Неуверенность на протяжении человеческой жизни

Известный американский психоаналитик Эрик Эриксон (1902–1986) разработал свою «психосоциальную теорию развития «Я», используя понятия эмбриологии. Согласно его взглядам, «эго» в процессе своего развития проходит через генетически запланированные переломные моменты — стадии развития. Каждая из них представляет собой решение уникальной задачи, которую жизнь предъявляет человеку в форме «кризиса», или вызова, который личность должна принять и преодолеть.

По Эриксону, «кризис» — это не катастрофа, а критическая, «узловая» точка, состоящая из двух полюсов: трагического — вызывающего повышенную ранимость и позитивного — полюса возможностей к преодолению трагедии. «Кризис» Эриксона оказывается «трагической ситуацией» в классическом драматургическом смысле этого слова.

Эриксон всегда настаивал на том, что его идеи являются лишь развитием учения Зигмунда Фрейда о стадиях развития «либидо», понятого через новые открытия в социологии и биологии. На самом деле его теория гораздо ближе к взглядам, изложенным в нашей книге, чем к классическому психоанализу.

С позиций Эриксона не Фрейдово «оно» («ид» — бессознательное), а «эго» — сознательное «Я» — определяет человеческое поведение. Именно поэтому Эриксон назвал свое учение «эго-психология». Пытаясь оставаться в рамках классического «материалистического» психоанализа, эго-психология тем не менее возвращала человеческому «Я» функции свободы выбора и ответственности.

Эго-психология считает, что люди способны принимать самостоятельные осознанные решения и преодолевать жизненные трудности. Эриксон доказывал, что «Я» — это автономная система, взаимодействующая с реальностью при помощи восприятия, мышления, внимания и памяти. В его учении утверждается, что только «Я» может решить проблему адаптации человека в мире. Именно «эго» непрерывно взаимодействует с реальностью и в процессе своего развития становится все более и более компетентным.

Эриксон пытался вернуть в науку христианское представление о человеческой душе, хотя сам никогда не задумывался об этом.

Уже по этой причине взгляды Эриксона должны найти свое место в нашем исследовании. Но существует и еще одна важная причина — эго-психология, пусть на своем языке, но позволяющая нам проследить, какую роль играет проблема онтологической уверенности — неуверенности на протяжении всей истории человеческой жизни.

Эриксон выделяет 8 стадий — «кризисов» развития «эго».

В течение первого года жизни краеугольным камнем формирования здоровой личности, по Эриксону, является чувство доверия к близким. Соответствующий этому возрасту первый «кризис» получил название «доверие — недоверие». Ученики Эриксона вместо понятие «доверие» стали называть ту же характеристику «уверенностью в мире». Младенец, имеющий базальное чувство «внутренней определенности» (уверенности), воспринимает мир как безопасное и стабильное место, а других людей — как заботливых и надежных.

Формирование в ребенке чувства доверия не зависит от количества или качества пищи или от проявлений родительской нежности. По Эриксону, оно скорее связано со способностью родителей передать своему ребенку чувство узнаваемости и постоянства семейных переживаний.

Доверие (или уверенность) относится не только к внешнему миру, но и к миру внутреннему. Младенец должен научиться доверять себе и, в особенности, тому, что его органы эффективно справляются с биологическими потребностями. Автор может добавить — в этом возрасте появляется первое неосознаваемое чувство «Я»: «Я — это мое тело» (Эриксон считал, что «эго» формируется позже — вместе с речью, с формированием словесных понятий).

Доверяющий ребенок отличается от недоверяющего тем, что может переносить временное отсутствие матери без чрезмерного плача и страдания.

Причиной самого «кризиса» — трагедии — является ненадежность или несостоятельность матери и отвергание ею ребенка. В подобной ситуации формируется базальная неуверенность, выражающаяся в проявлении страха по отношению к другим людям, чувстве подозрительности и непрерывных опасений за свое благополучие. Такая установка личности проявится во всей своей полноте на более поздних, разумеется, стадиях развития личности.

Для нас важно отметить, что, по Эриксону, неуверенность появляется не только у детей, живущих в откровенно патологической семейной обстановке.

Родители, придерживающиеся противоположных принципов воспитания и постоянно спорящие; юные родители, неуверенно чувствующие себя в этой роли; родители, система ценностей которых находится в противоречии с общепринятым в данной культуре стилем жизни (родители-хиппи, например, или родители-«металлисты»), могут создавать в доме атмосферу постоянной неопределенности и двусмысленности, результатом которой является формирование базового недоверия у ребенка.

Чувство «недоверия» Эриксона чрезвычайно схоже с «онтологической неуверенностью» Р. Лэнга. Но Эриксон считал его не врожденным, а приобретенным, за счет дефектов воспитания в раннем возрасте, качеством личности. Феномен «жизнестойких детей» явно противоречит подобному взгляду. Истина снова скрыта где-то посередине.

Человек, несомненно, рождается на свет с врожденной склонностью к «уверенности» или «неуверенности» своей личностной позиции. Наша задача, зная это, всегда помнить разницу между образом и подобием Бога в человеке. «Данность — это не заданность». Воспитание самостоятельной творческой личности — это возможность проявления Творчества родителей.

Тончайшие наблюдения Эриксона позволяют понять этапы нормального развития человеческой трагедии — ее драматургию.

Первый «кризис», независимо от генетики, за счет наших ошибок может заложить базу для возникновения чувства неуверенности. Неуверенность начинается с сомнений в телесной идентификации самого себя.

Вторая стадия развития характеризуется у Эриксона «кризисом»: «автономия — стыд и сомнение». Чувство доверия, приобретенное в возрасте от 1 до 3 лет, подготавливает почву для формирования чувства автономии. Младенец начинает открывать для себя, что его поведение влияет на других. Он начинает отстаивать свою независимость и самостоятельность, избегая при этом вызывающих «кризис» чувств стыда, сомнения и унижения. Если детей слишком сильно ограничивать или слишком строго наказывать за проявления их свободы, то их базовое недоверие будет резко усилено чувством стыда и сомнения.

«Автономия» Эриксона — это понятие, отражающее возникновение внешних (социальных) проявлений «Я»-чувства.

«Я» развивается, расширяя от тела, как точки отсчета, сферу «мое — не мое». Сначала отчетливо разделяются на «мои — не мои» игрушки и другие предметы, следом за ними так же делятся и люди. В сферу обладания (развивающегося «Я»-чувства) попадают родители и близкие — «кто мой — кто не мой?». «Кем я могу управлять (обладать) — а кем не могу?». Чувство отдельности «Я» приводит к попыткам манипулировать родителями.

Грубое ограничение свободы в этом возрасте приведет к усилению неуверенности, выражающейся в попытке вернуть свое «Я» в- исходное состояние. «Стыд» и «сомнение» Эриксона выразятся в желании «спрятать «Я». В этом возрасте впервые появляется влечение к эгосистоле.

Третья стадия развития характеризуется полярностью «инициативность — вина» и приходится на дошкольный возраст (3–6 лет), который Эриксон называл «возрастом игры».

Окружающий мир предъявляет дошкольнику гораздо больше требований, чем младенцу. Для того чтобы ответить на этот вызов, необходимо активное и целесообразное поведение. Оно формируется во время игры.

Дети постепенно берут на себя ответственность за свое тело, свое поведение, игрушки, домашних животных. Эриксон подчеркивал, что развитие родителями чувства ответственности усиливает инициативность. Отсутствие ответственности будет усиливать неуверенность, вызывая ощущение вины. Вызывать ее будут, разумеется, и чрезмерные наказания за проявленную инициативу, которые Эриксон называет «запретом свободы».

Появлению вины, по Эриксону, особенно способствуют родители, ревнующие детей друг к другу. Ревность вызывает чрезмерные наказания детей в ответ на их потребность любить и получать любовь от родителей противоположного пола.

Ребенок ощущает вину перед окружающими за неспособность или невозможность проявления своей свободы — инициативы. Если ребенок скован чувством вины, он чувствует покинутость и собственную никчемность. Такие дети боятся постоять за себя. Они чрезмерно зависят от взрослых и являются ведомыми в группе сверстников, опасаются принимать самостоятельные решения. Боязнь ответственности с возрастом может стать нормой поведения.

На этой стадии формируются первые идентификации. Дети начинают ассоциировать себя с людьми, чью работу и характер они в состоянии понять и оценить. Идентификации с идеалами свидетельствуют о том, что появилась потребность в их обретении. Ребенок хочет изменить свою роль в окружающем его мире. Его сфера «Я» испытывает стремление к расширению. Она стремится включить в себя не только игрушки и родителей, но и сделать «своими» других людей и их идеи. Впервые становится явным влечение к эгодиастоле.

От родителей и педагогов зависит, не вызовет ли чувство вины трансформацию естественной склонности к формированию идеалов (идентификации с идеалами, обусловленной эгодиастолическим влечением), развитие юнговской идентичности (эгосистолической попытки спрятать себя за идеалом — зависимости от него).

Эриксоновские чувства вины и стыда отражают стремление замкнуться в себе — еще более выраженную, чем в предыдущем кризисе, эгосистолу — защитное стремление неуверенного «Я».

Четвертый период приходится на годы начальной школы (6–12 лет). Эриксон определял «кризис» этих лет «трудолюбие — неполноценность». Как вы помните, М. Мид связывала этот период человеческой жизни с формированием «Я»-концепции. Характерно, что Фрейд, в представлениях которого «Я» является лишь сексуальным неврозом, считал этот период наименее значимым в человеческой жизни («латентным»).

Никогда ребенок не будет обладать большим желанием получать новые знания, чем на четвертой стадии развития. Вслед за М. Мид Эриксон считал, что в этом возрасте впервые появляется собственно «Я» («эго») — формируется сознательная «эго-идентичность» (идентичность с собственным «Я»). «Эго» выражает себя словами «Я — то, чему я научился».

Опасность (трагизм) на этой стадии скрывается в возможности появления чувства неполноценности или некомпетентности. В сущности, это и есть адлеровский «комплекс недостаточности», который понят Эриксоном через сознательное стремление ребенка к получению знаний (к просвещению). Само возникновение этого комплекса Эриксон относил к возрасту интенсивного получения рациональных знаний — от 6 до 12 лет.

Если дети сомневаются в своих способностях получать информацию или в собственной значимости в среде сверстников, это может отбить у них желание учиться дальше.

Чувство неполноценности развивается, по Эриксону, особенно легко, если дети обнаруживают, что пол, национальность или социально-экономическое положение родителей, а вовсе не собственный уровень знаний и способностей определяет их значимость среди одноклассников и учителей. В результате может усилиться-неуверенность личности в своей способности эффективно взаимодействовать с реальностью.

Если ребенок раннего школьного возраста осознает, что его успех среди сверстников не зависит от него самого, то он может попытаться снять с себя ответственность за большую часть своих поступков и ощущений и перенести ее на людей и другие объекты внешнего мира.

Дети, испытавшие в предыдущем кризисе чувство вины, уже уловили тот факт, что запрет инициативы имеет свои преимущества — он освобождает от ответственности. Они усвоили выгоду зависимости от взрослых. На четвертой стадии развития они начинают сознательно оправдывать свои неудачи внешними по отношению к личности фактами и обстоятельствами.

Описываемый возрастной кризис имеет для нашей книги решающее значение!

Именно в это время начнет формироваться то, что Дж. Роттер называл «экстернальным локусом контроля». Вместе с ним появится стереотип поведения, который мы, условно, называем «наркотическим». «Наркотическим стереотипом» мы будем называть склонность человека перекладывать ответственность за свое поведение на сознательно выделенные им во внешнем мире объекты или оправдывать собственное поведение с помощью таких объектов.

«Интернальный локус контроля» («уверенность») продолжит свое формирование в том случае, если затраченные личностью усилия приводят к справедливому успеху (или неудаче, если усилия затрачены не были) в своем школьном классе или группе.

На наш взгляд, этот возраст можно описать еще и как возраст возникновения первого и основного когнитивного диссонанса. Просвещение нужно человеку не ради самих знаний (накопления информации), а ради ощущения собственной значимости в глазах окружающих. Ребенок хочет преобразить свою роль в окружающем мире — преобразуя самого себя с помощью обучения.

