением судебно-медицинского эксперта, я понял, что получить такие повреждения способом, который описывал мой подзащитный, жертва не могла. В суде, вопреки признанию Щербины, я утверждал, что он невиновен, а преступление совершил другой человек. Этот другой — указать на него пальцем я по правилам адвокатской этики не мог — сидел рядом со Щербиной по поводу кражи, которую совершил при убийстве. Суд, естественно, встал на позицию государственного обвинителя, и, с учетом чистосердечного признания, мой подзащитный получил 12 лет тюрьмы. Каково же было изумление судьи Петра Чуликова, который за 8 лет не имел ни одной отмены приговора, когда областной суд вернул дело на новое рассмотрение, согласившись с моими доводами.
|
|
|
Впоследствии меня поддержал Евгений Танцура, заведовавший в то время Магаданским областным бюро судебно-медицинской экспертизы. Четыре года шла борьба с прокуратурой, следствием, экспертом, подзащитным, пока наконец суд не вынес оправдательный приговор. Но случаев, когда эксперт болезненно реагирует на позицию адвоката, в моей практике не было.
22 января 2003 года информационные агентства распространили сообщение о пресс-конференции Виктора Колкутина и Сергея Козлова. На ней Колкутин обвинил меня в попытке «поднять свой рейтинг в глазах общественности». Он уверял, что адвокат «не располагает достоверными фактами и ссылается на некомпетентных специалистов». Главный судмедэксперт Минобороны назвал мои высказывания «оскорбительными для науки и персонально для экспертов».
Вот что писала пресса о той пресс-конференции:
«Выступая сегодня на пресс-конференции в Москве, Виктор Колкутин назвал необоснованными заявления адвоката Бориса Кузнецова, который ранее поставил под сомнение результаты проведенной экспертизы. В частности адвокат, представляющий интересы 30 семей погибших подводников, утверждает, что моряки в 9-м отсеке были живы после катастрофы еще более двух суток, а следовательно, их можно было спасти. Подобные утверждения — это „попытка бросить тень как на репутацию ведущих специалистов, так и на работу всей комиссии“, заявил сегодня военный эксперт. По мнению Виктора Колкутина, тем самым адвокат пытается поднять свой рейтинг в глазах общественности». [63]
К обвинению в желании «поднять свой рейтинг на крови» я отнесся спокойно. Друзья, знакомые, члены семей экипажа «Курска», военные моряки из Санкт-Петербургского клуба моряков-подводников звонили, интересовались, не сильно ли я огорчен. Успокаивали как могли. Резко увеличилось число родственников, которые были готовы подписать договор с адвокатским бюро, и направляли доверенности на представительство. Позже я подал исковое заявление в суд о защите чести и достоинства. Результаты и детали рассмотрения этого дела описаны в главе 19 этой книги.
|
|
|
Та пресс-конференция не стала разовой акцией. Была развернута целая кампания, призванная заставить меня замолчать. Свой брифинг провел начальник Организационного управления Главной военной прокуратуры генерал-майор юстиции Александр Никитин. «Общество должно знать объективную истину по этому делу, а не мнение пусть и уважаемого адвоката», — сказал он.
Общество правильно оценило эти заявления. В одной из газет вышла статья с заголовком: «Прокуратура хочет заткнуть рот адвокату».
30 января 2003 года ударила тяжелая артиллерия в лице ведущего и автора программы «Человек и закон» Алексея Пиманова. В передаче участвовал первый заместитель главного военного прокурора Анатолий Пономаренко. Стенограмма передачи приведена в приложении № 11.
Здесь я хочу прокомментировать несколько фрагментов этой передачи.
Пиманов: Здравствуйте! Честно скажу, был уверен, что очередной адвокатский иск [64] с просьбой пересмотреть результаты следствия о гибели атомохода «Курск» не стоит того, чтобы вновь на пальцах объяснять, что же произошло в августе 2000 года в Баренцевом море. Летом, когда делали фильм «Гибель „Курска“», наша группа так эмоционально выплеснулась, постаравшись предельно четко и честно ответить на все вопросы, что сил продолжать этот разговор почти не осталось.
