7. Лионские мученики (177 г. по Р. X.)

Служители Христа, проживающие в Лионе и Виенне галльской, своим братьям в Азии и Фригии, исповедующим ту же веру и

разделяющим ту же надежду на воскресение, — мир, милость и слава во имя Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа.

Насилия и преследования, только что происшедшие здесь, бешенство и остервенение язычников против святых, жестокость пыток, которым подвергали блаженных мучеников, превосходят всякое воображение, и мы отказываемся выразить их. Враг набросился на нас с ужасной силой...; он не останавливался ни перед каким преступлением, словно для того, чтобы приучить своих слуг к исполнению его мести, а служителей Бога к восприятию мученичества.

Нам не только запретили входить в дома, термы и на форум; дошли до того, что под страхом смертной казни запретили нам показываться в каком бы то ни было месте. Но милость Божия сражалась за нас; она устранила с поля битвы более слабых, а атлеты, появившиеся на арене, были подобны непоколебимым столпам: об их геройскую неустрашимость сокрушились все усилия ада.

Прежде всего исповедующие святую веру должны были выдержать все, чего только можно ожидать от разъяренной толпы: оскорбительные возгласы, опустошение и разграбление жилищ, раны, бросание камней толпою — словом, все обычные проявления ярости расходившейся толпы против жертв ее бешенства. Приведенные на площадь военным трибуном и городскими властями, они были допрошены при криках и возгласах народа. Так как они признались в том, что исповедуют христианство, их бросили в темницу до прибытия правителя области.

Наступил день, когда христиане предстали перед трибуналом этого магистрата, который обнаружил по отношению к ним самые враждебные чувства. Один из наших братьев, Веттий Эпагат, находился в это время среди толпы; он явил прекрасный пример любви к Богу и милосердия к ближнему. Это был молодой человек знатного происхождения; его умеренный и строгий образ жизни служил предметом удивления для всего народа... Он не мог перенести несправедливости произносимого против нас приговора и в порыве негодования закричал, что просит слова для защиты наших братьев, для доказательства, что все обвинения в безбожии и кощунстве, направленные против них, не что иное, как нелепая клевета. Громкий крик всей толпы был ответом на это предложение. «Значит, ты тоже христианин? » — спросил его правитель. «Да», — отвечал он голосом, прозвучавшим по всему преторию и покрывшим шум толпы. Правитель немедленно отдал приказ арестовать этого «христианского адвоката», как он выразился. С этого времени Веттий Эпагат занял место посреди блаженных мучеников.

С этого дня началось испытание, и между христианами обнаружилось довольно резкое разделение. Захваченные в самом начале продолжали с удивительной твердостью держаться исповедания веры. У других, менее подготовленных к борьбе, не хватило силы, чтобы

выдержать этот ужасный натиск. Они не замедлили дать доказательства своей слабости. Их было около двенадцати человек; поведение их подействовало охлаждающим образом на тех, которые, находясь еще на свободе, хотя уже и под строгим надзором, не переставали оказывать помощь и утешение мученикам, денно и нощно присутствуя в темницах. Все мы находились в постоянной тревоге за исход борьбы, не потому, чтобы мы боялись ужасов наказаний, грозивших нам, но потому, что мы опасались отпадения некоторых из наших. Каждый день в тюрьму сажали христиан, достойных с честью заместить тех, которые ослабели перед пыткой. Вскоре в Лионе и Виенне не оставалось на свободе ни одного из тех, кого можно было бы назвать столпами церкви. Вместе с ними схватили и многих из наших рабов-язычников, потому что правитель предписал сажать в тюрьму всех, кого найдут в христианских домах. Рабы эти, устрашенные муками, которым подвергали святых, и подкупленные солдатами, поддались внушениям Сатаны и ложно показали, будто видели у нас пиршества с убийствами, напоминавшие пир Фиеста, собрания, где господствует кровосмесительство Эдипа и всякие безобразия, о которых мы не можем говорить или даже думать, не краснея. Эти лживые показания распространены были в народе, так что те из язычников, которые до сих пор относились к нам с известной умеренностью, тоже стали требовать нашей смерти...

Бешенство народа, правителя и солдат особенно сильно проявилось по отношению к виенскому диакону Санкту, к отважному неофиту Матуру, к Атталу, родом из Пергама, одному из самых твердых столпов нашей церкви, наконец, к одной молодой рабыне Бландине, в лице которой Христу угодно было показать, как он умеет покрыть славой перед Богом самое низкое и презренное в глазах людей состояние. Все мы дрожали за эту девушку; даже ее госпожа, находившаяся также среди мучеников, опасалась, что это слабое и хрупкое дитя не устоит при виде казни. Но Бландина обнаружила такой героизм, что палачи, которые с утра до вечера сменяли друг друга, пытая ее, признали себя в конце концов побежденными. К великому их изумлению, блаженная дева все еще продолжала дышать, несмотря на то, что все ее тело представляло сплошную рану, и несмотря на то, что даже одной из тех пыток, каких она последовательно перенесла несколько, достаточно было бы, чтобы убить ее. Можно было сказать, что она черпала новые силы в самих мучениях. Посреди страданий для нее являлось невыразимое утешение в том, что она беспрестанно повторяла: «Я христианка; в наших собраниях не происходит ничего преступного».

Диакон Санкт тоже испытал на себе всю жестокую изобретательность преследователей. В надежде добиться от него компрометирующего нас признания, над ним испробовали все средства, все искусство палачей. Но он обнаружил такую твердость духа, что

нельзя было вырвать у него никакого ответа, кроме восклицания: «Я христианин! » На все вопросы о его отечестве, о месте рождения, о семье, о том, свободный ли он, или раб, он не отвечал все время ничего другого. «Имя христианина, — говорил он, — заключает в себе все это». Язычники ничего больше не могли добиться от него. Все это привело правителя и палачей в такое отчаяние, что они, испытав все виды пытки, вздумали прикладывать к самым чувствительным частям тела раскаленные медные пластинки. Святой смотрел, как горело его тело, и не делал ни одного движения. Словно небесная роса умеряла для него пыл раскаленного металла. Все его члены, ужаснейшим образом изуродованные и скрюченные, почти утратили человеческий вид. Иисус Христос, страдавший вместе со своим мучеником, дал просиять его славе в глазах самих язычников. В самом деле, после нескольких дней заключения палачи вздумали снова подвергнуть его пытке, в такой момент, когда воспаленное состояние ран делало их такими чувствительными, что нельзя было перенести малейшего прикосновения... Но он оказался готовым победоносно выдержать эту вторую борьбу, которая послужила как бы лекарством против первой.

Обманутый в своем ожидании, враг обратил свое бешенство на тех, которых легче можно было победить. Среди имевших несчастье уступить пыткам и отвергнуться от веры Христовой находилась одна женщина по имени Библиас. Казалось, она уже совсем была в руках дьявола. Обнаруженная ее слабость давала повод надеяться, что у нее легко будет вырвать признание в преступлениях и гнусностях, в которых нас упрекают. Ее подвергли пытке. Но жало земных страданий словно пробудило ее уснувшую совесть и напомнило ей о вечных муках: Библиас отвечала самыми энергичными отрицаниями на всю настойчивость преследователей. «Как могли бы мы без ужаса есть мясо маленьких детей, — кричала она, — когда мы считаем грехом питаться кровью животных? » Таким образом своим мужеством она исправила предшествующее свое отпадение, заявила, что она христианка, и удостоилась чести снова занять место среди мучеников. ..

Сам блаженный Потин, епископ церкви Лионской, попал в руки преследователей. Ему было более девяноста лет. К этому преклонному возрасту у него присоединилась мучительная болезнь, так что его пришлось нести на суд... Все магистраты, весь народ сопровождали его с криками, точно он был сам Христос. «Какой Бог у христиан? » — спросил его правитель. «Вы познаете его, если окажетесь достойными этого», — отвечал он. После этих слов толпа, без сострадания к его сединам, бросилась на него: ближние били его ногами и кулаками, дальние бросали ему в голову разные предметы, словно все считали за грех не поиздеваться над святым старцем; они думали, что таким образом отомстят за поругание чести своих богов. После этого взрыва

насилий, Потин, весь израненный и полумертвый, брошен был в темницу, где и скончался по прошествии двух дней...

