Приключения в долине Дарбуты

 

Рудокопы хорошо отдохнули в тени ниши в граните и часа в три пополудни продолжали путь по холмам Кожур-Тая, которые имели такой же характер, как и встреченные ими раньше. Но через десяток ли путники вышли на окраину массива. Справа от них продолжались красные холмы, а слева появились черные, состоявшие из осадочных пород песчаников и сланцев той же громадной свиты^[24], которая выступала вокруг рудников Ван-Чжу-Ван-цзе и Чий Чу. Как и в окрестностях Чий Чу, эти холмы были плоские, округленные, усыпанные щебнем, почерневшим от загара, и напоминали огромные опрокинутые чугунные котлы. Мальчики сразу обратили внимание на это, и Хун воскликнул:

– Мы не пришли ли по ошибке на холмы Чий Чу и не наткнемся ли на дунган?

– Не бойся, парень! – успокоил его Лю Пи. – Я дорогу знаю. Место похоже на Чий Чу, но далеко от наших рудников. Вот там, – он показал на северо-восток, – видишь вдали горы Кату? А Чий Чу возле них.

 

На горизонте тянулась зубчатая гряда гор, в которой нетрудно было узнать хорошо знакомый Кату, а впереди них все пространство было заполнено черными холмами и грядами, похожими на морские волны.

– Среди этих черных холмов, недалеко от нас, лежит долина речки Дарбуты, – прибавил Лю Пи. – А от нее до Чий Чу почти день пути.

 

Немного дальше, на окраине Кожур-Тая, путники заметили холм очень странного вида. Он весь состоял из наваленных одна на другую черных глыб, большей частью правильной шарообразной формы. На некоторых из них можно было видеть, что поверхностный слой породы в один-два сантиметра толщиной был разбит трещинами. Куски его разной величины отделились от остальной массы, причем некоторые уже отвалились и лежали на земле.

– Эти камни, – словно яйца, с которых лупится скорлупа! – воскликнул Хун.

– Кто наворотил эти шары друг на друга? Уж не калмыки ли? – спросил Мафу.

Действительно, встреченная рудокопами куча напоминала сооружения, называемые «обо», которые монголы-ламаисты^[25] воздвигают на перевалах и вершинах гор в честь горных духов. Каждый проезжий считает долгом сделать свое приношение духам в виде камня, подобранного поблизости и положенного на кучу, которая таким образом с течением времени все увеличивается. Если нет камня, можно воткнуть палку или привязать к торчащим в куче палкам лоскуток, оторванный от одежды, или пучок волос, вырванный из гривы или хвоста коня. Но только это обо состояло из глыб, которых человек не смог бы поднять.

– Это место называется Шайтан-Обо, – пояснил Лю Пи. – Калмыки думают, что злой дух наворотил здесь камни, поэтому они такие черные. Тут поблизости есть маленький ключ.

– Где же? Не мешает напиться. Может быть, взять воды для ночлега? – спросил Мафу.

– Ночевать мы будем на речке Дарбуты, – сказал Лю Пи. – А напиться можно, до речки еще не близко.

Он направился к другому холму обычного вида, у подножия которого между глыбами гранита в маленькой впадине стояла вода. Ее трудно было заметить со стороны, так как вода небольшого ключа быстро уходила в дресву и возле нее росло только несколько пучков зеленой травы. Напившись, мальчики побежали к черному холму, вскарабкались по его шарам на вершину и уселись на венчавшей его глыбе.

– Эй вы, ребята! – воскликнул Лю Пи, заметивший это. – Слезайте долой! Калмыки говорят, нельзя лазить на Шайтан-Обо, злой дух рассердится и сделает человеку какую-нибудь пакость.

– И здесь злые духи шалят! – усмехнулся Мафу. – Везде они тебе мешают.

Мальчики уже спускались. Хун, вскочивший при спуске па один из шаров, вывел его из равновесия, и шар покатился. Хун не удержался и полетел вверх ногами.

– Вот видишь! – воскликнул Лю Пи. – Хорошо, что он упал назад, а не вперед; шар раздавил бы его в лепешку.

Пао помог Хуну, завязшему со своей корзиной между глыбами, подняться. Мальчик изрядно ушибся, но, подходя к старшим, смеялся.

– Калмыцкий шайтан хотел тебя задавить и оставить на своем обо, – сказал Мафу, улыбаясь.

– И не успел, я слишком проворный! – ответил Хун.

Холм Шайтан-Обо может служить примером выветривания гранита другого характера, значительно отличающегося от красного гранита, слагающего главную массу Кожур-Тая; в нем больше темных минералов – черной слюды и роговой обманки, а полевые шпаты иного состава. При выветривании он распадается на крупные глыбы без образования ниш, причем глыбы округляются благодаря процессу шелушения.