Но так как вокруг очередного иска продолжается информационная возня, а сам он выглядит очень странно с точки зрения людей, изучавших многотомные результаты следствия, мы решили всю сегодняшнюю программу посвятить теме погибшего атомохода. Назвали выпуск «Жизнь после „Курска“». Попросили ГВП и командование ВМФ разрешить съездить на Северный флот и постараться ответить на вопросы. Что происходит там сейчас? Почему было отправлено в отставку все руководство Северного флота? Возможно ли повторение трагедии? Почему не стали поднимать 1-й отсек? Каково моральное состояние людей, выходящих в море после «Курска»?
|
|
|
Впрочем, об этом чуть позже. А сейчас — повтор небольшого фрагмента фильма, вышедшего в эфир в годовщину гибели лодки, т. е. в августе. Дело в том, что одним из основных пунктов нового нашумевшего иска является утверждение, что люди в 9-м отсеке жили двое суток, а данные следствия о том, что моряки погибли максимум через восемь часов — неправда.
Я спросил у следователей ГВП, встречались ли они с адвокатом и пытались ли объяснить человеку на реальных фактах, как все было на самом деле? «Да», — говорят. «И что он? » — «Почти не возражал. Да и что он может возразить?! »
Мой комментарий:
Из этого фрагмента можно сделать вывод о том, что адвокат с мнением следователей согласился, но жалобу подал.
Действительно, следователи со мной встречались. Главный военный прокурор и даже Главком ВМФ России Владимир Куроедов изложили свое видение причин гибели корабля и экипажа, а когда я докопался до истинных причин, меня пытались купить, но не грубо и примитивно, например, деньгами, а предложением принять защиту интересов Военно-морского флота. А защищать там есть что, можете мне поверить: деньги огромные и, естественно, гонорары немалые. Я согласился, но с оговоркой: после завершения дела «Курска».
В ходе ознакомления с материалами дела на многочисленных встречах со следователем Артуром Егиевым обсуждались многие обстоятельства трагедии, с некоторыми доводами обвинения я соглашался тогда и согласен сейчас. Но с последней «экспертизой» Колкутина и с навигационной частью акустико-фонографической экспертизы Козлова я не соглашался никогда.
Пиманов: И опять о последних исках. Знаете, что в них коробит тех, кто знаком с подлинными результатами следствия? Об этом не говорится, но между строк читается — недоверие к специалистам, проводившим расследование. Выполняли, мол, заказ, поэтому не договаривают, опять говорят неправду. Подленькая такая позиция. То, что пережили следователи на «Курске», не пожелаешь никому. Обвинять их в чем-то могут либо люди недалекие, либо…
Мой комментарий:
|
|
|
Только целиком ангажированного человека — «сливного бачка», каким, по моему убеждению, и является Алексей Пиманов — может раздражать позиция человека вообще и адвоката в частности, который не согласен с выводами следствия. Подчеркну: не со всеми выводами, а лишь с некоторыми, включая два заключения экспертов.
Более того, я считаю, что такие специалисты, как Колкутин и Козлов, а также лица, которых использовали в своих целях такие деятели, как Савенков, Куроедов, Устинов и «окончательный потребитель» Путин, продали честь и совесть, нарушили клятву Гиппократа, присягу, Конституцию России, наконец.
В передаче обсуждались не конкретные доводы защиты, а лишь сам факт того, что адвокат позволил себе усомниться.
Пономаренко: У нас вызывает недоумение позиция одного человека в адвокатском звании, который через некоторые СМИ навязывает не основанные на материалах следствия домыслы и предположения. Он заявил нам ходатайство о возобновлении следствия по данному уголовному делу, мы его внимательно изучили и каких-либо оснований для возобновления следствия по делу и выяснения тех вопросов, которые он указал в своем ходатайстве, не нашли.
