 |
Главное Правление Социал-демократии Царства Польского и Литвы.
|
|
|
|
Главное Правление Социал-демократии Царства Польского и Литвы.
Варшава, Апрель 1905 года.
* * *
... На Маршалковской гремела «Варшавянка»...
Громадную колонну первомайских демонстрантов вел Юзеф, ставший от недосыпаний последних недель худеньким, громадноглазым, стройным и ломким.
Глазов видел счастливые лица манифестантов из-за плотной шторы, пропахшей проклятым полицейско-тюремным, карболово-пыльным запахом: не тот момент, чтоб окна открытыми держать – в полиции сейчас время тихое, решающее, напряженное...
Обойдя канцелярский, особо потому угластый стол, с тремя регистрационными бирками («Почему тремя? – вечно недоумевал Глазов. – Неужели одной недостаточно? Не сопрут же этот стол из тайной полиции, право слово! »), полковник остановился за спиной поручика Турчанинова и, лениво разминая холодными пальцами с красиво подрезанными ногтями длинную папироску, сказал укоризненно:
– Торопимся, Андрей Егорыч, торопимся: графу «улица» в сводочке пропустили. Не надо торопиться. Сводка наружного наблюдения должна быть подобна пифагорову уравнению – не смею предмет жандармской профессии сравнивать с «отче наш». «Номер дома, фамилия домовладельца» – первое; «улица, переулок, площадь» – второе; «кто посетил» – третье; «когда» – четвертое; «установка лиц, к коим относилось посещение» – пятое. Это же отлилось в рифму, это песня. «Улица, площадь, переулок» – пропустили, милый, пропустили «Вульчанская улица». Сотрудник «Прыщик» не зря ведь старался, он оклад содержанья получает за старания свои. Кто посетил? «Юзеф». Когда «Юзеф» был? Двадцать пятого и тридцатого. Тоже верно. «Кого посетил? » Проживающего в этом доме «Видного». Верно. Вульчанскую улицу вставьте, пожалуйста, и покажите-ка мне сводочку по форме «б». Юзеф – это Дзержинский, догадались, верно?
|
|
|
Глазов пробежал глазами параграфы сводки «б»: «кличка», «установка», «местожительство», «почему учреждено наблюдение или от кого взят», «когда», сделал для себя пометку, что «Видный» взят от «Ласточки», что – по установке это близкий к Люксембург польский социал-демократ Здислав Ледер, а в том месте, где было указано, что за «Юзефом» ходит постоянное филерское наблюдение, поставил красную точечку и улыбнулся чему-то...
– Хорошие новости? – поинтересовался Турчанинов.
– Да. Очень. Речь Тимашева читали?
– Читал.
– И как?
– Больно.
– Хирург тоже не щекочет, но режет – во благо. Слыхали как Дзержинский с ним полемизировал?
– Я прочитал в сводке.
– Нельзя читать его выступления. Их надо слушать. Я-то слушал.
– Это и есть хорошая новость?
– Именно. Я понял его открытость. Он человек без кожи, совершенно незащищенный...
(Демонстранты, стоявшие на Маршалковской, видимо, поджидали колонну, которая шла из Праги, и поэтому стояли на месте, и песни их, называемые в полицейских сводках «мотивами возмутительного содержания», сменяли одна другую. )
– Хорошо поют, – заметил Глазов, – все-таки славянское пение несет в себе неизбывность церковного. Послушайте, какой лад у них, и гармония какая, Андрей Егорыч...
– Я дивлюсь вам, – подняв оплывшее лицо, ответил Турчанинов. – С тех пор как я вернулся с фронта, я дивиться вам не устаю, Глеб Витальевич. Все трещит по швам и рушится, а мы занимаемся писаниной, вместо того чтобы действовать...
