 |
Сибирский крез и остальные 2 глава
|
|
|
|
– Ну, извини, – сказал Лямпе. – Хвалю за внимание к мелким деталям образа… Пантелея видел?
– Конечно. Прошествовал мимо, как тень отца Гамлета… Сюда, Леонид Карлович, направо.
– Я знаю, – сказал Лямпе. – Это Благовещенская, помню. Слежки за собой не замечал?
– Ни малейших признаков, Леонид Карлович, – тихо, серьезно сказал Акимов. – Ни единого раза.
– Где остановился?
– Как и положено по образу. В номерах «Гранд-отель». В пяти минутах ходьбы от вас. Ближе не удалось, «Националь» – битком, а в «Старую Россию» мне при моем образе, я рассудил, соваться как-то не с руки. Приказчики там не квартируют, я имею в виду – мне подобные.
– «Старая Россия» – и в самом деле лучшая гостиница?
– Непременно, – сказал Акимов. – Новый хозяин, Лаврентий Акинфович Олефир, два месяца назад сделал капитальный ремонт. Все присутственные места поблизости, ресторан первоклассный, оркестры играют, отдельные кабинеты и бильярдная, номера даже с ватерклозетами – от собственного водонапорного бака. Электричества, правда, нет, но тут весь город без электричества. И, между нами, Леонид Карлович, к преимуществам сей гостиницы, по достоверным сведениям, относятся еще и перворазрядные девицы. Обратите внимание на здание с зеленой кровлею. Городской театр, здешняя достопримечательность. Десять лет назад, когда сгорел деревянный, что допрежь стоял на том же месте, антрепренер, не будучи в состоянии рассчитаться с труппою…
– Застрелился, – сказал Лямпе. – Я где-то читал.
– А про то, что он и поныне является в виде привидения, не читали?
– Нет, – сказал Лямпе. – Какой вздор, Сёма… К ювелиру, надеюсь, не вздумал заглядывать?
– Обижаете, Леонид Карлович! В соответствии с инструкциями дожидался вашего приезда. Мимо проходил, конечно, но что-то не видел в магазине Штычкова…
|
|
|
– Ну, разберемся. В городе что-то известно о…
– Ни малейших слухов, – уверенно сказал Акимов. – Судя по всему, господин Олефир полицию умаслил изрядно. Что вполне понятно: ему ж расходы окупать надо и прибыль иметь, а если поползут разговоры, что в номере застрелился постоялец… Сами знаете, как такие сплетни влияют на репутацию. У нас, в Петербурге, подобное было бы не прискорбным фактом, а наилучшею рекламою для заведения – тут вам и репортеры, и любопытные дамочки, и прочие декаденты… Ну, а в сих патриархальных местах на жизнь смотрят степеннее. Здесь доходы господина Олефира упали бы резко. Сибирский купец суеверен, его в номер самоубийцы палкой не загонишь, да и в саму гостиницу тоже. Одним словом, тайна сохранена полнейшая. Я водил в пивную коридорного с того этажа, где четырнадцатый номер. Влил в него добрую баклагу, а разговорить все равно не удалось, как я ни искал подходцы – закрывается, что твоя устрица. Ну, а напрямую спрашивать вы мне строжайше запретили, и, как поется в опере – присягу эту я, как верный муж, исполнил…
– Ёрзаешь речью, Сёма, – досадливо сказал Лямпе.
– Простите, Леонид Карлович. Не то чтобы нервы… но, пожалуй, явственное ощущение неправильности происшедшего. Уж извините, бога ради, но у меня это самое ощущение так мурашками по коже и ползает. Извините…
– Ничего, – сказал Лямпе. – Ты, знаешь ли, подобрал удивительно точное слово, сокол Сёма… Неправильно это. То, что произошло, – и он повторил, сам не понимая, чего хочет этим достичь: – Очень удачно, Сёма. Неправильность происшедшего… Ты при оружии?
– Как было велено, Леонид Карлович. Товарищ Лямпе…
– Что?