Мой комментарий:
Ходатайство на 44 листах, как я уже говорил, 30 декабря 2002 года в 14 часов 00 минут я отдал прямо в руки главному военному прокурору, а спустя 50 минут пресс-служба ГВП распространила пресс-релиз, в котором было указано, что жалоба адвоката Бориса Кузнецова изучена и в ее удовлетворении отказано. Первый заместитель главного военного прокурора Анатолий Пономаренко называет это «внимательно изучили». Даже исходя из расчета 2 минуты на страницу чтение ходатайства о возобновлении следствия требует 88 минут. А если еще и подумать?
Заместитель главного военного прокурора утверждает, что мое ходатайство основано на домыслах и предположениях. А как быть со стуками, например?
Пиманов: На сегодня все. Ревнители правил журналистской работы могут предъявить мне претензии, почему я не позвал в программу того самого адвоката, подавшего иск от имени части родственников погибшего экипажа. Честно — собирался, но не смог через себя переступить. Своим иском, вернее, его качеством, он все сказал. А делать человеку имя на крови погибшего экипажа я не собираюсь, пусть это делают другие.
Мой комментарий:
Я подготовил иск о защите чести и достоинства к Пиманову и к Первому каналу, но в суд его не подал. Почему? Комплекс имплицитных следствий, выражающих, скорее всего, мнение. Хотя формально так могут выражаться и утверждения. Что-то по этому поводу сказать можно, но, вероятнее всего, это все-таки выражение мнения. Во всяком случае, можно однозначно утверждать, что выражение «не смог через себя переступить» свидетельствует о негативной оценке действий адвоката самим Пимановым, оценивающим происходящее на основе собственного представления о морали и этике.
|
|
|
Но не только чисто юридическая, хотя и неоднозначная позиция помешала мне судиться с передачей «Человек и закон». Я счел, что при таком характере иска добиться в судебном решении ссылок на конкретные доводы, опровергающие позицию прокуратуры, я не смогу. А развязывать судебную тяжбу ради своего тщеславия я не стал.
В этой передаче Колкутин и следователь Егиев убеждали телезрителей, что следствие проведено в полном объеме, всесторонне и объективно. Затем на экране появились Владимир Куроедов и командующий Северным флотом адмирал Геннадий Сучков. Последний вполне искренне и разумно говорил о причинах развала флота. Анатолий Пономаренко появлялся в передаче дважды: первый раз он поведал, что 19 должностных лиц Северного флота привлечены к строгой, «я бы даже сказал — к суровой дисциплинарной ответственности», а 12 из них уволены из рядов Вооруженных сил.
Хочу напомнить ведущему и автору передачи, что подвергать сомнению выводы следствия — это непосредственная обязанность адвоката. А если он этим не занимается, то ему прямая дорога — в ведущие и авторы программы «Человек и закон».
Появилась на экране и вдова командира АПЛ «Курск» Ирина Лячина:
«Я верю, что много сил, времени, нервов затрачено людьми для выяснения причин гибели „Курска“. Не позволяю думать о том, что все, что нам говорят, — это неправда. Я глубоко убеждена в том, что сомнения родственников, которые возникают, приводят к тому, что появляются люди, которые пользуют, простите за такое слово, которые делают имя „Курска“ разменной картой в каких-то своих… Но это делается, я считаю, не для того, чтобы была сказана правда о гибели „Курска“. Я очень хочу, чтобы родственники не отдавали этим людям в руки гордое имя „Курск“».
Оставляю сказанное на совести Ирины Лячиной.
Во время работы над книгой я имел честь представлять интересы 55 членов семей подводников из 118, то есть менее половины. Семья командира «Курска» ко мне не обращалась.
