Социальные ценности Советского государства

Традиционная культура старой России (включая ее дворянскую, крестьянскую, купеческую и городскую мещанскую субкультуры) после 1917 года была практически уничтожена, а ее место в массовом сознании заняли советские мифы, ценности и "традиции".

Ценности позднего советского времени не были простым слепком с официальной коммунистической идеологии - во многом они результат компромисса между реальной жизнью, идеологическими догмами преобразившимся в своего рода "религию тотального государства".

Ядром системы советских ценностей, как показывают отечественные и западные исследования, были не идеи социализма и коммунизма, а представления о государстве как источнике всех социальных благ, прав и обязанностей граждан.

Советское сознание отличает то, что в нем присутствует миф о государстве - собственнике всех материальных ценностей, всех продуктов прошлого, настоящего и будущего труда его "подданных", одаряющем их этими благами "по заслугам" перед тем же государством на принципах социальной справедливости и равенства. Поэтому центральной советской ценностью, под которую подстраивались, видоизменяясь, все остальные, было Государство с большой буквы, дарующее свет и тепло, жизнь и благоденствие.

Прочно укорененная в сознании и ценностях значительной части советского общества особая разновидность государственного патернализма имела мало общего с классическим патернализмом, известным из истории других стран. Особенность его советской версии - в полном сращении основных социальных ценностей с взглядом на государство как единственную силу, способную обеспечить социальные права граждан. При этом полностью отсутствовало представление о возможности договора между отдельным человеком и государством или между обществом и государством.

Государство, будучи единственным реальным субъектом, высшей силой и непререкаемым авторитетом, господствовало над множеством реальных интересов и потребностей. Чиновники и даже высшие руководители могли ошибаться, государство же - никогда, ибо это было совершенное государство, государство-отец, государство-бог.

Аналогичным образом понимались и многие другие ключевые ценности, приобретавшие специфически советскую окраску. Так, "социальная справедливость" означала распределение благ государством в соответствии с заслугами перед ним и позицией их получателя в иерархии государственных постов, чинов и профессий. "Равенство" предполагало не равенство всех перед законом (здесь были равные и "еще более равные") или равенство возможностей, как оно понимается на Западе, а равенство опять-таки в распределении материальных благ государством и в исполнении обязанностей перед ним - разумеется, с учетом места, занимаемого в советской иерархии.

"Порядок" - очень важная ценность для советского и постсоветского сознания - означал, прежде всего, порядок в рамках государства, устойчивую систему власти, обладающей силой и авторитетом, и лишь в самой малой степени воспринимался как порядок в делах отдельного человека или малой группы.

Оборотной стороной господства государственного патернализма, как ни парадоксально на первый взгляд, стало подспудное формирование так называемого потребительского эгоизма или потребительского индивидуализма - характернейшей черты постсоветского сознания, подробнее о которой будет сказано ниже. Это явление получало развитие по мере того, как пресс государственного принуждения по отношению к лояльным советским гражданам ослабевал, а всеобъемлющая зависимость рядового потребителя от государства по-прежнему сохранялась.

Если до середины 30-х годов ценностные установки побуждали большинство людей к хозяйственной самостоятельности, тогда как советское государство стремилось искоренить такую психологию, то в эпоху "развитого социализма" произошла инверсия: навязанное государством потребительское иждивенчество стало нормой, а стремление к хозяйственной самостоятельности - аномалией. В таких условиях социальные связи между отдельными людьми неизбежно ослабевали; каждый превращался в потребителя-индивидуалиста, ожидавшего, чтобы государство удовлетворило его потребности, а потому видевшего в других людях, прежде всего конкурентов на потребительском поприще, а не потенциальных компаньонов.

Как известно, советская власть пыталась бороться с потребительским индивидуализмом, навесив на него ярлык "мещанства" и "потребительства", активно пропагандируя ценности "советского коллективизма" и "трудового энтузиазма". Однако по мере того как общество усложнялось и дифференцировалось, становилось более урбанизированным, идеология, рассчитанная на малообразованную массу выходцев из деревни, начинала давать сбои.

Официальные ценности "коллективизма" и "энтузиазма" все меньше влияли на поведение людей, постепенно становясь частью мифа о героическом прошлом. Аскетизм вышел из моды, и с 70-х годов люди в реальной, а не выдуманной жизни все чаще руководствовались принципом "красиво жить не запретишь". В недрах советской системы ценностей, основанной на обожествлении Государства, вызревало ее своеобразное, хотя и не вполне продуктивное самоотрицание.

Таким образом, несмотря на процессы социальной дифференциации, которые происходили в стране в 70-80-е годы, в ценностном отношении советское общество вплоть до конца 80-х оставалось довольно однородным. И хотя его "монолитное единство" не более чем миф, набор идеальных представлений и ценностей, свойственных ему, был и на самом деле удручающе беден.