– А почему – нет? Как метод воздействия при необходимости?
Подумав немного, Лямпе усмехнулся:
– Считай, что я растрогался. Золотая голова. В самом деле, как вариант и метод… Вы совершенно правы, товарищ Акимов.
|
|
|
…Сам Лямпе, если бы все зависело от него, выбрал бы номер подешевле, в целях вполне понятной для немца и простительной таковому экономии. Но в данном случае от него ничего не зависело, приходилось идти путем Струмилина, выбравшего самые лучшие, шестирублевые апартаменты – покойный был склонен к легкому гусарству, что уж там…
Переступая порог четырнадцатого номера, он ощутил легонький холодок в груди. Чувство это смутило и раздосадовало, но он ничего не мог с собой поделать…
Чисто выбритый коридорный, судя по физиономии, продувная бестия – как и надлежит человечку на таком месте, – опустил его чемодан рядом с креслом, без нужды переставил на пару вершков[3]в сторону, якобы устраивая поудобнее, повел рукой:
– Это, ваше степенство, гостиная. Тут спальня, белье-с чистейшее, после предыдущего постояльца поменяли-с…
«Да уж, я думаю, – мрачно подумал Лямпе. – После такого не могли вы белье не поменять…»
– Вот здесь – ватерклозет-с, к услугам вашей милости, – курносая конопатая физиономия прямо-таки сочилась заботой и умилением. – Ванны, извиняемся, нет-с, но на первом этаже, по заказам господ постояльцев, – извольте в любое время. Заведение для самой что ни на есть чистой публики, во всех смыслах-с… Ресторация первоклассная, порою господин губернатор изволят обедать-с. Соблаговолите-с обратить ваше внимание на сей шнур. В видах необходимости соизвольте-с потянуть за оный – и я к вашим услугам.
– Учту, – сказал Лямпе. – Как зовут?
– Антуан-с.
– Да? – спросил Лямпе с интересом, подняв бровь. – А в святом крещении?
– В святом крещении-с – Прохором, – признался конопатый. – Однако в рассуждениях того-с, что для лучшего заведения в городе таковое имя звучит по-мужицки, пришлось-с…
– Понятно, – сказал Лямпе, роясь в кошельке. – Вот тебе, братец, пожалуй что, четвертак…
– Премного благодарны-с! – Серебряная монетка словно не в карман упала, а растаяла в воздухе. – Осмелюсь спросить-с, ваше степенство: по казенной надобности к нам изволили прибыть или по частной?
– По торговым делам.
– Купцом быть изволите-с?
– Угадал, – сказал Лямпе.
– Не сочтите за дерзость заявить-с, что выбор вы сделали удачный, ваше степенство. Места наши, заверяю-с, для торговых дел весьма, как выражаются господин Иванихин – изволили слышать? – крайне пирспиктивны, что означает…
|
|
|
– Я знаю.
– Мы же-с, со своей стороны, стремимся, чтобы господа купцы, на наших берегах пребывающие, ни в чем не испытывали недостатка. Вы уж, ваше степенство, любое желание выскажите-с, а мы его в лучшем виде исполним…
– Это интересно, братец, – сказал Лямпе, старательно сыграв внезапно вспыхнувший легкомысленный интерес. – Вот тебе, пожалуй что, еще четвертачок… и скажи ты мне, любезный: можно у вас время провести с некоторой… игривостью?
В ответ на его жест пальцами коридорный расплылся в хитрой, понимающей ухмылке:
– Всенепременно-с! В нашем заведении – самые что ни на есть безопасные и приятные игривости-с! Вот взять…
– Потом, братец, потом, – прервал его Лямпе. – Делу время, потехе, соответственно – час… Ступай. Когда ко мне придет мой приказчик господин Акимов…
– Знаю-с, они вам номерок и снимали…
– Вот-вот. Проводить ко мне без промедления.
– Слушаю-с! – вдохновенно воскликнул коридорный и, кланяясь, проворно выкатился из номера.
