Глава XXVI, в которой все с нетерпением ожидают Жозефа рультабия

15 января следующего года, то есть через два с половиной месяца после трагических событий, о которых я рассказал, «Эпок» опубликовала на первой полосе сенсационную статью:

«Суд присяжных департамента Сены-и-Уазы соберется сегодня для разбирательства одного из самых таинственных в судебной практике дел. Никогда еще ни на одном процессе не возникало столько неясных вопросов, непонятных и так и не выясненных обстоятельств. Однако это не помешало обвинению посадить на скамью подсудимых достойного человека, уважаемого и любимого всеми, кто его знает, молодого ученого безупречной честности, надежду французской науки, смыслом жизни которого всегда была работа. Когда Париж узнал об аресте г-на Робера Дарзака, все единодушно выразили свой протест. Вся Сорбонна сочла себя оскорбленной этой неслыханной акцией судебного следователя и выразила убежденность в невиновности жениха мадемуазель Станжерсон. Сам г-н Станжерсон громогласно заявил о том, что правосудие совершило ошибку, и ни у кого нет сомнения в том, что если бы несчастная жертва имела возможность сказать свое слово, она явилась бы в суд и потребовала у двенадцати присяжных департамента Сены-и-Уазы вернуть ей человека, которого она выбрала в мужья и которого обвинение собирается отправить на эшафот. Будем надеяться, что к мадемуазель Станжерсон в ближайшем будущем вернется разум, который на время помрачила ужасная тайна замка Гландье. Неужели вы хотите, чтобы она окончательно потеряла рассудок, узнав, что человек, которого она любит, погиб от руки палача? Этот вопрос мы обращаем к суду присяжных, которому придется иметь дело с нами, и не далее как сегодня.

Мы в самом деле исполнены решимости оказать помощь двенадцати честным людям в лице присяжных и предотвратить чудовищную судебную ошибку. Разумеется, ужасные совпадения, следы, которые наводят на мысль о виновности г-на Робера Дарзака, непонятное молчание со стороны обвиняемого, его загадочные исчезновения и отсутствие какого бы то ни было алиби – все это могло повлиять на следствие, которое, попытавшись установить истину, потерпело поражение и решило, видимо, поискать ее таким странным способом. Обвинения, предъявляемые г-ну Роберу Дарзаку, на первый взгляд кажутся столь тяжкими и неопровержимыми, что это, пожалуй, некоторым образом извиняет такого опытного, умного и обычно удачливого полицейского, как Фредерик Ларсан, ибо ясно, что на этот раз он позволил ввести себя в заблуждение. До сих пор в глазах следствия все было против г-на Робера Дарзака, все оборачивалось против него; сегодня мы собираемся защитить его перед судом присяжных, мы прольем свет на это дело, и тайна замка Гландье перестанет существовать, растворится в ослепительных лучах этого света. Ибо мы знаем истину.

И если мы не говорили об этом ранее, то потому лишь, что интересы дела, которые мы хотим взять под защиту, настоятельно требовали этого. Читатели наши, вероятно, помнят опубликованные нами безымянные сенсационные расследования касательно «левой ноги с улицы Оберкампф», знаменитого ограбления банка «Креди универсель» и дела о золотых слитках Монетного двора. Они приоткрывали нам истину еще до того, как несравненный талант и удивительная находчивость Фредерика Ларсана демонстрировали ее во всем блеске. Расследования эти вел наш самый молодой репортер, восемнадцатилетний юноша Жозеф Рультабий, который завтра станет знаменитым. Как только началось расследование дела в Гландье, наш юный репортер отправился на место событий и, преодолев все препятствия, сумел остаться в замке, куда представителей прессы не допускали. Он искал истину бок о бок с Фредериком Ларсаном и с ужасом видел, какая ошибка подстерегала прославленного полицейского: на этот раз гений, видно, изменил ему; но напрасно пытался Рультабий заставить свернуть его с ложного пути. Великий Фред не желал слушать наставлений скромного журналиста. Мы знаем, как это отозвалось на судьбе г-на Робера Дарзака.

Так пусть же Франция знает, пусть знает весь мир, что в тот самый вечер, когда арестовали г-на Робера Дарзака, юный Жозеф Рультабий явился в кабинет нашего директора и сказал ему: «Я отправляюсь в путешествие. Сколько времени мне потребуется, я не могу сейчас сказать. Может быть, месяц, а может быть, два или три… Быть может, я никогда не вернусь… Вот письмо… Если я не вернусь в тот день, когда господин Дарзак предстанет перед судом присяжных, откройте это письмо во время заседания, после того как кончится допрос свидетелей. Договоритесь об этом с адвокатом господина Робера Дарзака. Господин Робер Дарзак невиновен. Это письмо содержит имя убийцы и – я пока не могу привести доказательства, ибо я как раз еду искать эти доказательства, – неоспоримое объяснение его виновности». И наш репортер уехал. Мы долгое время ничего о нем не знали, но вот наконец неделю назад какой-то незнакомец пришел к нашему директору и сказал ему: «Действуйте согласно инструкциям Жозефа Рультабия, если это станет необходимым. Письмо содержит истинную правду». Человек этот не пожелал назвать своего имени.

