 |
Глава x, «теперь самое время отведать свежатинки»
|
|
|
|
Вид у харчевни «Донжон» был далеко не шикарный, но мне нравятся такие старые дома с почерневшими от времени и от копоти балками, эти постоялые дворы эпохи дилижансов, шаткие строения, от которых вскоре останутся одни лишь воспоминания. Они та самая частица истории, которая связывает нас с прошлым и продолжает его, они вызывают в памяти старинные дорожные сказки тех времен, когда на дорогах вас еще подстерегали опасности и приключения.
Я сразу же понял, что харчевне «Донжон» по меньшей мере два века отроду, а то и больше. Щебень с известкой кое-где уже отвалились, обнажив мощную деревянную основу, все еще отважно поддерживавшую обветшалую крышу. Да и сама крыша слегка покосилась, нахлобучившись на свои подпорки, и стала похожа на картуз пьянчужки, съехавший ему на лоб. Железная вывеска над входной дверью постанывала под порывами осеннего ветра. Местный художник изобразил на ней нечто вроде башни с островерхой крышей и фонарем, напоминавшими донжон замка Гландье. Под этой вывеской на пороге стоял мужчина весьма неприветливого вида; судя по складкам, прорезавшим его лоб, и сердито сдвинутым густым бровям, его одолевали довольно мрачные мысли.
Мы подошли к нему вплотную, и только тогда он соизволил заметить нас, осведомившись малообещающим тоном, не надо ли нам чего. То был, несомненно, не слишком любезный хозяин этого очаровательного заведения. И так как мы выразили надежду пообедать у него, он признался, что не располагает никакими припасами и что ему будет крайне затруднительно выполнить наше желание, при этом в глазах его сквозило явное недоверие, причину которого я не мог разгадать.
– Вы можете не опасаться нас, – сказал ему Рультабий, – мы не из полиции.
|
|
|
– А я не боюсь полиции, – ответил мужчина. – Я вообще никого не боюсь.
Знаками я попытался дать понять моему другу, что мы хорошо сделаем, если не будем настаивать дальше, однако мой друг, которому, очевидно, во что бы то ни стало хотелось проникнуть в эту харчевню, проскользнул чуть ли не под мышкой у стоявшего в дверях мужчины и очутился в зале.
– Входите, – пригласил он меня, – здесь очень симпатично.
И в самом деле, в камине пылал жаркий огонь. Мы подошли поближе и протянули к живительному теплу руки, ибо в то утро уже ощущалось дыхание зимы. Комната была довольно большой, там стояли два внушительных деревянных стола, несколько скамеек, стойку украшали, выстроившись в ряд, бутылки с сиропом и алкоголем. Все три окна выходили на дорогу. Яркий рекламный плакат на стене, на котором красовалась юная парижанка, с дерзким видом поднимавшая свой стакан, прославлял достоинства нового вермута, будто бы вызывающего аппетит. На каминной доске хозяин харчевни расставил множество горшков и кувшинов из керамики и фаянса.
– Какой прекрасный камин! Вот где хорошо поджарить курицу, – заметил Рультабий.
– У нас нет курицы, – заявил хозяин, – даже несчастного кролика – и того нет.
– Я знаю, – сказал мой друг с явной насмешкой, и это, признаться, удивило меня. – Я знаю, что теперь самое время отведать свежатинки.
Признаюсь, я совсем не понял смысла фразы, произнесенной Рультабием. Почему он сказал этому человеку – «Теперь самое время отведать свежатинки»? И почему хозяин харчевни, стоило ему услышать эту фразу, тихонько выругался, но тут же взял себя в руки и неожиданно покорился необходимости выполнять нашу волю, точно так же, как г-н Робер Дарзак, который на все был согласен после того, как услыхал роковые слова – «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает»? В самом деле, мой друг обладал, видно, особым даром заставлять людей понимать себя при помощи совершенно непонятных фраз. Я сказал ему об этом, но он лишь улыбнулся в ответ. Мне, разумеется, хотелось бы, чтобы он снизошел до объяснения в чем тут дело, но он приложил палец к губам, а это со всей определенностью означало, что он не только сам не желает ничего говорить, но и мне советует помалкивать. Тем временем хозяин, толкнув маленькую дверцу, крикнул, чтобы ему принесли полдюжины яиц и кусок вырезки. Поручение это тотчас было выполнено молодой и весьма привлекательной женщиной с восхитительными белокурыми волосами и огромными, прекрасными и нежными глазами, глядевшими на нас с нескрываемым любопытством.
