 |
ДЕЛО 8: Один на шесть миллиардов
В восьмидесятых и девяностых годах в районе городов Сиэтл и Такома, штат Вашингтон, были обнаружены тела более пятидесяти женщин. Жертвы в большинстве своем были проститутками или сбежавшими из дому подростками. Тела находили либо в реке Грин-ривер, либо неподалеку. Преступник получил прозвище «Убийца с Грин-ривер». Имя преступника оставалось неизвестным, пока на помощь не пришла наука.
В начале восьмидесятых годов при вскрытии патологоанатомам и судмедэкспертам удалось извлечь ДНК из небольшого количества спермы, которую оставил убийца. Результаты анализа подшили в дело, но в то время этот научный метод был малоэффективен: не хватало материала для сравнения.
Гэри Риджуэй, арестованный в 1982 году по обвинению одной проститутки, являлся подозреваемым по делу об убийствах на Грин-ривер, однако у полиции не было улик, чтобы формально связать его с этими преступлениями. В 1984 году он прошел тест на полиграфе. В 1987 году при обыске его дома полицейские из графства Кинг взяли у Риджуэя образец слюны для анализа.
К марту 2001 года наука совершила прорыв в области анализа ДНК — была идентифицирована сперма, найденная на телах жертв. В сентябре 2001 года пришли результаты: ДНК спермы и ДНК слюны Риджуэя — идентичны. Был выдан ордер на арест Риджуэя.
По результатам анализа ДНК Риджуэй был признан причастным к трем из четырех убийств, в которых его обвиняли. Образцы спермы, взятые у одной из его жертв, Кэрол Энн Кристенсен, явились определяющими: они не могли принадлежать никакому другому человеку на земле, исключая однояйцевых близнецов. Риджуэю было предъявлено обвинение еще в трех убийствах, после того как на телах жертв под микроскопом были обнаружены частички краски, идентичной той, что находилась на его рабочем месте. В обмен на признание в остальных убийствах на Грин-ривер Риджуэй вместо смертной казни отделался сорока восемью годами заключения, которое в настоящий момент и отбывает без права на досрочное освобождение.
ОЛИВЕР
Месяц спустя я сижу, развалившись на диване в гостиной у Хантов, и меня посещает странное дежавю: я изучаю копию материалов дела, в частности записи Джейкоба по «Блюстителям порядка», а он сам сидит передо мной на полу и смотрит по телевизору ту самую серию, о которой я читаю.
— Хочешь, скажу, чем закончится? — спрашиваю я.
— Я и так знаю.
Однако это не мешает ему делать записи в дневнике — на этот раз в совершенно новой школьной тетради.
«Серия 49: Секс, любовь и программа для нелинейного монтажа видеоматериалов.
Сюжет: После того как в списке участников кинофестиваля была случайно обнаружена предсмертная записка, на заднем сиденье машины находят тело режиссера второсортных фильмов, но полиция подозревает, что это убийство, а не самоубийство.
Улики:
Жилой автоприцеп с фестиваля
„Нарезка“ из монтажной — кто эта блондинка? Она на самом деле мертва или просто играет роль?
Жесткий диск режиссерского компьютера
Коллекция редких бабочек, которую собирал режиссер, — отвлекающий маневр, энтомология ни при чем
Кислота в дыхательных путях
Раскрыто: МНОЮ! 0.24».
— Ты раскрыл дело за двадцать минут?
— Да.
— Во всем виноват дворецкий, — говорю я.
— Нет, на самом деле виноват водопроводчик, — поправляет меня Джейкоб.
Шутки в сторону.
Приступаем к работе: чтобы не сидеть целый день в конторе, я готовлюсь к слушанию у Хантов. Я всегда могу присмотреть за Джейкобом, если Эмме нужно выбежать на минутку, к тому же мой подзащитный всегда под рукой и может ответить на все мои вопросы. Тор тоже доволен, потому что весь день проводит, свернувшись калачиком у Джейкоба на коленях. Джейкоб рад, потому что я приношу с собой приставку. Тео доволен, потому что в Зеленый понедельник для его брата я приношу соус гуакомоле — пюре из авокадо с помидорами и перцем чили, а для него незаметно засовываю в холодильник отнюдь не зеленую пиццу с колбасой по индивидуальному заказу.
