5. Провинция Азия в I веке до Р. X.

Одним из законов Гая Гракха в 123 г. до Р. X. налоговая система была организована таким образом, что провинция Азия должна была стать краеугольным камнем римских финансов или, если уж называть вещи их настоящими именами, дойной коровой республики.

Подать состояла из общей десятины со всех произведений земли, из пошлины за выгон на общественных землях (scriptura) и таможенных пошлин (portoriuni). Это обложение было тяжелым уже по одним своим размерам, но оно становилось просто невыносимым, благодаря способу взимания, установленному Гракхом. Взимание подати и аренда богатейших владений, которые республика унаследовала от царской династии Аттала, сдавались цензорами на откуп каждые четыре года по определенной цене, которая могла быть уменьшена лишь в известных, заранее указанных, случаях. Таким образом эти откупы были доступны лишь могущественным финансовым объединениям, которые составлялись из богатых торговцев. Главная контора этих откупщиков, или публиканов, находилась в Эфесе, откуда они уже опутывали своей паутиной всю провинцию; в скором времени они стали действительными хозяевами страны, диктуя законы официальным представителям Рима и обращаясь с населением, как со стадом животных. В их распоряжении была целая армия сборщиков, а также и рабов, которые работали на их полях, на их заводах, их солеварнях, их каменоломнях; когда не хватало рабочих рук, они производили охоту на людей на территории соседнего царства.

Доходы, которые римская казна получала из этой провинции, были очень значительны; их вполне хватало на все расходы по текущей администрации империи. Но это было ничто в сравнении с действительной суммой, которую уплачивали жители провинции Азии: расходы по сбору податей, барыши, которые получали разного рода посредники, и в особенности всевозможные злоупотребления, — все это по меньшей мере удваивало тяжесть бремени, лежавшего на провинциалах. При этом плательщикам податей, эксплуатируемым таким образом, некуда было обратиться с жалобой. В Риме со времени реформы Гракхов в суде заседали всадники, другими словами, братья и друзья откупщиков; притом ведь у римлян грек, в особенности азиатский грек, а тем более настоящий азиат не шел в счет. У самых умных адвокатов находились для всей этой «сволочи» лишь глупые насмешки и оскорбления: в качестве свидетеля азиат возбуждал подозрения; являясь с жалобой, он ни в коем случае не вызывал интереса к себе; как обвиняемого, его обвиняли заранее. Что касается правителя провинции, то это был обыкновенно расточительный и запутавшийся в долгах важный барин, у которого была одна лишь забота, как бы привести свои дела в порядок в течение короткого срока своей должности. Поэтому-то он закрывал глаза на неумолимую суровость и возмутительную несправедливость публиканов; а эти в свою очередь помогали ему в его злоупотреблениях и делились с ним своими барышами. В результате получались приговоры, купленные за наличные деньги, отнятые наследства, грабеж в виде произвольных штрафов и вынужденных подарков. С этой точки зрения было без-

различно, представлял ли проконсул собою римлянина старого закала или утонченного человека нового пошиба, усвоившего себе греческую цивилизацию. Если это был варвар, то его вступление в дружественный город похоже было на взятие его приступом; если же это был дилетант и филэллин, то он прибирал к рукам все произведения искусства, которые ему попадались: провинциал ничего не выигрывал ни в том, ни в другом случае. Люди, окружающие правителя, — квесторы, легаты, префекты, судебные заседатели, — подражали ему в приемах, еще более усиливая их. Случалось, впрочем, иногда, что проконсул оказывался человеком честным: таким был, например, великий понтифик, Кв. Муций Сцевола, управление которого оставило по себе неизгладимую память. Но если население оказывало божественные почести таким редким благодетелям, то откупщики, интересы которых были ими задеты, всегда находили способ удовлетворить своему низкому мстительному чувству и страшными уроками помешать вторичному появлению подобных «смутьянов». Так, не смея напасть прямо на самого великого понтифика, они добились того, что был приговорен к изгнанию по совершенно ложному обвинению в казнокрадстве его квестор Рутилий, честнейший человек своего времени. Вынужденные таким образом выбирать между положением сообщников и положением жертв, могли ли римские должностные лица колебаться в выборе?

Ниже этого официального мира администраторов и публиканов копошилась целая толпа разного рода дельцов, которые набросились на Азию, явившись туда вместе с ее завоевателями. В течение 40 лет более 100 000 италиков или римлян устроились в этой несчастной провинции. Если в этом числе и было несколько честных купцов и трудолюбивых ремесленников, то сколько было таких, которые рассчитывали разбогатеть лишь при помощи далеко не бескорыстной снисходительности римской администрации! В скольких из них под личиной банкира скрывался бессовестный ростовщик, под видом торговца — похититель рабов! А как много среди этих бессовестных спекуляторов было подставных лиц и тайных компаньонов самых выдающихся и знаменитых лиц в столице!

Благодаря совокупной деятельности всех этих паразитов, и официальных, и частных, Азия быстро шла к полному разорению. Греческие города общины, на которых лежало тяжелое бремя огромных работ, предпринятых для благоустройства или украшения, изнемогали все более и более под тяжестью налогов, реквизиций и всевозможных поборов. Единственным средством помочь беде было сделать заем, но это средство в конце концов оказывалось хуже самой беды, так как благодаря тогдашнему законному росту (12%) и необходимости платить сложные проценты заем в самом скором времени приводил к банкротству. Что же касается частных лиц, которых постоянно обижали и грабили, и которые обнищали

вследствие неравной конкуренции с италиками, то всякая проигранная тяжба или неуплаченная вовремя подать приводила их к тюрьме, казни или рабству. Слово жалость было так же неупотребительно в этом мире, как и слово правосудие. Палачи и сыщики были всегда к услугам сборщиков податей и ростовщиков; тюрьмы никогда не пустовали, и каждый день являлись все новые и новые жертвы застенка. Можно себе представить всю глубину отчаяния и неудержимой, но глухой ненависти, которая должна была развиться в сердцах населения этой провинции в течение 40 лет подобной тирании, самой худшей из всех видов тирании, когда грубой силой руководит алчность. «Для Азии, — говорит Цицерон, — наши топоры представляют собой предмет ужаса, наше имя возбуждает отвращение, наши подати, десятина, таможенные пошлины являются орудиями казни».

(Th. Reinach, Mithridate Eupator., pp. 83—86 изд. Didot).