 |
Григорий Александрович гуковский и его книга 12 глава
|
|
|
|
Сторонники теории «просвещенного абсолютизма» считали, что государственный уклад страны зависит от воли и разума ее главы, монарха-законодателя. Если монарх издает плохие законы или же следует ранее изданным плохим законам, народ страдает и государство бедствует. Но стоит монарху, свободному в своих действиях, ничем не ограниченному, понять подлинные задачи государства, понять, в чем заключается благо народа, и он сможет издать мудрые, хорошие, справедливые законы, и государство будет благоденствовать. Почему же монархи не издают хороших законов? – Потому что они не знают истины, потому что их уловили в свои сети попы-мракобесы или феодалы-угнетатели. И вот задача, поставленная перед собой просветителями XVIII столетия, – открыть глаза не только народам, но и царям. В этом – почетнейшая задача философов, ученых, литераторов. Они должны произвести революцию в умах, ниспровергнуть иго предрассудков. Первыми их учениками должны быть монархи-абсолютисты. Если такой монарх просветится, усвоит учение философов о том, что государство создано для блага народа, то он станет на путь прогрессивных реформ, даст народу свободу, уничтожит власть церкви. Именно эта система взглядов заставляла Вольтера «дружить» с Фридрихом II или поддерживать связь с французским королевским двором до тех пор, пока его не прогнали из Пруссии и из Франции.
Ломоносов тем более верил в огромные возможности прогресса страны, руководимой и перестраиваемой «просвещенным деспотом», что перед ним был явный и неоспоримый пример успешной и прогрессивной деятельности самодержца, Петра I. Он был уверен в том, что Петр доказал реальность его надежд. Ведь на престоле сидит родная дочь Петра. Так естественно, казалось ему, что дочь будет продолжать дело отца, что она должна продолжать его. Он был и в этом смысле человеком петровского закваса. Он ждал, он надеялся на то, что вслед за грандиозным шагом вперед, за толчком, данным России Петром, последуют дальнейшие, не менее грандиозные преобразования, не менее глубокие сдвиги. Он призывал это движение вперед и, подобно просветителям Франции, он взял на себя обязанность пропагандировать истину, объяснять царице ее обязанности, служить ее учителем и вдохновителем. Ломоносов поставил ставку на русскую монархию. В самом деле ему не на кого было больше поставить ставку. В стране всеми делами заправляли помещики-дворяне и их слуги. Они монополизировали не только власть, не только жизненные блага, но и культуру.
|
|
|
Ломоносов хотел, чтобы эта монополия была разбита, и прежде всего в области культурной, потому что подъем народной культуры был для него подъемом народа вообще. Но кто бы его поддержал в этой борьбе? Крестьянство, народ был еще слишком далек от сознательных идеалов Ломоносова. Да он и не мог вступиться за просветителя, не имея права голоса в государстве. Буржуазия не хотела идти против помещиков, поскольку она выгодно устроилась при помещичьем режиме. Оставался монарх-самодержец, по представлениям Ломоносова, стоявший над классами, имевший все возможности, поняв его, Ломоносова, повести страну путем прогресса.
Трагедия Ломоносова заключалась в том, что жизнь постоянно и жестоко разбивала его надежды на самодержца, его концепцию спасительного просвещенного абсолютизма. Ломоносов не мог не убеждаться в том, что русская монархия не то, о чем он мечтал, что, несмотря на все его усилия, она не хочет «просвещаться», не может проникнуться его идеалами, его планами. Ломоносов не понимал, но он не мог не чувствовать органической неприемлемости его программы для правительства и глубокой связи правительства с помещичьим господством в стране. Однако же и это сознание не заставило его отступить. В процессе труда и борьбы у него сложилось особое, своеобразное отношение к принципу просвещенного абсолютизма. Он решил что если надеяться на просвещенность-русского абсолютизма нельзя, то он, Ломоносов, должен предложить ему своего рода союз. Пусть самодержавие только поддержит его, Ломоносова, всей своей неограниченной мощью. А уж он сам знает, что тогда делать: он сам справится, – не с политическими реформами, конечно, но с задачами просвещения страны.
|
|
|
Именно поэтому Ломоносов в своих одах говорил от лица правительства. Его оды – это манифесты той просвещенной власти, о которой мечтал Ломоносов, а вовсе не Елизаветы Петровны.