Наконец, настал тот момент, когда каждый из христиан различной казнью закончил свое славное мученичество... Матур, Санкт, Бландина и Аттал отданы были на растерзание диким зверям в амфитеатре, во время торжественных игр, устроенных специально для услаждения толпы зрелищем растерзания христиан. Несмотря на все прежние мучения, Матур и Санкт перенесли все пытки, которым подвергли их теперь, с такой стойкостью, как будто они раньше ничего не испытали... Согласно обычаю, их сначала секли плетьми, а потом отдали во власть диких зверей и черни, которая беспорядочными криками ежеминутно требовала все новых издевательств или новых мучений. Так, со всех сторон раздалось требование железного кресла. Этот снаряд был принесен, его накалили на огне и потом сажали на его мучеников. Ужасный запах горелого мяса распространился в амфитеатре. Бешенство зрителей росло вместе с геройством мучеников. От Санкта так и не могли добиться иного ответа, кроме того, который он дал еще во время первого допроса: «Я христианин! » Эти два воина Христовых в течение целого дня одни доставляли толпе жестокое развлечение, которое обыкновенно дают несколько пар гладиаторов. После всех этих мук они продолжали еще дышать: палач прикончил их ударом меча.

В тот же день Бландина привязана была к столбу, водруженному на арене, чтобы быть растерзанной дикими зверями. Руки ее распростерты были в виде креста; в таком положении она с жаром молилась. Но ни один зверь не тронул отважную деву, и ее отвели обратно в темницу... Толпа двадцать раз требовала Аттала; имя его было на устах у всех; на его лице можно было прочесть ту благородную гордость, которая вдохновляется добродетелью... Он обошел кругом амфитеатра, предшествуемый ликтором, который нес дощечку с надписью: «Это — Аттал христианин». При виде его толпа стала издавать яростные восклицания. Однако правитель, узнав, что Аттал — римский гражданин, вернул его обратно в тюрьму вместе с другими. Он счел нужным списаться по этому поводу с цезарем (Марком Аврелием). Он составил точный список всех заключенных христиан и стал ждать императорского решения...

Император приказал подвергнуть смерти всех, кто будет упорно стоять на том, что он христианин, а остальных освободить. Чтобы придать своему суду больше торжественности, правитель выбрал день, в который обыкновенно собираются каждый год в наш город торговцы из всех чужеземных провинций [1]. Это стечение громадного количества

__________

[1] Без сомнения, это был день, в который собиралось национальное собрание трех Галлий. В этот день в Лионе справлялись торжественные игры и происходила большая ярмарка.

людей показалось ему удобным моментом для зрелища, которое он собирался дать народу. Судебная трибуна была воздвигнута посреди форума, и сюда приведены были мученики и поставлены перед плотно стоявшей толпой. Все, признанные римскими гражданами, были сейчас же обезглавлены; остальных приберегли для амфитеатра... В то время как их допрашивали, у подножья трибуны стоял фригийский врач, по имени Александр, давно уже поселившийся в Галлии... Глядя на обвиняемых, он головой делал им знак, чтобы они смело признавались в своей вере... «Ты кто такой? » — спросил правитель. «Я христианин», — отвечал он, и тут же присужден был к отдаче на растерзание зверям. Несмотря на свое звание римского гражданина, Аттал подвергнут был той же участи...

Итак, на следующий день их обоих вывели на арену. Они прошли последовательно весь обычный ряд мучений, пока меч палача не прикончил их. Александр не испустил ни одной жалобы; он не произнес даже ни одного слова, весь отдавшись своему общению с Богом. Когда Аттала посадили на раскаленное железное кресло, и когда запах его горевшего мяса наполнил собой арену, так что стал беспокоить зрителей, Аттал воскликнул: «Поистине, это вы едите теперь человеческое мясо! А мы, мы никогда не ели людей, мы никогда не совершали преступлений». Кто-то закричал ему: «Скажи нам имя твоего Бога». «У Бога нет имени, как у какого-нибудь смертного», — отвечал он.

Из всего этого ряда мучеников оставалась одна Бландина, да еще один юный христианин, пятнадцати лет, по имени Понтик. Каждый день их водили в амфитеатр, заставляя быть свидетелями мучения их братьев. Наконец в последний день игр их заставили принять участие в борьбе. Их притащили к языческому жертвеннику, стоявшему посреди арены, и хотели заставить их совершить жертвоприношение богам: презрительным жестом они отвергли это. Тогда народ разразился бешеными проклятиями. Не обращая внимания ни на юный возраст Понтика, ни на пол Бландины, их подвергли всем обычным мучениям. Время от времени палачи останавливались, требуя от этих отважных страдальцев, чтобы они поклялись именем богов, но тщетно. Бландина даже уговаривала Понтика показать этой варварской толпе, какие чудеса может совершить Иисус Христос над ребенком. Молодой христианин боролся с непобедимым мужеством и умер в мучениях. Наконец, блаженная Бландина, как мать, видевшая торжество всех своих сыновей, последней прошла по этому полю, окровавленному муками и скорбью. Казалось, она торопилась уйти к своим; она словно шла на брачный пир. После бичевания, терзания дикими зверями и пытки железным креслом ее закатали в сеть и бросили бешеному быку, который многократно подбрасывал ее на воздух. Святая, отдавшаяся целиком созерцанию вечных благ, которые должны были достаться ей в награду, поддерживала в себе

дух сладкой беседой с Иисусом Христом: отдавшись горячей молитве, она, по-видимому, даже не страдала. В конце концов меч палача покончил с ней, и сами язычники говорили, что никогда не видана была такая геройская женщина.

Однако, бешенство против святых только усилилось благодаря зрелищу их мужества. Трупы умерших в темнице выставлены были на улицу на съедение собакам. Воины охраняли их днем и ночью, чтобы не допускать тех из нас, которые намеревались собрать драгоценные останки. Прежде всего разрезали на куски и выставили публично все то, что ускользнуло от зубов диких зверей и от пламени костра; все эти окровавленные куски и над ними головы, отрубленные мечом, оставались несколько дней без погребения, охраняемые отрядом воинов. Языческая толпа приходила услаждать свои взоры этим ужасным зрелищем. Одни дрожали от бешенства и скрежетали зубами; кажется, они хотели бы найти для этих мертвых новые, еще более ужасные мучения. Другие произносили против них возмутительные оскорбления; они приветствовали богов за то, что те так хорошо отомстили своим врагам. Немногие обнаруживали некоторое чувство умеренности и, казалось, жалели нас. «Бедные люди, — говорили они, — где же их Бог? К чему же послужила им их религия, которую они поддерживали даже ценой жизни? » Так относились к делу язычники.

Что касается нас, то невозможность похоронить наших мучеников причиняла нам тяжелое горе. Тщетно пытались мы воспользоваться темнотой ночи или смягчить деньгами или просьбами сердца палачей. Все было напрасно: тела охранялись с ревнивой заботливостью; язычники думали, что окончательно выиграют дело, если мученики останутся без погребения. После такой шестидневной всенародной выставки посреди издевательств и оскорблений черни, драгоценные останки были сожжены на костре; после этого пепел бросили в Рону, чтобы не осталось никакого следа. Язычники действовали таким образом, чтобы показать свое превосходство над Богом христиан и помешать воскресению мучеников. «Ведь, это безумная надежда на воскресение внушает христианам их неслыханной фанатизм, ей мы обязаны нашествием этого странного и нелепого учения. Посмотрим теперь, как их Бог возьмется за то, чтобы воскресить их и вырвать из наших рук».

(Письмо, приведенное у Евсевия, в Истории Церкви, V, 1).