Не знаю, как к моему приходу относится Эмма.
Тео проходит мимо нас и направляется к картотечному шкафу в глубине гостиной.
— Ты до сих пор делаешь уроки? — спрашивает Джейкоб.
В его тоне нет и намека на злой сарказм — голос ровный, как обычно говорит Джейкоб, — но Тео показывает ему средний палец. Обычно первым заканчивает делать уроки Тео, но сегодня, по-видимому, он плетется в хвосте.
Я жду, что Джейкоб ответит: «Сам пошел в жопу». Но вместо этого он просто отворачивается к телевизору.
— Эй! — окликаю я, подходя к Тео.
Он вздрагивает и засовывает клочок бумаги, которую читал, в карман джинсов.
— Прекрати подкрадываться ко мне.
— Что ты здесь забыл? Это же мамин шкаф.
— А твое какое дело? — огрызается Тео.
— Никакого. Речь о Джейкобе. Ты должен извиниться.
— Я и питаться должен пять раз в день, но это редко случается, — отвечает он и направляется назад в кухню, заканчивать делать уроки.
К настоящему моменту я уже довольно хорошо знаю Джейкоба, чтобы по его поведению понять, что он чувствует. То, что он начал раскачиваться взад-вперед, свидетельствует о том, что слова брата задели его больше, чем он хочет показать.
— Если ты расскажешь маме о поведении Тео, — говорю я, — могу поспорить, что он прекратит так себя вести.
— Нельзя ябедничать на брата, нужно о нем заботиться. Он единственный, кто у тебя есть, — цитирует Джейкоб. — Это правило.
Если бы присяжные могли видеть, как живет Джейкоб от одного закона до другого; если бы я мог провести параллель между ребенком, который никогда не нарушает установленных матерью правил, не говоря уже о законах штата; если бы я смог каким-то образом доказать, что синдром Аспергера фактически исключает для него возможность перешагнуть эту границу между добром и злом, — что ж, я бы выиграл дело.
— Слушай, после обеда я хочу обсудить с тобой то, что случится в конце этой недели, когда мы…
— Тсс, — цыкает Джейкоб, — реклама закончилась.
Я перелистываю страницу и вижу дело, где не помечен номер серии.
Начинаю читать, и челюсть у меня отвисает.
— Вот черт! — восклицаю я.
Месяц назад, после слушания ходатайства об исключении материалов из дела, я позвонил Хелен Шарп.
— Думаю, вам нужно сдаться, — посоветовал я ей. — Вы не сможете доказать это дело. Мы согласны на пять лет условно.
— Я выиграю это дело и без признательных показаний в полицейском участке, — ответила она. — У меня есть протоколы всех бесед, которые проходили в доме у Хантов до ареста Джейкоба. Есть улики с места преступления и показания очевидцев, указывающие на мотив. Есть отчеты о прежних проявлениях жестокости, есть дневники самого подсудимого.
Тогда я не придал этому значения. Дневники Джейкоба написаны по шаблону, а всем остальным перечисленным уликам я мог бы дать объяснение на перекрестном допросе.
— Работаем дальше, — сказала тогда Хелен, а я подумал: «Удачи, черт тебя возьми!»
Вот что написано в дневнике:
«В ее доме. 12.01.10
Сюжет: пропала девушка.
Улики:
Кипа одежды на кровати
Пропавшая зубная щетка, блеск для губ
Кошелек и пальто девушки остались на месте
Пропал сотовый телефон… изрезана противомоскитная сетка… следы под окном, идентичные следам от ботинок ее жениха».
— Господи боже, Джейкоб! — говорю я, да так громко, что из прачечной выбегает Эмма. — Ты написал о Джесс в своем дневнике «Блюстители порядка»?
Он не отвечает, поэтому я встаю и выключаю телевизор.