Школьный возраст оказывается возрастом окончательного формирования потребности в преображении. Однако направление, «вектор» поиска ребенком собственной цельности («значимости», по Эриксону) ему может подсказать только культура взрослых.

Материалистическая культура, именно в младшем школьном возрасте, окончательно убеждает человека, что удовлетворить свое неясное влечение он может только с помощью рациональных знаний — накопления того или иного вида информации.

И именно в этом возрасте начинается формирование «виртуального человека» («аутиста» по Ильину или «нарцисса» по Липовецки).

Ведь информация, предъявляемая ребенку современной культурой, имеет свойства равнозначности и избыточности. Более того, она преимущественно визуальна и несет в себе тенденцию ограничения творческого воображения.

Ребенок, оказывающийся один на один перед невообразимым массивом эмоционально равнозначной информации, автоматически испытывает «чувство неуверенности в эффективности своего взаимодействия с реальностью» (Эриксон). Сегодня ребенок школьного возраста оказывается ровно в той же когнитивной ситуации, что и человек, впервые в жизни испытавший на себе действие LSD!

«Недостаток внимания со стороны учеников, на который нынче жалуются все преподаватели, — пишет Ж. Липовецки, — это не что иное, как одна из форм холодного и небрежного отношения ко всем феноменам жизни, сходного с реакцией телезрителей, увлеченных всем и ничем, возбужденных и безразличных в одно и то же время, перенасыщенных информацией, с сознанием выборочным, рассеянным, которое является антиподом сознания добровольного или детерминированного».

Действие равнозначной информации напоминает действие наркотика (перечитайте главу о «психоделической революции»).

Если в раннем школьном возрасте ребенок не имеет мировоззренческой «точки отсчета», если родители и школа не в состоянии позаботиться о выработке категорических императивов поведения, необходимых для выбора значимой информации, то единственное, на что ребенок сможет опереться… это он сам.

Критерием выбора станет чувство, которое мы обозначали как «мое — не мое» или «нравится — не нравится». Человек будет выбирать ценности всей своей последующей жизни, ориентируясь только на телесную и эмоциональную ось «приятно — неприятно». Сформируется «нарцисс» Ж. Липовецки.

Но даже для формирования такого нарциссического «Я» нужно ощущение центра личности (нравиться или не нравиться информация тоже должна кому-то). Стать «нарциссами» фактически смогут только «жизнестойкие дети» — дети, имеющие врожденно стойкое чувство «Я». Остальные, для того чтобы сделать выбор, будут вынуждены искать «точку отсчета» во внешнем мире. В отсутствие внутренней уверенности они будут рассчитывать на внешние объекты и идеи.

Равнодушная торговая культура уже в этом возрасте может подсунуть им наркотик в качестве «лекарства» для легкой идентификации самого себя.

Мы уже знаем, что на самом деле человеческая душа стремится к духовному преображению — открытию в себе трансцендентного измерения. Когнитивный диссонанс приводит к нарастанию неясной тревоги. Несовпадение истинной потребности и предлагаемой культурой изобильной и равнозначной информации особенно больно отражается на детях, у которых от «кризиса» к «кризису» нарастает чувство неуверенности в себе (по каким бы авторам оно ни понималось).

Родители могут убедиться в существовании этого диссонанса, наблюдая не соответствующую возрасту привязанность ребенка к волшебным сказкам, своим старым книжкам и мультфильмам. Дети чувствуют наличие в них волшебства — трансцендентности, которой их хочет лишить культура взрослых.

Пятая стадия в схеме жизненного цикла Эриксона соответствует подростковому возрасту. «Кризис» этого важнейшего периода в психосоциальном развитии человека Эриксон определял как «эго» — идентичность — ролевое смешение».

Молодой человек выходит в жизнь. Общество требует от него столкновения с новыми ролями («масками» Э. Берна).

Главной проблемой этого возраста является способность не потерять самого себя во множестве требующихся от личности социальных ролей.