Насколько идеология од Ломоносова, принимавшая внешнюю окраску правительственных высказываний, была тем не менее идеологией самого Ломоносова, а не фактического, реального правительства того времени, видно из расхождений между взглядами, выраженными в ломоносовских одах, и теми, которые были свойственны помещичьей монархии. Ломоносов не стеснялся излагать в своих одах проекты, планы, прогнозы, вовсе не подлежавшие исполнению с точки зрения самодержавия. Это положение может быть показано на одном примере, достаточно ярком.
Ломоносов, вообще говоря, был противником войны. Это не значит, что он отрицал необходимость воевать в некоторых случаях, когда только оружием можно было добиться пользы для отечества. Он прославлял в стихах победы Петра I. Его военная ода 1739 г., строфы оды 1742 г., посвященные войне со шведами, сильное описание взятия Нотебурга в поэме «Петр Великий» и другие его произведения свидетельствуют, что он не боялся войны и ценил храбрость в необходимых войнах. Но принципиально он был против войны. И вот как раз тогда, когда Елизавета Петровна усердно бряцала оружием, Ломоносов выступал с прославлением мира. Так, свою лучшую и самую знаменитую оду «На день восшествия на престол Елизаветы Петровны 1747 г.» Ломоносов начал восторженным гимном миру, приносящему благополучие стране, покой народу. Ломоносов славит Елизавету за то, что, вступив на престол, она вскоре же (в 1742 г.) прекратила войну со Швецией. Между тем именно в тот момент, когда была создана эта ода, Елизавета собралась послать русские войска на помощь Австрии, Англии и Голландии, воевавшим с коалицией германских государств.
|
|
|
Ломоносов выступает против воинственного проекта царицы и ее правительства: «Молчите, пламенные звуки, и колебать престаньте свет!» и т.д.
В оде 1748 г. Ломоносов горячо славил Елизавету за то, что она пресекла войну на Западе.Во время Семилетней войны позиция Ломоносова в этом вопросе была сложна. Он не мог не приветствовать блистательные успехи русских войск. Но он все же хотел мира, хотел, чтобы правительство, увлеченное победами, занялось внутренними делами, просвещением, благом страны. И вот, уже в 1757 г., вскоре после начала войны, он восклицает в оде: «Умолкни ныне, брань кровава!»
Он говорит, что «всех приятнее побед» для россиян – надежда вновь видеть на троне Петра. «На что державы ей чужие!» – говорит Ломоносов о Елизавете и вкладывает ей в уста слова, не совсем соответствующие ее намерениям на самом деле. То же и в оде 1761 г. Около этого же времени.написан был «Разговор с Анакреоном». И это произведение Ломоносов заканчивает обращением к Елизавете, как будто не идущим к теме, но нужным ему, так как он не устает повторять то, что он считает важным для страны; «Великая промолви мать И повели войнам престать!» Наконец, в написанной в 1761 г. второй песне поэмы «Петр Великий» Ломоносов посвятил вопросу о войне и мире много места. Он славит победы Петра, но затем он вставляет в поэму как бы монолог, в котором выражает свое принципиальное осуждение войны (мысль этого монолога напоминает знаменитые стихи в «Валерике» Лермонтова). Все же заканчивает Ломоносов тем, что Петр оправдал войну, которую он вел против воли, целями самой этой войны, строительством новой России.
