 |
Глава IX, репортер и полицейский
|
|
|
|
Втроем мы двинулись к флигелю. В сотне метров от здания репортер остановил нас и, указав на купу деревьев справа, сказал:
– Вот откуда вышел убийца, когда пробирался во флигель.
И так как между огромными дубами были и другие похожие на эту купы деревьев, я спросил, почему убийца выбрал именно эту, а не какую-нибудь иную. Рультабий обратил наше внимание на тропинку, проходившую мимо этих деревьев, которая вела прямо к двери флигеля:
– Как видите, тропинка усыпана гравием. Человек этот неизбежно должен был пройти здесь, потому что на мягкой земле его следов, ведущих во флигель, не обнаружено. А ведь у этого человека нет крыльев. Он, конечно, шел, но шел по гравию, на котором не остается следов от ботинок. Впрочем, этот гравий топтало множество ног, ведь тропинка эта ведет напрямик от флигеля к замку. Ну а заросли эти состоят из деревьев, покрытых зеленью даже в холодное время года, – видите, тут лавр и бересклет, – и потому убийца мог спокойно укрыться среди них, дожидаясь подходящего момента, чтобы пробраться во флигель. Спрятавшись здесь, человек этот наверняка видел, как вышли господин и мадемуазель Станжерсоны, а затем и папаша Жак. Гравий на дорожке, идущей от вестибюля, доходит почти до окна. Следы человека, которые мы только что видели, идут параллельно стене – я их уже заметил раньше; они свидетельствуют о том, что ему надо было сделать всего-то два шага, чтобы очутиться у окна прихожей, оставленного открытым папашей Жаком. И там ему ничего не стоило подтянуться на руках и оказаться в прихожей.
– В конце концов, это вполне допустимо! – заметил я.
– «В конце концов, в конце концов»! Почему это в конце концов?.. – вскипел вдруг Рультабий, охваченный праведным гневом, который я нечаянно спровоцировал. – Почему вы так говорите – «В конце концов, это вполне допустимо»?
|
|
|
Я умолял его не сердиться, но он уже вышел из себя и ничего не желал слушать, заявив, что обожает благоразумных и вечно во всем сомневающихся людей (вроде меня, конечно), которые исподволь, с подходцем приступают к рассмотрению простейших проблем, никогда не решаясь твердо сказать «да» или «нет», так что в конечном счете все их рассуждения приводят к довольно плачевному результату, добиться которого было бы несложно и в том случае, если бы природа забыла наделить их черепную коробку хоть малой толикой серого вещества. Я даже несколько обиделся, тогда мой юный друг взял меня под руку и примирительно сказал, что имел в виду вовсе не меня и что не следует забывать о том исключительном уважении, которое он ко мне питает.
– Но согласитесь, – продолжал он, – это же граничит с преступлением – не рассуждать логично, наверняка, когда есть такая возможность!.. Если я в своих рассуждениях не буду опираться на гравий, мне останется уповать на воздушный шар! А наука управляемого воздухоплавания, мой дорогой, еще недостаточно развита, чтобы я включил в игру своего воображения убийцу, который падает с неба! Поэтому не стоит говорить, что та или иная вещь возможна или допустима, когда попросту невозможно, чтобы дело обстояло иначе. Итак, теперь мы знаем, каким образом человек пролез в окно, знаем мы также и то, в какой именно момент он вошел. Вошел он во время прогулки г-на Станжерсона с дочерью, между пятью и шестью часами. Факт присутствия в лаборатории горничной, только что закончившей уборку Желтой комнаты, в момент возвращения профессора с дочерью в половине второго позволяет нам утверждать, что в половине второго убийцы в комнате под кроватью еще не было, если, конечно, исключить возможность соучастия горничной. Что вы на это скажете, господин Робер Дарзак?
|
|
|
Г-н Дарзак покачал головой, заявив, что он абсолютно уверен в горничной мадемуазель Станжерсон, что это очень честная и очень преданная служанка.
– Да и потом, в пять часов господин Станжерсон входил в комнату за шляпой дочери! – добавил он.
– Да, это немаловажный факт, – подтвердил Рультабий.
– Убийца, следовательно, вошел через окно в тот момент, о котором вы говорите, – заметил я. – Допустим. Почему же в таком случае он закрыл окно, ведь это неизбежно должно было привлечь внимание тех, кто оставил его открытым?
