 |
Разъяснение как технический инструмент
|
|
|
|
Здесь нет необходимости в сложном психоаналитическом сеттинге, который призван преодолеть власть вытеснений. Эта сила в большинстве бессознательно детерминированных действий, знакомых нам по консультативной работе с разведенными родителями, далеко не так велика. Более того, здесь мы имеем дело вовсе не с вытеснением в узком смысле слова, а с феноменом «действия», когда конфликтные побуждения переходят непосредственно в действия, без предварительного размышления об их символике.
Для того чтобы заставить родителей прочувствовать мотивы этих действий и поразмыслить о них, то есть сделать их сознательными на долгое время, необходимо лишь немного редуцировать страх, связанный с их побуждениями, благодаря чему конфликт настолько разгружается на поверхности, что надобность в защите путем действий отпадает сама собой. Но как это сделать? Разве не является психоаналитически-терапевтическое вмешательство в инфантильные конфликты единственной для этого возможностью? Нет, оказывается, существует альтернатива. Технический инструмент, при помощи которого можно редуцировать эти страхи, в отличие от толкования, а именно от толкования реакций переносов или сопротивления, я назвал методом психоаналитически-педагогического разъяснения.
Я умышленно использую понятие «разъяснение», а не, казалось бы, близлежащее – «информация». Информация подразумевает лишь прибавление знания. Разъяснение же предполагает обогащение особым знанием, которое заставляет увидеть мир в ином свете и означает своего рода прыжок на новый уровень сознания. Оно разрушает ограниченность традиционных, мифических, устрашающих представлений и, наконец, дает ощущение свободы и эмансипации. Итак, здесь речь идет не о простом прибавлении знания, а о действенном, инициативном обогащении знанием. (В этом смысле вся психоаналитическая терапия является разъясняющей, поскольку она позволяет достаточно глубоко заглянуть в инфантильные мотивы чувств и поступков.) Посмотрим, чего можно добиться в условиях консультации для родителей таким освобождением от страхов.
|
|
|
Не случайно понятие разъяснения используется для посвящения в тайны сексуальности. Сегодня мы знаем (благодаря именно психоанализу), какие беспокойство, растерянность и страх приносят с собой инфантильные сексуальные «теории» или то, что дети случайно узнают о сексуальности (своих родителей). И напротив, разъяснение в этой области открывает ребенку существование любви, иной по своей природе, чем его любовь к родителям. Оно обещает ему любовь по ту строну зависимости и страха перед взрослыми. Особенно ярко видна полярность знания и страха (или зависимости) в ритуальных формах сексуального разъяснения для юношей, которые и по сей день существуют во многих культурах. В инициативных разъяснениях подчеркивается различие «между мужчинами, знающими тайну, и женщинами и детьми, которые не имеют права ее знать» (Erdheim/Hug, 1990)[112]. Основное значение данной инициации по Эрдгейму и Хугу заключается в открытии, «что духов, которые им до этого причиняли столько страха, на самом деле не существует, что те выдуманы для устрашения женщин, чтобы их можно было получше держать в руках».
А не имеем ли и мы в консультации для родителей дело именно с такими «духами»? Посмотрим внимательнее, что это за «духи», от которых необходимо избавить разводящихся (и разведенных) родителей?
Да, такие педагогические «духи» действительно существуют в представлениях родителей, и особенно разведенных родителей. Посмотрим на некоторых из тех, которые внушали столь огромное чувство вины фрау Г.
|
|
|
• «Хорошая мать или хороший отец отодвигают на задний план свои собственные потребности (сексуальные, эмансипационные и т.д.) и думают только о ребенке. Я же поступила иначе...»
• «Разводом я причинила боль моему ребенку, отняла у него чувство защищенности и, может быть, тем самым нанесла ему непоправимый ущерб».
• «Решением о разводе я разрушила все свои жизненные планы».
• «Разрушение брака, даже если виноват мой муж, доказывает мою неспособность дать ребенку защищенность полной семьи».
С чувством вины тесно связана неспособность родителей выносить агрессивность детей. Этой неспособностью тоже часто руководят соответствующие «духи».
• «Из-за развода (в котором так или иначе виновата я сама) я потеряла любовь моего ребенка».
• «Если я не буду бороться с его агрессивностью, мой ребенок все свое отчаяние станет вымещать на мне, а бывшему мужу достанется только его привязанность».
• «Я рассталась (расстался) со своим мужем (своей женой), потому что он (она) меня больше не любит и его (ее) агрессивность стала совершенно невыносимой для меня. Но куда мне теперь деваться от агрессивности собственно ребенка?»
• «Агрессивность ребенка вызывает во мне такую ярость, что я сама начинаю бояться своей собственной ненависти по отношению к нему».