В зависимости от большего содержания темных минералов поверхность этого гранита нагревается сильнее, чем красного, так как светлые тела преимущественно отражают лучи солнца, а темные поглощают их. Поэтому поверхностный слой темного гранита подвергается более сильным колебаниям температуры и, наконец, отслаивается, отделяется трещиной от глубже лежащего слоя, начинает шелушиться.

Отделившийся слой при колебаниях температуры разбивается поперечными трещинками на куски (скорлупы), которые порывами ветра и силой тяжести сбрасываются на землю. Раньше всего выветриваются выдающиеся части глыбы – углы и ребра, чем обусловлено образование шаров; под влиянием шелушения они мало-помалу, очень медленно, уменьшаются в объеме.

Обилием темных минералов в выступающем граните объясняется и развитие в нем сплошного пустынного загара, так называемого лака пустыни; он состоит главным образом из окислов железа и марганца и особенно густо развивается на твердых, темных и мелкозернистых породах, богатых этими элементами. На светлых породах, где таких минералов мало, загар развивается отдельными светлобурыми и матовыми пятнами; это не блестящий лак, как на темных породах, а светлобурый и матовый. Железо и марганец, повидимому, извлекаются влагой (роса, дождь, тающий снег) в виде солей из глубины породы и на поверхности превращаются в окиси благодаря сильному нагреванию лучами солнца. На красном граните Кожур-Тая, бедном темными минералами, загар светло-бурый, пятнами, а на темном граните Шайтан-Обо, богатом этими минералами, он сплошной и черный.

Солнце клонилось уже к закату, когда наши путники подошли по окраине Кожур-Тая, к тому месту, где Лю Пи хотел повернуть на реку Дарбуты. Здесь пролегала большая дорога из Чий Чу в Шихо, пересекавшая речку на броде Чапкан-Джол и уходившая затем по окраине Кожур-Тая на юг через последние гряды Джаира. На этой дороге можно было неожиданно встретиться с отрядом дунган, пробиравшимся после разграбления рудников обратно к оазисам подножия Тянь-шаня. Поэтому Лю Пп не пошел по ней, а свернул к черным холмам на восток. Пройдя по ним около одного ли, путники увидели перед собой долину реки с ее рощами, зарослями кустов и камышей, полянами, поросшими пучками чия, круто спустились, подошли к реке и прежде всего утолили жажду чистой, холодной водой.

– Чапкан-Джол совсем близко, – сказал Лю Пи. – Вы подождите здесь, а я пойду к броду, посмотрю, все ли спокойно.

Сбросив свою корзину, он осторожно пробрался по роще и зарослям к броду, где большая дорога пересекала реку; со стороны Чий Чу она выходила из широкого лога в горах, а к Кожур-Таю поднималась по короткому скалистому ущелью. На краю прогалины Лю Пи остановился и прислушался. Голоса, стук копыт, звяканье стремян приближающегося по дороге отряда можно было услышать издалека. Но все было тихо; чуть журчала вода по камням, шелестели камыши и листья деревьев. Солнце уже скрылось за береговыми холмами.

Вернувшись к своим спутникам, Лю Пи повел их скорым шагом, чтобы миновать опасное место. И тут у брода они увидели страшную картину. Возле кустов лежал ничком человек, уткнувшийся головой и руками в воду; его синяя ватная кофта была изорвана и покрыта пятнами крови, черная косичка, словно змея, извивалась в струях пробегавшей воды. Мафу оттащил труп и повернул его лицом вверх. На лбу оказалась длинная рана, нанесенная саблей, омытая водой и бескровная. Мафу осмотрел одежду мертвеца, снял с него туфли и засунул их в свою корзину. Лю Пи укоризненно покачал головой и сказал:

– Напрасно взял у мертвого. Это приносит несчастье.

– Делать нечего, – объяснил Мафу. – Мои туфли износились, через два-три дня придется бросить, а других у меня нет.

– Кто это, дядя, дунганин или китаец? – спросил Пао.

– Рудокоп из Чий Чу, наверно. Дунгане нагнали его здесь, прикончили и отняли золото, если у него было.

– Тише! – воскликнул Мафу. – Кто-то едет по дороге.

 

Все замолчали и прислушались. Со стороны холмов левого берега доносились стук копыт, позвякиванье стремян и голоса людей.

– Скорее в кусты! – скомандовал Лю Пи.

Все четверо побежали к зарослям за бродом и притаились среди камышей. Едва они успели спрятаться, как из ущелья выехал к речке отряд вооруженных дунган в синих, белых и черных кофтах, серых войлочных шапках, с ружьями или копьями за плечами. Тяжело хлопая крыльями, взлетели орлы, уже усевшиеся возле мертвеца у брода, а лошади передних всадников захрапели и попятились. Послышались возгласы, удары нагаек, и отряд, не обратив внимания на мертвого, заехал в воду и остановился поить лошадей. Хун, подползший ближе, насчитал около сорока человек.

– На Манас идут, – шепнул Лю Пи. – С рудниками покончили, теперь новой поживы ищут…

Напоив лошадей, всадники рысью поехали дальше и скрылись.

– Нужно уходить отсюда скорее! – сказал Лю Пи. – От этих скрылись – другим в руки попадемся.

Двинулись дальше по тропе, бежавшей по опушкам рощ или по зарослям чия, иногда поднимавшейся на нижнюю часть склона долины, если рощи подступали к самому подножию. Но не успели путники отойти и сотни шагов от мертвеца, как в густых кустах возле тропы услышали какой-то шорох; вершины кустов колебались, словно кто-то возился среди них. Оставив свою ношу, Мафу полез в чащу, и тотчас же оттуда раздался его голос:

– Идите сюда скорее с топором и с ножами, тут крупная дичь, которую нам послало само небо!

 

ПОКИНУТЫЙ ЛОЕ

 

Лю Пи и мальчики, оставив корзины на тропе, пробрались через колючие кусты шиповника и барбариса и увидели ишака, навьюченного вещами. Животное приветствовало людей оглушительным ревом.

– Тише ты! – крикнул Мафу и ударил ишака по морде.

Животное рванулось назад, но тотчас же остановилось: сбившийся на бок вьюк его крепко застрял в колючей чаще. Кроме того, от спутанных передних ног животного шла веревка к кусту у тропы. Чтобы освободить ишака, пришлось вырубить несколько кустов и обрубить ряд веток, вцепившихся своими шипами во вьюк. Ишака вывели на тропу. Лю Пи и Мафу принялись развязывать вьюк, чтобы поправить его. Возле кустов, где запутался ишак, они нашли сверток с одеялом и ватной кофтой.

– Я думаю, – заявил Мафу, – что хозяин этих вещей лежит вон там у брода и мы можем смело воспользоваться находкой.

– Ишак понесет и наши вещи. Теперь нам легче будет итти, – воскликнул Пао.

Лю Пи покачал головой.

– Мертвец у брода был простой рабочий, судя по его одежде, – сказал он. – А эти вещи слишком хорошие для рудокопа. Смотрите, какие это красивые бамбуковые корзины. Их делают в Южном Китае, и сюда их мог привезти только какой-нибудь чиновник или купец.

– Куда же он девался? Зачем бросил своего ишака? Нужно открыть корзины и посмотреть, что в них.

– Это мы сделаем вечером. А теперь надо скорее: уходить отсюда, это опасное место.

Поправив вьюк и прибавив к нему самые тяжелые вещи из своих корзин, беглецы пошли дальше, не переставая перебрасываться догадками о хозяине ишака и его судьбе. К сумеркам отшагали несколько ли от брода. Лю Пи успокоился и решил выбрать место для ночлега. Впереди виднелась большая роща у самой реки в стороне от тропы.

– Смотри-ка, тут свежие следы еще двух ишаков, – воскликнул Мафу, указывая на мягкую пыльную почву прогалины перед рощей.

– Пожалуй, мы скоро найдем хозяина ишака и вещей, – заметил Лю Пи.

Словно подтверждая это, ишак, которого вел Мафу, вдруг остановился, поднял хвост и разразился протяжным ревом, на который из глубины рощи тотчас же ответил-другой ишак.

Мафу на всякий случай начал снимать ружье, отпустив повод. Почувствовав свободу, животное двинулось вперед и помчалось рысью через заросли к роще. Мафу, Лю Пи и мальчики побежали за ним, но не могли догнать. Когда они вошли в рощу с ружьем и топором наготове, ишак стоял уже возле двух других, привязанных к дереву, и все трое чесали друг другу холки, словно обмениваясь приветствиями. Тут же из-за дерева выглядывал китаец, который при виде детей смело вышел навстречу пришельцам.

– Это наш лое! – воскликнул Лю Пи. – Добрый вечер, лое. Вот мы твоего ишака нашли и пригнали.

Надзиратель, радостно протягивая рудокопам обе руки, воскликнул:

– Где вы поймали моего ишака? И не видели ли моего работника? Он рано утром угнал ишака с вещами и скрылся. Я ждал его весь день, да так и не дождался.

– Не его ли это туфли, лое? – спросил Мафу, вынимая из корзины обувь, которую он снял с мертвого китайца у брода.

– Ну, конечно! Я отдал ему на дорогу пару своих туфель, потому что его изорвались, а новых в лавке уже не было. Вот по этому узору можно узнать, что их делали не в Синьцзяне, а в Кантоне, – сказал лое, указывая на белый цветок, вышитый на синей ткани туфли.