Задача подростка состоит в том, чтобы собрать воедино все имеющиеся к этому времени знания о самом себе (какие они — сыновья или дочери, студенты, спортсмены, музыканты, любовники и т. д.) и интегрировать эти многочисленные рациональные описания в личную идентичность.

«Эго-идентичность» — это состояние абсолютно сознательное. Кризис идентичности, по Эриксону, является следствием того, что подросток не может принять ценности и идеологию, носителями которой выступают родители, учителя, церковь и другие источники авторитета.

Идеология не принимается, но потребность в «идентичности», по Эриксону, сохраняется. Кризис идентичности или «ролевое смешение» (Эриксон использовал еще термин «спутанность идентичности» — точно отражающий путаницу в словесных представлениях подростка о себе самом) чаще всего выражаются в неспособности выбрать карьеру или продолжить образование…

Эриксон — психолог-материалист — не может представить себе иной цели продолжения жизни личности… Может быть, поэтому молодые люди и не хотят принять нашу идеологию?

«Спутанность идентичности» приводит испытывающего ее подростка к пронзительному чувству своей бесполезности, душевного разлада и бесцельности. Ребят не покидает ощущение своей ненужности и неприспособленности. Именно их часто кидает в сторону того, что Эриксон называл «негативной идентичностью», то есть в сторону преступности и наркотиков (здесь термину «идентичность» Эриксон возвращает первоначальный юнговский смысл).

Мы же с читателем уже понимаем, что склонность к идентичности такого рода была предопределена на предыдущих стадиях развития — к наркотикам в подростковом возрасте придут люди со сформированным «наркотическим стереотипом». Химические вещества окажутся одним из самых простых объектов, годных для оправдания собственной неуверенности и бессмысленности собственного существования.

Как это ни странно, но Эриксон видел проблему наркотиков только с позиций «ролевого смешения» — запутанности человека в собственных «масках». Описанное им же нарастание из стадии в стадию чувства неуверенности в подростковом возрасте им не учитывается.

Автор данной, книги считает подростковый возраст возрастом предельного напряжения метафизической потребности. Именно в этом возрасте метафизическая потребность становится потребностью в преображении. Чувство «Я» испытывает сильнейшее влечение к достижению целостности. На следующих этапах жизненного цикла «Я» перейдет к созидательной деятельности, а для созидания необходим созидатель — «центр» («самость», «уверенность»)!

Для обретения центра «Я» должно выбрать, определить свои экзистенциальные характеристики, которые мы описывали как «локус контроля» и онтологическую уверенность или неуверенность.

«Ролевое смешение» происходит из-за того, что на всех предыдущих этапах развития никто не заботился о том, чтобы личность умела выбирать главное в потоке обрушивающихся на нее симуляций. Ни «одномерное», ни тем более «виртуальное» общество не предоставляют «Я» возможности для подлинного становления. Они пытаются подменить его «симулякрами».

Мы помним, что в предыдущих возрастах-«кризисах» становление личности было связано с расширением сферы «мое — не мое», то есть с эгодиастолическим влечением.

В подростковом возрасте именно эгодиастолическая энергия «Я» упирается в «маски» и симуляции, предлагаемые ей культурой вместо религии. «Спутанность идентичности» — естественный процесс, возникающий из-за когнитивного диссонанса, вызванного равнозначностью информации.

Личность хочет прорыва к трансцендентному — расширения самой себя к Богу и космосу (именно в этом логика продолжающегося расширения «Я» — естественной эгодиастолы), а ей взамен предлагаются только фальшивые объекты для юнговской идентичности.

В результате человек мечется между объектами-идентификациями, не в силах выбрать ни одного из них. Потребность личности упирается в равнозначность смыслов (или бессмысленностей) тех идей и объектов, которые предлагает ей для идентификации «виртуальная» культура. Кажущийся избыток возможностей выбора оборачивается невозможностью выбрать главное среди объектов, имеющих одинаковую значимость.

Одним из таких объектов являются наркотики. Человек может прийти к ним не только на механизмах эгосистолы (потребность спрятать «Я» осуществляется в этом случае с помощью «лекарства от души»), но и в результате столкновения эгодиастолы подростка с отсутствием духовного измерения в культуре. В этом случае наркотик будет использован первоначально как способ познания мира… что мы и видели на примере LSD.

Качеством, позволяющим личности успешно выйти из «кризиса» юности, Эриксон считает верность. Верность — это «способность подростка быть верным своим привязанностям и обещаниям, несмотря на неизбежные противоречия его системы ценностей» (Erikson, 1968). Верность — краеугольный камень идентичности. На социальном уровне она представляет собой способность молодого человека принимать и придерживаться морали и идеологии общества.

Понятием «верность» Эриксон пытается описать необходимость наличия главной идентификации в душе подростка. На наш взгляд, гораздо более точным понятием в этом случае было бы слово «вера».

Но психоанализ — наука материалистическая, подобных понятий он. не допускает. У «нового» подростка — «нарцисса», находящегося в мире виртуальных ценностей, — то, что Эриксон называет «верностью», оказывается зависимостью — невротической идентичностью с компьютерами, автомобилями, мобильными телефонами и групповыми идеологиями — псевдодуховными теориями коммерческих фирм и тоталитарных сект.

Эриксон придавал особое значение термину «идеология», подменившему собой в XX веке то, что люди вкладывали в понятие веры.

Согласно Эриксону, идеология — это неосознанный набор ценностей и посылок, отражающий религиозное, научное и политическое мышление в культуре. Ее цель — это «создание образа мира, достаточно убедительного для поддержания коллективного и индивидуального чувства идентичности» (Erikson, 1958).

Идеология Эриксона — это то, что предоставляет молодым людям упрощенные, но четкие рациональные ответы на главные вопросы, связанные с кризисом идентичности: «Кто я?», «Куда я иду?», «Кем я хочу быть?».

По всей видимости, идеалом «идеологии» Эриксона можно считать… «тезисы культурной революции» Мао Цзэдуна. Там, где психология опирается только на рациональное знание, сразу появляется знакомый запах манипулирования личностью.

Единственной причиной возникновения «спутанности идентичности» Эриксон считал недостатки самой «идеологии». Подросток не может ее принять только потому, что культура неспособна правильно внушить ему свою систему ценностей…

Шестой период жизненного цикла — период ранней зрелости — Эриксон характеризовал «кризисом» «интимность — изоляция».

Главной задачей этой стадии человеческого развития Эриксон считал формирование гармоничного ощущения, которое определял термином «интимность». Имеется в виду то сокровенное чувство, которое мы испытываем к супругам, друзьям или близким. Эриксон усматривает в нем нечто гораздо большее, чем просто сексуальную близость.

Оно включает в себя сочувствие и доверие между друзьями, а в более широком смысле — способность вверять себя кому-либо во внешнем мире. «Интимность» — это способность «слить воедино вашу идентичность с идентичностью другого человека без опасения, что вы теряете нечто в себе» (Evans, 1967). В слово «интимность» Эриксон вкладывает смысл очень близкий «доминанте на лицо другого», по А.А. Ухтомскому.

Именно гармоничное слияние идентичностей двух людей Эриксон рассматривает как необходимое условие прочного брака. Истинное чувство интимности, считает он, не может развиваться до тех пор, пока не достигнута «эго-идентичность» каждого из членов пары. Иными словами, для того чтобы находиться в истинных интимных отношениях с близким человеком, необходимо, чтобы к этому времени у личности сформировалось ясное осознание того, кто она и что собой представляет.

Любовь неуверенных личностей или людей в подростковом возрасте может оказаться попыткой проверить собственную идентичность, используя для этой цели другого человека. Эриксон считал, что многие подростки, особенно женщины, вступают в брак с целью обрести собственную идентичность в другом человеке и за его счет «идентифицировать» себя через него — испытать «идентичность» в юнговском смысле.

Если читатель внимательно читал нашу книгу, то он уже понял, что именно понятие интимности у Эриксона наиболее полно соответствует нашему представлению о «Я»-чувстве.

В этом возрасте оттачивается и окончательно определяется тот сложный комплекс чувства границ собственного «Я», который мы ранее характеризовали как «мое — не мое». Человек включает в понятие «мое» не только предметы, но и чувства, символические образы и другого человека.

Сознательная концепция Эриксона исключает существование экзистенциального чувства «Я». Однако истинная интимность в терминах Эриксона не может проявляться без онтологической уверенности — стабильного чувства «Я». Доверие — способность вверять себя кому-либо — осуществимо только при человеческой уверенности в том, что его «Я» сохранится в любом случае (независимо от результата проявления доверия).

Эриксоновское понятие «интимность» точнее всего передает русское слово «независимость».

Главную опасность на этой психосоциальной стадии Эриксон видел как раз в том, что И.А. Ильин называет «аутизмом», а Липовецки «нарциссизмом», — в излишней поглощенности собой, ведущей к избеганию любых неформальных межличностных отношений. Эриксон описывал такое свойство «эго» понятием «-изоляция».

Неспособность устанавливать доверительные личные отношения приводит к «изоляции» — чувству социального вакуума и одиночества. Изолированный человек Эриксона очень похож на «нарцисса» Липовецки — он устанавливает только поверхностные контакты, ограждает себя от любых проявлений любви и искренности, занимает формальную позицию в семейных и рабочих проблемах.

Он боится любви и доверия, так как испытывает страх попасть в зависимость от другого. Такой человек не способен на со-страдание. Изолированная личность Эриксона — это личность зависимая (личность, у которой идентификации все время грозят превратиться в юнговскую идентичность).

«Изоляция» — в наших терминах окажется главным способом психологической защиты онтологически неуверенного человека. Но Эриксон так не считал! Он утверждал, что изоляция — это реакция личности на негативное воздействие внешней среды. Нравственное чувство для него лишь условие достижения интимности, и поэтому первое является производным второго.

Молодых людей, которые манипулируют другими и эксплуатируют их без всякого сожаления, он относил к числу личностей больных, испытывающих невротическую изоляцию.

Поведение убийц, вываривающих черепа для «черных магов», Эриксон объяснил бы экстремальной изоляцией в городской среде, из-за которой они не смогли развить в себе адекватную способность к интимности.

Но Эриксон как психолог и мыслитель формировался во времена, когда люди познавали мир имея в своем распоряжении иерархическую систему ценностей — категорический императив поведения.

Он не был в состоянии представить себе «виртуальную» культуру, в которой его понятие «изоляция» превращается из невроза в норму человеческого бытия. В мире, в котором вера, религиозные системы, знания и вещи стали одинаковыми кубиками детского конструктора, «изоляция» (или «нарциссизм» Липовецки) являются необходимыми психическими механизмами выживания или, во всяком случае, механизмами сохранения отдельности, или независимости, личности…

Нормальному выходу из «кризиса» «интимность — изоляция» способствует любовь, которая, по Эриксону (как, впрочем, и по любому другому автору с древнейших времен), и есть способность вверять себя другому человеку.

Но любовь не в чести в мире «нарциссов». Любить нужно уметь. Но ни семья, ни школа, становящаяся все более и более виртуальной, учить этому не умеют.

Для нас ранняя зрелость — это возраст, в котором после подростковой бури «Я»-чувство приобретает определенность своих экзистенциальных черт. «Я» кристаллизуется, только теперь о нем можно говорить как об онтологически уверенном или неуверенном — экстернальном или интернальном. От этой определенности позиций «Я» и зависят проявление эриксоновских «интимности» или «изоляции».

Само слово «зрелость» в русском языке означает нечто очень похожее. Но означает оно и время, когда «плод созрел» и ему предстоит «падать» с «ветки», на которой он рос, в самостоятельную жизнь. От сформированной экзистенциальной позиции будет зависеть жизненный стиль — внешний рисунок того, что человек называет взрослой жизнью.

Сохранившаяся, несмотря на все жизненные преграды, энергия эгодиастолы жизнестойкого человека трансформируется в независимый жизненный стиль. Такой личности трудно дать какое-либо определение, кроме понятия «свободный человек».

Желание спрятаться от жизни — эгосистола — сформирует зависимый стиль жизни, (даже если это зависимость «нарцисса» от системы собственных прихотей»), который в описаниях разных авторов получит разные названия. Мы пользовались понятиями «нарцисс» или «аутист».

Стиль жизни человека, который зависит от вещей, людей и их идеологии, неминуемо поведет своего «владельца» все дальше по дороге зависимости, до тех пор, пока она не завершится диссоциацией личности.

«Кризис» седьмой стадии жизни (от 26 до 64 лет) представляет собой выбор «между продуктивностью и инертностью».

Продуктивность — это озабоченность человека не только благополучием своих потомков (следующего поколения), но и всем состоянием общества как целого. По мысли Эриксона, каждый взрослый должен или принять или отвергнуть мысль о своей ответственности за хранение и улучшение всего того, что называется культурой человечества.

Эриксон пишет о том, что мы могли бы назвать сформированным чувством «Я», эгодиастола которого гармонично включает в себя заботу обо всем мире.

Идеал продуктивности Эриксона — это то, что мы в этой книге назвали мудростью святых. Это уже достигнутое преображение.

Получается это далеко не у всех, да и сам Эриксон называет мудростью совсем иное чувство.

Те люди, которым не удается стать «продуктивными», постепенно замыкаются в состоянии поглощенности собой («нарциссизме» или «аутизме»), при котором основным предметом заботы становятся лишь личные потребности и удобства. Эти люди не заботятся ни о ком и ни о чем, они лишь потворствуют своим желаниям. Они относятся к окружающим как к вещам, считая возможным ими манипулировать.

С утратой продуктивности (развитие «застоя») личность обедняется (инфляция!) и испытывает чувство безнадежности и бессмысленности жизни. Эти чувства Эриксон и назвал «кризисом старшего возраста».

Для нас сущность кризиса зрелости выглядит гораздо сложнее. Формирование «Я» в ранней зрелости завершает тот период, который, исходя из христианских представлений, можно считать этапом формирования образа Бога в человеческой душе. Теперь в возрасте средней зрелости образ должен превратиться в подобие. Это возраст творчества взрослой личности.

Николай Бердяев в 1914 году определил смысл человеческого творчества как попытку повторения творчества Божественного:

«Подобие Божие должно хотя бы попытаться повторить Божественное делание. Как Бог создал наш мир — так и человек чувствует себя должным создать свой собственный».

Творчество — это трансформация влечения к расширению своего «Я» (эгодиастолы) в потребность расширить возможности своего делания. Творчество возможно только ради другого человека — и никогда для самого себя. Только улучшение жизни, обострение чувств, обогащение опытом другой личности как результат моего творчества может дать мне ощущение, что творческий акт состоялся.

Эриксоновский «застой» — это состояние прямо противоположное творчеству — медленное проваливание виртуальной личности в глубины самого себя — «аутизм» — по представлениям как И.А. Ильина, так и современной психиатрии.

Но как понятие «творчество», так и сами возможности делания в «виртуальной» культуре незаметно, но непоправимо видоизменяются. Мир «аутистов» и «нарциссов» подменяет альтруистический творческий акт эгоистическим «самовыражением».

Вот как описывает этот феномен все тот же энциклопедист от «Эры пустоты» Ж. Липовецки:

«…Каждый хочет поделиться своим интимным опытом, каждый желает быть услышанным, но происходит совсем как с граффити на стенах школы или в многочисленных художественных ателье: чем больше люди стараются выражать себя, тем меньше смысла мы находим в их выражениях; чем больше они стремятся к субъективности, тем нагляднее анонимность и пустота. Самое парадоксальное в том, что никто, по существу, не заинтересован в этом изобилии самовыражений…

Это и есть нарциссизм — самовыражение на все случаи жизни; первичность акта связи относительно характера сообщения, безразличное отношение к его содержанию (так в творческом акте метод подменяет сущность. — А.Д.), «игровое» поглощение смысла; сообщение, не имеющее ни цели, ни слушателей. Автор сообщения становится его же главным слушателем. В результате — изобилие спектаклей, выставок, интервью; слова, не имеющие ни для кого никакого значения, которые даже не разряжают обстановку; речь идет совсем о другом — о возможности и желании, независимо от характера «послания», о праве и желании нарцисса высказываться — высказываться ни о чем, просто высказываться ради самого себя, зато услышать свои слова, усиленные средствами массовой информации».