|
|
|
Хозяин гостиницы довольно грубо прикрикнул на нее:
– Ступай! И если сюда явится «зеленый человек», чтоб я не видел тебя!
Она тут же исчезла. Рультабий взял яйца, которые ему принесли в миске, и мясо, лежавшее на блюде, осторожно поставил все это рядом с собой у камина, снял висевшие у очага сковороду и решетку и начал сбивать омлет. Еще он заказал две бутылки хорошего сидра и после этого вовсе перестал обращать внимание на хозяина, точно так же, как тот, казалось, не обращал никакого внимания на него. На самом же деле хозяин исподтишка то впивался глазами в Рультабия, то с плохо скрываемой тревогой глядел на меня. Мы занялись приготовлением собственного обеда, а он накрыл для нас стол возле одного из окон.
И вдруг до меня донесся его шепот:
– Ага, вот и он!
С перекошенным лицом, не выражавшим ничего, кроме дикой злобы и ненависти, он словно приклеился к окну, устремив взгляд на дорогу. Я и слова не успел вымолвить, а Рультабий, бросив свой омлет, уже присоединился к хозяину, стоявшему у окна. Я последовал его примеру.
Мужчина в зеленом вельветовом костюме и в круглой фуражке того же цвета преспокойно шагал по дороге, раскуривая трубку. На плече у него висело ружье, и в каждом его движении сквозила едва ли не аристократическая свобода и непринужденность. Мужчине было лет сорок пять. В усах и волосах проглядывала седина. Он был отменно красив. И носил пенсне. Поравнявшись с харчевней, он, казалось, заколебался, раздумывая, войти ему или нет, затем, бросив взгляд в нашу сторону и сделав несколько затяжек, тем же беспечным шагом двинулся дальше.
|
|
|
Мы с Рультабием взглянули на хозяина. Его сверкающие глаза, сжатые кулаки, дрожащие губы яснее ясного свидетельствовали о бушевавших в его душе страстях.
– Хорошо сделал, что не вошел сегодня, – просвистел он.
– Кто это? – спросил Рультабий, взбивая свой омлет.
– «Зеленый человек»! – проворчал владелец харчевни. – Вы его не знаете? Тем лучше для вас. Знакомство незавидное… Ну а вообще-то это лесник г-на Станжерсона.
– Похоже, вы его не слишком-то жалуете? – спросил Рультабий, выливая омлет на сковородку.
– Да его здесь, сударь, никто не любит. Заносчив больно. Должно быть, раньше-то у него было состояние, вот он и злится на всех, кто видит, что теперь ему приходится быть в услужении, чтобы заработать себе на жизнь. Ведь что такое, в конце концов, лесник? Обыкновенный слуга, и только, – разве не так? Но честное слово, глядя на него, можно подумать, будто это он хозяин Гландье, будто все эти земли и леса принадлежат ему. Он ни за что не позволит какому-нибудь бедняге позавтракать куском хлеба на траве – как же, трава-то ведь его!
– Он заходит к вам иногда?
– Слишком часто. Но я заставлю его понять, что его личность мне не по душе. Какой-нибудь месяц назад он и знать меня не желал. Харчевня «Донжон» для него как бы не существовала!.. Времени у него, видите ли, не было! А все дело в том, что он ухаживал тогда за хозяйкой «Трех лилий» в Сен-Мишель. Теперь же, когда милые, видно, поссорились, он ищет, где бы ему время провести… Волокита, распутник, – словом, прескверный тип… Не найдется ни одного порядочного человека, который привечал бы его, этого юбочника!.. Да взять хотя бы сторожа и его жену из замка – они терпеть не могли этого «зеленого человека»!..