На третьей годовщине памяти «Курска» после открытия мемориала на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге был траурный обед, на котором присутствовали адмиралы Северного флота, военно-морской базы в Питере, представители администрации Мурманской области. Пригласили и меня.
Я оказался по соседству с Ириной Лячиной и ее сыном. Произносились речи, я тоже попросил слово, желая довести до присутствующих основную мысль: предпринимаются попытки бросить тень на героических подводников, и я, представляя интересы их родных и близких, защищаю от грязи весь экипаж «Курска». Но не успел я закончить первую фразу, как из-за стола поднялся пьяный вице-адмирал Михаил Моцак и, перебивая меня, стал что-то орать. Я пожал плечами и сел на свое место. Лячина по этому поводу заметила, что не стоит обижаться на подвыпившего адмирала. Дескать, большие погоны не свидетельствуют о соответствующем уровне культуры.
У меня есть еще одна запись телевизионной передачи. Главный судебно-медицинский эксперт Минобороны России Виктор Колкутин несколько лет назад выступал в качестве приглашенного специалиста в программе «Независимое расследование» на ОРТ с ведущим Николаем Николаевым. Тема передачи — Недобросовестные врачи, врачебные ошибки, расследование случаев врачебных ошибок, защита корпоративных интересов, проведение судебно-медицинских экспертиз по делам о врачебных ошибках, защита законом пациента от врача, допустившего ошибку. Обсуждался случай в одной из больниц Омска. Врачи не сделали обязательные предварительные анализы, и после применения наркоза пациент впал в кому. Экспертиза показала, что это произошло не по вине врачей. Вот фрагмент записи передачи.
Николаев: Вопрос к судебно-медицинскому эксперту Виктору Колкутину, которому мы накануне этой передачи отдали все необходимые материалы по омскому случаю. Скажите, может быть, просто врачи столкнулись с какими-то непредвиденными трудностями во время операции?
Колкутин: Если и можно в данном случае сказать о столкновении врачей с непредвиденными трудностями, то тут же надо оговориться: в их задачу как раз и входило выявить эти трудности и избежать тех последствий, которые имеют место в настоящее время. Более того, все необходимое и достаточное у них для этого было.
И поражает в данной ситуации то противоречие, которое уже прозвучало здесь и которое присутствует в заключении экспертизы. С одной стороны, комиссия экспертов добросовестно выявляет все ошибки, изумительно по качеству представляет их на суд читателя, а последним абзацем делает совершенно фантастический вывод, что, оказывается, все эти ошибки не находятся в причинной связи с наступившими ухудшениями у данного пациента, следовательно, квалифицировать их как вред здоровью нет оснований. Где тут логика, я не понимаю.
Николаев: Вы же все медики, судебно-медицинские эксперты, хирурги, клиницисты. Есть вот на этом уровне корпоративность изначально? Поймите правильно мой вопрос. Поэтому можно считать, что и заключение судебных медиков в данном случае, ну, такое, достаточно «круглое», что называется, дабы не подставлять своих коллег?
Колкутин: (…) В данном случае, если говорить о конкретном заключении, повторюсь — своих коллег, то вообще все выводы «по уму» надо было бы строить иначе. Надо было бы нивелировать каждую ошибку, выводить ее на уровень казуса…
Николаев: Ну, не надо, не учите их, а то они еще воспользуются. Хорошо (…)
Колкутин: Но так, как это сделано, вот так, как это (…).
Мой комментарий:
Сначала Колкутин возмущается заключением судебно-медицинской экспертизы, а потом вдруг начинает учить, как этот документ «по уму» нужно было сфальсифицировать. Причем так квалифицированно, что ведущий попросил этого не делать, дабы никто не воспользовался. «Но так, как это сделано…» — продолжал сетовать Колкутин на «непрофессионализм» товарищей.
То, чему Колкутин пытался научить своих коллег на телевизионном экране, спустя несколько лет он с успехом использовал при проведении экспертизы по «Курску». И здесь тот же подход: выводить на уровень казуса. Казус в данном случае касается применения метода определения времени морфологических и биохимических изменений в организме умерших 2, 5 месяца назад моряков.