— Ты о чем? — спрашивает Эмма. Мы уже перешли с ней на «ты».
Я передаю ей копию дневника.
— О чем ты думал? — вопрошаю я.
Джейкоб пожимает плечами.
— Это место происшествия, — просто отвечает он.
— Ты хотя бы представляешь, что с этим сделает Хелен Шарп?
— Нет, и мне плевать, — отвечает Эмма. — Я хочу знать, что ты намерен с этим делать.
Она скрещивает руки на груди и делает шаг к Джейкобу.
— Честно признаться, не знаю. Потому что после всех наших усилий изъять признательные показания, сделанные в участке, дневник все возвращает на круги своя.
Джейкоб повторяет мои слова, потом еще раз. «Возвращает на круги своя. Возвращает на круги своя». Впервые столкнувшись с таким поведением, я подумал, что он меня передразнивает. Теперь я знаю — это эхофразия. Эмма объяснила мне, что это простое повторение звуков. Иногда Джейкоб цитирует фильмы, иногда тут же повторяет кем-то произнесенную реплику.
Я лишь надеюсь, что в суде подобного не произойдет, в противном случае все посчитают, что он умничает.
— Возвращается на круги своя, — опять повторяет Джейкоб. — Что возвращается?
— Улика, которая убедит присяжных в твоей виновности.
— Но это место происшествия, — упрямо твердит Джейкоб. — Я, как обычно, записал улики.
— Это не вымышленное место происшествия, — возражаю я.
— Разве? — удивляется Джейкоб. — Но я сам его создал.
— Боже! — восклицает Эмма. — Присяжные решат, что ты чудовище.
Мне хочется положить руку ей на плечо и пообещать, что подобного не произойдет, но таких обещаний я раздавать не могу. Даже после целого месяца, проведенного бок о бок с Джейкобом, он не перестает меня пугать, как, например, сейчас, когда его мать на грани истерики, а он без всяких угрызений совести отворачивается и врубает на всю громкость свой сериал. Присяжные, которые должны слушаться разума, на самом деле слушают свое сердце. Присяжная, которая увидит, как Джейкоб безучастно просматривает вещественные доказательства смерти Джесс Огилви, будет в дальнейшем неизменно связывать его с образом, который запечатлелся у нее в памяти, и это впечатление о Джейкобе не сможет не повлиять на ее решение.
Джейкоба не изменишь, а это значит, что я должен изменить систему. Поэтому я и подал ходатайство, поэтому завтра мы едем в суд, хотя об этом я Эмме еще не сообщил.
— Я должен кое-что тебе сказать, — говорю я, когда часы на руке у Эммы подают звуковой сигнал.
— Подожди, — отвечает она, — я засекаю время, пока Тео делает тест по математике. — Она поворачивается к кухне лицом. — Тео? Отложи карандаш. Джейкоб, сделай тише. Тео, ты меня слышишь?
Не получив ответа, Эмма заходит в кухню. Снова окликает сына, потом я слышу ее шаги наверху, в комнате у Тео. Через секунду она возвращается в гостиную.
— Он не сделал математику. Исчезли его пальто, кроссовки и рюкзак, — перечисляет она в ужасе. — Тео ушел.
ТЕО
Давайте просто скажем, что чистое безумие пятнадцатилетнему подростку, такому как я, совершить перелет в другой конец страны одному, без родителей. Самое сложное — достать билет, что в конечном счете оказалось совсем плевым делом. Мама не делала тайны из того, где хранит в своей картотеке кредитную карту на всякий пожарный случай, — а если быть откровенным, разве этот случай не наступил? Мне необходимо было лишь достать карточку, ввести номер с лицевой части карты и код с оборотной стороны и зарезервировать себе билет на сайте Orbitz.com.
Паспорт у меня был (однажды на каникулах мы поехали в Канаду, путешествие длилась почти шесть часов, пока Джейкоб не отказался спать в номере мотеля из-за того, что там лежал оранжевый ковер), он хранился тут же (через одну папку от той, где лежала карточка). А добраться до аэропорта вообще оказалось парой пустяков: два раза поймал попутку, и вот я на месте.