– Твой работник лежит мертвый у брода Чапкан-Джол. Я снял эти туфли с его йог, потому что мои худые, – сообщил Мафу. – Его, очевидно, убили дунгане.

– А ишака мы нашли недалеко от брода, он запутался в колючих кустах, – прибавил Лю Пи.

– Несчастный! – воскликнул надзиратель. – Справедливая судьба жестоко покарала его за кражу и за то, что он бросил меня, старика, одного в пустыне. Он надеялся, что меня съедят волки и никто не будет преследовать его за кражу. Вот он сделался жертвой дунган, а мне судьба послала вас. Куда вы пробираетесь?

– Вниз по Дарбуты, – отвечал Лю Пи.

– Поедем дальше вместе, – предложил надзиратель. – Вы можете облегчить свою ношу, переложив все тяжелое на моих ишаков, а зато будете помогать мне вьючить и пасти их.

– Хорошо, лое, – ответил Мафу.

– Ты справедливый человек, и мы тебя не оставим в беде, – прибавил Лю Пи.

Пришельцы сняли свои корзины, развьючили ишака и подошли к разложенному костру, на котором уже варился ужин. Мальчики набрали топлива на всю ночь.

Надзиратель был горожанин, неопытный в путешествиях, и не мог преследовать беглеца по его следам. Очутившись один в дикой местности, без ружья, не зная дорог и с запасом еды только недели на две, он пришел в отчаяние. Весь день лое ждал своего работника, надеялся, что тот вернется, что он пошел только искать сбежавшего ишака, который, вероятно, побежал в свое стойло на руднике. Но когда солнце зашло, а работник все еще не появлялся, лое догадался, в чем дело, и остановился на ночлег. Ишаки за день достаточно наелись. Он привязал их к дереву и начал готовить себе ужин.

– Я представляю себе, как погиб мой работник, – сказал надзиратель. – Он скоро дошел до брода, привязал ишака поблизости и вышел на перекресток посмотреть, нет ли дунган. Может быть, он сам еще не решил, куда бежать, назад ли на рудник, или на Манас, или в Чий Чу, чтобы скрыться с золотом, которое спрятано в моей корзине на ишаке; это золото я взял с собой, чтобы сдать в казну в ближайшем городе. А у брода он сразу наткнулся на дунган. Они приняли его за рудокопа, бежавшего из Чий Чу, и прикончили, чтобы отнять золото, бывшее при нем, которое он добром отдать не захотел. Но просто чудом спасся мой ишак.

Надзиратель также принял участие в ночном дежурстве, так что на каждого пришлось меньше двух часов, и все могли выспаться. Ночь прошла спокойно, волков не было слышно. В горах на юге прошла гроза, но в долине шел небольшой дождик, от которого беглецы укрылись под деревьями.

На следующий день продолжали путь. Лое ехал на одном ишаке, а на двух других были навьючены вещи. Рудокопы шли с почти пустыми корзинами, что очень облегчало путешествие. Долина повернула на восток и стала более открытой. Хотя справа все время тянулись довольно высокие скалистые горы с дикими ущельями, но слева поднималась только плоская терраса. Взобравшись на нее, можно было видеть, что долину с этой стороны окаймляет широкая полоса каменистой Пустыни, за которой на горизонте тянулись зубчатой стеной горы Кату. В долине попрежнему чередовались рощи, чащи кустов и зарослей, но воды в речке стало меньше, и русло местами скрывалось среди высоких камышей.

Во время обеденного привала Мафу застрелил в зарослях молодого кабана, мирно дремавшего в яме с водой. Это была приятная прибавка к провизии путников, так как позволяла сдабривать пшенную кашу салом и мясом.

Еще два дня подвигались, не торопясь, вниз по долине, которая оставалась безлюдной; встретившиеся кое-где калмыкские зимовки еще были пусты. Речка местами совершенно исчезала, оставляя сухое русло, потом опять появлялась. Рощи тополей встречались реже, появились большие, искривленные кусты тамариска. На правом берегу продолжалась та же скалистая цепь, на левом – каменистая пустыня. Но в двух местах внесли разнообразие группы пестрых скалистых холмов с лабиринтом ложбин. Эти холмы, расположенные в долине Дарбуты недалеко друг от друга, называются Чокмак-Тас и Найза-Тас.

Ночевали в роще возле Чокмак-Таса, и мальчики имели возможность осмотреть его. В центре группы возвышался черный холм в виде конуса с такими гладкими боками, что Хун и Пао после нескольких попыток вскарабкаться на вершину должны были отказаться от этого. Вокруг него среди извилистых рытвин и ложбин поднимались утесы самых разнообразных форм и различного цвета – бурого, желтого, зеленого и красного. Одни напоминали яйцо, поставленное на тупой конец; другие представляли собой столбы из одной или нескольких глыб, наложенных друг на друга; третьи имели вид каменных грибов различной величины. Из кустов, росших по ложбинам, то и дело выскакивали зайцы, которых мальчики безуспешно пытались поймать или хотя бы убить брошенным камнем.

Вернувшись в лагерь, они были в таком возбуждении от виденного, что Лю Пи и Мафу пошли осмотреть холмы, а надзиратель принялся мастерить лук из прута тальника с тетивой из кишок кабана и стрелами из твердых прутьев джигды (лоха). Он кончил работу, в которой мальчики приняли живое участие, уже при свете костра. Лю Пи и Мафу также были заинтересованы холмами; первый высказал предположение, что в них должно быть золото, второй – что гладкий конус состоит из железа. Он принес кусок очень тяжелой черной руды, которую удалось отковырнуть ножом на склоне конуса.

На рассвете надзиратель повел Хуна и Пао к холмам, чтобы показать им охоту на зайцев, которые кормились на лужайке в долине зеленой травой и молодыми побегами тальника. Надзирателю удалось подстрелить двух, а Хуну – остроносую утку из небольшой стаи, плававшей в речке; зайцы были слишком проворны для неопытного стрелка.

Когда охотники принесли свою добычу в лагерь и Мафу похвалил их, Пао спросил его:

– Почему ты сам не стреляешь зайцев своим ружьем? Их так много.

– Видишь ли, нахал, у меня зарядов мало, и их жаль тратить на такую мелкую дичь; если моя пуля попадет в зайца – она его разорвет на куски, есть нечего будет. Другое дело – кабан, хуан-янг, кулан.

Это была правда. Но Мафу не прибавил, что он умеет стрелять только в неподвижную цель.

В этот день беглецы около полудня дошли до глубокого ущелья Тар, где речка Дарбуты врезалась в большой гранитный массив. Но перед ним они миновали перекресток второй большой дороги, которая вела с рудников Дагун и Цзагун, самых восточных в Джаире, на Манас. Здесь путники наткнулись на жуткую картину: на площадке, среди кустов, клочья ваты, лохмотья одежды, рваные башмаки и соломенные сандалии валялись вперемежку с человеческими костями и черепами. В одном месте почва была усыпана крупинками золота. Очевидно, у кого-нибудь из беглецов в одежде было зашито золото, оставшееся незамеченным настигшими их дунганами, а когда волки растерзали его труп, оно просыпалось на землю.

– Соберите это золото, мальчики, – сказал надзиратель. – На Манасе мы, наверно, найдем семью кого-нибудь из погибших рудокопов и отдадим ей золото.

Пока Хун и Пао осторожно сгребали желтые крупинки вместе с пылью, Мафу, внимательно осматривавший площадку, нагнулся и поднял что-то с земли. Это было серебряное кольцо-печатка с красным камнем, на котором были выгравированы китайские иероглифы.

– Похоже, что это кольцо надзирателя с Чий Чу, –. сказал Лю Пи. – У него было точно такое же на большом пальце левой руки.

Подошел надзиратель, заинтересованный находкой, осмотрел кольцо и спросил:

– А как звали вашего лое на Чий Чу?

– Чжун Ю ванг, кажется, – ответил Лю Пи.

– Да, здесь написано «Чжун Ю ванг», – сказал лое. – Очевидно, несчастный погиб, и все золото, которое он вез с собой, казенное и собственное, попало в руки дунган.

Покинув площадку, караван вскоре вступил в ущелье Тар. Врезываясь в твердый гранит, долина Дарбуты сразу сужалась; с обеих сторон крутыми уступами поднимались розовые утесы вперемежку с осыпями щебня и дресвы. В русле, сухом выше ущелья, появилась вода, и речка быстро текла по гальке, окаймленной узкой полосой тополей и редкими кустами. Утесы часто подступали к самой воде, и каравану приходилось брести прямо по речке.

Ущелье, круто повернув вправо, кончилось. Путники опять вышли в широкую долину, которая тянулась до горизонта между отвесными обрывами справа и пологими откосами террасы той же пустыни слева. Местность стала здесь более открытой, рощи тополей почти исчезли, и русло речки, большею частью сухое, окаймлялось только густыми кустами, а по остальному пространству широкого дна долины сравнительно редко встречались большие кусты и корявые деревья тамариска, между которыми извивалась дорога. Местность была совершенно безлюдна. В изобилии попадались только зайцы, за которыми молодые охотники гонялись усердно и не без успеха.

Два дня шли по этому коридору, укрываясь на ночь И в полдень среди кустов вблизи русла там, где в нем появлялась вода. Волков ночью не было слышно; они, очевидно, ушли на пиршество к рудникам; ишаков можно было отпустить пастись и на ночь, спутав им только ноги. Из-за этого чуть не случилась катастрофа. Хун во время своего дежурства услышал в русле, в котором вода была только в большой впадине под берегом, какую-то возню и топот. При свете луны он увидел, что один ишак лежит на земле и мотает головой, а другие беспокойно топчутся вблизи. Оказалось, что животное увязло до брюха. Чтобы спасти ишака, пришлось срубить несколько кустов, перекрыть ими трясину и вытаскивать его с помощью веревок и кольев.