Много лет назад, после очередного исключения из коллегии адвокатов, меня пригрел Институт биологических проблем Севера Академии наук СССР, где возглавляемая мною группа экологической экспертизы, ученые института и привлеченные специалисты похоронили несколько грандиозных строек коммунизма, включая проект строительства Амгуэмской ГЭС на Чукотке. По поручению ученого совета института я участвовал в служебном расследовании фактов научной подтасовки результатов исследований, которую допустил один из видных биологов, свято веривший в одну из собственных теорий. А поскольку отдельные результаты полевых исследований никак не вписывались в эту теорию, он пошел на подлог. Несмотря на высочайший авторитет в научном мире, в институте он больше работать не смог, ушел на пенсию и уехал с Севера «на материк».
Если ученые создадут такую же атмосферу вокруг судебно-медицинского эксперта Виктора Колкутина, ему придется проделать обратный путь — с «материка» в солнечный Магадан.
Все эти передачи и пресс-конференции, никчемные обвинения и оправдания экспертов в погонах позволили мне в очередной раз убедиться в том, что на головах некоторых адмиралов, военных прокуроров и экспертов «фуражки горят».
К предателям я отношусь спокойно — как к данности, по знаменитому изречению Бруно Ясенского [65] из «Заговора равнодушных»:
«Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия на земле существует предательство и убийство».
Я предателей не боюсь. Я их… не люблю.
Был у меня друг — Игорь Курдин, капитан I ранга, бывший командир атомного подводного крейсера, председатель Санкт-Петербургского клуба моряков-подводников. У нас были схожие взгляда на состояние флота, на морские трагедии, примерно одинаково мы оценивали позиции политических и общественных деятелей, руководителей флота разных времен. Познакомились мы с ним за круглым столом на одной из демократических тусовок. Его комментарии были профессиональны и убедительны. Именно Игорь Курдин предложил мне взять на себя защиту семей, погибших на «К-141» [66]. Он полностью разделял мои взгляды на причины гибели корабля и экипажа, на роль руководства флота и ВМФ, следователей и экспертов, а также на мою книгу.
Привожу дословно слова Курдина на «Радио Свобода» с ведущим Владимиром Кара-Мурзой 14 ноября 2011 года в передаче «Следует ли возобновить расследование гибели экипажа подводной лодки „Курск“? » В этой передаче участвовал и я.
Курдин: По этому поводу хорошо сказал Борис Аврамович, если я не прав, он поправит. Он высоко оценил в своей книге, которая носит такое же название со слов президента «Она утонула», качество проведенного следствия. Я тоже был ознакомлен со многими материалами дела и могу это только подтвердить. Однако выводы совершенно не соответствуют материалам следствия. И когда, казалось бы, прочитал информацию, а никто не виноват. К сожалению, и мы всегда говорили об этом, и мы, и родственники, никто не требовал кого-то обязательно посадить, расстрелять, привлечь к ответственности. Но закономерно было бы, закончив следствие, провести не показательный, как в 1930-х годах, судебный процесс, а нормальный судебный процесс, который помог бы выявить недостатки, которые есть в Военно-морском флоте. Потому что главная польза, как это ни странно звучит, которую можно извлечь из трагедии «Курска», — это сделать так, чтобы такого не повторялось.
Еще раньше он не раз выступал с оценкой моей книги, сравнивал ее с устиновской. (Приложение № 12).
После моего побега из России Игорь «потерялся». Не он один. Ничего удивительного в этом нет, люди живут в России. А чтобы выжить, нужно сотрудничать с властью, контакты со мной — с «государственным преступником» — могут их скомпрометировать. Что говорить о друзьях, если близкие люди, в которых я вложил душу и, не скрою, деньги, которые использовали и меня, и мое имя для собственного благополучия, от меня отказались.