Жаль, что я не могу похвастаться наличием плана. Я знаю одно: прямо ли, косвенно, но во всем виноват я. Джесс Огилви я не убивал, но видел ее в день смерти и не сообщил об этом ни полиции, ни маме, никому. А теперь Джейкоба судят за убийство. На мой взгляд, все это напоминает цепную реакцию. Если бы я тогда не вломился в дом, если бы в доме не жила Джесс, если бы я не встретился с ней взглядом — вероятно, это «недостающее звено» разорвало бы цепь последовавших событий. Не секрет, что мама вся издергалась, не зная, где раздобыть деньги на оплату судебных издержек. Я решил: если я собираюсь отдавать кармические долги, то с успехом могу начать с решения этой проблемы.
Следовательно, нужно ехать к отцу.
В самолете я сижу между предпринимателем, который пытается заснуть, и женщиной, похожей на мою бабушку. У нее короткие седые волосы, и одета она в ярко-фиолетовую рубашку с изображением кота.
Предприниматель ерзает, потому что за ним сидит ребенок, постоянно лягающий спинку этого кресла.
— Господи всемилостивый! — то и дело восклицает он.
Я всегда удивлялся, почему люди поминают Господа? Почему всемилостивый? Я имею в виду, что если его второе имя — Стенли?
— Застряла на последнем, — говорит старушка.
Я вытаскиваю из ушей наушники новенького плеера.
— Простите?
— Нет, не подходит.
Она склонилась над кроссвордом, напечатанным на последней странице журнала «Американские Авиалинии». Кроссворд наполовину разгадан. Терпеть этого не могу: неужели сопляк, сидевший на этом месте до меня, полагал, что кто-то захочет разгадать его до конца?
— Человек, которому сопутствует удача.
«Тео», — думаю я.
— Восемь букв.
Внезапно предприниматель встает и наклоняется через спинку.
— Мадам, — говорит он матери мальчика, — не могли бы вы унять своего невероятно балованного ребенка?
— Верно, — восклицает старушка. — Баловень!
Я наблюдаю, как она пишет карандашом.
— По-моему, это слово пишется не так, — вмешиваюсь я. — Б-А-Л-О-В-И-Н-Ь.
— Точно, — соглашается она и стирает написанное, чтобы исправить. — Признаюсь, с орфографией у меня беда. — Она улыбается мне. — Что заставило тебя отправиться в солнечную Калифорнию?
— Еду в гости.
— Я тоже. К человеку, которого еще не видела, к первому внуку.
— Класс! — восклицаю я. — Наверное, у вас башню снесло?
— Если это означает «восторг», то да, снесло. Меня зовут Эдит.
— А меня Пол.
Не знаю, почему я солгал. А чему удивляться? В конце концов, я скрыл от всех факт, что замешан в том кошмаре, который случился месяц назад. Я поднаторел в притворстве. Я уже не тот мальчик, каким был раньше. Стоило назваться чужим именем, как меня стало не унять. Я на каникулах. Единственный ребенок в семье. Мои родители в разводе. (Ха! Это правда!) Я еду к своему отцу. Мы собираемся познакомиться с колледжами в Стэнфорде.
Дома мы не говорим об отце. На уроках истории мы изучали культуры разных народностей, которые не упоминают имена умерших, — что ж, а мы не вспоминаем человека, который нас бросил в трудную минуту. Подробности разрыва между родителями мне неизвестны — я был еще младенцем, поэтому, разумеется, в глубине души считаю, что это я стал последней каплей. Но я точно знаю, что он пытается загладить свою вину, высылая маме каждый месяц алименты. Мне также известно, что вместо нас с Джейкобом он воспитывает двух девочек, похожих на фарфоровых куколок. Они-то уж точно никогда за свою недолгую жизни не вторгались в чужие дома и не раскачивались целый день из стороны в сторону, чтобы успокоиться. Откуда я знаю? Он каждый год присылает нам рождественскую открытку, которую я, если успеваю просмотреть почту раньше мамы, тут же выбрасываю.