Идея «просвещенного абсолютизма», лежавшая в основе политической ориентации од Ломоносова, обусловливала и преобладание в них самой темы изображения идеального монарха. В качестве такого идеального правителя страны выступают у Ломоносова прежде всего царствующие императрицы, в большинстве од – Елизавета Петровна, потом – Екатерина II. На протяжении десятков, а иногда и сотен стихов Ломоносов славит, хвалит, превозносит императриц, вновь и вновь возвращаясь к этой теме. Он приписывает, например, Елизавете все дарования, добродетели, все достоинства наилучшего из возможных самодержцев; он говорит о блаженстве России под скипетром «дщери Петра», о том, что Елизавета Петровна велика в войне и в мире, что она покровительствует наукам, что ее любят все народы, ей подвластные, что она солнце своей страны. Конечно, во всех таких неумеренных похвалах была доля обязательных комплиментов, входивших в официальный ритуал. Но сущность их была не только в том. Следует обратить внимание на то, что в величественных и обаятельных образах царей, созданных Ломоносовым в его одах, нет стремления к портретному сходству, нет индивидуальных черт, характеризующих именно данное лицо, например Елизавету или Екатерину. Ломоносов нисколько не ставит своей задачей изобразить конкретного русского самодержца или самодержицу. Да ему и вообще не была свойственна тенденция к изображению реальной действительности; поэтом-реалистом он не был. В своих одах он рисует не Елизавету, а высокий благородный образ того идеального монарха, о котором он мечтает, от которого ждет блаженства и прогресса России. Поэтому все цари, которых воспевал Ломоносов, более или менее похожи у него друг на друга; цари менялись, а ломоносовский идеал оставался неизменным. Уже в конце оды 1739 г. легким очерком дана формула этого идеала, и в данном случае он носил имя Анны Ивановны. Через 2 года пришлось проповедовать тот же возвышенный образ уже под именем маленького царя Ивана Антоновича (ода 1741 г.), причем Ломоносова, воспевающего не только ручки и ножки царя-младенца, но и его щедроты и будущие подвиги, нисколько не смущает то обстоятельство, что его герою – полгода от роду. Пафос мечты, сиявший и манивший блеск ломоносовских од – это и был пафос его поэзии. Да и не мог иначе творить высокое Ломоносов; слишком мало было высокого вокруг него; зато как много было прекрасного и великого в нем самом, в ломоносовских чаяниях, в прозреваемой им будущей судьбе могучего государства*. Об этих прозрениях и чаяниях и писал Ломоносов в.стихах; а то, что образ достойного руководителя страны будут называть Иваном, Елизаветой, Петром III или Екатериной II, ему было, в сущности, безразлично, и он удовлетворялся одной-двумя внешними чертами приурочения оды к данному лицу, вроде ручек и ножек малютки-Ивана или указания на «Голстинию», родину Петра III, в оде, ему посвященной, а в остальном считал себя свободным от пут убогой действительности.
|
|
|
* В свете сказанного выше теряет значение обвинение Ломоносова в неискренности и лести, которое выдвигалось многократно по поводу его похвальных од и в XIX, и еще в XX веках. Дело осложняется здесь тем, что Ломоносова, уже начиная с 1770-х годов, усердно старались присвоить себе официально-правительственные круги. Уже к началу XIX века из его наследия была сочинена официальная икона, и царское правительство объявило великого человека своим верным слугой. Это можно было сделать потому, что подлинное звучание од Ломоносова забылось, и потому, что похвальная ода после Ломоносова, особенно в начале XIX столетия, сделалась в основном жанром казенного характера, жанром официально-реакционных песнопений во славу царя. Именно с этим казенным одописанием, как и с казенным умилением по поводу фальсифицированного Ломоносова, боролся Пушкин, а за ним и критики-демократы, например Белинский, отрицая поэтическое достоинство од Ломоносова. Однако в настоящее время у нас нет никаких оснований продолжать борьбу в ущерб Ломоносову. Когда Советская страна поминала память великого сына русского народа в день 125-летия со дня его рождения (18 ноября 1936г.), в статьях, помещенных в центральной прессе, вопрос об одах Ломоносова был поставлен на правильный путь его разрешения.
|
|
|
Конечно, созданный Ломоносовым образ идеального монарха, так явно превышавший все реальные возможности подлинных российских самодержцев, служил уроком этим самодержцам, а отчасти и укором им. Ломоносов в качестве просветителя не боялся поучать царей. Так, например, в оде 1762 г. Ломоносов обращается к царям:
Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы,
И подданных не презирайте
Ноих пороки исправляйте
Ученьем, милостью, трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народу наблюдайте льготу,
То бог благословит ваш дом.