– Значит, сторож и его жена, на ваш взгляд, честные люди, сударь?
– Называйте меня «папаша Матье»… Так вот, сударь, они люди честные, это так же верно, как то, что я зовусь Матье.
– Да, но их ведь арестовали.
– Ну и что из этого следует? Впрочем, не хочу вмешиваться в чужие дела…
|
|
|
– А что вы думаете о покушении?
– О покушении на бедную мадемуазель? Хорошая девушка, ничего не скажешь, здесь ее все любили. Что я об этом думаю?
– Да, что вы об этом думаете?
– Ничего… и много всего… Но это никого не касается.
– Даже меня? – настаивал Рультабий.
Хозяин харчевни глянул на него искоса, буркнул что-то, потом все-таки сказал:
– Даже вас…
Омлет был готов, мы сели за стол и молча принялись за еду, но тут входная дверь отворилась, и на пороге показалась опиравшаяся на палку старая женщина, в лохмотьях, с трясущейся головой и седыми волосами, растрепанными космами падавшими на ее перепачканный сажей лоб.
– Ну, наконец-то, матушка Молитва! Долгонько же мы вас не видели, – сказал хозяин.
– Я очень болела, чуть было не померла, – ответила старуха. – Нет ли у вас, случаем, каких-нибудь объедков для Божьей твари?
И она переступила порог харчевни, а следом за ней вошел огромный кот – я даже не подозревал, что могут быть такие большие коты. Тварь глянула на нас и испустила такое отчаянное мяуканье, что у меня мурашки побежали по спине. Никогда в жизни не слыхивал я такого отвратительного, мрачного крика.
Словно привлеченный этим криком, за старухой вошел мужчина. То был «зеленый человек». Он поздоровался с нами, приложив руку к своей фуражке, и уселся за соседний стол.
– Дайте мне стакан сидра, папаша Матье.
Когда «зеленый человек» вошел, папаша Матье так и вскинулся навстречу вновь прибывшему, однако, сдержав себя, ответил:
– Сидра больше нет, последние бутылки я отдал этим господам.
– В таком случае дайте мне стакан белого вина, – не выразив ни малейшего удивления, сказал «зеленый человек».
– Белого вина тоже нет, вообще ничего больше нет! – И папаша Матье глухо повторил: – Ничего больше нет!
– Как поживает госпожа Матье?
Услышав эти слова, произнесенные «зеленым человеком», хозяин харчевни сжал кулаки и повернулся к нему с таким свирепым выражением лица, что я уж было подумал: сейчас он его ударит, но папаша Матье просто сказал:
– Спасибо, хорошо.
Итак, стало быть, молодая женщина с большими нежными глазами, которую мы только что видели, была супругой этого отвратительного, неотесанного грубияна, все физические недостатки которого перекрывались изъяном морального порядка: дикой ревностью.
Хлопнув дверью, хозяин харчевни вышел из комнаты. Матушка Молитва по-прежнему стояла, опершись на свою палку, а кот сидел у ее ног.
– Вы, верно, болели, матушка Молитва, вас не было видно около недели, – сказал «зеленый человек».
– Да, господин лесник. Я поднималась всего раза три, чтобы помолиться святой Женевьеве, нашей милостивой заступнице, а в остатнее время была прикована к постели. И никого не было рядом, чтобы ухаживать за мной, кроме Божьей твари!
|
|
|
– А кот не отходил от вас?
– Ни днем ни ночью.
– Вы в этом уверены?
– Как в райской жизни.
– В таком случае как же так получилось, матушка Молитва, что в ночь преступления все слышали крик Божьей твари?
Матушка Молитва подошла вплотную к леснику и ударила об пол палкой:
– Знать ничего не знаю. Только вот что я вам скажу: нет в мире другой такой твари, чтобы так кричать… А представьте себе, в ночь преступления я тоже слышала с улицы крик Божьей твари, но ведь кот-то сидел у меня на коленях, господин лесник, и он ни разу не мяукнул, клянусь вам. И верите ли, когда я это услышала, я даже перекрестилась, словно услыхала самого дьявола!