Если бы Хун не обратил внимания на топот и хрип ишаков, не покинувших своего товарища в беде, путники утром были бы удивлены бесследным исчезновением одного из своих длинноухих, так как трясина совершенно засосала бы его. За свою бдительность Хун получил от надзирателя хороший монгольский нож в ножнах с кольцом, который можно было носить на поясе.

Еще день шли по речке, долина которой становилась все более бесплодной. Кусты и деревья росли только вдоль русла, образуя чащи там, где появлялась вода; вне этой узкой полосы широкое дно долины почти лишено было растительности; по правому берегу тянулись более низкие горы. Наконец, речка вышла из Джаира и повернула, в виде безводного русла, вдоль его подножия на юг.

Караван пошел на восток через ровную пустыню, протянувшуюся на двенадцать километров до берега реки Дям и усыпанную почерневшим щебнем. Эту реку, окаймленную большими рощами, можно было увидеть, только подъехав совсем близко, так как ее долина врезалась в пустыню метров на сорок-пятьдесят.

Переночевав в месте, где река прорывается через конец низкого кряжа Хара-Арат, караван пошел вниз по ее долине, которая окончилась в котловине Орху, составлявшей ближайшую цель путешествия. Здесь река делилась на два русла: одно шло на север, к озеру Улусту-нур, другое – на юг, к озеру Айрик-нур.

 

МЕРТВЫЙ ГОРОД ОРХУ

 

Котловина Орху между озерами, длиной в 20 и шириной в 3–5 километров, представляла собой большие и малые рощи тополей и заросли кустов, рассеянные среди обширных полян, поросших травой и бурьяном. Разбросанные по ней зимовки калмыков, очевидно, были еще пусты, так как нигде не замечалось признаков жизни: ни юрт, ни пасущихся животных. С запада котловину окаймляли такие же обрывы, как и долину реки Дям, из розово-желтых песчаников и глин; с востока к ней примыкала обширная площадь «Мертвого города».

Так как дунгане могли пожаловать в Орху или с запада – из Джаира, или с севера – вниз по Дяму, то путники нашли более удобным для себя остановиться на восточной окраине, поближе к Мертвому городу, чтобы при первой же тревоге укрыться среди развалин. Поэтому они пошли на восток к холмам, на которых уже виднелись поднимавшиеся ярусами стены, башни различной формы, острые шпицы, купола, занимавшие огромную площадь, сплошь покрывая столовую гору вдали и спускаясь с нее по холмам и логам к котловине.

Путники с любопытством разглядывали эти развалины, среди которых не видно было ни клочка зелени, ни признаков жизни.

– Кто жил здесь? Давно ли город покинут жителями? Почему это случилось? – спрашивали мальчики надзирателя.

– Вот придут калмыки на свои зимовки, – ответил надзиратель. – Они, наверно, знают больше, чем я. В китайской истории я ничего не читал об этом городе, вероятно потому, что он существовал гораздо раньше того времени, когда власть Китая распространилась на эту страну.

Недалеко от окраины Мертвого города, в небольшой роще старых тополей, путешественники наткнулись на признаки зимовки – изгородь для мелкого скота и кучи кизяка; тут же был и колодец.

– Здесь мы и остановимся, – сказал Лю Пи. – Есть вода, есть топливо, есть корм для ишаков, больше нам ничего не нужно.

Пока взрослые развьючивали ишаков, мальчики, захватив котелки и веревку, подошли к колодцу. Он оказался глубиною около четырех метров, и на дне его стояла вода. Зачерпнув ее котелком, мальчики захотели напиться, но после первого же глотка Пао выплюнул воду.

Понесли котелок с водой взрослым. Попробовав ее, надзиратель сказал:

– Ишаки, может быть, будут ее пить. Но у людей от нее живот заболит, а чай будет совсем невкусный.

– Вода в колодцах загнивает, – заметил Мафу, – если ее долго не черпают. Тут зимовка, и с весны, когда калмыки ушли, никто водой не пользовался. Вот она и стала вонючей и соленой. Нужно ее вычерпать, колодец вычистить, и тогда пойдет хорошая вода.

В тени тополей было прохладно, и в ожидании обеда все расположились на земле вблизи костра. Ишаки дремали, опустив головы, терпеливо ожидая, чтобы их пустили на пастбище.