Страх внушает не только ярость, направленную на ребенка, но и ненависть и желание мести по отношению к бывшему супругу. Но признаться – даже самому себе – в подобных чувствах чрезвычайно трудно.
• «Я не имею права на ярость, иначе я становлюсь не лучше, чем он».
• «Ярость – это еще ничего, но я не имею права на ненависть».
• «Даже если я и ненавижу своего бывшего супруга, это ужасно нехорошо – мечтать о мести».
• «Моя ярость придает ему (ей) слишком большое значение и унижает меня. Я не удостою его (ее) этого...»
• «Чтобы сохранить или вернуть себе свою гордость, я должна (должен) убедить себя, что вся история не стоит выеденного яйца».
Чаще всего следствием таких, отраженных механизмами защиты чувств и фантазий разведенных матерей становится затруднение, вплоть до невозможности, продолжения отношений ребенка с отцом. Тогда в силу вступают новые «духи» (чувства, фантазии):
|
|
|
• «Этот плохой отец наносит вред ребенку».
• «Отцу достается вся любовь моего ребенка, а мне остаются лишь его разочарования. Я просто не выдержу этого! Могу ли я предоставить этому негодяю возможность такого триумфа?!»
• «Если у ребенка установятся слишком тесные отношения с отцом, он меня однажды просто покинет».
• «Я разошлась, чтобы подвести наконец черту и начать новую жизнь. Я просто не выдержу, если отец – реально или в образе любви ребенка к нему – навсегда останется в моей жизни».
Точно таким же образом обрыв отношений с ребенком часто происходит по инициативе отца. Вот «духи» навещаемых отцов:
• «Мне вообще нечего не остается! Не дай Бог, если я вмешаюсь со своими соображениями, что для ребенка хорошо и что плохо, я рискую нажить большие осложнения в контактах с ним. В конце концов это унизительно, когда тебя превращают в старшего брата своего же собственного ребенка и указывают, что ты должен делать».
• «Меня просто лишают «прав состоятельности», что унизительно само по себе, но я еще и теряю свое лицо в глазах ребенка».
• «Когда ребенок рассчитывает на мою поддержку по отношению к матери, я оказываюсь совершенно беспомощен. Могу ли я в этих обстоятельствах все еще оставаться отцом?»
• «У меня всего несколько дней в месяце для отношений с ребенком. Если я не буду достаточно ему давать, он, скорее всего, отвернется от меня и я потеряю его любовь».
• «Когда ребенок у меня, он постоянно спрашивает о матери, ему ее не хватает. Судя по всему, я значу для него не настолько много, чтобы он чувствовал себя со мной хорошо».
Подобные педагогические «духи» часто вызывают у родителей настолько невыносимые чувства и представления, что их просто невозможно допустить в сознание. Мало того, они сами часто служат функциям защиты, то есть заботятся о том, чтобы другие «духи» оставались бессознательными. Так, например, вышеупомянутый «дух» отца («Могу ли я при моей беспомощности все еще оставаться отцом?») может служить защитой желанию окончательно освободить себя от отцовской ответственности. Подобная функция защиты ясно видна также в некоторых «духах», которые появляются, когда родители вступают в новый брак. Они подвергают опасности новое супружество и (или) продолжение отношений ребенка с родным отцом.
|
|
|
«Новая жена моего мужа только делает вид, что она такая хорошая; на самом же деле она просто хочет отнять у меня детей». Это представление не в последнюю очередь служит защите против пережитой обиды и против ненависти к этой женщине. Нередко ненависть проецируется на «соперницу»[113]. Чаще всего этот «дух» помогает рационализовать желание удерживать ребенка исключительно при себе.
«Представления о воспитании и вообще о жизни у нового мужа моей разведенной жены подвергают опасности развитие моего ребенка». Подобные педагогические упреки прикрывают нарциссические обиды, ревность и страх перед потерей любви ребенка. Этими же причинами объясняется желание при помощи суда заполучить право на воспитание ребенка.
Отчимы и матери вообще склонны из трудностей в отношениях с ребенком извлекать такой вывод: «Контакт ребенка с отцом вносит разлад в нашу семью и наносит вред ребенку». Этот «дух» помогает спасаться от целого ряда неприятных чувств: от ревности к отцу и бывшему супругу; от обиды, когда ребенок вдруг отворачивается от тебя; мать таким образом удовлетворяет желание мести; и наконец, страх у обоих, что любовь ребенка к отцу разрушит их новые отношения.
Педагогическое убеждение отчима: «С этим ребенком следует обращаться построже» также «подкармливается» теми же чувствами. Оно скрывает мысль, что было бы неплохо, если бы этого ребенка вообще не было на свете, и дает возможность рационализовать вытекающую их этого ненависть по отношению к существованию ребенка.
