 |
Из архива «Советов читателям».
|
|
|
|
Дорогая тетушка Эм!
Что делать, если все указывает на то, что мир, который ты знаешь, вот-вот рухнет?
Искренне твой,
Шалтай-болтай, которого столкнули
Дорогой Шалтай-болтай!
Кричи: «Помогите!»
Прошло три дня.
Присяжные продолжают совещаться.
Мы вернулись к размеренной жизни: по утрам Оливер приводит Тора на завтрак. Джейкоб ведет пса в сад, где играет с ним мячиком, пока Тео с Генри развлекаются неспешными беседами. Генри учит Тео языку С#, чтобы он мог создать собственную компьютерную игру, — Тео безмерно счастлив. После полудня мы с Оливером играем в «Эрудит», и Джейкоб время от времени выкрикивает с дивана, где смотрит «Блюстителей порядка», что-то неразборчивое: «Куа! За!» Мы не смотрим новостей, не читаем газет, потому что все говорят только о Джейкобе.
Нам запрещено покидать дом по двум причинам: формально Джейкоб до сих пор находится под арестом; мы обязаны находиться в таком месте, чтобы за двадцать минут добраться до зала суда, когда вернутся присяжные. Я не устаю удивляться, когда поворачиваю за угол в собственном доме и вижу Генри: я думала, что он уедет, придумает отговорку, что одна из его дочерей заболела или жене нужно навестить умирающую тетю, но Генри продолжает настаивать на том, что останется здесь до вынесения вердикта. Наши разговоры изобилуют избитыми фразами, но мы, по крайней мере, не молчим. «Я пытаюсь наверстать упущенное, — говорит он. — Лучше поздно, чем никогда».
Мы стали семьей. Не обычной семьей, а семьей, которую сплотило общее горе, но после пятнадцати лет в статусе матери-одиночки я довольствуюсь малым.
Вечером, когда мальчики готовятся ко сну, мы с Оливером выгуливаем Тора вокруг квартала, пока он не начинает рваться в их квартирку над пиццерией. Мы разговариваем о лошади, которая оступилась и сломала лодыжку. Говорим о том, как я раньше мечтала стать писателем. Говорим о суде.
|
|
|
Только о нас не говорим.
— Это хорошо или плохо, что присяжные не могут вынести вердикт?
— По-моему, хорошо. Вероятно, кто-то сомневается.
— А что будет потом?
— Если Джейкоба осудят, — объясняет Оливер, пока Тор бегает у нас под ногами, обнюхивая тропинку, — его посадят в тюрьму. Не знаю, туда ли, где он уже сидел. Если признают невиновным по причине невменяемости, судья назначит еще одну психиатрическую экспертизу.
— И когда он вернется домой?
— Не знаю, — признается Оливер. — У нас есть Ава Ньюкомб и доктор Мурано, которые могут составить план амбулаторного лечения, но все зависит от судьи Каттингса. Он может учесть факт совершения Джейкобом убийства, решит принять его во внимание и изолировать Джейкоба от окружающих.
Он и раньше мне об этом говорил, но смысл сказанного до меня как-то не доходил.
— В психиатрическую лечебницу, — заканчиваю я.
Когда мы подходим к подъездной аллее, ведущей к нашему дому, я останавливаюсь. Оливер тоже. Руки он засунул в карманы пиджака.
— Я всю жизнь боролась за то, чтобы к Джейкобу относились как к обычному ребенку, чтобы он учился в обычной школе, по обычной программе, а теперь его единственный шанс не попасть за решетку — разыграть карту синдрома Аспергера?
— Честно признаться, я не знаю, что нас ждет, — говорит Оливер, — но лучше быть готовыми ко всему.
— Я пока Джейкобу не говорила.
Он опускает глаза.
— Наверное, стоит сказать.
Как по заказу открывается дверь. В проеме в пижаме стоит Джейкоб.
— Я жду тебя, чтобы пожелать спокойной ночи, — говорит он мне.
— Сейчас приду.
Джейкоб нетерпеливо смотрит на Оливера.
— Ну?
— Что «ну»?
— Целуй уже ее на прощание!
От удивления я открываю рот. После нашей с Джейкобом ссоры мы с Оливером стараемся в его присутствии держаться подальше друг от друга. Но сейчас Оливер обнимает меня.
|
|
|
— Меня дважды просить не нужно, — отвечает он и прижимается губами к моим губам.
Когда Джейкоб был маленьким, я после полуночи тайком заходила к нему в спальню, садилась в кресло-качалку у его кровати и смотрела, как он спит. Казалось, что во сне его касалась удивительная волшебная палочка. Когда он спал, я не узнавала руку, лежащую под одеялом, руку, которая так неистово дергалась в тот вечер, когда какая-то девочка в парке подошла к песочнице, где он с упоением играл один. Не узнавала закрытых глаз, которые щурились, когда я просила посмотреть на меня. Глядя на него, такого безмятежного и спокойного во сне, я не верила, что это тот самый мальчик, который не может запомнить последовательность слов, чтобы попросить на обед в столовой яблочный сок вместо молока.
Когда Джейкоб спал, он напоминал чистый лист, он был похож на остальных детей. Обычных детей.
Но когда не спал, он был не таким, как все. Точное определение для него: за границами нормы. В некотором смысле в английском языке это слово носит положительную коннотацию. Почему же с синдромом Аспергера дело обстоит по-иному?
Можно и меня назвать другой. Я бы с радостью поменялась с Джейкобом местами, отказалась от денег и славы (которых могла достигнуть в будущем), лишь бы ему стало проще жить. Я бы разорвала все отношения — за исключением тех, что построила с Джейкобом. Я бы сделала свой выбор, отличный от выбора остальных женщин. В лучшем случае стала бы энергичной, никогда не сдающейся матерью, в худшем — преданной своему делу. И тем не менее, когда я входила в переполненную комнату, люди не шарахались от меня, словно под воздействием загадочного электромагнитного поля, не было реакции поляризации между их телами и моим. Люди не поворачивались к своим друзьям и не охали: «Помоги нам Боже, она идет сюда!» Люди не закатывали глаза, оказавшись за моей спиной, когда я говорила. Может быть, Джейкоб и повел себя странно, но он никогда не был агрессивен.
Он просто не настолько сознателен, чтобы быть агрессивным.
Сейчас я сижу в том же кресле, где сидела много лет назад, и снова смотрю на спящего Джейкоба. Он уже не ребенок. У него внешность взрослого человека, сильные руки и мощные плечи. Я протягиваю руку и убираю прядь, упавшую ему на лоб. Джейкоб ворочается во сне.
|
|
|
Я не представляю своей жизни без Джейкоба, но другой жизни мне не надо. Если бы он не был аутистом, я не могла бы любить его больше, чем люблю сейчас. Даже если его осудят, я буду любить его не меньше.
Я наклоняюсь, как делала раньше, и целую его в лоб. Это старый, испытанный временем способ узнать, нет ли у ребенка температуры, благословить ребенка, пожелать спокойной ночи.
Но почему же мне кажется, что я прощаюсь с сыном?
ТЕО
Сегодня мне исполняется шестнадцать лет, но праздника я не жду. Мы все еще в подвешенном состоянии — прошло уже шесть дней, а присяжные так и не вынесли вердикт. Похоже, мама даже не помнит о моем дне рождения, поэтому я молча спускаюсь вниз, когда она кричит: «Завтракать!» У меня еще влажные после душа волосы. На столе стоит шоколадный торт со свечкой.
Естественно! Сегодня же Коричневый четверг, и торт, можно не сомневаться, без глютена, но не стоит перебирать харчами.
— С днем рождения, Тео! — говорит мама и начинает петь.
К ней присоединяются папа, мой брат и Оливер. Мои губы расплываются в довольной улыбке. Насколько я помню, Джейкоб никогда не присутствовал на моем дне рождения, если не считать того раза, когда меня отправили в больницу. Да и какой это был день рождения?!
«Что, стоило это того? — клубится внутри тихий голосок, словно дым от свечки. — Стоило это того, чтобы получить настоящую семью, как те, за которыми ты подглядывал?»
Мама обнимает меня за плечи.
— Тео, загадывай желание, — говорит она.
Еще год назад именно такого праздника я бы и пожелал. Пожелал бы настоящую семью, с тортом или без него. Но есть что-то в мамином голосе, словно металлическая струна, которая звенит, подсказывая: есть только один верный ответ, одно искреннее желание на всех нас.
Которое, так уж получилось, в руках двенадцати присяжных.
Я закрываю глаза и задуваю свечку. Все хлопают в ладоши. Мама начинает резать торт, и первый кусок достается мне.
|
|
|
— Спасибо, — говорю я.
— Надеюсь, тебе понравится, — отвечает мама. — И думаю, что это тоже придется тебе по вкусу.
Она протягивает мне конверт, внутри записка, написанная от руки: «Долг погашен».
Я вспоминаю свой безумный вояж в Калифорнию, чтобы найти отца, вспоминаю, какую уйму денег стоили билеты, и на секунду лишаюсь дара речи.
— Но, — предупреждает она, — если еще раз выкинешь подобное, я тебя убью.
Я смеюсь, она обнимает меня сзади и целует в макушку.
— А вот еще подарки, — передает конверт отец. Внутри яркая открытка «Моему сыну» и сорок баксов. — Можешь начинать копить на более мощный маршрутизатор, — говорит он.
Потом Оливер вручает мне пакет, завернутый в одноразовые бумажные полотенца.
— Было два варианта: это или коробка из-под пиццы, — объясняет он.
Я качаю головой.
— Пирог с начинкой?
— Обижаешь! — восклицает Оливер.
Я разворачиваю подарок и обнаруживаю учебник по вождению.
— Я подумал, что после суда мы могли бы обратиться в автоинспекцию и наконец получить для тебя права.
Мне приходится опустить глаза, в противном случае все бы увидели, что я вот-вот разрыдаюсь. Помню, как в детстве мама читала нам смешные сказки, в которых лягушки превращались в принцев, а красавицы просыпались от одного поцелуя. Я никогда не верил в эту ерунду. Но кто знает? Возможно, я ошибался. Возможно, жизнь человека может измениться в одну секунду.
— Подожди, — говорит Джейкоб.
Он наблюдал за происходящим, на его лице играла улыбка — надо же, какой шаг вперед! В разгар празднования моих дней рождения неписаным правилом стало позволять Джейкобу помогать мне задуть свечи. Лучше вместе задуть свечи, чем позволить ему испортить праздник очередным приступом.
— У меня тоже есть для тебя подарок, Тео.
Я не помню, чтобы за всю жизнь Джейкоб хоть когда-нибудь дарил мне подарок. Не помню, чтобы он хоть кому-то делал подарки, если не считать духов, которые я купил в аптечном магазине и преподнес маме на Рождество, предварительно написав наши с Джейкобом имена на открыточке. Мой брат просто не понимает, что нужно дарить подарки.
— Что он приготовил? — бормочет Оливер, когда Джейкоб стремглав бросается наверх.
— Не знаю, — отвечает мама.
Через минуту Джейкоб возвращается. Он держит плюшевую утку, с которой спал в детстве.
— Открой, — велит он, протягивая игрушку.
Я беру утку и верчу в руках. Никакой упаковки, нечего открывать.
— И как открыть? — хмыкаю я.
Джейкоб переворачивает игрушку и тянет за нитку. Шов расходится, из него торчит набивка. Я опускаю пальцы в дыру и нащупываю что-то гладкое и твердое.
|
|
|
— Вот куда подевался мой пластиковый контейнер! — ахает мама, когда я вытягиваю его из утки.
Внутри что-то лежит, я не могу разглядеть. Открываю крышку и с изумлением смотрю на розовенький плеер «Нано». Осторожно беру его в руки, уже зная, даже не переворачивая, что сзади на металлической поверхности выгравировано имя Джесс Огилви.
— Где ты это взял? — шепчет мама по ту сторону вакуума, в который я погрузился.
— Ты же хотел плеер, верно? — радостно спрашивает Джейкоб. — Ты уронил его, когда убегал из дома в тот день.
Я едва шевелю губами:
— О чем ты говоришь?
— Я же говорил тебе: я знаю, что ты там был. Видел следы от твоих кроссовок, тех, что я использовал для инсценировки места преступления. И мне известно, что ты и из других домов брал вещи…
— Что? — вскрикивает мама.
— Я видел в твоей комнате видеоигры, — улыбается мне Джейкоб. — Я убрал в доме Джесс, чтобы никто не узнал, что ты наделал. И это сработало, Тео. Никто даже не догадался, что убил ее ты.
Мама хватает ртом воздух.
— Что, черт побери, происходит? — спрашивает Оливер.
— Я ее не убивал! — кричу я. — Я даже не знал, что она там живет. Думал, дома никого нет. Хотел осмотреться, взять парочку дисков, но потом услышал шум воды наверху и пошел посмотреть. Она была голая. Она была голая и увидела меня. Я испугался. Она вышла из душа и поскользнулась. Ударилась о край раковины. Я убежал. Боялся, что она меня поймает. — Мне не хватает воздуха, я уверен, что сердце в груди превратится в глину. — Она была жива, когда я убежал. А потом по новостям вдруг передали, что она умерла, а тело обнаружили в штольне. Я-то знал, что не трогал ее… Кто-то другой перенес тело. Вероятно, этот кто-то и есть убийца. Я решил, что она рассказала обо мне Джейкобу, когда он пришел на занятие. Они повздорили. А потом Джейкоб… Я не знаю. Я не знаю, о чем я думал.