Сегодня, 15 января, настал великий день суда. Жозеф Рультабий не вернулся, возможно, мы никогда его больше не увидим. Среди журналистов тоже есть свои герои, ставшие жертвами долга – профессионального долга, первейшего в ряду всех прочих. Быть может, он погиб, исполняя свой долг! Мы сумеем за него отомстить. Наш директор придет сегодня на заседание суда в Версале и принесет письмо, то самое письмо, которое содержит имя убийцы!»

В начале статьи был помещен портрет Рультабия.

* * *

Парижане, которые отправились в тот день в Версаль на судебный процесс, именовавшийся «Тайна Желтой комнаты», наверняка помнят, какое множество людей скопилось на вокзале Сен-Лазар. В поездах не хватало мест, и пришлось отправлять дополнительные составы. Статья в «Эпок» взволновала всех, возбудив всеобщее любопытство, вызвав ожесточенные споры. Дело дошло до рукопашной между сторонниками Жозефа Рультабия и ярыми приверженцами Фредерика Ларсана, ибо, как это ни странно, лихорадочное возбуждение людей объяснялось не столько тем, что могут осудить невинного человека, сколько убежденностью в правильности их собственного понимания тайны Желтой комнаты. Каждый по-своему объяснял эту тайну, считая свое суждение единственно верным. Те, кто придерживался взглядов Фредерика Ларсана, никак не могли позволить подвергнуть сомнению проницательность этого крайне популярного полицейского, а все остальные, у кого было иное объяснение преступлению, утверждали, естественно, что прав Жозеф Рультабий, хотя никто еще не знал его версии. С номером «Эпок» в руках ларсанцы и рультабийцы отчаянно спорили и препирались не только на лестнице версальского Дворца правосудия, но и в самом зале суда. Пришлось организовать специальную службу по поддержанию порядка. Огромная толпа людей, которым не удалось проникнуть в зал, до самого вечера осаждала здание суда; с трудом сдерживаемая военными подразделениями и полицией, она с жадностью ловила любую новость, подхватывая самые фантастические слухи. В какой-то момент разнесся, например, слух, что в разгар судебного заседания арестовали самого г-на Станжерсона, который признался будто бы в покушении на жизнь собственной дочери… Это было чистое безумие. Всеобщее возбуждение достигло высшей точки. И все с нетерпением ждали Рультабия. Одни уверяли, что знают его, другие утверждали, будто видели его в толпе, и, когда какой-нибудь молодой человек с пропуском в руках пересекал пустое пространство, отделявшее толпу от Дворца правосудия, начиналась страшная суматоха, люди готовы были раздавить друг друга. Со всех сторон слышались крики: «Рультабий! Вот он, Рультабий!» Такими возгласами встречали чуть ли не каждого свидетеля, отдаленно похожего на того, чей портрет был напечатан в «Эпок». Появление директора «Эпок» послужило сигналом к новым волнениям. Одни аплодировали, другие свистели. В толпе было много женщин.

Заседание суда проходило под председательством г-на де Року, судьи, буквально пропитанного всеми предрассудками, свойственными судейским чинам, но безупречно честного человека. Вызвали свидетелей. Я был, разумеется, среди них, подобно всем, кто так или иначе был причастен к тайнам замка Гландье: г-ну Станжерсону, неузнаваемому, постаревшему лет на десять, Ларсану, г-ну Артуру У. Рансу с таким же, как и раньше, багровым лицом, папаше Жаку, папаше Матье, которого привели в наручниках два жандарма, госпоже Матье с залитым слезами лицом, супругам Бернье, обеим сиделкам, метрдотелю, всей прислуге замка, служащему почтового отделения № 40, железнодорожному служащему из Эпине, нескольким друзьям Станжерсона и его дочери, а также свидетелям, выступавшим в защиту г-на Робера Дарзака. Мне посчастливилось быть в числе первых свидетелей, это позволило мне присутствовать практически на всем процессе.

Вряд ли надо говорить о том, что в зале заседания яблоку негде было упасть. Адвокаты сидели даже на ступеньках, ведущих к помосту, где восседал суд, а позади судей в красных мантиях собрались представители прокуратур со всей округи. На скамью подсудимых в сопровождении жандармов проследовал г-н Робер Дарзак, высокий и красивый. Он держался удивительно спокойно. Его встретили не сочувственным, а, скорее, восторженным шепотом. Он тотчас же наклонился к своему адвокату, метру Анри-Роберу, который уже разложил папку с делом; помощником у него был метр Андре Эс, тогда еще молодой дебютант.

Многие ожидали, что г-н Станжерсон пожмет руку обвиняемому, но тут уже вызвали свидетелей, которые тотчас покинули зал, так что надежды на сенсацию не оправдались. И конечно, все заметили, с каким пристальным интересом отнеслись присяжные, занимавшие свои места, к короткой беседе метра Анри-Робера с директором «Эпок», который затем сел среди публики в первом ряду. Кое-кто выразил удивление, что он не последовал вместе с другими свидетелями в отведенный для них зал.