А вот, наконец, «дух» мачехи: «Я могу быть для ребенка моего мужа настоящей и особенно хорошей матерью». Скорее всего, «дух» этот является производным желания «уколоть» или превзойти бывшую жену и в этом. Он может также служить защите, как уже говорилось, против пока не исполненного желания иметь собственных детей.
Это лишь некоторые из мыслей, чувств и внутренних конфликтов родителей, которые могут быть настолько невыносимы, что их просто необходимо вытеснить или отразить «действием». Я обращаюсь к вопросу, каким видом «разъяснения» возможно избавиться от этих «духов» или, по меньшей мере, настолько лишить их власти, чтобы заставить мать (отца) трезво задуматься о своих стратегиях по отношению к ребенку и бывшему партнеру?
Возьмем, к примеру, чувства вины родителей. Представим такую ситуацию: в течение первых двух-трех сеттингов мне стало ясно, что чувство вины у этой матери или этого отца играет центральную роль и проблемы ребенка в большой степени проистекают из того обстоятельства, что родители постоянно должны искать новые способы для защиты против этого чувства. В этом случае я могу осторожно начать подводить мать (отца) к мыслям о том, что:
|
|
|
– непосредственная боль ребенка по поводу разъезда родителей абсолютно нормальна, поскольку она означает, что до сих пор его развитие протекало достаточно удачно;
– вытекающие из нее симптомы тоже вполне нормальны, и эта борьба, в определенном смысле, помогает восстановлению душевного равновесия;
– актуальная боль ребенка вовсе не означает, что развод для него непоправим, более того, в определенных обстоятельствах он может даже принести ему новые шансы развития. Но в то же время вероятность, что развод в дальнейшем принесет и ребенку некоторые выгоды, ничего не меняет в том, что сейчас он сильно из-за него страдает;
– очень хорошо иметь свои собственные жизненные планы и желать, например, для ребенка защищенности нормальной семьи; человек отвечает перед самим собой за свое собственное жизненное счастье;
– эта забота о своем собственном счастье и хорошем самочувствии ни в коем случае не противоречит заботе о благополучии ребенка. И хотя счастливые родители автоматически еще не становятся хорошими родителями, несчастные – просто не в состоянии дать детям душевного благополучия.
Для эмоционального развития ребенка огромное значение имеет идентификация с родителями, которые открыто идут по жизни и умеют ею наслаждаться. Кроме того, для детей это слишком большая нагрузка, если родители «во имя ребенка» отказываются от своего собственного счастья. Пусть неосознанно, но от детей тогда ожидается, что они будут приносить одну только радость, и уж ни в коем случае они не имеют права разочаровывать своих родителей. Исходя из этого с большой уверенностью можно сказать, что огромными жертвами, как правило, приходится платить за прорывы агрессивности, от которых так или иначе достается детям, даже если она проявляется в довольно субтильных формах – раздражительности, недостаточной способности к проникновению, несправедливости и т.д.;
– наконец, я говорю с родителями о том, что одной из труднейших жизненных задач является умение признать, что мы постоянно вынуждены причинять своим детям боль потому только, что у нас просто нет иного выхода, идет ли речь об общественных нормах или достаточной доле собственного счастья.
Однако эту вину в разочарованиях или страдании детей легче выносить, если я осознаю, что мне ничего иного не остается, что мои действия в дальнейшем так или иначе пойдут на пользу и ребенку и что я как мать или как отец в состоянии ответить за свою вину. И если я могу ответить за свою вину (в сиюминутной боли ребенка), то у меня нет необходимости отрицать эту вину или отражать ее при помощи механизмов защиты. Я могу открыто признаться, что сочувствую своему ребенку во всем, что мне пришлось ему причинить. Эти сожаление и сочувствие и являются условием моих дальнейших стараний все снова привести в норму. Только если я психически в состоянии признаться себе в своей вине – поскольку это та вина, за которую вполне можно ответить, – я в состоянии действительно помочь своему ребенку и утешить его в тяжелой жизненной ситуации.