Оставшись один, Лямпе снял пиджак и, повесив его на спинку кресла, подошел к окну; упершись руками в подоконник, коснулся лбом прохладного стекла, прикрыл глаза. Снаружи доносился шум улицы, не столь уж и беспокоящий: неспешные шаги идущих по деревянным тротуарам обывателей, шум колес, мягкое шлепанье лошадиных копыт по песку.
Вздохнув, он отвернулся от окна, открыл глаза. Прошел в спальню. Остановился возле никелированной кровати с гнутыми спинками и попытался представить, в какой позе на ней лежал покойный Струмилин, когда его обнаружили – с простреленным виском, окоченевшего.
Внимательно осмотрелся – но, разумеется, не заметил ни малейших следов недавнего несчастья. Это понятно, откуда им взяться? Белье сменено, пол вымыт и подметен, номер прибран тщательнейше. Нет, но как же так, Николай Федорович, как же так? Зачем? И почему?
Это было глупо, но он все же принялся самым скрупулезнейшим образом обшаривать спальню – постель, ночной столик, гардероб, – двигаясь легко и проворно, бормоча под нос привязавшуюся считалочку, памятную с детства:
|
|
|
Жили-были три китайца:
Як, Як Цидрак, Як Цидрак Алицидрони.
Жили-были три китайки:
Циби, Циби Дриби, Циби Дриби Лампампони.
Ничего постороннего, ни малейшего следа. Постель как постель, ящичек ночного столика пуст, как и гардероб…
Поженились – Як на Циби, Як Цидрак
на Циби Дриби,
Як Цидрак Алицидрони —
на Циби Дриби Лампампони…
Было там что-то еще или вся считалочка только из этих двух куплетов и состояла? Он уже не помнил. И, перейдя в гостиную, продолжая там подробнейший осмотр, повторял и повторял про себя незатейливый детский стишок, чтобы изгнать, заглушить мучительные воспоминания об умном, толковом, везучем и веселом человеке, совершенно внезапно для всех, его знавших, найденном с пулей в голове и пистолетом в руке. Сёмка Акимов подыскал самые удачные слова. Это было неправильно. Это ни за что не связывалось – Струмилин и самоубийство, столь скоропалительное, ошеломляющее. Последний человек, от которого следовало подобного ожидать. Теперь Лямпе, как ему казалось, понимал всецело то странное выражение лица, с которым Александр Васильевич, не глядя ему в глаза, произнес:
– Ну что же, как выражаются цыганки-гадальщицы, предстоит вам, бриллиантовый, дальняя дорога…
И в гостиной – ничего. Никаких улик, не говоря уж о посторонних предметах, свидетельствовавших бы, что здесь кто-то жил. Глупо было и рассчитывать на другой итог поисков.
Сев в кресло – хорошее, покойное, нерасшатанное, – он выкурил папиросу. Достал со дна чемодана, из-под сорочек, тяжелый сверточек, развернул полосатый ситчик, извлек матово поблескивающий браунинг, второй номер. Звонко вогнал ладонью обойму, пару секунд поколебавшись, все же не стал загонять патрон в ствол. В конце концов, слежки нет, ничего еще толком не известно, а посему не стоит уподобляться истеричной барышне. Сохраним самообладание, товарищ Лямпе…
Досадливо хлопнув себя ладонью по лбу, воскликнул:
– Ах ты, господи!
И быстрыми шагами направился в ватерклозет. Приподнявшись на цыпочки, обеими руками снял тяжелую чугунную крышку смывного бачка, бережно поставил ее у стены так, чтобы не упала, встал на край белоснежной клозетной чашки и, вытянув шею, заглянул в бачок.