После обеда все направились к колодцу, вооружившись котелками, веревкой и маленьким заступом, бывшим у надзирателя. Пригнали и ишаков, чтобы напоить их перед чисткой, но вода им тоже не понравилась, и они выпили только по котелку. Мафу разделся догола и по веревке спустился в колодец; он наполнял котелки, а Лю Пи и мальчики вытаскивали их наверх и выливали. Скоро вода стала мутной, а потом пошла жидкая, черная грязь, пахнувшая тухлыми яйцами. Ее вытащили котелков двадцать. В глубине оказалась маленькая деревянная колода для водопоя, которую калмыки на лето спустили в колодец, чтобы она не рассохлась. Мафу тщательно обскреб лопатой стенки и дно колодца и заявил, что работа кончена. Когда его вытащили, он был вымазан грязью с ног до головы; мальчики смеялись, глядя на него. Обмыться было нечем, но Мафу посидел на солнце, и грязь, высыхая, отваливалась корочками с тела.

Когда опять набралась вода, ее попробовали; она была уже гораздо лучше, и ишаки напились вволю. По совету Мафу ее снова вычерпали до дна.

– Теперь пойдет совсем хорошая вода, – заявил рудокоп.

В этих занятиях время прошло до вечера. Надзиратель, бродивший по окрестностям в поисках другого колодца на случай, если первый не удастся очистить, вернулся с известием, что в соседней роще живут старый калмык с женой, которые караулят маленькую пашню с ячменем, оберегая ее от кабанов, зайцев и фазанов. Калмыки ничего не знают о дунганах, за лето не видели ни одного человека, но через неделю ждут возвращения своих. Старики понемногу молотят снопы и намолотили уже два мешка зерна. Это известие обрадовало наших путников, так как они надеялись купить ячменя или муки, а по приходе калмыков иметь мясо и молоко. Поэтому путешественники не поскупились на пшено, бывшее уже на исходе, для вечерней каши.

Утром отправились в гости к калмыкам. Старики жили в маленькой юрте, насквозь продымленной и настолько ветхой, что кошмы стен и крыши во многих местах просвечивали. Гости застали их за молотьбой. Разложив несколько снопов на маленьком токе, калмыки, сидя на корточках, били колосья гибкими прутьями, часто прерывая работу, чтобы подремать на пригреве. По соседству паслась на веревке коза – единственный скот старой четы, скудно снабжавший их молоком, которое с чаем и цзам-бой (поджаренной ячменной мукой) составляло всю пищу отшельников.

Юрта стояла на окраине небольшой пашни, кое-как вскопанной и засеянной. Вокруг нее стеной высился сильно разросшийся бурьян, а за ним виднелась большая роща, над которой, словно уединенный форт, поднималась столовая гора из тех же желто-розовых слоистых пород, что и обрывы вокруг котловины.

Старики обрадовались неожиданным гостям (ведь целое лето они провели только вдвоем со своей козой и собакой), повели их в юрту и попотчевали жиденьким чаем с молоком. Лое отдарил их несколькими кусочками сахара-леденца, а Лю Пи – горсточкой табаку, чем несказанно обрадовал калмыка, давно уже курившего какие-то сушеные листья. Вечером, когда солнце село и сумерки опустились на котловину, старик и старуха пришли к новым поселенцам с ответным визитом. Они явились К ужину и разделили скромную еду путников, которая показалась им роскошной. Когда котел с кашей уступил место чайнику и все закурили трубки, старый калмык, по просьбе лое, рассказал о Мертвом городе.

– Давно, давно, может быть тысячу лет назад или больше – кто их считал, эти годы, кто записывал! – в этом городе жили люди, и вера у них была иная. Так я слышал от стариков, когда был еще маленьким. Уйгурами что ли звали этот народ. И были они подвластны большому хану, который жил где-то под Алтаем, а здесь в городе управлял маленький хан. Жил он со своими близкими и разными начальниками на большой горе, что стоит на дальнем краю города, а под горой жили его подвластные и солдаты.

Здесь, внизу, земля ценная, и вся эта котловина, где теперь только тополи и кусты растут и наш скот пасется, в те времена была возделана; от края и до края тянулись поля и сады. Поэтому и построили город рядом, в пустыне, чтобы не занимать место, годное для посева.

Большой город был тогда. Теперь его пешком за день не обойдешь, пожалуй дня два или три ходить будешь. Жителей в нем было много, но жилось им нехорошо. От зари до зари они трудились на полях и в садах, а жены их ткали дома ковры и шелка с утра до вечера. Весь урожай и всю работу они сдавали хану, а от него получали только скудное пропитание. Они же носили на себе в ханскую крепость воду из реки, доставляли топливо с Дарбуты и с гор, пасли ханский скот и лошадей вокруг озер Айрик и Улусту, где были луга и камыши, а сами не смели держать даже козу, никогда не видели ни молока, ни мяса. Надзиратели и солдаты держали их в повиновении и подгоняли на работе.