Содержание и воздействие «разъясняющей интервенции»
Посмотрим поближе на содержание таких «разъяснений». Например, что касается функций приспособления, присущих «реакциям переживаний», или того обстоятельства, что дети страдают из-за развода, но это не исключает возможности, что развод, тем не менее, может принести шансы для их лучшего дальнейшего развития и т.п.[114]
Здесь, может быть, стоит напомнить о так называемом синдроме госпитализации. Ирритацию ребенка после посещений отца можно рассматривать как явление вполне положительное, в то время как желание любой ценой добиться «покоя» и «равновесия» может оказаться достаточно проблематичным. Или возьмем отцовскую функцию триангулирования: благодаря продолжающимся хорошим отношениям ребенка с отцом, агрессивные конфликты ребенка с матерью ослабляются, а вовсе не наоборот (как это часто предполагается). И еще я говорю с родителями о психических, социальных и экономических нагрузках развода, которые нередко лишают их возможности делать все то, что было бы правильно для детей. Очень важно разъяснение значения амбивалентности всех любовных отношений: признание того обстоятельства, что разочарования и обиды являются непременной составной частью всех любовных отношений, дает возможность понять, что агрессивность неизменно сопровождает любовные отношения. С одной стороны, это облегчает родителям возможность признать собственную ярость (на непослушного ребенка) без необходимости испытывать при этом захлестывающее чувство вины. И, с другой стороны, это помогает легче переносить агрессивность самого ребенка, поскольку она теперь не воспринимается однозначным признаком того, что «мой ребенок меня не любит». В этой связи можно также сказать родителям: «Можете быть уверены, ваш ребенок вас любит и будет любить!». Вместе со знанием о триангулярной функции отца это смягчает страх матери перед тем, что ребенок, мол, будет теперь любить только отца, а не ее. И это облегчает самочувствие отцов, которые верят в то, что развлечения и отсутствие ссор должны стать условием удовлетворения потребности ребенка в отце.
Но расслабляет напряжение вовсе не информативное содержание разъяснения. Замечания вроде «Несчастные родители редко бывают хорошими родителями», «Человек отвечает и за свое собственное счастье» или «Хорошее воспитание – это компромисс между собственными интересами и интересами ребенка, когда ни на кого не возлагается непосильных нагрузок» хотя принципиально и теоретически верны, но если они просто высказаны, то воспринимаются в лучшем случае как взгляды и мнения. Убедительными они становятся лишь в том случае, когда мать или отец в состоянии на основе позитивных переносов идентифицировать себя с консультантом.
Кроме привнесения знания и взглядов в ходе такого разъяснения происходит еще и следующее. Предложение типа «Очень трудно признаться себе в том, что мы причиняем боль нашим детям» делает проблему этой матери (этого отца) общечеловеческой проблемой. Можно сказать, что подобными формулировками с данных взглядов, чувств, желаний снимается своего рода табу. И здесь большую пользу приносят основные познания психоанализа. К примеру, это может быть знание о только что упомянутой амбивалентности любовных отношений или о колебаниях между прогрессивными потребностями в автономии и регрессивными желаниями защищенности и зависимости, знание о естественности и непреодолимости агрессий, о естественности нарциссических стремлений (желание внимания, гордость, самоуважение) и т. д.
Нашей профессиональной компетентностью, нашими взглядами, нашим знанием о человеческой природе и, прежде всего, нашим приветливым, дружественным и полным понимания отношением к этой природе мы объявляем войну морализирующим, бранчливым, внушающим страх «духам». Когда мы таким образом изменяем взгляды и позиции родителей, у них постепенно отпадет необходимость отражать (механизмами защиты) свои реакции переживаний и их последствия.
Наконец, следует указать на дальнейший аспект наших разъясняющих бесед: их действенность заключается не только в пополнении знаний, они освобождают от иллюзий. Иными словами, «духи» принимают порой довольно соблазнительный облик. Возьмем, например, представление о безболезненном разводе или о возможности подвести черту под всей предыдущей жизнью. Информация о страдании детей, разъяснение защиты против боли и обиды дает родителям возможность осознать реальность тяжелого личного и семейного кризиса. А кризис можно преодолеть лишь в том случае, если он будет признан таковым. Некоторым родителям это столкновение с действительностью дается так тяжело, что они просто не в состоянии его осилить. История «трех пакетов» очень хорошо подходит для борьбы с морализирующими позициями. Как бы хорошо ни удалось преодолеть развод, каждому из трех его участников неизбежно достается минимум по одному, довольно обременительному, пакету: ребенок терпит то лишение, что один из двух самых любимых людей не будет теперь жить с ним (с ними) вместе; мать вынуждена терпеть, что отец, вопреки разводу, в облике любви к нему ребенка и в будущем будет занимать определенное место в ее жизни, и его влияние на дальнейшее развитие ребенка неизбежно даже в том случае, если у них не будет никаких внешних (реальных) контактов; а отец должен примириться с тем, что он так или иначе потерял большую часть своего влияния на ребенка (и, конечно, на свою бывшую жену), и его дальнейший контакт с ребенком будет все же в большой степени зависеть от матери, поскольку теперь реальная власть у нее в руках. Для детей это означает тоску на долгие годы (а бессознательно, может быть, и на всю жизнь); для матери – лишение иллюзии, что возможно раз и навсегда расстаться с (несчастливым) прошлым; а для отца – тяжелую нарциссическую обиду. Вопрос, удастся ли детям сладить с их лишениями, не в последнюю очередь зависит от того, насколько родители в состоянии мужественно нести эти свои «пакеты».
|
|
|