Сердце прямо-таки застучало, когда он увидел светлую ниточку, надежно привязанную к тонкой водосливной трубке – черной, ослизлой. Осторожненько потянул двумя пальцами – и из мутноватой воды вынырнул небольшой резиновый мешочек, привязанный к другому концу… нет, не нитки, как показалось прежде, а лески из конского волоса. Резко дернув рукой, оборвал леску, спрыгнул на пол, крепко зажав добычу в руке.
|
|
|
Новомодное изобретение французской выделки – кондом, еще именуемый презервативом. Накрепко завязан, так что содержимое в воде промокнуть не должно…
Ощутив азартное охотничье возбуждение, Лямпе вернулся в гостиную, посмотрел находку на свет. Больше всего то, что находилось внутри, напоминало многократно сложенный лист бумаги – ну да, и буквы видны…
Торопясь, открыл перочинный ножичек, осторожно подцепил лезвием резину, вспорол. Достал бумагу, принялся осторожно разворачивать.
Бегло прочитал. Перечитал. Недоуменно пожал плечами.
Аккуратный, разборчивый почерк, несомненно, образованного человека, привыкшего к письму. Синие ализариновые чернила. Стандартная писчая бумага, употребляется как во многих присутственных местах, так и для частных надобностей.
«В природе золото чаще всего встречается в виде зерен и песчинок, однако не столь уж редко образует и самородки значительной величины. Природное золото именуется также шлиховым. Стопроцентно чистым золото не бывает никогда, обычно оно содержит от 5 до 30 процентов серебра, меди – до 20 процентов. Как правило, вкрапленное в кварц в коренных месторождениях, при разрушении кварцевых жил золото освобождается от материнской породы, уносится водою и благодаря своему большому удельному весу отлагается в руслах рек, образуя те самые россыпи, из коих большая часть этого металла и добывается человеком.
Элементарный способ добычи золота из песков промывкою заключается в том, что наклонный желоб…»
На этом слове текст обрывался – просто-напросто оттого, что писавший добрался до нижнего края бумажного листа. Вполне возможно, продолжил на другом, но найденный лист – единственный.
«Черт знает что», – растерянно подумал Лямпе. Как это прикажете понимать? Все, что он только что прочел, ни в малейшей степени не содержало в себе чего-то тайного, секретного, долженствующего быть укрытым от посторонних. Прямо-таки азы – то ли из учебника для Горного института, то ли из словаря Брокгауза и Ефрона. Самые что ни на есть примитивные сведения, своеобразный букварь для профана. Зачем понадобилось это прятать столь изощренным образом, так, чтобы люди, редко сталкивавшиеся с новомодными клозетами, не догадались там поискать?
Шифр, быть может? Даже если и так, нечего и пытаться расшифровать самому: не имея особого навыка, да и подручных приспособлений тоже, немногого добьешься…
В конце концов Лямпе понял, что, продолжая вертеть так и сяк этот чертов листок, он окончательно уподобится мартышке из басни Крылова, решительно неспособной догадаться об истинном предназначении очков. Со вздохом пожал плечами, тщательно свернул листок и спрятал его в бумажник. Поместил браунинг в потайном кармане пиджака, вшитом под правым рукавом, расположив пистолет стволом вверх, чтобы при необходимости в секунду можно было выхватить, зацепив пальцем скобу. Сунул в брючный карман запасную обойму, вытянул ноги и, пуская колечки дыма, стал терпеливо ждать, когда появится Акимов.
Глава третья
Охотники и дичь
Акимов вел его по некрашеному деревянному тротуару так уверенно, словно прожил в этом городе добрый десяток лет, а не приехал впервые позавчера. Первое время Лямпе по некоей инерции еще ломал голову над загадочной находкой, но потом перестал, прекрасно сознавая, что не продвинется таким образом ни на вершок. Шагал, ни о чем особенном не думая, помахивая в такт золотисто-коричневой палкой из испанского камыша, таившей в себе трехгранный шпажный клинок. Напрасно некоторые считают, что подобные приспособления отжили свой век, иногда такая шпага может чертовски помочь, а то и спасти жизнь, как это было во Львове…
– Леонид Карлович…
– А?
– Вот как хотите, а не верится мне, чтобы Струмилин…
– Сёма, перестань, – с сердцем сказал Лямпе. – Мы с тобой не гимназисты. Факты имеют ценность, а не домыслы при полном отсутствии информации. То же и к эмоциям относится.