Чтение обвинительного акта прошло, как это чаще всего бывает, без всяких происшествий. Я не стану приводить здесь долгого допроса, которому подвергли г-на Дарзака. Он отвечал самым естественным и в то же время таинственным образом. Все, что он мог сказать, казалось вполне естественным, все, о чем он молчал, выглядело ужасным даже в глазах тех, кто чувствовал его невиновность. Его молчание по тем пунктам обвинения, которые мы уже знаем, оборачивалось против него и грозило ему неминуемой гибелью. Он не поддался на уговоры председателя судебного заседания и прокурора. Те настаивали, твердили, что молчание при подобных обстоятельствах равносильно смерти.

– Хорошо, – заявил он в ответ, – в таком случае мне придется пойти на это, но я невиновен!

Воспользовавшись этим моментом, метр Анри-Робер с поразительной ловкостью, которой был славен, попытался возвеличить характер своего подзащитного, сославшись на самый факт его молчания и намекая на некий моральный долг, который одни только героические души могут взять на себя и неукоснительно следовать ему. Знаменитому адвокату удалось полностью убедить лишь тех, кто знал г-на Дарзака, остальные все еще колебались. Был объявлен перерыв, затем начались свидетельские показания, а Рультабий все не появлялся. Каждый раз, как открывалась дверь, все взоры устремлялись к этой двери, затем обращались к директору «Эпок», с невозмутимым видом сидевшему на своем месте. Наконец все увидели, как он сунул руку в карман и вытащил из него какое-то письмо. Этому жесту сопутствовал громкий шепот, прокатившийся по залу.

В мои намерения вовсе не входит описывать здесь все перипетии процесса. Я достаточно долго рассказывал о каждом этапе этого дела и не собираюсь навязывать читателям новый перечень событий, окруженных непроницаемой тайной. Мне не терпится поскорее добраться до поистине драматического момента этого незабываемого дня. Случилось это в ту минуту, когда метр Анри-Робер задавал вопросы папаше Матье, который, стоя между двумя жандармами у барьера, отделяющего судей от публики, пытался оправдаться, доказывая, что не убивал «зеленого человека». Тут вызвали его жену и устроили ей очную ставку с ним. Разразившись рыданиями, она призналась, что была «подругой» лесника, что муж ее догадывался об этом; однако она твердо стояла на том, что он не был причастен к убийству «ее друга». Тогда метр Анри-Робер обратился с просьбой к суду соблаговолить сразу же заслушать в этой связи Фредерика Ларсана.

– В краткой беседе, – заявил адвокат, – которую я только что во время перерыва имел с Фредериком Ларсаном, он дал мне понять, что смерть лесника можно объяснить иначе, без вмешательства папаши Матье. Любопытно было бы познакомиться с гипотезой Фредерика Ларсана.

Пригласили Фредерика Ларсана. Он высказался совершенно определенно:

– Я не вижу необходимости примешивать сюда папашу Матье. Я уже говорил об этом господину де Марке, однако смертоносные угрозы этого человека, видимо, повредили ему в глазах господина судебного следователя. На мой взгляд, покушение на мадемуазель Станжерсон и убийство лесника – это одно и то же дело. В убийцу мадемуазель Станжерсон, бежавшего через центральный двор, стреляли; стрелявшие вполне могли подумать, будто бы задели его, они могли подумать, что убили его, на самом же деле он всего лишь споткнулся в тот момент, когда уже готов был исчезнуть, свернув за угол правого крыла замка. Там он наткнулся на лесника, который, безусловно, хотел воспрепятствовать его бегству. В руках убийца все еще держал нож, которым только что ранил мадемуазель Станжерсон, он ударил им лесника и попал в сердце. Смерть наступила мгновенно.

Это простое объяснение показалось тем более приемлемым, что многие из тех, кто интересовался тайной замка Гландье, уже пришли к такому выводу самостоятельно. Послышался шепот одобрения.

– А что же сталось в таком случае с убийцей? – спросил председательствующий.

– Он, господин председатель, несомненно, спрятался в этом темном углу, а после того, как люди из замка унесли тело лесника и никого во дворе не осталось, он смог преспокойно уйти.

В этот момент из глубины стоячей публики послышался юношеский голос. Ко всеобщему изумлению, он сказал следующее:

– Что касается удара ножом в сердце, я согласен с Фредериком Ларсаном. Но не могу согласиться с ним относительно способа, какой избрал убийца, чтобы скрыться!

Все обернулись, пытаясь разглядеть говорившего, судебные исполнители засуетились, призывая публику соблюдать тишину. Председательствующий сердито осведомился, кто это позволил себе возвысить голос, и потребовал немедленно вывести нарушителя порядка из зала, но тут снова послышался все тот же звонкий голос:

– Это я, господин председатель, это я, Жозеф Рультабий!