Хлеб, сушеные плоды, ковры и шелка хан отправлял на верблюдах к большому хану и получал от него разные товары, драгоценности для своих жен, оружие для солдат. Так и жили многие годы; такой порядок был и у предков хана.

Но однажды случилась беда. В горах, откуда течет река Дям, в конце лета, когда урожай с полей и садов еще не был собран, выпало много снегу, а потом стало опять тепло, и он сразу растаял. Пришла большая вода и затопила всю долину, занесла поля песком и камнем, повалила деревья. Почти весь урожай пропал, и людям грозил голод.

И вот надумал хан: чтобы прокормить только здоровых рабочих людей, – всех лишних уничтожить; стариков и старух перебить, молодых женщин и девушек продать в рабство соседям, а на выручку купить хлеба для оставшихся и для сдачи большому хану.

Стали солдаты забирать женщин и детей в крепость, чтобы отправлять их караванами, стали прикалывать стариков и старух. И по всему городу пошел плач, и люди потеряли голову. Смирные земледельцы взбунтовались, вооружились лопатами, мотыгами и, защищая своих близких, перебили надзирателей, солдат и осадили ханскую крепость. А в крепости воды своей нет, только приносная из реки, которую наливали в большие сосуды.

Когда вода кончилась, хан увидел, что дело плохо. Собрал оставшихся солдат, навьючил драгоценности на верблюдов, поджег все запасы хлеба в складах и ночью, прорвавшись через осаду, ушел со своими женами на Алтай к большому хану. Рабы разгромили крепость, но хлеба не нашли, и зимой в городе начался голод: кто умер, кто бежал. А то, говорят еще, большая буря случилась, и жилища всех оставшихся в городе людей песком засыпало, и все они, обессиленные голодом, погибли. Так рассказывают люди, правда ли, нет ли – не знаю.

Старик замолчал и смотрел на огонь, словно видел перед собою картину гибели города. Молчали и слушатели, подавленные его рассказом о событиях, похожих на то, что было теперь: восставшие осаждали и грабили города, опустошали страну, и людям грозил голод…

Потрескивали сучья тополей в костре, бросая красноватый свет на смуглые задумчивые лица, на шероховатые стволы тополей, на трех дремавших ишаков, равнодушных к людским тревогам. Во мраке ночи тихо шелестели листья. По временам кричала сплюшка.

– Так с тех пор уже много веков пустует этот город, – заговорил опять калмык, очнувшись от раздумья. – Долго пустовала и долина, заросла рощами, кустами, не оставалось и следа прежних полей и садов. А потом с великим Чингиз-ханом пришли наши предки и поселились здесь – место для наших зимовок хорошее, теплое. Только воды в реке стало меньше. Прежде, говорят, по всей долине текла вода канавками по пашням и садам, а теперь с половины лета и в самой речке только ямы с водой остаются…

– А вы свой хлеб разве не поливаете? – спросил Лю Пи.

– Весной два раза полили, – ответил калмык. – Весной вода из речки сюда доходит. А потом хлеб уже растет кое-как и без полива.

– А волков здесь много водится? – полюбопытствовал Хун.

– Водятся, мальчик, водятся. Где волков нет? Где хуан-янг, там и волк, они друг друга стерегут. Живут они в городе, в развалинах прячутся, а по ночам и сюда забегают. Мы свою козу и собаку ночью в юрте держим, а то бы их давно съели. И вы за ишаками посматривайте, ночью привязывайте возле себя.

Калмыки поднялись и стали прощаться.

– Тихо теперь здесь, совсем тихо, – сказал старик, удаляясь. – А вот скоро наши придут, тогда шумно и весело будет.

 

* * *

 

Рассказ старика о Мертвом городе – это лишь легенда, передаваемая калмыками из рода в род с разными прибавлениями. В действительности в нем нет развалин зданий, построенных руками человека, и никто никогда здесь не жил. Все разнообразие форм Мертвого города – замки, башни, стены, улицы и переулки, шпицы, столбы, памятники, часовни, гробницы – создано природными силами: выветриванием и размывом.

Весь город сложен из мягких песчаников, переслаивающихся с песчаными глинами зеленоватых, розоватых и желтоватых цветов, которые легко размываются водой и развеиваются ветром. В этих мягких породах много твердых конкреций, то есть стяжений, богатых известью, извлеченной грунтовой водой из пород и сосредоточенной вокруг определенных центров, которые стягивали к себе растворы. Эти конкреции имеют очень разнообразную форму и величину; одни из них представляют собой шары, похожие на пушечные ядра, другие яйце- или клубневидны, третьи состоят из многих клубней, спаянных друг с другом. Благодаря своей твердости они выступают при выветривании окружающей породы, образ

⇐ Предыдущая12345678910

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: