Дальнейшее расслабление напряжения в отношениях матери и ребенка

 

Независимо от возможностей триангулирования, есть еще один феномен, обременяющий отношения между детьми и разведенными матерьми. Я назвал это педагогизированием отношений матери и ребенка[97]. Я имею в виду тенденцию (одиноких) матерей редуцировать свои отношения с детьми до исключительно «педагогических» задач, тенденцию, которая обычно усиливается с увеличением изоляции матери и ориентацией ее жизни исключительно на ребенка. В иерархии педагогических целей, по моему опыту, центральное место занимает успеваемость в школе, затем идут «социальные черты характера», такие как благоразумие, внимательность к другим, готовность к кооперации и пр. Вместо того чтобы с известным любопытством наблюдать за развитием ребенка и радоваться их совместной жизни, эти матери страшно переживают из-за каждой контрольной, со страхом реагируют на встречи детей с другими людьми и т. д. В результате их жизнь – поскольку чаще всего дети не таковы, какими хотели бы их видеть родители, – проходит в сплошных разочарованиях, а у матери растет чувство вины из-за того, что она считает невыполненной свою материнскую задачу.

У этого явления есть множество причин. Переоценка важности успеваемости может быть связана с переживаниями собственного детства, но чаще всего мать считает, что она обязана доказать всему миру, что она и сама, то есть без отца, в состоянии справиться со всеми задачами воспитания. Таким образом, «забота о будущем» ребенка становится своего рода защитой против чувства вины по поводу развода, который, может быть, нанес ребенку непоправимый вред.

Слишком высокая оценка социального поведения детей для матерей характерна в гораздо большей степени, чем для отцов. Кроме того, разведенные матери сильно опасаются, как бы ребенок не стал «таким, как отец» (по отношению к мальчикам подобные воспитательные позиции усиливаются). Проблема заключается в том, что в системе оценок матери нет места для агрессивных потребностей и импульсов детей. Часто она борется со всем, что имеет дело с агрессивностью и самоутверждением, вплоть до мира детских фантазий и игр. Так, мать может всерьез расстроиться, если окажется «застреленной» из ложки, игра в войну осуждается морально, истории и сказки «очищаются» от агрессивных сцен; и если ребенок проигрывает в спортивном состязании, он не имеет права расстроиться, а должен брать пример с матери, которая может даже улыбнуться, если окажется побежденной («а зачем она тогда вообще играет, если не хочет выиграть?»). И эти матери даже не догадываются, насколько агрессивна эта их борьба против (предполагаемой) агрессивности ребенка. И как может ребенок справиться с амбивалентностью своих чувств, со своими разочарованиями, злостью, чувством бессилия, если у него отнимается любая возможность проявления этих чувств, вплоть до символизации и игр? И как можно научиться держать в руках свое раздражение из-за проигрыша, если за тобой не признается даже самого права на раздражение?

Результатом такого «педагогического воспитания» становится то, что дети просто не в состоянии оправдать ожиданий своих матерей, а это увеличивает напряжение в их обоюдных отношениях. Если же дети стараются приспособиться, то это – по причине завышенных запросов матери – становится возможным лишь благодаря вытеснению. Однако агрессивный, «мужской» элемент, выдворенный из семейной идиллии, однажды все же вернется и отомстит за себя – и это в незрелом, инфантильном обличии, поскольку в вытесненном, как мы уже говорили, не происходит никакого развития.

Объяснить все это матерям – важнейшая задача профессиональных консультантов по вопросам развода.

 

Удача новой семьи

 

Как уже говорилось, важнейшим условием для создания новой счастливой семьи является сознательное желание матери и ее нового партнера сделать такой шаг. И это независимо от того, как в настоящий момент воспринимает ребенок маминого нового друга. Конечно, это легко сказать. «Я ужасно влюблена в моего друга Герда, – рассказывает Фрау С., мать трехлетней дочери и шестилетнего сына, – но мы видимся всего один вечер в неделю. Как же мы можем установить, сможем ли мы жить вместе?! В этот вечер я прихожу домой в десять часов вечера, но больше двух раз в неделю я просто не могу оставлять моих детей одних. Мы оба не хотим, чтобы Герд приходил ко мне домой, потому что дети его явно недолюбливают. А что если я им сейчас скажу, что Герд останется у нас и они постепенно к нему привыкнут, а потом у нас ничего не получится? Я не хочу, чтобы они снова переживали потерю! Тогда они вообще перестанут мне доверять...» А фрау К. испробовала другую возможность. Она привела своего друга Конрада домой и представила его своему семилетнему сыну Анди: «Ты можешь поиграть с Конрадом в железную дорогу, а то ты все время жалуешься, что мне эта игра не доставляет удовольствия!». И действительно, мальчик тотчас взял Конрада в оборот и потом едва мог дождаться его нового прихода. Вся проблема в том, что Анди стал рассматривать Конрада как своего товарища и взрослым в его присутствии едва удавалось молвить друг другу слово. Конечно же, они не так представляли себе свои отношения. Потом Конрад уходил с матерью в ее комнату, и Анди постепенно стало ясно, что Конрад любит маму больше, чем его. Более того, он увидел, что тот тоже очень дорог матери, что мама им восхищается, тогда он возненавидел Конрада. Но самым ужасным для фрау К. было то, что она неожиданно увидела своего друга с той стороны, с которой она его еще не знала: вместо того чтобы терпеливо попробовать снова завоевать доверие Анди, он игнорировал его, а то и вовсе злился и грубил в его адрес. Через два месяца они разошлись. «Я его действительно очень любила, – рассказывала фрау К., – но если хочешь жить вместе, одной любви недостаточно. Мой друг должен быть также старшим другом для моего сына. А как можно знать заранее, способен ли он на такую дружбу?».

Неразрешимая дилемма? Со временем мне стало ясно, что не только этих двух женщин, но и многих других матерей объединяет нечто общее. Они продумывают множество подходов к детям, но они не отваживаются на одно: сказать ребенку правду. «Познакомься, это мой друг, я люблю его, а он любит меня, мы хотим быть вместе. Конечно, и вместе с тобой. Поэтому он будет часто к нам приходить. Может быть, мы потом захотим вообще жить вместе, но пока мы этого не знаем!» Мне нравится предложение Франсуазы Долтос (Francoise Doltos, 1988): «Слово, которое следует употреблять для детей, звучит "жених". У мамы может быть много "женихов". Что необходимо ребенку, так это понятное слово. Мать должна объяснить детям, что означает это слово: "Может быть, мы когда-то поженимся, но этого пока никто не знает. Этот мужчина и я (эта женщина и я, если речь идет об отце), мы любим друг друга. Если мы решим пожениться, мы скажем тебе об этом"» [98].

Когда и с какой интенсивностью эта проблема возникнет и как новая пара ее разрешит, предсказать невозможно. Но одно можно сказать точно: если дети оказываются обманутыми или от них скрывают правду, эскалацию проблемы можно считать запрограммированной. Скажем больше, если ложь удается, то ребенок какое-то время действительно чувствует себя в безопасности, но безопасность эта довольно ненадежна. Если он вдруг откроет, что именно в действительности скрывается за безобидным словом «друг» и что скрывается за походами в кино с тетей Бертой, разрушенной окажется не только его ненадежная безопасность; за тем фактом, что от него скрывали правду, он, вполне справедливо, отметит нечистую совесть. А нечистая совесть, как известно, – признак вины. Таким образом, появление нового мужчины сигнализирует ребенку угрозу его собственным потребностям. Если же родители не лгут, но при этом и не рассказывают всю правду, то ребенок чувствует, что здесь что-то не так, а там, где отсутствуют достаточные объяснения, вступают в свои права всевозможные фантазии. Как правило, в фантазиях представления об опасности намного более грозны, чем на самом деле. В любом случае мать (отец) теряет доверие, и часто – минимум, что касается отношений, – навсегда. Представим себя на месте ребенка. Предположим, человек, в чью любовь я свято верю, вдруг открыто сообщает о предстоящих больших изменениях в нашей жизни. Может случиться, что мне эти изменения и не подходят, может, они вызывают во мне большое беспокойство, но когда о переменах говорится открыто, то у меня появляется чувство, что мать (отец) не только не видит в предстоящих событиях никакой опасности, но даже считает их большим выигрышем. Именно эта уверенность матери или отца может сильно смягчить и мои собственные страхи.