— У тебя есть братья или сестры? — спрашивает Эдит.
Я делаю глоток напитка «Севен-ап», который купил за три доллара.
— Нет, — отвечаю. — Я единственный ребенок в семье.
— Хватит уже! — вскрикивает предприниматель, и на одну ужасную секунду мне кажется, что сейчас он расскажет всю правду обо мне. Но он поворачивается в кресле и обращается к матери ребенка: — Ради всего святого…
— Пол, — продолжает Эдит, — что ты хочешь изучать в Стэнфорде?
Мне пятнадцать. Я понятия не имею, чем хочу заниматься. У меня единственное желание — исправить то, что я натворил.
Вместо ответа я киваю на ее кроссворд.
— Кито, — говорю я, — сорок два по вертикали.
Она вдохновенно читает следующие вопросы вслух, а я думаю о том, как она обрадуется, если мы разгадаем весь кроссворд. Она сойдет с трапа и расскажет своему зятю — или кто там будет ее встречать — о приятном молодом человеке, с которым познакомилась в самолете. О том, как я ей помог. Мои родители могут мною гордиться.
ДЖЕЙКОБ
Мой брат не так умен, как я.
Говорю это не из вредности, а просто констатирую факт. Например, чтобы хорошо написать контрольную, ему необходимо выучить все слова из словаря, я же могу один раз взглянуть на страницу и потом с легкостью восстановить их по памяти. Он уходит из комнаты, если начинают обсуждать взрослые вещи, например новости, я же придвигаю стул и присоединяюсь к общему разговору. Он не заботится о том, чтобы накапливать информацию, как белка, делающая запасы орехов на зиму, — Тео интересует только то, что можно использовать в реальной жизни прямо сейчас.
Однако интуиция у меня развита хуже, чем у брата. Именно поэтому, когда накопленная информация льется из меня потоком — например, как Стив Джобс и Стив Возняк 1 апреля 1976 года представили компьютер «Эппл» первого поколения, — и мой собеседник начинает с остекленевшим взглядом искать предлог, чтобы уйти, я буду продолжать говорить, хотя Тео тут же поймет намек и заткнется.
Быть детективом — значит, обладать развитой интуицией. Тем не менее быть хорошим криминалистом означает быть предельно скрупулезным и умным. Именно поэтому, когда мама застыла неподвижно, обнаружив исчезновение Тео, а Оливер не придумал ничего глупее, чем похлопать ее по плечу, я иду в спальню Тео и влезаю в его компьютер.
В компьютерах я дока. Однажды я разобрал ноутбук школьного психолога, а потом собрал заново: материнскую плату и все остальное. Даже во сне я смог бы задать конфигурацию беспроводной сети. Именно поэтому я и люблю компьютеры: когда общаешься с человеком в сети, не нужно читать выражение его лица или следить за интонациями. Имеешь то, что видишь. А это означает, что мне не приходится сильно напрягаться, когда я общаюсь. Существуют чаты и форумы для таких аутистов, как я, но там я редкий гость. Одно из правил нашей семьи: не заходить на веб-сайты, благонадежность которых не проверила мама. Когда я спросил «почему?», она усадила меня рядом с собой и мы вместе посмотрели телепередачу о сексуальных извращенцах. Я попытался ей объяснить, что веб-сайты, где я хотел бы общаться, совершенно другое дело: это всего лишь группа таких, как я, людей, пытающихся общаться без наносной шелухи, которая является составной частью встреч тет-а-тет. Мама не вняла моим доводам. «Я не знаю, что это за люди, Джейкоб», — возразила она. На поверку, знал я. Не понимал я людей, живущих в реальном мире.
Несколько кликов, чтобы порыться в его компьютере — хотя Тео кажется, что он все удалил, в компьютере всегда остаются следы — и узнать, где он в последний раз бродил в Интернете. Obritz.com, рейс до Сан-Хосе.
Я приношу вниз распечатку с веб-страницы со сведениями о билете, и Оливер пытается убедить маму сообщить в полицию.