В газете «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 149 от 12. 08. 2010) появилось интервью Игоря Курдина корреспонденту Наталье Орловой. Цитирую его фрагмент:
Орлова: Но кроме этого клуб (Санкт-Петербургский клуб моряков-подводников. — Б. К. ) еще попытался юридически защитить интересы родственников погибших..?
Курдин: Не совсем так. Мы всего лишь нашли адвоката Бориса Кузнецова, который взялся представлять интересы родственников в уголовном деле. Он действительно сделал все, что необходимо, чтобы трагедия была расследована. Его целью было доказать, что имела место преступная задержка в объявлении лодки аварийной, что и привело к гибели всего экипажа. Когда в 2003 году Военная прокуратура РФ окончательно закрыла уголовное дело, не найдя в действиях должностных лиц состава преступления, Кузнецов дошел до Страсбургского суда…
А в 2008 году он получил политическое убежище в США. Это обстоятельство, признаюсь, до сих пор мучает меня. Неприятный осадок: то ли действительно, как заявил адвокат, его в России преследовали за ведение дела «Курска», то ли он просто воспользовался этим делом, чтобы эмигрировать.
Возможно, вы, дорогой читатель, спросите у меня: а какое отношение имеют ваши личные дела с Курдиным к делу «Курска» и почему о них надо говорить в этой книге? Главная проблема гибели моряков и дела о трагедии 12 августа лежит, в первую очередь, в области морали и нравственности, в отношениях людей, в оценке жизни человека как самой главной ценности, в таких понятиях, как честь, совесть, достоинство.
Я написал письмо редактору газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Его не опубликовали. Я исключил Курдина из числа друзей не только на Facebook, но и из своей жизни. Впрочем, с Курдиным все не так плохо: он меня не продавал — он предал меня даром.
Во втором издании книги я пересмотрел свои взгляды и оценки на роль и действия целого ряда лиц, прикоснувшихся к делу «Курска». Пересмотр оценок и взглядов никак не касается фактических обстоятельств, которые во втором издании не изменились ни на йоту.
В моей жизни было несколько моментов, когда мне пришлось в корне менять свои взгляды, в том числе и отношение к людям. В свое время я приветствовал избрание Владимира Путина, более того, способствовал этому: адвокаты бюро на общественных началах помогали людям в общественной приемной кандидата в президенты Владимира Путина. Но по мере того, как ситуация в стране менялась, я превратился сначала в его критика, а затем — в непримиримого противника.
Привожу свое послесловие к первому изданию.
«Хочу от имени родственников погибших моряков, чьи интересы я представляю, и от себя поблагодарить президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина за то, что он сделал для родных и близких подводников, для увековечения памяти героев. Моряки, господин президент, граждане нашей страны этого не забудут.
Искренняя благодарность всем гражданам России и зарубежных стран, организациям и предприятиям, государственным и общественным деятелям стран мира, которые болели за судьбу подводников, помогали деньгами, письмами, сочувствием и поддержкой детям, вдовам и родителям членов экипажа. Признательность норвежским и российским водолазам, специалистам, которые сделали все, что было в их силах, для спасения подводников и подъема корабля, позволили предать земле тела погибших моряков. Спасибо членам правительственной комиссии, Илье Клебанову, экспертам, специалистам военным и гражданским, следователям следственной группы, которые сделали все или почти все для установления истины.
Поклон вам всем низкий».
Я отзываю свою благодарность, которая была высказана от себя и от имени семей погибших моряков, которых я представлял, президенту Владимиру Путину. Он действительно выполнил все обещания, которые дал родственникам погибших членов экипажа: лодка поднята, памятники установлены, компенсации выплачены, квартиры предоставлены (правда, не всегда своевременно и безоговорочно — см. приложения № 30–37). Именно этим я руководствовался, когда выражал ему благодарность. К сожалению, многие обстоятельства участия Путина в сговоре с руководством ВМФ и прокуратурой тогда мне известны не были.
Я отзываю свою благодарность членам правительственной комиссии и Илье Клебанову, которые подтвердили заведомо подложные выводы экспертизы с участием Колкутина, а также «не обнаружили» целый ряд конструктивных недостатков проекта 949А, сгладили углы, оставили в своих рядах одного из главных виновников гибели корабля, бывшего Главкома ВМФ России Владимира Куроедова. Признаюсь, что, выражая благодарность, проявил слабость, руководствовался личными дружескими чувствами к Илье Клебанову.
Отзываю свою благодарность экспертам — участникам комиссионной судебно-медицинской экспертизы под руководством Виктора Колкутина, а также руководителю следственной группы Артуру Егиеву.
За годы, прошедшие с момента выхода первого издания книги, некоторые участники событий сначала рассказывали кое-какие подробности шепотом, на ушко, затем начали говорить вслух. Я много раз цитировал вице-адмирала Валерия Рязанцева и целые абзацы его книги «В кильватерном строю за смертью». За это время появились и весьма любопытные высказывания действующих военно-морских командиров и даже следователей.
24 июля 2010 года в эфире «Эха Москвы» бывший Главком ВМФ адмирал Владимир Высоцкий заявил, что причины гибели атомной подводной лодки «Курск» и ее экипажа во многом были организационными. В частности в управленческой деятельности были допущены серьезные промахи.
12 августа 2010 года, в десятую годовщину гибели «Курска», «Комсомольская правда» опубликовала интервью корреспондента газеты Михаила Беликова с бывшим следователем прокуратуры Северного флота Игорем Чуйковым.
Беликов: Игорь Дмитриевич, почему же все-таки утонул «Курск»?
Чуйко в: Думаю, что в стране точную причину гибели знают лишь несколько человек. Ее вряд ли обнародуют. А само расследование напоминало фарс. (…) Впрочем, не так это важно! Атомоход привели к гибели не столько взрывы на его борту и ошибки экипажа, сколько тот голодный паек, на котором государство сегодня держит флот. Нельзя списывать все на промахи подводников и состояние лодки.
Беликов: По-вашему, власти заинтересованы в сокрытии причин ее гибели?
Чуйко в: А где, спрашивается, результат? Прошло уже десять лет, а следствие до сих пор не закончено. Кроме того, во время операции по подъему крейсера остатки развороченного взрывом 1-го отсека отпилили и оставили в море. Официально это объяснили двумя причинами. Во-первых, там могут находиться неразорвавшиеся торпеды. Во-вторых, остатки 1-ro отсека во время подъема могли оторваться. Но, возможно, причина и в другом: чтобы никто не смог их увидеть.
Беликов: А почему вы назвали расследование фарсом?
Чуйков: Мы не всю лодку обследовали. Пришел прокурор флота и скомандовал: «Заканчивайте! » Ушли. А потом я услышал, что при окончательной разделке лодки в 3-м отсеке нашли тело еще одного подводника, которого при следствии не обнаружили. С рабочих взяли подписку о неразглашении. Потому что моряков не только официально опознали, но и успели выдать родственникам! А тут на тебе — лишний труп…
Кстати, опознание — отдельная тема. Никто не проводил генотипоскопическую экспертизу, в просторечии — анализ ДНК. Она стоит достаточно дорого, примерно тысячу долларов. Сэкономить решили, наверное. Жене другого подводника долго пытались вручить остатки черепа. Мол, вот все, что осталось от вашего мужа. Она отказалась. Вдову долго уговаривали, пока она не произнесла: «У мужа не было вставных зубов! »
Во втором издании книги приведено немало эпизодов, связанных не только с ошибками руководителей следственной группы и вышестоящих руководителей следствия, но и с умышленными действиями, направленными на сокрытие истины.
Дело «Курска» — первое преступление путинского режима.
|
|
|