Работая с родителями, важно не только объяснить им, что основная возможность нормального развития событий заключается в правде, но прежде всего необходимо выяснить причины, почему именно они не хотят рассказать детям о том, что происходит на самом деле. Чаще всего здесь скрываются весьма сомнительные педагогические позиции. Это может быть недооценка ребенка, отсутствие к нему достаточного уважения или же чувство вины и страх. Страх приводит к регрессии матери или отца, когда ребенок в их глазах становится некой санкционирующей инстанцией. Об этом «вывертыше» отношений следует, однако, хорошенько подумать: если мать (отец) становится в позицию ребенка, то это означает, что ребенок в этот момент практически теряет свою мать (отца). И тогда ему действительно ничего не остается, как попытаться забрать ситуацию в свои руки, то есть всеми силами начать бороться против нового союза.

Мы уже говорили, что огромное значение тройственных отношений заключается, кроме всего прочего, также и в том, чтобы ребенок время от времени видел себя исключенным из отношений двоих. При этом он делает открытие, что, оказывается, «ничего не случилось» и он вовсе не потерял свои любимые объекты. Конечно, новый партнер должен постараться завоевать дружбу ребенка и в какой-то степени посвящать себя и ему, но именно «в какой-то степени», а не так, как это делал знакомый нам Конрад. Прежде всего должно быть отчетливым уже само начало: новый мужчина (новая женщина) находится здесь в первую очередь потому, что между ним и матерью (между нею и отцом) существуют любовные отношения, которые нет необходимости скрывать. Разовьются ли эти две двойственные связи («мать – ребенок» и «мать – друг») в третью («друг – ребенок») и дальше – в тройственные отношения, об этом должны позаботиться прежде всего взрослые, поскольку ответственность несут они. Но и ребенок, конечно, тоже должен внести свой вклад. И он станет это делать, если увидит, что для того, чтобы не оказаться исключенным, ему просто не остается ничего иного, как приспособиться к новой жизненной ситуации.

Для того чтобы взрослые признали перед ребенком существование своих любовных отношений, есть и еще одна важная причина. Эта любовь еще слишком молода и поэтому слишком ранима, она нуждается в заботе. Для развития надежных партнерских отношений влюбленные должны создать помещение, где они могли бы оставаться вдвоем, не испытывая при этом угрызений совести. И если они в конце концов съезжаются или женятся, они ни в коем случае не должны отказываться от медового месяца и, конечно же, без детей.

Особенная трудность в создании новой семьи заключается в отсутствии привычных ролей. Здесь нет типичных интеракциональных образцов, но нет и новой, альтернативной модели: возможности матери приспособиться к новому партнеру сильно сужены вжившимся стилем жизни и отношениями с детьми, и новый партнер оказывается «брошенным» к детям, у которых для отношений с «внезапным отцом» просто нет опыта.

Если у отчима есть дети от предыдущего брака, то он вынужден будет сделать открытие, что уже имеющийся у него определенный семейный опыт в этой семье и с этими детьми просто не позволяет себя реализовать. С другой стороны, как могут знать дети, как следует вести себя с мужчиной, который, по сути, им чужой, но они не имеют права обращаться с ним как с чужим – он живет у них дома, с мамой, как если бы он был их отец. Эти проблемы нельзя считать неразрешимыми, хотя порой они действительно вырастают в таковые. Думаю, что профессиональные советы и в этой области могут оказать большую поддержку.