Я не спускал глаз с лесника, когда он задавал свой последний вопрос, и вряд ли ошибусь, если скажу, что заметил на его лице гнусную, насмешливую улыбочку.
В этот момент до нас донеслись пронзительные крики. Нам даже показалось, что слышатся глухие удары, словно кого-то били, колотили изо всех сил. «Зеленый человек» встал и решительно шагнул к двери, находившейся рядом с камином, но дверь сама распахнулась, и появившийся на пороге хозяин харчевни сказал:
– Не бойтесь, господин лесник, это у моей жены зубы болят! – И он усмехнулся. – Держите, матушка Молитва, вот легкое для вашего кота. – Он протянул старухе пакет.
Старуха с жадностью схватила его и поспешно удалилась со своим неразлучным котом.
– Так вы ничего не хотите мне налить? – спросил «зеленый человек».
Папаша Матье уже не в силах был сдерживать свою неприязнь.
– Нет для вас ничего! Нет для вас ничего! Ступайте прочь!..
«Зеленый человек» невозмутимо набил свою трубку, раскурил ее и, отвесив нам поклон, вышел. Едва он успел ступить за порог, как Матье захлопнул за ним дверь и, повернувшись к нам, с налитыми кровью глазами, с пеной у рта просипел, угрожая кулаком этой двери, только закрывшейся за ненавистным ему человеком:
– Уж не знаю, кто вы есть, вы, который пришли ко мне со словами: «Теперь самое время отведать свежатинки», но если вам интересно мое мнение, я скажу: вот он, убийца! – С этими словами папаша Матье тут же покинул нас.
Вернувшись к очагу, Рультабий сказал:
– Ну а теперь пора жарить наш бифштекс. Как вы находите сидр? На мой вкус, хорош, я такой люблю.
В тот день мы больше не видели папашу Матье, гробовое молчание царило в харчевне, когда мы оттуда уходили, оставив на столе пять франков в уплату за наше пиршество.
Рультабий тут же заставил меня отмахать с милю, чтобы обойти владения профессора Станжерсона. Минут десять он простоял у начала маленькой, почерневшей от угольной пыли дорожки, проходившей мимо шалашей угольщиков, расположенных в той части леса святой Женевьевы, которая прилегает к дороге, идущей из Эпине в Корбе, сообщив мне, что убийца наверняка прошел здесь – принимая во внимание состояние его грубых башмаков, – прежде чем проник на территорию поместья и спрятался в зарослях.
– Так вы не думаете, что лесник замешан в этом деле? – спросил я.
– Посмотрим, – ответил он. – То, что говорил о нем хозяин харчевни, нисколько не волнует меня. Он говорил это со зла. И в «Донжон» я вас водил вовсе не из-за «зеленого человека».
Сказав это, Рультабий с большими предосторожностями проскользнул – и я вслед за ним – к строению возле самой ограды, служившему жилищем сторожу и его жене, арестованным в то утро. Через заднее слуховое окошко, оставшееся незакрытым, он с поразившей меня ловкостью пробрался в домик и через каких-нибудь десять минут уже вылез оттуда, сказав при этом всего два слова, которые в его устах так много означали:
– Вот черт!
Мы уже направились было в замок, когда около ворот началась непонятная суета. Прибыл какой-то экипаж, и из замка вышли встречать его. Указав на человека, выходившего из экипажа, Рультабий сказал:
– Это начальник полиции. Сейчас мы увидим, на что способен Фредерик Ларсан и чем он лучше других…
За экипажем начальника полиции следовали еще три экипажа, битком набитые журналистами, которым не терпелось проникнуть в парк. Тогда у ворот поставили двух жандармов, чтобы те никого не пускали. Начальник полиции успокоил журналистов, пообещав в тот же вечер сообщить прессе все возможные сведения – при условии, если это не повредит ходу следствия.
|
|
|