– Ничего, ничего, Андрей Егорович. – Глазов понимающе кивнул на окно. Поют, ежели пьяны или радость просится наружу. Попоют – перестанут. А пишут для того, чтобы завязать человеческую общность в единое целое, для того пишут, чтобы соблюсти, если угодно, всемирную гармонию. Попоют – перестанут, – лицо Глазова потемнело вдруг, сморщилось, словно сушеная груша, – и писать начнут. Нам с вами будут писать, Андрей Егорович. Друг о друге. Ибо главная черта людей сокрыта в их страстном желании переваливать вину. Полковник Заварзин – на меня, я – на вас, вы – на поручика Леонтовича. Если мы сможем сделать жандармерию формой светской исповедальни – государь вправе уж ныне назначать день празднования тысячелетия монархии. По поводу переваливать – зря улыбаетесь. Мой агент «Прыщик» сообщил мне давеча, что Юзеф будет на Тимашеве; нынче утром открыл, что «Юзеф» поведет колонну по Маршалковской. И впредь – если ничего неожиданного не случится с бедным «Прыщиком» – я буду знать все адреса и явки Дзержинского, все склады литературы и оружия, все его передвижения по империи, все, словом, понимаете? Гляньте в окошко, гляньте. Вон Юзеф – тот, экзальтированный, что смеется, узнаете, видимо? За руки держатся, пять товарищей, водой не разольешь, а? Как же это жандармская писучая крыса Глазов все про «Юзефа» знает, когда песни кругом поют и возмутительные речи произносят?! Да потому, что уже сейчас начали переваливать возможную вину! «Прыщик» – рядом, тоже за ручки держится, тоже станет призывать толпу нас с вами казнить, а свободе будет требовать вечное царствие. Смешно, господи, право, смешно – если б со стороны...
|
|
|
Турчанинов отошел от окна, потер глаза – слезились от странного напряжения, будто гнал коня по ночному полю, незнакомому, ноябрьскому, бесснежному еще, и сказал:
– Оптимизм ваш доказателен, Глеб Витальевич, логичен, изящен, но вы на лица-то их подольше посмотрите.
– Разумный довод, – согласился Глазов. – Более того, их лица наиболее устрашающе действуют на меня в тюремных камерах, когда беседуешь один на один. И тем не менее идея, объединяющая Россию, идея помазанника, дарованного народу от господа, дорога мильонам, а социалистические утопии – тысячам.
– Вы сказали «идея»? Идея – это когда на новое накладывается еще одно новое. Если же идея подобна надгробию, бессловесна и призвана быть силой сдерживания вместо того, чтобы стать силой подталкивания, – тогда идея эта и не идея совсем, Глеб Витальевич.
|
|
|
– А что же это, по-вашему?
– Тогда это окопная линия, оборона это тогда, в то время как на нас идет наступление – страшное и привлекательное в силу своего атакующего идейного смысла.
– Нового Зубатова предлагаете? Ушакова? Гапона? Жандармский социализм?
Турчанинов взял со стола «отчет по форме «б» и зачитал:
– «Были изданы или распространены в течение отчетного месяца следующие революционные издания»... Обратите внимание: правительственная типография печатает в тысячах экземпляров для всех губерний, волостей, округов, уездов: «следующие революционные издания». Значит, власть смирилась с тем, что революционных изданий ежемесячно будет много? Ведь они «следующие»? Далее: «технические предприятия (лаборатории, типографии, склады литературы и оружия)». Это что, болезнь России, которая позже всех в Европе отринула язычество и приняла Христа с его приматом слова? Почему Петербург сначала интересуют склады литературы, а уж потом – оружие? Может, потому что их слову, – Турчанинов кивнул на окно, за которым шли демонстранты, – мы не в силах противопоставить наше слово, в то время как оружия имеем предостаточно? «Секретных сотрудников имеется а) интеллигентов, б) рабочих». Отчего «интеллигента» выводим вперед? Интереснее отчет напишет? Занятнее характеристику даст сопернику по борьбе? Глеб Витальевич, мой дорогой учитель, я гнил в Маньчжурии вместе с батарейскими – спасибо вам за урок. Я выучился мыслить не в касте, а отдавая приказ пороть пьяных вестовых, не повинных в том, что опаздывали – конский запас пал из-за отсутствия фуража.
Глазов подавил остро возникшее желание обсмотреть поручика Турчанинова по-новому, но симпатию к нему почувствовал особую, как к человеку действия и разума, а не идиотского исполнительства. Такие, как поручик, опасны, если их одергивать. Их надо пропускать через такое дело, где вместо пьяного вестового – убежденный враг с браунингом в кармане.
– Умно, – сказал Глазов, не став закуривать длинную свою папиросу, так мешавшую ему все это время. – И – главное – честно до сердечной боли честно. Давайте-ка сверим часы: на ваших сколько?
|
|
|
– Десять.
– Уже? Пошли к окошку – сейчас начнется.
Началось позже – из переулков вырвались конные жандармы и казаки: патронов было приказано не жалеть, в воздух не стрелять.
... Трупы – кроваво, деревянно, деловито – сволакивали на Аллею Иерусалимскую и отсюда отвозили в покойницкую госпиталя Младенца Иисуса.
* * *
Варшавский Генерал-губернатор.
Его Высокопревосходительству а. Г. Булыгину.
Секретно
Милостивый Государь, Александр Григорьевич.
Считаю долгом сообщить Вашему Высокопревосходительству важнейшие данные относительно беспорядков, имевших место в Варшаве.
В течение последних 15 лет ежегодно 1 мая по новому стилю социалистическая подпольная партия устраивает уличные манифестации. С каждым годом число пунктов, в которых происходят беспорядки, все возрастает, в вместе с тем усиливается и самая интенсивность этих противоправительственных проявлений, выражаясь в прогрессивном увеличении толпы манифестантов, в более дерзком ее поведении (революционные песни и надписи на флагах) и в сопротивлении властям, водворяющим порядок. При таких все осложняющихся условиях полиция в последние годы оказалась уже не в силах восстановлять общественное спокойствие своими средствами и обращение ее к содействию войск стало явлением неизбежным. В текущем году, ввиду всех революционных элементов, как в Империи, так и в Царстве Польском, следовало ожидать особенно бурного празднования дня 1 мая.
О готовящихся к этому дню беспорядках среди населения Варшавы ходили преувеличенные слухи, вполне, впрочем, понятные, если принять во внимание, что сравнительно недавно, в половине января сего года Варшава в течение нескольких дней была терроризирована небывалыми в этом городе бесчинствами разбушевавшейся черни, которая беспрепятственно чинила насилия, выражая свой восторг бандитскими действиями русских социалистов в Северной Столице во время скорбного воскресенья.
Для успокоения населения я всеми зависящими средствами, начиная от расклеенных, по моему распоряжению, на улицах и опубликованных во всех газетах плакатов до личных объяснений с представителями местного общества, разъяснял, что все предупредительные средства для охраны личной, имущественной и общественной безопасности приняты.
Независимо от сего мною было предложено Начальнику Охранного отделения усилить энергию в деле собрания необходимых сведений о приуроченных к 1 мая планах революционных групп. К сожалению, Охранное отделение, ослабленное лишением его в 1904 г. значительной суммы на агентурные цели, не дало обильного материала, который мог бы в достаточной степени осветить организацию ожидаемых манифестаций.
|
|
|
Наконец 15 апреля под моим председательством состоялось особое совещание из нескольких гражданских и военных лиц для совместного обсуждения мероприятий к предупреждению и подавлению возможных беспорядков. В основание этих мер положена выработанная незадолго пред тем специальная на сей предмет Инструкция по наряду и вызову войск Варшавского гарнизона. Согласно этой инструкции, весь город разделен на семь районов, для охраны которых заранее определены известные воинские части, вызываемые из казарм по требованию полиции; кроме того, для постоянного наблюдения за порядком в дни, указанные Комендантом города по соглашению с гражданскою властью, наряжаются пешие и конные патрули.
Дабы согласовать необходимость энергичного подавления беспорядков с возможно меньшими человеческими жертвами, совещанием 15 апреля установлено:
1) не препятствовать спокойному движению рабочих по тротуарам,
2) в случае образования сплоченной толпы на мостовой, поднятия красных флагов, пения революционных песен рассеивать демонстрантов чинами полиции и патрулями, преимущественно кавалерийскими,
3) если этими средствами разогнать манифестантов не удастся, то после соответственных предупреждений немедленно прибегать к оружию.
Общие распоряжения по войскам Варшавского гарнизона были мною возложены на Начальника Сводной кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Новосильцева, к которому вр. и. д. Варшавского Обер-Полицеймейстера коллежский советник Зейфарт и должен был обращаться непосредственно.
Наступило 18-е апреля (1-е мая). С утра город принял необычный вид. Обыкновенно оживленная бойкая Варшава затихла. Все магазины, банки, частные конторы заперты. Движения экипажей, извозчиков, конок – никакого. На фабриках и заводах работы прекращены. Рабочие высыпали на улицы. Публики из других классов было мало. В некоторых местах рабочие пытались сплотиться в толпы, среди которых выбрасывались красные флаги, но полиция при помощи небольших патрулей быстро рассеивала эти скопища без особых осложнений. В общем, день 1 мая, отмеченный всеобщею забастовкою, прошел спокойнее, нежели можно было предполагать, причем не было ни одного случая грабежа, в противоположность январским дням.
В четырех, однако, пунктах города дело не обошлось без вооруженных столкновений, а именно:
I. В 10 час. 50 мин. утра на углу улиц Вороньей и Холодной неизвестный рабочий стал раздавать проходящей публике какие-то прокламации, что заметил городовой 7-го Вольского участка Чернокрылое, который двинулся к неизвестному, но тот пустился бежать по тротуару. Стоявший по Холодной улице у дома №41, где квартирует рота Л. Гв. Волынского полка, рядовой этого же полка Колесов выстрелил в неизвестного молодого человека, который упал на тротуар, откуда был перенесен в дом №50 по Холодной улице и там через несколько минут скончался. В личности убитого рядовым Колесовым оказался постоянный житель гор. Варшавы, бывший ученик технического училища Вавельберга, проживающий по Иерусалимской аллее в д. №8 Карл Шонерт 19 лет от роду. В кармане у него обнаружен бумажник с прокламациями.
II. В 1 час. 15 мин. толпа манифестантов около 2000 человек, запрудив всю Слизкую улицу, двинулась с двумя флагами к Mapшалковской, направляясь по Золотой улице, где по предложению военного дозора и полицейского наряда разошлась, но вскоре вновь в том же количестве собралась на Железной улице и с красным флагом двинулась к Иерусалимской аллее, где полицейский наряд и военный дозор после предложения разойтись приступил к рассеиванию толпы, из коей часть бросилась ломать ворота недвижимости №101 и бросилась в ее двор, другая часть продолжала стоять с флагами, что вынудило дозор и наряд после неоднократных предварении произвести выстрелы, коими из толпы убито 24 человека и 34 ранено. При рассеивании задержано 45 человек и подобрано три флага.
III. Около 10 час. вечера на Замбковской улице на Праге собралась большая толпа, взвод из полуроты Белгорайского полка сделал залп. Толпа рассеялась, оставив четырех убитых. О поранении сведений не поступало.
К 12 час. ночи улицы совершенно опустели.
Прошу принять уверение в совершенном почтении и преданности.
Покорный слуга К. Максимович, генерал-губернатор
... Ночью, в маленьком домике, в рабочем поселке на Праге, Дзержинский взял из типографского станка мокрый листок бумаги. Прочитал. Перечеркнул написанное.
– Слабо. То, что случилось, требует крови, а не чернил. – Словно поняв недоумение Барского и Софьи, хотя глаз не поднимал на них, пояснил: – О кровавом надо писать кровью. Я попробую написать еще раз, вы – тоже. Потом сведем в одно. Во время похорон улица должна стать нашей.
* * *
РАБОЧИЕ!
Первого Мая снова пролита кровь рабочего люда. Царский деспотизм еще раз пытался устрашить рабочие массы. В Варшаве после двухчасовой демонстрации тридцатитысячной толпы рабочих преступное правительство устроило новую резню беззащитных. Около тридцати трупов и сотни раненых – вот жертвы этого нового преступления правительства. Среди убитых дети, женщины и старцы.
Рабочие! Резней безоружных правительство силилось подавить в массах революционный порыв, но это новое преступление царских властей еще более воспламенило в рабочем люде дух бунта и борьбы. На резню 1-го Мая варшавский люд ответил забастовкой рабочих 2-го и 3-го Мая, сегодня, четвертого Мая, в день похорон, забастовка станет всеобщей.
Рабочие! Правительство хочет осилить революцию страхом – отвечайте борьбой, которая вселит в правительство ужас.
Рабочие! Отомстим за убийство наших братьев, восстав всей массой против правительства убийц. Пусть каждый рабочий старается вооружиться! Разоружайте всюду, где только возможно, полицию, казачьи и войсковые патрули.
Массовое мщение, массовый террор! Когда тысячи и сотни тысяч рук рабочего народа подымутся для мщения – мщение это обратится в триумф рабочей революции.
К борьбе, братья!
|
|
|