Особое внимание следует обратить на неуверенность ребенка в том, как посмотрит его родной отец на его отношения с новым мужем матери и как именно он должен себя вести по отношению к нему, чтобы не обидеть отца. Прежде всего отчим должен сигнализировать ребенку следующее: «Мне очень хотелось бы стать твоим большим другом или, может быть, даже папой. Именно папой, а не отцом, потому что у тебя уже есть отец и в этом ничего не может быть изменено!».

В отличие от отношений с отчимом, детям легче удается не смешивать свои отношения с новой женой отца со своими отношениями с матерью. Мать по-прежнему остается важнейшим человеком, занимающим центральное место в их жизни. Но бывает, что и новая семья отца тоже нуждается в помощи, чтобы ребенок не чувствовал себя из нее исключенным. О чем здесь в первую очередь идет речь, хорошо говорит Фритш (Fritsch, см. раздел 1.3. Замечания о «злых мачехах»): в дни посещений ребенок не должен чувствовать себя лишенным своих личных отношений с отцом, которые как бы автоматически заменяются тройственными отношениями с его новой женой. Может быть, это и отвечает желаниям отца и его жены, но не желаниям и потребностям ребенка. Конечно, дети должны поддерживать отношения с новой женой отца и проводить время также и втроем, но отец, который и без того отсутствует в повседневной жизни ребенка, должен по возможности хотя бы частично стараться восполнить этот дефицит. Поэтому из общего времени следует выделять несколько часов, когда отец и ребенок занимались бы друг с другом, а его жена оставалась бы на заднем плане[99].

Большую проблему в новой семье представляет собой комплекс правил, границ, авторитетов. Из-за неуверенности родителей в своих ролях сильно страдает и семейная педагогическая область.

Главное, на что следует обратить внимание родителей (и мы уже говорили об этом): новый муж матери (жена отца) первое время должен (должна) отказаться от запретов, указаний, поучений, санкций и так далее или, по крайней мере, сильно их смягчать, не слишком утверждая свой авторитет по отношению к ребенку, что определило бы стиль их будущих отношений. Сильный отчим, который устанавливает рамки и границы, необходим для развития ребенка лишь тогда, когда ребенок – при всей амбивалентности своих чувств и своей оппозиции – развил в себе потребность нравиться ему и оставался бы с ним в хороших отношениях. И, напротив, следует убедить мать в необходимости еще какое-то время одной играть эту – чаще всего неприятную – роль, хотя, может быть, желание «поддержки отца» после того тяжелого времени, когда она вынуждена была одна нести всю ответственность, у нее чрезвычайно велико.

Но что делать отчиму или мачехе, если приходится одному оставаться с детьми? Все позволять? Конечно же, нет! Но не следует при этом опасливо коситься по сторонам, нет ли поблизости матери или отца. Это было бы чрезвычайно большой регрессией. Да и как из отношений со взрослым человеком, который чувствует себя совершенно беспомощным, могут развиться добрые и надежные семейные отношения?!