Тема идеального монарха приобретает у Ломоносова особое, наиболее значительное содержание там, где он говорит о Петре I. Петр – это любимый герой Ломоносова, воспетый им много раз в различных жанрах. Поэтическая речь Ломоносова становится исключительно патетической, яркой, убедительной, как только она коснется Петра I*. Петр для Ломоносова заключал в себе много черт, действительно свойственных его идеальному представлению о просветителе-царе, прогрессивном руководителе страны. Петр для него служил доказательством возможности осуществления его идеала и примером, образцом для монархов.
* См.: Мотольская Д. К. Петр I в поэзии XVIII века//Ученые записки Ленингр. пед. института им. А.И. Герцена. Т. XIV. 1938.
Изображая Петра, Ломоносов выдвигал и подчеркивал только те черты его личности и его деятельности, которые он считал заслуживающими подражания. И тот величественный образ царя-гражданина, который Ломоносов воплотил в своих стихах о Петре, отразился во многих прекрасных произведениях русской литературы (например, в «Полтаве» Пушкина). Это был образ труженика, работника на троне, посвятившего свою жизнь служению государству, неустанно стремящегося к общему благу, забывая о себе; это был образ просветителя родины, реформатора, отрекшегося от старины, прокладывающего для своей страны новые пути.
В оде 1747 г. Ломоносов посвящает Петру ряд стихов, в которых речь идет и о его борьбе с варварством, и о победах, и о строительстве флота, и о постройке Петербурга, и о насаждении наук. В оде 1752 г. Ломоносов говорит о том, что Петр «свет открыл России всей»; в оде 1761 г. в Петре Ломоносов видит «защитника, отца и героя»; в надписи к статуе Петра он писал:
Се образ изваян премудрого Героя,
Что ради подданных лишив себя покоя,
Последний принял чин и царствуя служил,
Свои законы сам примером утвердил,
Рожденны к скипетру простер в работу руки,
Монаршу власть скрывал, чтоб нам открыть науки...
Наконец, гимном славы Петру должна была стать эпическая поэма «Петр Великий», из которой Ломоносов написал только две песни. В первой песне повествуется о походе Петра с гвардией на Север, обратившем в бегство от Архангельска шведский флот; тут же, в виде рассказа самого Петра, излагается история стрелецких бунтов; во второй песне Петр на пути от Белого моря к Петербургу «осматривает горы и, приметив признаки руд и целительных вод, намеряется основать заводы, чтобы в близости производить металлы для новых влйск и для флота. НестройностьЛадожского озера… подает ему мысль соединить Волхвов с Невою впредь великим каналом» (изложение содержания поэмы, сделанное самим Ломоносовым). Затем подробно описывается взятие Петром Нотебурга (Шлиссельбурга).
Темы од Ломоносова. Величие Петра, величие идеального монарха вообще, воспеваемое Ломоносовым, было для него как бы символом величия самой России,! Слава и польза России – вот, в сущности, главная, в конце концов единственная обобщающая тема одического, да и вообще почти всего поэтического творчества Ломоносова. Величие родины, ее мощь, ее огромные возможности Ломоносов воспевает восторженно, с огромной любовью и благоговением к ней. Он находит яркие поэтические краски для изображения природных богатств и необъятных просторов родной страны. Он находит гордые и смелые слова для изображения одаренности, могучего духа русского народа в войне и в мире. Вспомним великолепные строфы оды 1747 г.,. посвященные этой теме, или же грандиозный аллегорический образ России в оде 1748 г.
Такие же мотивы в оде Петру III 1762 г. (строфы 15–16) или в оде Екатерине II. Мечтая о великом будущем своего отечества, Ломоносов не устает проповедовать в своих стихах необходимость для него просвещения, наук. Рисуя великолепные картины богатой природы не изведанных еще краев России, он призывает направить усилия правительства и народа туда, на освоение всех этих богатств; он доказывает, что именно наука поможет создать благосостояние государства. Он обращается к императрице:
Воззри на горы превысоки,
Воззри в поля свои широки,
Где Волга, Днепр, где Обь течет;
Богатство в оных потаенно
Наукой будет откровенно...
(Ода 1747 г.)
Ломоносов мечтает о том времени, когда наука заставит природу отдать свои сокровища людям. Он мечтает о том, как «сребро и злато» потекут из недр Урала, как просвещение научит людей его родины подчинить себе стихию. Излюбленная Ломоносовым тема прославления наук была для него одновременно темой прославления будущего прогресса России. Он был уверен в том, что русский народ способен выдвинуть из своей среды многих творцов культуры, которые смогут дать стране гораздо больше, чем выписанные из-за границы ученые. Он обращался к будущим русским ученым, своим ученикам:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
(Ода 1747 т.)
В оде 1750 г. Ломоносов опять обращается к русским ученым, и его завет до сих пор звучит волнующим призывом:
Пройдите землю и пучину,
И степи, и глубокий лес,
И нутр Рифейский, и вершину,
И саму высоту небес.
Везде исследуйте всечасно,
Что есть велико и прекрасно,
Чего еще не видел свет.
Далее он рисует грандиозную картину того, что, по его мнению, должны принести России науки в своем практическом применении. Тут и кораблестроение, и строительство каналов, и мысль о мирном завоевании огромных пространств земли путем осушения болот, и строительство городов, и развитие металлургической промышленности, и научное развитие сельского хозяйства. Понятно само собой, насколько неосуществим был весь этот план в условиях крепостничества и монархии. Но Ломоносов горячо проповедовал свою колоссальную мечту. Он обращается к отдельным наукам; к механике:
Наполни воды кораблями,
Моря соедини реками,
И рвами блата иссуши;
Военны облегчи громады,
Петром основанные грады
Под скиптром дщери соверши.
Далее идетхимия:
В темное недро ты. Химия,
Проникни взора остротой,
И что содержит в нем Россия,
Драги сокровища открой.
Отечества умножить славу
И вящще укрепить державу
Спеши за хитрым естеством.
Астрономия и география также должны прославить отечество; наконец, Ломоносов обращается к метеорологии:
Наука легких метеоров,
Премены неба предвещай,
И бурный шум воздушных споров
Чрез верны знаки предъявляй;
Чтоб земледелец выбрал время,
Когда земле поверить семя,
И дать когда покой браздам,
И чтобы, не боясь погоды,
С богатством дальни шли народы
К Елизаветиным брегам.
Вообще говоря, Ломоносов-ученый неотделим от Ломоносова-поэта. Ломоносов-поэт любит говорить в своих стихах о неизмеримых силах природы, о чудесных явлениях ее; но он не только удивляется мощи природы, он в тех же стихах воплощает свои мысли о ней. Природа для него не просто красивая картина, которой можно любоваться, а мастерская, лаборатория, в которой надо и можно творчески трудиться. Так, в начале своего поэтического пути Ломоносов описывал в стихах великолепную картину звездной ночи, – и сразу же эта картина вызывает у него мысли о причинах того величественного явления природы, которое он часто наблюдал в юности на Севере, в родной Денисовке и на Белом море, – северного сияния. Ломоносов поэтически изложил взгляды науки его времени и свое собственное объяснение этого явления («Вечернее размышление при случае великого северного сияния»).
Поэзия и наука органически сливаются в замечательном произведении Ломоносова, «Письме о пользе стекла», стихотворном трактате на научно-пропагандистскую тему. «Письмо» представляет собой целую дидактическую поэму, в жанровом отношении близкую, например, к «Поэтическому искусству» Буало. Ломоносов дает в ней не только доказательства своей мысли о необходимости производства стеклянной продукции и обзор ценных вещей, изготовляемых из стекла, но и широкую картину научной и промышленной деятельности человека, его побед над природой в процессе творческого труда.
Ломоносов и церковь. Научно-просветительская деятельность Ломоносова вообще, и, в частности, пропаганда науки в его поэзии ставили его в сложные и неприязненные отношения к церкви, игравшей немалую роль на верхах государства при Елизавете Петровне. Ломоносов не был, да и не мог быть в то время атеистом. Он сближается и в этом вопросе с западными просветителями первой половины XVIII века, деистами, для которых бог – это принцип жизни природы, закон ее. Такое отношение к религии, которое Ломоносов считал возможным примирить с научным мировоззрением, довольно явственно сказывается в так называемых «духовных одах» Ломоносова, т.е., в основном, в его стихотворных переложениях из Библии.
Деистическое мировоззрение Ломоносова с точки зрения официальной церкви было неверием; его научная деятельность была ересью, подкопом под основы церковного учения. Ломоносову приходилось выдерживать напор вражды церковников, позволявших себе в проповедях и нападки на науки, непосредственно задевавшие Ломоносова. Он в свою очередь резко враждебно относился к реакционным мракобесам в рясах и не скрывал своего отношения к ним. Его борьба с церковниками также нашла выражение и в его поэтической работе, конечно, в произведениях, вовсе не рассчитанных на печать. В 1756–1757 гг. Ломоносов дал бой церковникам: в это время стало известно его стихотворение «Гимн бороде». Это была целая ода навыворот, остро сатирическая, едкая и в то же время веселая, зло высмеивавшая «бородачей». В «Гимне» были даны защитные указания на то, что он, якобы, направлен против раскольников-старообрядцев; однако эти указания никого не могли обмануть; расправившись попутно со староверами, Ломоносов все жало своей сатирической песни направил против российского духовенства, против его невежества, корыстолюбия, вражды к знанию и науке. Особенно оскорбил церковников куплет, в котором Ломоносов так славит бороду:
О, прикраса золотая,
О, прикраса дорогая,
Мать дородства и умов,
Мать достатков и чинов,
Корень действий невозможных,
О, завеса мнений ложных!
Следовательно, Ломоносов объявлял церковное учение ложным мнением!
«Гимн бороде» распространялся в списках. Он стал известен синоду, и князья церкви пришли в ярость. Синод подал Елизавете Петровне целый доклад о нечестивом стихотворении и требовал сожжения «Гимна» через палача под виселицею, а для Ломоносова – отсылки его в синод для «жестокой казни».
Дело это грозило Ломоносову несчастьем, так как «кощунство» каралось в XVIII веке страшными карами. Но туча прошла мимо него, вероятно, не без вмешательства его покровителей, и прежде всего И.И. Шувалова: доклад синода не имел последствий. Между тем вокруг «Гимна бороде» возгорелась целая литературная битва. На Ломоносова напали его враги в бранных статейках и стихотворениях; эти памфлеты и пасквили вызвали в свою очередь ответы. Полемика была груба, полна брани и нападок на личности, но в ней выразилось то озлобление, которое накопилось и у Ломоносова с его сторонниками, и у реакционных церковников с их помощниками друг против друга. Между прочим, Ломоносов считал рьяным участником нападок на «Гимн бороде» Тредиаковского, подозревая его авторство в пасквильных письмах к нему, Ломоносову, и к профессорам Миллеру и Поповскому, ходивших с выдуманной подписью Зубницкого, а также в ругательной пародии на стихотворение Ломоносова под названием «Переодетая борода или гимн пьяной голове». Однако Ломоносов ошибался. Под именем Зубницкого скрылся, скорей всего, архиепископ Сильвестр Кулябка, в которого, между прочим, метил и персонально Ломоносов в своем «Гимне». Автор «Переодетой бороды» нам неизвестен, но им не был Тредиаковский. Поэтому оскорбления, адресованные Тредиаковскому в стихотворении Ломоносова «Зубницкому», не были заслужены Тредиаковским*.
*См.: Перетц В.Н. К биографии Ломоносова (Кто был Христофор Зубницкий?)//Ломоносовский сборник Академии наук, 1911.
Как и сам «Гимн» Ломоносова, вся перебранка по его поводу не могла проникнуть в печать очень долго, до середины XIX века. Но современники, интересовавшиеся литературными делами, знали эту своеобразную подпольную поэзию и даже. прозу, ходившую в списках, достаточно хорошо.
На одного из иерархов, находившего, что риторика, которой так усердно занимался Ломоносов, – наука бесполезная, Ломоносов напал в эпиграмме (довольно обширной), в которой опять-таки обличал невежество духовенства; эпиграмма начиналась так:
Пахомий говорит, что для святого слова
Риторика ничто; лишь совесть будь готова.,
Ты будешь казнодей [т.е. проповедник], лишь только стань попом,
И стыд весь отложи. Однако, врешь, Пахом,
На что риторику совсем пренебрегаешь?
Ее лишь ты одну, и то худенько знаешь...
И кончалась следующим двустишием:
Нравоучением преславный Телемак
Стократ полезнее троих нескладных врак.
В эту же антицерковную линию поэтической работы Ломоносова включено и его превосходное маленькое стихотворение о Копернике и Птоломее («Случились вместе два астронома в пиру»). Дело в том, что церковь упорно отстаивала средневековое представление о том, что солнце ходит вокруг земли, объявляя обратную (гелиоцентрическую) теорию, уже прочно доказанную научно Коперником, нечестивой и еретической, идущей против Библии. Борьба за гелиоцентрическую теорию в России в XVII и в XVIII веках составляет любопытную страницу из истории обшей борьбы просвещения и передовой мысли с реакцией церковного толка, со средневековьем в сознании людей*. Характерны в этом смысле цензурные мытарства кантемирова перевода «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля. И вот, когда Ломоносову пришлось столкнуться с этим вопросом в его астрономическом исследовании «Явление Венеры на Солнце» (1761), он решил ударить по антинаучным, реакционным претензиям церкви; но он не считал нужным вступать с врагами системы Коперника в длительную научную дискуссию; он разделался с ними стихотворной шуткой, включенной в научную работу.
* См.: Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. Л, 1937.
Как бы развернутым и вдохновенным поэтическим комментарием к стихотворению Ломоносова о Копернике и Птоломее является обширное отступление от темы в «Письме о пользе стекла» (написанном раньше), в котором поэт говорит о Прометее и об исконной борьбе науки с суеверами и мракобесами, пользовавшимися религией для нападения на знание. Изложив миф о Прометее, Ломоносов высказывает здесь предположение, не заключено ли в этом мифе смутное воспоминание о трагической судьбе великого испытателя природы, угнетенного языческими суеверами.
Далее Ломоносов повествует о том, как греческий астроном III века Аристарх, высказавший мысль, что земля вращается вокруг своей оси и вокруг солнца, был объявлен нечестивцем философом Клеантом. Говоря здесь же о языческих жрецах, из корыстных целей стремящихся держать народы в невежестве, Ломоносов имеет в виду христианских мракобесов-церковников.
Стиль Ломоносова. Поэзия Ломоносова явилась великим и победным этапом развития русской культуры не только благодаря тем идеям, которые она воплотила, но и благодаря исключительному и невиданному еще в России блеску поэтического стиля, воплощавшего эти идеи и глубоко соответствовавшего им. Ломоносов-поэт отдал дань тому стилю, который был господствующим в европейских литературах его времени, классицизму. Его представление о четком разделении литературных произведений на жанры было следствием влияния на него классической системы, так же как его стремление следовать некоторым из правил искусства, установленных классицизмом.
Поэтическая деятельность Ломоносова протекала в ту эпоху, когда все европейские литературы были в большей или меньшей степени захвачены властью классицизма. Конечно, Ломоносов не мог не подчиниться до известной меры инерции этого могучего стиля, его гражданских идеалов, его централизующего мировоззрения, связанного с организаторской ролью абсолютизма в европейских странах. Но в основном, в самой сути художественного метода поэзия Ломоносова не может быть включена в круг явлений, обозначаемых наименованием классицизма. Ей остался чужд рационалистический взгляд на действительность, на искусство, на слово, логический характер суховатой классической семантики, боязнь фантазии, схематизация отвлеченной мысли, лежащие в основе поэтического метода. Деловитая простота, трезвость классицизма не могла быть приемлемой для Ломоносова-мечтателя, творца грандиозных видений будущего, а не систематизатора настоящего. Титанические образы идеала, характерные для Ломоносова, ведут нас к традиции не аналитического метода классицизма, разлагавшего на составные понятия живую плоть действительности, а к космическому синтезу и обобщению идеальных чаяний человечества в искусстве Возрождения. Ломоносов и был последним великим представителем европейской традиции культуры Возрождения в поэзии. Он воспринял традиции Ренессанса через немецкую литературу барокко, явившуюся, в свою очередь, наследницей итальянского искусства XV века и французского XVI века. Патетика ломоносовской оды, ее грандиозный размах, ее напряженно-образная, яркая метафорическая манера сближает ее именно с искусством Возрождения.
|
|
|