– Вполне возможно, что окно было закрыто не сразу, – ответил юный репортер. – И если убийца действительно закрыл окно, то закрыл он его из-за петли, которую делает тропинка, посыпанная гравием, в двадцати пяти метрах от флигеля, а еще из-за трех дубов, растущих в этом месте.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил г-н Робер Дарзак, не отстававший от нас ни на шаг и внимавший Рультабию с жадным вниманием.
– Я объясню вам это позже, сударь, когда придет время, но, думается, это самое важное из того, что я сказал до сих пор по поводу этого дела, если, конечно, моя гипотеза подтвердится.
– А какова ваша гипотеза?
– Вы никогда о ней не узнаете, если она не подтвердится. Видите ли, дело слишком серьезно, чтобы я мог высказывать свои догадки.
– Но у вас есть хоть какое-то предположение? Кто, по-вашему, мог покушаться на жизнь мадемуазель Станжерсон?
– Нет, сударь, кто убийца, я не знаю, но не сомневайтесь, господин Робер Дарзак, я это непременно узнаю.
Тут я заметил, что г-н Робер Дарзак разволновался, мне даже показалось, что ему не понравилось утверждение Рультабия. Но почему тогда, если он действительно боялся, что убийцу найдут (мысленно спрашивал я самого себя), почему же он все-таки помогал репортеру искать его? У моего юного друга, похоже, сложилось точно такое же впечатление, ибо он вдруг спросил:
– Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу, господин Робер Дарзак? Это, случаем, не вызовет вашего неудовольствия?
– Ах что вы! Я готов убить его собственными руками! – воскликнул жених мадемуазель Станжерсон с поразившей меня горячностью.
– Я верю вам! – очень серьезно сказал Рультабий. – Но вы не ответили на мой вопрос.
|
|
|
Тут как раз мы подошли к той купе деревьев, о которой репортер только что говорил нам; я заглянул туда и показал ему совершенно очевидные следы пребывания человека, который здесь прятался. Рультабий снова оказался прав.
– Ну конечно же! – воскликнул он. – Ну конечно, мы имеем дело с человеком во плоти, таким же, как и мы с вами, поэтому все образуется!
Сказав это, он попросил у меня бумажный след, который отдал мне на хранение, и приложил его к очень ясному отпечатку ступни под деревьями. Затем распрямился со словами:
– Вот черт!
Я думал, что теперь он отправится изучать следы бегства убийцы, идущие от окна прихожей, но он потащил нас далеко влево, заявив, что нечего понапрасну соваться в такую грязищу, что теперь он и так знает весь путь, проделанный убийцей.
– Он дошел до конца стены в пятидесяти метрах отсюда, а потом перепрыгнул через ограду и ров вон там, напротив маленькой тропинки, ведущей к пруду. Это самая короткая дорога, по которой можно выйти из парка и очутиться на берегу пруда.
– А почему вы думаете, что он пошел именно к пруду?
– Да потому что Фредерик Ларсан так и кружит по берегу с самого утра. Должно быть, он нашел там любопытные следы.
Через несколько минут мы уже подходили к пруду.
Это было небольшое водное пространство, вернее, болотце, заросшее по краям камышом, на поверхности которого еще плавало несколько жалких, безжизненных листьев кувшинок. Возможно, великий Фред и видел, как мы приближаемся, однако, судя по всему, мы его мало занимали, ибо, не обратив на нас ни малейшего внимания, он продолжал шевелить концом своей трости что-то, чего мы не могли разглядеть.
– Смотрите-ка, – молвил Рультабий, – а вот снова следы бегства убийцы; здесь они огибают пруд, потом возвращаются и, наконец, исчезают возле самого пруда, как раз перед тропкой, ведущей к большой дороге на Эпине. Ну а дальше – Париж…
– Почему вы так думаете? – прервал я его. – Ведь следов убийцы нет больше на тропинке.
– Почему я так думаю? А вот взгляните-ка сюда! Это те самые следы, которых я так ждал! – воскликнул он, указывая на вполне отчетливые отпечатки элегантных ботинок.
|
|
|
Затем Рультабий обратился к Фредерику Ларсану:
– Господин Фред, эти «элегантные» следы остались на дороге с тех самых пор, как совершено преступление?
– Да, молодой человек, да, причем их тщательно исследовали, – ответил Фред, не поднимая головы. – Вот видите, тут есть следы, которые ведут сюда, и есть другие, которые идут отсюда…
– Значит, у этого человека был велосипед! – воскликнул репортер.