— Не могу, — говорит она. — Полиция не станет мне помогать.
— Полиция не вправе отказывать в помощи.
— Мама… — вклиниваюсь я.
— Джейкоб, не сейчас, — одергивает меня Оливер.
— Но…
Мама бросает на меня взгляд и начинает плакать. Я вижу, как слезинка скользит по ее щеке, «рисуя» букву S.
— Я хочу с тобой поговорить, — настаиваю я.
— Я беру трубку и звоню в 911, — говорит Оливер.
— Я знаю, где Тео, — сообщаю я.
Мама недоуменно моргает.
— Знаешь?
— Это было в его компьютере. — Я передаю им распечатанный лист.
— Бог мой! — прижимает мама ладони ко рту. — Он направляется к Генри!
— Кто такой Генри? — спрашивает Оливер.
— Мой отец, — отвечаю я. — Он нас бросил.
Оливер отступает назад и потирает подбородок.
— В Чикаго он делает пересадку, — добавляю я. — Через пятнадцать минут вылет его самолета.
— Ты не сможешь снять его с самолета, — говорит Оливер. — А Генри знает? О Джейкобе?
— Разумеется, знает. Каждый год на день рождения и на Рождество он присылает мне чеки.
— Я имел в виду, знает ли Генри, что Джейкоба обвиняют в убийстве?
Мама опускает глаза на подушки дивана.
— Не знаю. Может быть, прочел в газетах, но я ему ничего не говорила, — признается она. — Не знала, как сообщить.
Оливер протягивает ей телефон.
— Настало время найти слова, — говорит он.
Мне не нравится мысль о Тео в самолете — не люблю самолеты. Понимаю закон Бернулли, но, ради всего святого, неважно, какие физические силы оказывают давление на крылья, чтобы поднять самолет, эта махина весит несколько тысяч тонн. Как ни крути, а она должна падать с неба.
Мама берет телефон и начинает набирать длинный междугородный номер. Похоже на мелодию какого-то игрового шоу, но не могу вспомнить какого.
— Боже! — восклицает Оливер и смотрит на меня.
Не знаю, что я должен ответить.
— «У нас всегда будет Париж», — отвечаю я словами Брэдбери.
Когда Тео было восемь лет, он был уверен, что под нашим домом живет чудовище. Он узнал об этом, потому что каждую ночь слышал его дыхание, когда просыпался из-за гула батарей в спальне. Мне было одиннадцать, я в тот период увлекался динозаврами, и мне нравилось делать вид, что под фундамент нашего дома делает подкоп зауропод, хотя я знал, что это маловероятно:
1. Наш дом построен в 1973 году.
2. Чтобы возвести дом, рыли котлован.
3. Вероятность того, что единственный из давно вымерших динозавров выжил при рытье котлована и поселился в подвале нашего дома, практически равна нулю.
4. Даже если он и выжил, чем, черт побери, он питается?
— Скошенной травой, — ответил Тео, когда я привел ему вышеперечисленные доводы. — Тоже мне новость!
Одна из причин, по которой я рад, что у меня синдром Аспергера, — мне не хватает воображения. Многие — учителя и школьные психологи, даже психиатры — считают это дефектом. Я же считают отсутствие живого воображения счастьем. Логическое мышление не позволяет тратить время впустую на тревоги или надежды. Оно уберегает от разочарований. С другой стороны, воображение заставляет человека волноваться о том, чего в реальной жизни может никогда и не случиться.
Например, неожиданно столкнуться с гадрозавром по дороге в ванную в три часа ночи.
Тео две недели просыпался по ночам от гудящих батарей. Мама перепробовала все: от теплого молока перед сном и наглядной диаграммы отопительной системы дома до ударной дозы детского бенадрила по ночам, чтобы Тео отключился. Но он продолжал кричать по ночам, выбегать из своей комнаты, будить и маму, и меня.
Честно признаться, это стало надоедать, поэтому я и поступил так, а не иначе.
После того как мама пожелала мне спокойной ночи, я не стал засыпать, а читал при свете фонарика, который прятал под подушкой, пока мама не легла спать. Потом я взял подушку, одеяло, спальный мешок и расположился на полу у двери спальни брата. Той ночью Тео, когда с криком проснулся и бросился в мамину спальню, чтобы разбудить ее, споткнулся о меня.
Секунду он непонимающе хлопал глазами, пытаясь понять, неужели это слон.
— Возвращайся в кровать, — сказал я. — Здесь нет никаких дурацких динозавров.
И это сработало! Тео лег в кровать, мы оба заснули. На следующее утро мама обнаружила меня на полу.
Она всполошилась. Решила, что со мной случился приступ, принялась меня тормошить.
— Мама, перестань! — не вытерпел я. — Со мной все в порядке!
— Что ты здесь делаешь?
— Спал…
— В коридоре?
— Не в коридоре, — уточняю я, — а перед спальней Тео.
— Боже, Джейкоб, ты пытаешься внушить ему чувство защищенности, верно? — Она заключила меня в объятия и прижала так крепко, что я подумал, что со мной в конечном итоге случится приступ. — Я так и знала! Так и знала! Все эти книги, все эти глупые доктора, которые утверждают, что люди с синдромом Аспергера не мыслят предположениями, не могут сочувствовать… Ты все-таки любишь своего брата. Ты хотел его защитить.
Я позволил ей меня обнять, потому что именно этого, похоже, она и жаждала. Я услышал, как за дверью заворочался Тео.
Домыслы мамы нельзя назвать абсолютно ошибочными. То, что говорят доктора и пишут в книгах о том, что такие, как я, аутисты не могут поставить себя на место другого человека, — совершеннейшая ерунда. Мы понимаем, когда другому больно, просто относимся к этому иначе, не как остальные люди. Я считаю это новым шагом эволюции: не могу развеять твою печаль, зачем тогда мне знать о ней?
К тому же я спал перед дверью в спальню Тео не потому, что хотел его защитить. Я спал там потому, что устал от ночного крика и просто хотел как следует выспаться. Действовал в собственных корыстных интересах.
Как ни удивительно, это явилось стимулом в том, что случилось с Джесс.
ОЛИВЕР
Эмма хочет позвонить в «Американские авиалинии» и заставить задержать рейс, но там вся система автоматизирована. Когда нам наконец удается пообщаться с живым оператором, самолет уже в Шарлотте, штат Северная Каролина, и нет возможности связаться с аэропортом Берлингтона.
— Вот оно! — восклицаю я. — Ты можешь перехватить его, если полетишь прямо в Сан-Франциско. Из аэропорта Сан-Хосе до Пало-Альто — почти то же расстояние.
Она смотрит поверх моего плеча на экран компьютера, где высвечен рейс, который я нашел.
— Учитывая задержку рейса в Чикаго, ты прилетишь на час раньше Тео.
Она подается вперед, и я чувствую запах шампуня от ее волос. Она с надеждой пробегает глазами информацию о рейсе, потом смотрит вниз, на цену.
— Тысяча восемьдесят долларов? Это просто смешно!
— Срочные билеты дорогие.
— Для меня слишком дорогие, — признается Эмма.
Я щелкаю по кнопке «купить билеты».
— А для меня нет, — вру я.
— Что ты делаешь? Я не могу заплатить…
— Уже поздно, — пожимаю я плечами.
Дело в том, что с финансами у меня сейчас не ахти. У меня одна клиентка, и она не может со мной расплатиться, но хуже того — меня это устраивает. Я точно пропустил в университете курс «Выпей из клиента кровь», поскольку все улики указывают на то, что я являюсь образчиком «Разорившегося адвоката». Но я думаю о том, что могу продать седло, у меня есть отличное английское седло в кладовке под пиццерией. Зачем мне седло, если нет лошади?
— Я включу это в счет, — говорю я, но мы оба знаем, что я шучу.
Эмма на мгновение закрывает глаза.
— Не знаю, что сказать.
— Тогда просто промолчи.
— Я не должна была тебя во все это втягивать.
— Тебе повезло, что на сегодня у меня одно дело: разложить в ящике носки, — шучу я, но она не смеется.
— Прости, — говорит Эмма. — Мне просто… больше не к кому обратиться.
Очень медленно, очень неторопливо, чтобы она не испугалась и не отпрянула, я переплетаю ее пальцы со своими и пожимаю ей руку.
— У тебя есть я, — говорю я.
Если бы я был порядочнее, то не стал бы подслушивать разговор Эммы с бывшим супругом.
— Генри, — сказала она. — Это Эмма.
…
— На самом деле, нет. Я не могу перезвонить позже. Речь о Тео.
…
— С ним все в порядке. Я имею в виду, он думает, что в порядке. Он сбежал из дома.
…
— Разумеется, знаю. Он направляется к тебе.
…
— Да, в Калифорнию. Если только ты никуда не переехал.
…
— Нет, извини. Это не упрек…
…
— Я не знаю почему. Он просто сбежал.
…
— Воспользовался моей кредитной карточкой. Послушай, может быть, поговорим обо всем, когда я прилечу?
…
— Ой, разве я не сказала?
…
— Если ничего не случится, я приземлюсь раньше Тео.
…
— Мы оба летим «Американскими авиалиниями». Встретишь нас в аэропорту? Отлично!
Потом пауза.
— Джейкоб? — переспрашивает она. — Нет, он не летит со мной.
Решено, что я остаюсь на ночь в качестве взрослого старше двадцати пяти лет, чтобы присматривать за Джейкобом, пока Эмма притащит назад с другого конца страны задницу Тео. Сначала, после ее отъезда, задачка кажется ерундовой — мы можем поиграть в приставку. Можем посмотреть телевизор. И, слава богу, сегодня Коричневый четверг, что относительно легко: можно на обед приготовить Джейкобу гамбургер. Час спустя после отъезда Эммы я вспоминаю о завтрашнем слушании — о том, о котором не успел ей сказать, о том, куда я повезу Джейкоба один.
— Джейкоб, — отвлекаю я его от просмотра передачи о том, как делают шоколад «Милки Вей». — Мне нужно с тобой секунду поговорить.
Он молчит. Глаза от экрана не отрывает, поэтому я становлюсь перед ним и выключаю телевизор.
— Я просто хочу с тобой немного поболтать. — Джейкоб не отвечает, и я продолжаю: — Знаешь, через месяц у тебя суд.
— Через месяц и шесть дней.
— Верно. Я думал над тем, как… тяжело тебе будет целый день провести в суде, поэтому придумал, как помочь делу.
— Да? — Джейкоб качает головой. — Я не могу целый день провести в суде, мне нужно делать уроки. И к половине пятого я должен быть дома, чтобы смотреть «Блюстителей порядка».
— Похоже, ты не понял. От тебя это не зависит. Ты являешься в суд, когда тебе скажет судья, и возвращаешься домой, когда он готов тебя отпустить.
Джейкоб пережевывает полученную информацию.
— Мне так не подходит.
— Именно поэтому мы завтра с тобою поедем в суд.
— Но мама уехала.
— Знаю, Джейкоб. Я не хотел, чтобы она уезжала. Суть в том, что причина, по которой мы едем, заключается в твоих словах.
— В моих?
— Да. Помнишь, что ты мне сказал, когда решил, что я могу строить защиту на факте невменяемости?
Джейкоб кивает.
— «Закон о защите прав инвалидов и людей с ограниченными возможностями запрещает дискриминацию инвалидов федеральными и местными властями, включая суды», — цитирует Джейкоб. — Некоторые считают аутизм инвалидностью, хотя я так не считаю.
— Верно. Но если бы ты считал синдром Аспергера инвалидностью, тогда, согласно этому закону, ты мог бы претендовать на особые условия, которые облегчили бы для тебя сам процесс судебного разбирательства. — Я медленно растягиваю губы в улыбке, словно открывая карту, которую прижимал к груди. — Вот завтра и удостоверимся, получишь ли ты их.
ЭММА