– Да понимаю я…
– Вот и не томи душу. Без того тягостно. – Лямпе посмотрел на покрывавший улицу толстый слой серого песка, глушившего шум колес и стук копыт, пожал плечами. – Представляю, что здесь творится в дождь…
– Грязища непролазная, – живо подхватил Сёма, с готовностью меняя тему. – Да и в сухую погоду тут частенько гуляют ветры, так что получаются песчаные бури, право слово, не уступающие сахарским. Мне уж рассказали. Нам еще повезло, что денек безветренный. А обычно пыль так метет, что местные Шантарск давно прозвали Ветропыльском, что вполне… берегись!
Он сильно рванул Лямпе за рукав, отшвырнув к стене дома. И как нельзя более вовремя – вылетевший из-за угла рысак под грохот колес по невысокому деревянному тротуару осел на задние ноги, взметнув тучу пыли, бешено кося огромным фиолетовым глазом, захрапел, скалясь, разбрасывая пену. Шарабан лихача, решившего срезать угол прямо по пешеходным мосткам, вновь утвердился всеми четырьмя колесами в песке.
– Чтоб тебя и мать твою… – рявкнул Акимов от души. И тут же обескураженно смолк, крутя головой в некоторой растерянности.
Лямпе ухитрился во мгновение ока испытать массу самых неожиданных и разнообразнейших чувств. Он и сам с превеликим удовольствием изрек бы нечто небожественное – на волосок был от того, чтобы угодить под копыта, – но лихой ездок в шарабане оказался очаровательной девушкой, к тому же, судя по дорогому белому платью, ничего не имевшей общего с простонародьем, а потому словесное выражение эмоций решительно неуместно…
Возможно, сравнение было и банальное, но Лямпе вдруг ощутил себя, как человек, неожиданно застигнутый молнией или пулей. Один бог ведает, что творилось в бедной душе Леонида Карловича Лямпе, дворянина Гостынского уезда Варшавской губернии. Он смотрел в ее карие глаза, прекрасно сознавая, что выглядит глупо – этакий соляной столб, истукан, – но поделать ничего не мог. Дело даже не в том, что она была красива, что ее золотые волосы, растрепанные встречным ветром, легли на плечи в очаровательном беспорядке. Казалось, именно это лицо он тысячу раз видел во сне, как свою недостижимую мечту, – хотя ничего подобного и быть не могло, сплошное наваждение, солнечный удар… Она никогда не снилась прежде, они никогда прежде не виделись, но отчего тогда ледяная заноза в сердце не желает таять?
В конце концов он немного опомнился. Боковым зрением заметил, что городовой в белой гимнастерке, поначалу припустивший было в их сторону грозной, неотвратимой рысью, вдруг сбился с аллюра, даже затоптался на месте, а потом продолжил движение, но не в пример медленнее, почти что плелся, понурившись, поскучнев. Хорошо еще, зевак поблизости не случилось, с радостью констатировал Лямпе.
– Вы не пострадали, господа? – спросила она, щурясь.
Вполне возможно, она и пыталась выразить тоном раскаяние, но прозвучали эти слова скорее насмешливо.
– Благодарю за заботу, – сухо сказал Лямпе. – Ваше мастерство в управлении этим животным достойно восхищения, хотя ваша манера править, должен заметить, весьма оригинальна…
«Боже, что я несу?» – с паническим стыдом подумал он. Заноза в сердце никуда не делась, острая прохладная льдинка.
– Ну, извините, господа, – карие глаза смеялись. – Я, право же, не хотела, вы так неожиданно подвернулись…
– Вопрос, кто кому подвернулся… – пробурчал Сёма.
Рядом выразительно покашлял городовой, поднес ладонь к фуражке в светлом коломянковом чехле:
– Прошу прощенья, господа, тут имеет место быть происшествие или полное отсутствие оного?
Девушка смотрела на Лямпе с откровенной подначкой, в лукавом взгляде карих глаз так и читалось: «Ну что, ябедничать будешь?» Легонько отодвинув локтем посунувшегося было к блюстителю порядка Акимова, Лямпе веско произнес:
– Полное отсутствие оного, смею вас заверить. Не вижу нужды в вашем вмешательстве, городовой.
Страж порядка вздохнул с нескрываемым облегчением, вновь поднес к козырьку руку в белой нитяной перчатке, повернулся через левое плечо со сноровкой отслужившего действительную, вновь обретя осанистость, направился на прежнее место. Только теперь Лямпе рассмотрел на шее девушки золотое ожерелье с тремя красными камнями. Если рубины настоящие – на них, пожалуй что, можно приобрести вон тот каменный дом в два этажа, что стоит по другую сторону улицы. Кое-что начинает проясняться…
– Мне правда неловко, – сказала девушка. – Постараюсь впредь осторожнее… Всего хорошего, господа!
Она присвистнула, как заправский кучер, взмахнула вожжами, и сытый вороной обрадованно рванул с места так, что взлетела на обе стороны сухая пыль. Городовой проворно козырнул вслед.
– Однако… – сказал Сёма. – Амазонка здешних мест… Видели камешки на лебединой шее, Леонид Карлович? Состояньице-с. Не иначе, наша юная этуаль[4]принадлежит к самому что ни на есть здешнему бомонду. А то и содержаночка какого-нибудь местного Топтыгина с миллионом в жилетном кармане. Ах, завидую…
– Не отвлекайся на глупости, – сухо бросил Лямпе. – Пошли, иначе не успеем ко времени.
Он и самому себе не хотел признаваться в том, что последнее Сёмино предположение вызвало в сердце настоящую бурю и жгучий протест. Эта девушка не должна быть пошлой содержанкой толстосума, не должна, и всё тут, немыслимо представить иные нехитрые картины… Но тебе-то какое дело? – попытался он трезво и рассудочно себя упрекнуть. Ты ее наверняка больше не увидишь никогда, она вошла в твою жизнь всего на минуту, а вот ты, голову можно прозакладывать, в ее жизнь не вошел вообще, с какой стати? Надо же, впервые за несколько лет в душе что-то откровенно и недвусмысленно проснулось …
– Леонид Карлович…
– А?
– Может, мне спросить у городового, кто сия амазонка? Он ее, вне сомнений, обязан прекрасно знать…
Лямпе искренне надеялся, что его голос холоден и тверд:
– С чего бы вдруг? У нас разве нет других дел?
– Ну, пришла вдруг такая мысль…
– Пошли, – отрезал Лямпе, ускоряя шаг.
– Как прикажете, – с видом полнейшей невинности кивнул Акимов, торопясь за ним. – Мы уж и пришли, собственно, сейчас свернем за угол, пройдем по Театральному – и на месте будем…
Время от времени бдительно проверяясь на предмет возможной слежки, они прошли по коротенькому Театральному переулку, где своеобразным монументом незадачливому антрепренеру стоял новый каменный театр. Пересекли тихую Новобазарную площадь, в отсутствие ярмарок прямо-таки вымиравшую, и оказались у берега Шантары, на совсем недавно начатой застройкою Воскресенской улице.
Лямпе моментально оценил это место, как максимально удобное для их целей, то есть для потаенного наблюдения.
Впереди раскинулся обширный котлован – под фундамент для центральной силовой электрической станции, каковая должна была приблизить Шантарск к цивилизации и прогрессу. Землекопы пока что углубились лишь аршина на четыре, но работа кипела, всё напоминало трудолюбивый лесной муравейник. Десятки людей старательно и размеренно взмахивали посверкивавшими на солнце лопатами, другие возили наверх по деревянным мосткам груженные «с походом» тачки, на самом краю котлована что-то обсуждал с десятниками бородач в инженерной фуражке, тут же переминался с ноги на ногу человечек в клетчатом пиджаке, судя по большому блокноту и суетливости – газетный хроникер.
Вокруг, на некотором отдалении, толпились зеваки – общим числом не менее полусотни. В более крупных городах такая стройка вряд ли привлекла бы внимание, но здесь, надо полагать, стала для города нешуточным событием. Еще подальше прохаживался, заложив руки за спину, неизбежный при таком скоплении публики городовой, судя по понурой фигуре, объятый смертной скукой.
Они с Акимовым, таким образом, могли присоединиться к праздно глазевшим обывателям, не вызывая ни малейших подозрений. Что незамедлительно и сделали, стоя вполоборота к интересовавшей их Воскресенской.
Ближе всего к котловану располагался трактир среднего пошиба, так и поименованный на вывеске без особых затей – «Трактир Ляпунова». Из распахнутого окна доносилось граммофонное пение Вари Паниной:
Гайда, тройка!
Снег пушистый…
У крыльца примостилась компания классических купеческих «молодцов» – сапоги с «набором» – массой мелких складочек, белоснежные картузы, под пиджаками вышитые косоворотки с кручеными поясками. Судя по движениям, они поочередно метали в кольцо толстый гвоздь – играли в свайку. Этой группе персонажей следовало уделить особое внимание, поскольку она была идеальным местом для внедрения вероятного наблюдателя…
Напротив трактира как раз и стоял дом, ставший целью их визита, – каменное двухэтажное здание, узкое по фасаду, но довольно протяженное в глубину, украшенное десятком ничуть не гармонировавших меж собою вывесок. Лямпе без особого труда рассмотрел нужную: «Ювелирные и поделочные работы Е. Т. Коновалова, а также чистка серебряных и мельхиоровых изделий, все по ценам вне конкуренции. Заказы исполняются под личным наблюдением».
Теперь оставалось только ждать, и они старательно ждали, притворяясь, будто всецело поглощены картиной землекопного труда. Бодренький старичок, судя по вытертому сюртуку отставной чиновник министерства юстиции, со Станиславом на шее, очень быстро распознал в Лямпе свежего слушателя, ухватил его за рукав и восклицал с таким видом, словно и идея, и исполнение стройки принадлежали ему лично:
– Пять тысяч электрических ламп для домового освещения, сударь! И каждая по шестнадцать свечей, представляете? А ведь планируется еще полсотни ламп для освещения уличного, по тыще свечей! По тыще! Хоть иголки собирай при таком сиянии!
Лямпе поддакивал, ничуть не пытаясь освободиться от навязчивого соседа, наоборот, старичок служил великолепным прикрытием, поскольку наверняка был здесь многим известен. Он терпеливо слушал восторженные охи, время от времени вставляя: «Да-да-да!», «Прогресс несказанный!», «В самую точку, сударь!».
Акимов легонько прикоснулся к его свободному локтю.
Лямпе легонько повернул голову. По Воскресенской степенно, неторопливо шагал Пантелей Жарков – в летнем костюмчике из дешевой чесучи с цветной манишкой, при соломенном канотье. Он пересек улицу и скрылся за зелеными дверями того самого, с десятком вывесок, дома.
Начинались дела. Как бывает в таких случаях, минуты тянулись невыносимо долго, чертов старикашка зудел, как зеленая муха…
Внимание! На невысокое крылечко вышел невидный мужчина с непокрытой головой, в жилетке поверх розовой рубахи. Достав из кармана большой красный платок, трижды протер им лоб – и было в этом столь вроде бы естественном жесте нечто от механизма… Нечто наигранное. Так и держа платок в руке, юркнул назад в дом.
Они переглянулись украдкой. Длинно проскрипела, сопротивляясь тяжести противовеса, железная дверь, вышел Пантелей и столь же степенно направился в ту сторону, откуда пришел, к Театральному переулку.
Вот оно! Жарков еще не скрылся в переулке, а вслед ему двинулся один из игравших в свайку «молодцов» – прибавляя шагу, соразмеряясь с походкой Пантелея. Хорошо так пошел, грамотно, умело…
Перехватив азартный взгляд Акимова, Лямпе чуть заметно качнул головой. И оказался прав: прошло не менее тридцати секунд, прежде чем вслед тем двоим направился отделившийся от кучки зевак мужчина в канотье, с бамбуковой тросточкой. Столь же умело набрал нужный темп, скрылся в переулке…
Пора, пожалуй что. Лямпе кивнул Сёме, и они бочком-бочком отошли от праздных обывателей к Театральному.
Пантелей Жарков шагал далеко впереди, ничто в его поведении не позволяло думать, что он догадывается о слежке, но Лямпе-то знал: Пантелей, битый волк, не мог не срисовать этих двух. Хотя вели они его, следует признать, чисто, грамотно, со сноровкой, подразумевавшей немалый опыт и хорошую школу.
Картуз двигался вслед за Пантелеем по тому же тротуару, Канотье – по другой стороне улочки, так что, если провести меж всеми тремя прямые линии, образуется воображаемый треугольник.
Жарков невозмутимо свернул на Новокузнечную – и оба прилипалы следом, выдержав надлежащую дистанцию, не раньше, чем убедились, что объект слежки не станет тем или иным способом проверяться на перекрестке. Иные, случается, попав за угол, вдруг резко разворачиваются и спешат в противоположную сторону, навстречу шпикам, что сплошь и рядом либо приводит последних в замешательство, либо вынуждает менять тактику второпях, импровизировать в ущерб делу. Впрочем, судя по поведению тех двух, эти штучки они прекрасно знали, да и Пантелей не станет прибегать к столь избитому трюку…
Как бы там ни было, за ними, отметил Лямпе, слежки нет. И на том спасибо…
Он не ощущал ни малейшего волнения – один лишь азарт. Не стоило волноваться. Такой поворот событий был ими заранее предусмотрен в числе возможных вариантов – как и четкий план действий на случай, если за Марковым потянется «хвост»…
– Сёма, – тихо сказал Лямпе, не поворачиваясь к спутнику. – Когда Пантелей их стряхнет, возьмешь молодого. Поводи, пока не проклюнется хоть что-то конкретное…
– Понял, Леонид Карлович…
Пантелей уводил преследователей в центр города, где среди многолюдства и коловерти экипажей оторваться не в пример удобнее. Правда, здешние «многолюдство» и «коловерть» имеют мало общего с суетой, скажем, на Невском, но тут уж ничего не поделаешь, придется обходиться тем, что имеется в наличии…
Они прошли мимо того места, где Лямпе едва не стоптал вылетевший из-за угла рысак с прекрасной незнакомкой на вожжах. Вот только вспоминать манящее виденье не было времени, начались дела …
Язык не поворачивался назвать увиденное многолюдством, но все же широкая Благовещенская отнюдь не выглядела пустынной. Хватало на тротуарах и чистой публики, и народа поплоше, а по проезжей части не столь уж редко двигались извозчики, мужицкие телеги, частные экипажи.
Как ни бдителен был Лямпе, а все же едва не упустил момент. Посреди улицы, словно океанский пароход меж рыбацких суденышек, величественно простучал колесами экипаж, именовавшийся здесь дилижансом, заменявший шантарцам и конку, и трамвай, – длинный, запряженный тройкой лошадей, рассчитанный на два десятка пассажиров. Целых шесть таких курсировали по городу с пяти утра до девяти вечера – стараниями оборотистого крестьянина из ссыльных Валериана Вожинского и дворянина Николая Евстифеева, бывших конкурентов, а ныне, по размышлении, компаньонов.
Пантелей трусцой перебежал улицу под самыми мордами лошадей – чем, естественно, вызвал неистовую ругань кучера. Когда же дилижанс со все еще ругавшимся под нос кучером проехал мимо и взгляду открылась противоположная сторона улицы – Пантелея там уже не было, и след простыл, словно провалился сквозь землю, как призрак на театральной сцене…
|
|
|