Тут, рассмотрев след от велосипеда, который шел рядом с отпечатками элегантных ботинок на пути туда и обратно, я счел возможным вмешаться.
– Велосипед объясняет исчезновение следов, оставленных грубыми башмаками убийцы, – заметил я. – Убийца в грубых башмаках сел на велосипед… Его сообщник, человек в элегантных ботинках, поджидал его на берегу пруда с велосипедом. А нельзя предположить, что убийца действовал, следуя указаниям человека в элегантных ботинках?
– Нет! Нет! – возразил Рультабий со странной улыбкой. – С самого начала я ждал этих следов. И вот они, наконец! Это и есть следы убийцы, и я их вам не отдам!
– А как же быть с теми, другими, от грубых башмаков?
– Это тоже следы убийцы.
– Так, значит, их было двое?
– Нет! Был только один человек, и у него не было сообщников…
– Молодец! Молодец! – крикнул со своего места Фредерик Ларсан.
– Смотрите сами, – продолжал юный репортер, показывая на землю, истоптанную грубыми каблуками. – Человек сел здесь и снял башмаки, которые надел, чтобы обмануть правосудие, затем, взяв их, конечно, с собой, он встал уже в своих собственных ботинках и преспокойно добрался пешком до большой дороги, ведя за собой велосипед. Он не мог рискнуть прокатиться на нем по такой скверной тропинке. Впрочем, об этом свидетельствует неглубокий и не очень определенный след от велосипеда, оставленный на тропинке. Если бы на этом велосипеде сидел человек, колеса глубоко бы вошли в мягкую землю… Нет, нет, здесь был только один человек: убийца. И он шел пешком!
– Браво! Браво! – снова крикнул великий Фред.
И вдруг, неожиданно подойдя к нам, он остановился перед г-ном Робером Дарзаком и сказал:
– Если бы у нас был сейчас велосипед… мы могли бы наглядно доказать справедливость рассуждений этого молодого человека, господин Робер Дарзак… Не скажете ли вы, есть ли в замке велосипед.
– Нет, – ответил Дарзак, – велосипеда нет, свой я отвез в Париж четыре дня назад, когда приезжал в замок в последний раз перед покушением.
– Жаль! – проронил Фред весьма холодным тоном.
Затем, повернувшись к Рультабию, сказал:
|
|
|
– Если и дальше так будет продолжаться, вы увидите, что мы с вами придем к одному и тому же заключению. Имеется ли у вас соображение относительно того, каким образом убийца вышел из Желтой комнаты?
– Да, – молвил мой друг, – такое соображение есть…
– У меня тоже, – продолжал Фред, – должно быть, точно такое же, как у вас. В этом деле все довольно однозначно. Я жду прибытия моего шефа, чтобы поговорить со следователем.
– Вот как! Начальник полиции собирается приехать?
– Да, во второй половине дня, для проведения в лаборатории в присутствии судебного следователя очных ставок всех тех, кто так или иначе сыграл или мог сыграть какую-то роль в этой трагедии. Это будет крайне интересно. Жаль, что вы не сможете туда попасть.
– Я попаду, – заверил его Рультабий.
– В самом деле… вы меня поражаете… молодой человек! – произнес полицейский не без яду. – Из вас со временем вышел бы превосходный полицейский… если бы, конечно, вы следовали определенному методу, а не доверяли бы в такой степени своей интуиции и не следовали велению вот этих своих шишечек на лбу. Поверьте, я уже не раз замечал, господин Рультабий: вы слишком много рассуждаете… Вы недостаточно полагаетесь на собственные наблюдения… Что вы, например, можете сказать об окровавленном платке и о красной руке на стене? Вы, конечно, видели красную руку на стене, а я, я видел только платок… Скажите…
– Гм! – молвил несколько озадаченный Рультабий. – Убийца был ранен мадемуазель Станжерсон в руку выстрелом из револьвера!
– Ах, какое грубое, интуитивное заявление!.. Берегитесь, у вас, я бы сказал, прямолинейная логика, господин Рультабий, и логика может вас подвести, если вы будете так грубо с ней обращаться. Есть множество обстоятельств, при которых следует относиться к ней с осторожностью, подбираться, так сказать, к ней исподволь… Господин Рультабий, вы, конечно, правы, когда говорите о револьвере мадемуазель Станжерсон. Пострадавшая, несомненно, стреляла. Однако вы неправы, когда беретесь утверждать, что она ранила убийцу в руку…
– Я в этом уверен! – воскликнул Рультабий.
Фред невозмутимо продолжал:
– Недостаток наблюдательности!.. Недостаток наблюдательности!.. Исследование носового платка, бесчисленные круглые ярко-красные пятнышки – капли крови, которые я обнаружил, идя по следу, – а я установил, что они падали именно в тот момент, когда нога убийцы касалась земли, все это, бесспорно, свидетельствует о том, что преступник вовсе не был ранен. У него шла носом кровь, господин Рультабий!..
Великий Фред говорил вполне серьезно. Я невольно ахнул.
Репортер, не мигая, глядел на Фреда, а тот с величайшей серьезностью глядел на репортера. И тут Фред вывел заключение:
– Человек, у которого шла носом кровь, вытирал ее рукой и своим платком, затем вытер руку о стену. Это очень важная деталь, – добавил он, – ибо в таком случае убийца, чтобы быть убийцей, вовсе не обязательно должен быть ранен в руку!
Рультабий долго думал, потом сказал:
– Есть кое-что поважнее, господин Фредерик Ларсан, чем грубое обращение с логикой, я имею в виду ту самую установку, свойственную некоторым полицейским, которая заставляет их от чистого сердца незаметно приспосабливать эту самую логику к нуждам их собственных концепций. Я полагаю, вы не станете отрицать, что у вас уже есть вполне конкретное соображение относительно личности убийцы, господин Фред… И вам вовсе не нужно, чтобы убийца был ранен в руку, иначе соображение ваше потеряет под собой почву… Поэтому вы стали искать и нашли нечто другое. Это очень опасный метод, господин Фред, очень опасный, когда в подтверждение собственной идеи, тем более в таком деле, где речь идет об убийстве, отыскиваются требуемые доказательства!.. Это может далеко вас завести… Берегитесь судебной ошибки, господин Фред, она подстерегает вас!..
И Рультабий, небрежно сунув руки в карманы, тихонько посмеиваясь, уставился своими круглыми глазками на великого Фреда.
Фредерик Ларсан молча разглядывал этого мальчишку, который почитал себя сильнее его. Затем, пожав плечами, поклонился нам и ушел, размашисто шагая и постукивая по камешкам на дороге своей длинной тростью.
Рультабий смотрел ему вслед. Потом, повернувшись к нам, юный репортер с радостным и уже торжествующим видом провозгласил:
– Я его побью!.. Я превзойду великого Фреда, каким бы искусным он ни был, я всех их побью… Рультабий сильнее их всех!.. А великий Фред, знаменитый, прославленный, грандиозный Фред… единственный, неповторимый Фред несет несусветную чушь!.. Несусветную чушь!.. Несусветную чушь!..
И он попытался изобразить антраша, но тут же, не закончив своих хореографических упражнений, внезапно замер. Я проследил за его взглядом: глаза Рультабия были прикованы к г-ну Роберу Дарзаку; с перекошенным лицом тот глядел на тропинку, сравнивая собственные свои следы с «элегантными» следами убийцы. РАЗНИЦЫ НЕ БЫЛО НИКАКОЙ!
Мы думали, он лишится чувств, глаза его, расширившиеся от ужаса, избегали нашего взгляда, а правая рука судорожно теребила темно-русую бородку, обрамлявшую его честное и мягкое лицо, на котором было написано глубокое отчаяние. Потом, наконец взяв себя в руки, он поклонился нам и неузнаваемым голосом сказал, что ему необходимо вернуться в замок, и тут же ушел.
– Вот черт! – вырвалось у Рультабия.
Вид у репортера тоже был подавленный. Он достал из бумажника чистый лист бумаги, и, как в прошлый раз, вырезал ножницами контур элегантного ботинка убийцы, модель которого осталась здесь, на земле. Затем он приложил этот новый бумажный след на отпечаток ноги г-на Дарзака. Совпадение было идеальным, Рультабий встал, снова буркнув:
– Вот черт!
Я не решался вымолвить ни слова, прекрасно понимая всю важность того процесса, который скрывали бугорки на лбу Рультабия.
– А я все-таки верю в то, что господин Робер Дарзак честный человек…
И он потащил меня в харчевню «Донжон», которая виднелась в километре от пруда, на дороге, возле маленькой рощицы.
|
|
|