— Ты не убивал Джесс? — спрашивает мама.
Я молча качаю головой.
Мама смотрит на Джейкоба.
— И ты не убивал Джесс?
— Я просто передвинул тело. — Он закатывает глаза. — Я постоянно тебе об этом твердил.
— Джейкоб, — спрашивает Оливер, — Джесс была жива, когда ты пришел?
— Нет. Но я видел, что там был Тео, поэтому поступил так, как считал правильным.
— Почему ты не позвонил маме, не вызвал «скорую помощь»? — спрашивает отец. — Зачем инсценировал место преступления, чтобы скрыть следы Тео?
Джейкоб смотрит прямо мне в глаза. Это больно, по-настоящему больно.
— Семейные правила, — просто отвечает он. — «Заботиться о брате; он единственный, кто у тебя есть».
— Сделай же что-нибудь, — просит мама Оливера. — Открылись новые обстоятельства. Тео может дать показания…
— Его могут счесть причастным и обвинить в утаивании информации…
— Ты должен что-нибудь предпринять, — требует мама.
Оливер уже тянется за пальто.
— Поехали, — говорит он.
Мы с Джейкобом покидаем кухню последними. Торт остается на столе, рядом лежат мои подарки. Торт похож на музейный экспонат — нетронутый. Нипочем не догадаться, что еще пять минут назад мы праздновали день рождения.
— Джейкоб! — Мой брат оглядывается. — Не знаю, что и сказать.
Он неловко хлопает меня по плечу.
— Не волнуйся, — отвечает Джейкоб. — Со мной такое происходит постоянно.
ДЖЕЙКОБ
Сегодня пятнадцатое апреля. В этот день в 1912 году затонул «Титаник». В этот день в 1924 году Рэнд Макнелли выпустил первый атлас автодорог. В этот день в 1947 году Джеки Робинсон впервые сыграл за «Бруклин Доджерз». В этот день родился Леонардо да Винчи, писатель Генри Джеймс, девочка, сыгравшая роль Гермионы в фильмах о Гарри Портере, и мой брат Тео.
Раньше я завидовал дню рождения Тео. В мой день рождения, двадцать первого декабря, самым значимым событием был взрыв самолета «Пан-Американ» над Локбери в 1988 году. В один день со мной родился Фрэнк Заппа, но он не идет ни в какое сравнение с да Винчи, согласны? К тому же мой день рождения выпадает на самый короткий день в году. Я всегда чувствовал себя обделенным. Наверное, Фрэнк Заппа тоже.
Однако сегодня я не ревную Тео к его дню рождения. По правде сказать, не могу дождаться, когда вручу приготовленный для него подарок.
Оливер говорит, что в суде и мне, и Тео будет предоставлено слово. Очевидно, для присяжных недостаточно показаний судмедэксперта, который заявил, что синяки на лице Джесс возникли в результате базилярной черепно-мозговой травмы в периорбитальной области, кровь прилила к лицу и возник след от ушиба. Другими словами, синяки на теле девушки с таким же успехом могли быть получены в результате падения и удара головой. По-видимому, присяжным — и судье — необходимо выслушать нас с Тео, чтобы мы объяснили то же самое, но другими словами.
Похоже, я не один, кто не всегда понимает, о чем ему говорят.
Мама ведет машину, Оливер рядом на пассажирском сиденье, мы с Тео сзади. Папа остался дома — на случай, если за эти двадцать минут, пока мы туда едем, позвонят из суда. Каждый раз, когда машину заносит, я вспоминаю, как мы с Тео в детстве прыгали на матрасе. Мы верили: если хорошо подпрыгнуть, можно достать до потолка. Но не думаю, что нам это когда-нибудь удалось сделать.
После всех этих лет, когда меня поддерживал Тео, я наконец примерил роль старшего брата. Я поступил правильно. Не знаю, почему присяжным так трудно это понять.
Тео разжимает кулак. На ладони у него розовый плеер, когда-то принадлежавший Джесс. Из кармана он достает моток белых проводков — наушники. Втыкает их в уши.
По словам всех этих экспертов, из-за синдрома Аспергера я не умею сопереживать.
«Ну что, съели?»
Люди, не умеющие сопереживать, не станут защищать тех, кого любят, даже если придется предстать перед судом.
Внезапно Тео вытаскивает один наушник и протягивает мне.
— Послушай, — предлагает он.
Я слушаю. У Джесс записан концерт для фортепиано. Музыка кружится перед глазами. Я склоняю голову к брату, чтобы доставал провод, и оставшуюся часть пути нас связывают провода.
|
|
|