Следует различать совершенно разные виды границ. С одной стороны, это повседневные, будничные правила, которым ребенок так или иначе должен подчиняться. Если он в отсутствие отца или матери пренебрегает такими правилами (что может носить характер пробы или – если новый партнер все еще агрессивно заряжен – провокации), то можно сказать приблизительно следующее: «Я не хочу тебе ничего приказывать, но нахожу, что ты ведешь себя недостаточно хорошо. И, насколько я знаю, мама тоже рассердилась бы на тебя». Таким образом отчим как бы презентует (материнские) правила и ему удается избежать борьбы за власть. При этом он выступает в роли взрослого, который подвергает оценке поведение ребенка. Существуют границы, соблюдение которых необходимо, на чем и должен настаивать отчим, когда он остается с ребенком один. И он не может в этом отношении целиком положиться на самого ребенка. К таким правилам относятся, например, посещение школы, соблюдение гигиены, прием лекарств, границы, гарантирующие безопасность ребенка, а также сохранность вещей, отход ко сну и т. д. В отношении соблюдения таких границ я считаю необходимым, чтобы мать в присутствии ребенка сама наделяла своего нового мужа достаточной властью и в случае необходимости сама санкционировала невыполнение необходимых правил. «Сегодня меня замещает Петер, сегодня он "мама", и когда он скажет "пора спать", значит надо идти в постель. Не будешь слушаться – не получишь завтра своей вечерней сказки!» (или что-то в этом духе). Наконец, существует третий вид границ: это личные границы отчима. Здесь речь идет о поведении ребенка, направленном против важных потребностей отчима или против его хорошего самочувствия, будь то шум, желание ребенка дернуть его за волосы, невежливые слова или требование что-то предпринять, к чему отчим в данный момент не расположен. Здесь он с самого начала не должен отказываться от своего «авторитета». Причем недостаточно сказать: «Так не делают». Следует настойчиво дать ребенку понять: «Я этого не люблю». Только так ребенок должен знакомиться с этим новым, всё еще чужим человеком. И только таким образом отношение также и отчима к ребенку имеет шансы благополучного развития. Но, как бы там ни было, если отчим считает минуты до прихода матери, то есть до освобождения от необходимости быть с ребенком одному, то, можно сказать, что расположение планет для таких отношений уже с самого начала достаточно неблагоприятно.

При всех наших стараниях помочь новой семье создать удачное исходное положение или откорректировать уже случившиеся ошибки мы должны избегать иллюзии, будто проблем и ошибок можно вообще избежать. Для этого происшедшие изменения привычной жизни слишком радикальны и внутренние (также и бессознательные) переживания этих событий слишком близки к пережитой травме развода. Итак, дети будут реагировать, и они будут реагировать таким же образом, как реагировали на развод: страхом, печалью, ревностью или яростью, а также чувством вины и неудачи (например, «меня одного маме было недостаточно»). И если внешне они не проявляют своей растерянности, то это – как и в случае развода – скорее указывает на то, что они (по каким бы то ни было причинам) не желают показывать этих чувств или сами их отрицают. Даже у тех немногих детей, которые «рады новому папе», чувства достаточно амбивалентны. И также, как и при разводе, нам предстоит объяснить родителям (и их новым партнерам), что они должны рассчитывать на растерянность и отчаянье детей, а также на связанные с этим симптомы. Но они с чистой совестью могут взять на себя ответственность и за эти новые нагрузки, которым они подвергают своих детей.

О симптомах и симптоматическом поведении детей, чьи родители вступают в новое супружество, можно сказать то же, что и о непосредственной симптоматике развода: их следует понимать как вопросы, и ребенок сильно нуждается в «ответах» на них. И вопросы эти остаются прежними. Лишь на два из них следует обратить особое внимание, поскольку они стоят в центре всех бед ребенка в данной ситуации. Первый: «Я всегда буду тебя любить, потому что ты мой ребенок. И в этом ничего абсолютно не изменится, даже если я и люблю этого мужчину (эту женщину). Он (она) – мой (моя) мужчина (женщина), а ты мой ребенок!». А вот ответ на второй «горящий» вопрос: «Любить можно больше, чем одного человека. Ты ведь тоже любишь и маму, и папу. Может быть, тебе тоже понравится новый мамин муж (папина жена), но ведь ты от этого не перестанешь любить папу (маму)!».

Итак, теперь мы можем представить себе «шансы развода». Как минимум, теоретически. Однако вопрос, что должно произойти, чтобы детям удалось преодолеть развод родителей без тяжелых долгосрочных последствий и даже извлечь из него пользу для своего развития, представляет собой лишь половину проблемы. Второй частью проблемы является вопрос: как можно помочь родителям приобрести способность делать то, что следует делать? Важнейшим условием для удачи профессиональной помощи является позиция, которая исходит из необходимости помощи не только детям, но и взрослым, которые тоже находятся во власти своих тяжелых, захлестывающих переживаний.

Дальше мы обратимся к проблеме методики и техники профессиональной работы с разведенными семьями.

 

 

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: