 |
Доклад о грязном костюме
|
|
|
|
Тишина, редкая тишина сейчас нависла над округой. Настолько тихо и, в то же время спокойно и хорошо… Нельзя даже представить себе, что что-то может нарушить растворенный в воздухе покой… Нет, пожалуй рано. Иначе, дорогой читатель, навряд ли вы уловите суть происходящего в природном пейзаже. Перенесемся в учебное заведение, где уже престарелый седой ректор развалился в своем любимом кресле с кружечкой горячего чая. Периодически морщась от корявости слога и спорности измышлений, он углубленно вчитывается в текст работы одного студента. Отсюда и начнем. Мудрые, повидавшие жизнь профессора нам все разъяснят. Ректор института и сидящий подле него профессор, доктор исторических наук Лев Борисович встретились после тяжелого рабочего дня. За кружечкой чая Лев Борисович читает сводки новостей и искоса поглядывает на своего товарища, которому дал прочесть эту работу…
Влияние идеологии на современное общество.
Выполнил: студент 3-го курса
группы ТС-32 Барминский Н. А.
Во все времена любому обществу было свойственно стремиться к развитию. Один из путей, задающих вектор, направление развития общества – это формирование государственной и/или национальной идеологии. Идеология представляет собой систему взглядов и теорий, в которых осознаются и выражаются коренные интересы различных социальных групп и содержатся программы закрепления или изменения существующих общественных отношений. В философском смысле идеология является теоретическим уровнем сознания групп, масс, этносов и общества в целом, и без теоретического обоснования, без системы взаимосвязанных принципов, идей и идеалов общественное сознание не может существовать. Идеология как социальный феномен проявляет себя практически во всех сферах социальной жизни и неотделима от самой социальной реальности и общественного сознания современных обществ.
|
|
|
Как верные подданные своего государства, в пример возьмем Россию. Если говорить о Российской Федерации, то можем смело констатировать разнообразие представленных социальных групп, причем как этнических, так и возрастных. Как в первом, так и во втором нет, казалось бы, ничего удивительного и неестественного. Напротив, в мировой истории масса примеров многонациональных государств, а о представителях разных поколений и вовсе говорить не приходится. Но вот ситуация в России уникальна. Во всяком случае, относительно ее собственной истории. В чем же феномен?
Если взять на рассмотрение даже самый непростой период отечественной истории – революцию 1917 года, распад Империи и перестройку общественного сознания, то мы увидим сторонников и противников. Что это значит? Это значит, что были представители уходящей в прошлое идеологии, а были сторонники обратного, т. е. разрушения старого и построения нового. На руинах империи довольно быстро сконструировалось новое государство с новой идеологией. И, хотя проблем доставало всегда, и масштабные нововведения и потрясения были еще впереди, к моменту начала Великой Отечественной войны советское общество подошло двумя типами поколений – старой имперской закалки, но в советской системе, и молодое поколение, воспитанное на новых, пусть не бесспорных, но крепких принципах.
Поговорим еще более предметно. Российская Империя имела государственную и национальную идеологию, базирующуюся на трех небезызвестных постулатах: православие, самодержавие, народность. Эти три фактора охватывают основные стороны жизни любого человека: социум, политику и религию. По сути это идеальная форма идеологии, т. к. ее компоненты не только напрямую касаются архиважных сторон жизни общества, но и они, комбинируя, формируют весь уклад жизни русского человека той эпохи. Более того, при взгляде со стороны, по этим факторам можно смело судить о природе русского менталитета, т. к. все они более чем явно иллюстрируют приоритеты русского общества. Помимо этих трех факторов, на идеологию русского социума времен Российской Империи влияло крепостное право, и, как следствие, классовое неравенство. Имело место понимание и принятие четкой и строгой иерархии.
|
|
|
Советскую эпоху характеризовали такие идеологические черты, как коллективизм, интернационализм, атеизм и труд. Все эти черты также формировали общественное сознание. К тому же эта идеология во многом напрямую противоречила идеологическим догматам Российской Империи. Тем не менее, советское общество сумело, пусть не надолго, но все же создать крепкое государство, и буквально вынести его на руках из пожара Второй Мировой войны. Этому СССР во многом обязан своей идеологии. Но беда ее была в том, что многие ее элементы строго противоречили русской ментальности. Атеизм перерастал в богоборчество, интернационализм выполнял свою функцию по решению национального вопроса, но в то же время притуплял национальное самосознание. Воспринятая поначалу «на ура» идеология изжила бы себя через десятилетие. Но второе дыхание в ней открыла Великая Отечественная Война 1941-1945 гг. После страшной войны СССР не простоял и полувека. С высоты своего времени мы можем сказать, что советская идеология была чужда русскому человеку, и выбирать идеологические догматы принципиально противостоящие догматам предыдущим было ошибкой. И это русскому человеку очевидно. Но идеология создавалась внешними и чуждыми нам силами, поэтому…
Ректор поправил сползшие на нос очки. После тяжелой рабочей недели вечер выдался спокойным и расслабленным. Пока его сын, на одни тройки окончивший школу, а теперь из лучших учеников этого института, пропадал в одном из клубных заведений, и радостно упивался в компании не всегда совершеннолетних распутных женщин, сам ректор наслаждался спокойным окончанием дня.
Сидя в своем кабинете он время от времени отрывался от чтива, что ему отрекомендовал сидящий подле профессор Лев Борисович, и смотрел в окно, что находилось по его правую руку. Но, вот беда. Отвести глаза от сплошного текста размять зрение не представлялось возможным. Не успевает взгляд вылететь из окна за пределы твоего местоположения, как упирается в точно такие же окна, с такими же блуждающими, усталыми, ищущими воли глазами. А ведь как любил ректор с немного саркастичной фамилией Любик, еще в те давние времена, когда он работал в городской типографии, и свободного времени было значительно больше, чем теперь, посидеть дома за чашечкой горячего и до невозможности сладкого чая и, читая очередной выпуск городской газеты, оторваться, и посмотреть вдаль. Там горизонт соприкасался с небом. Там, казалось, заканчивается земля, а за ней идет обрыв, и уходит он в бесконечность. Но жена его недавно скончалась от рака, и жизнь стала ему невыносима. СредиВнархично блуждающих в еневыносима. ам, казалось, заканчивается земля, а за ней идет обрыв, и уходит он в бесконечность. ел в на анархично блуждающих в его голове мыслей необычайное постоянство имела навязчивая идея о выходе из окна с пятого этажа. И неизвестно, что его остановило, внезапное и нежданное предложение от руководства города возглавить городской технический институт, и посвятить свою жизнь образованию и наполнению голов молодого поколения, или недостаточная высота его квартиры.
|
|
|
По мере своих сил, ректор Любик сдерживал в себе все свои печали, и углубился в работу. На сегодняшний день его вряд ли кто-то сможет назвать отчаявшимся человеком. Правда, Любик все же изменился. Никто, никто из его подчиненных не удостоился увидеть улыбку на его стремительно постаревшем лице.
Отхлебнув в меру сладкого чая из керамической кружечки, он растекся по своему офисному крутящемуся креслу, и зажмурил глаза, вспоминая тот невыносимо сладкий чай, что будто нарочно переслащивала его покойная супруга.
- С вами все в порядке?
Эти слова заставили ректора резко открыть глаза и немножко дернуться от неожиданности, чуть не расплескав чай. Благо – блюдечко выручило.
|
|
|
- Простите, Лев Борисович. Простите. Я задумался, и чуть было не забыл про то, что вы здесь.
- Мне показалось, что вам стало нехорошо…
- Нет-нет, что вы. Все хорошо, просто я осмысливаю прочитанное. Впрочем, я прочитал не много…
- Я же вам сказал, прочитайте концовку. Мне показалась интересной именно она – голос профессора Льва Борисовича был настойчив, хоть и довольно мягок. Кроме того, он немного гнусавил, что могло бы отторгать собеседников, если бы на месте ректора был кто-либо другой.
Среди всего преподавательского и административного состава института, Любик общался пожалуй только с профессором, который здесь преподавал философию, историю и социологию. Остальные же коллеги за спиной у ректора называли его несколько фамильярно, не иначе как по фамилии. Сам же профессор был роста среднего, в преклонных годах (лет 65-70 на вид), одет в синий костюм и белую рубашку. В общем, как и полагается выглядеть солидному опытному преподавателю.
Почесав свою лысину на макушке, которую окружали остатки серебристых волос, он так же пригубил из стоящей рядом чашечки чай. В руках у него была сегодняшняя газета. Можно было заметить, как среди сплошного напечатанного текста в ней были выделены подчеркиванием несколько предложений.
- К слову, Лев Борисович, что это вообще за работа? Кто-то из ваших студентов написал?
- Ну, что-то вроде того. В конце мая мне один студент донес. Я его обещал не допустить к сессии, у него три работы не сданы. Жалко стало, парень способный. Ну, я ему и сказал, пусть напишет мне одну работу, но на специфическую тему…
- Идеология в обществе. Что же здесь специфического?
- Э-э-э нет – интригующе покачал головой профессор. - Вы знаете, я всегда был сторонником того, что взращенное поколение не способно принимать в свои руки сильную страну, потому что не может даже донести в срок доклад. Посмотрите вокруг – повсюду руководят непрофессионалы – профессор показал рукой в окно – Они ничего не умеют, кроме как красиво рассуждать. Кто из них способен на то, чтобы вершить историю? Кто прыгнет под танк с гранатой?
- Тише, тише, Лев Борисович. Я вас понимаю.
После слов одобрения ректора профессор удовлетворенно успокоился. Любик же подумал про себя – Поколение непрофессионалов… директор городской типографии стал ректором института. Вот тебе и молодое поколение…
А между тем профессор продолжал – Так вот, я это периодически высказываю на лекциях, дабы – Лев Борисович показательно застучал указательным пальцем о стол – достучаться до них. Может хоть что-нибудь проснется, если не совесть, то хотя бы разум. Но вот один юноша весьма кротких нравов любил вступать со мной… ну, не в пререкания, до этого не дорос, а скорее в дискуссии. Вот по этому-то я ему и дал эту тему, но с условием, что зачту одну работу за три, если сможет меня либо удивить, либо переубедить, либо объяснить со своей точки зрения свою бездарность. Хоть что-нибудь! Сформулировать тему я ему позволил сам. Но вас работа вряд ли чем-то заинтересует, за исключением последней страницы. Ознакомьтесь лучше с ней.
|
|
|
Любик перелистнул несколько страниц доклада, отвечая на слова профессора – Да, да. Видно, что работа сыровата. По тому, что я прочитал, скажу так: зелено и глуповато. Хотя изложено неплохо… Определенно неплохо. Даже немного обидно… - Неожиданно, и, казалось бы, не к месту добавил ректор - …обидно, что это поколение совершенно ничего не знает, но берется рассуждать о глобальных вопросах. А единственным плюсом выступает красноречие. Кому как не нам с вами, многоуважаемый Лев Борисович, понимать, что красноречие без знания – есть ничто иное, как пустословие и базарный треп.
Открыв последнюю страницу, он начал с верхнего абзаца:
Представьте на минуту бескрайнее золотистое поле, рассеченное раскатанной дорогой. На дороге той мы видим несколько рослых крепких статных мужиков. И пусть средний возраст их не больше двадцати пяти, внешне это крепкие Голиафы, богатыри, воины. Они бросают друг на друга свои суровые взгляды, стоя плечом к плечу, создавая ощущение непробиваемого монолита. Над ними гордо реет знамя, что держит в своих руках их грозный предводитель. За это знамя они вгрызутся в глотку любому, посягнувшему на него. Этим людям выпала честь нести знамя, которое несли их отцы и деды, и, как они думают, понесут их дети и внуки. Многовековая приверженность идеалам в лице этого знамени укрепляет веру в их неопровержимость. Что может быть лучше для молодого поколения, чем твердая идеологическая почва у них под ногами? Впитываемая с молоком матери, вдыхаемая витающая в воздухе убежденность в правильности устоявшегося курса, которым шло множество поколений, все это является первостепенным в развитии молодого поколения.
Напротив них, все на той же уходящей за горизонт дороге стоят стройными рядами ничем не уступающие прежним молодые люди. Все при них - и крепость тела, и стойкость духа, и знамя реет над головами. Но вот в их глазах мелькает еле заметная искорка сомнения. Казалось бы, она вряд ли на что-то может повлиять, но из-за искры может разгореться пожар. И эти граждане осознают это сполна. Знамя свое они несут с гордо поднятой головой, но в глубине души они боятся, что это они делают зря, ибо все, что за ним скрывается очень похоже на ложный путь. И, вроде бы все хорошо и комфортно, но страшно нести стяг и сомневаться в том, стоит ли это делать. Но пока это все только в головах этих людей. А со стороны мы видим эти стройные ровные ряды юношей, готовых смести все на своем пути.
Стоят эти две группы напротив друг друга на дороге, имя которой путь исторического предназначения. И разделяет их временной отрезок, протяженностью в несколько десятилетий. В стороне же от дороги, на вытоптанной тропинке, уходящей все дальше и дальше от общего пути, стоят еще несколько человек. Юные ребята, по колено утопающие в придорожной грязи, стоят без эмоций на лице, и безучастно смотрят за происходящим на дороге, не имея в своих руках никакого знамени.
Без знамени люди не знают куда идти, зачем идти, и почему вообще надо куда-то двигаться, когда можно остаться на месте. Именно в такое положение попадает то молодое поколение, что родилось в обстановке тотальной безыдейности. Рожденные в тот исторический отрезок, когда одна идеология ушла в прошлое, а новая не сформировалась, и, что самое страшное, неохотно формируется, обречены либо на пустое, ничем не наполненное безответственное существование, либо на поиск пути и его формирование. Формирование трудом и потом.
- Если не кровью… - Ректор Любик опять поправил очки. Пока поправлял, решил их вовсе снять и размять зрение. Но его взгляд снова уперся в соседнее здание. Он положил доклад на стол и сонно потянулся.
- Не знаю, Лев Борисович – зевая, заговорил Ректор – Не знаю. Литературно, лаконично, даже поэтично, но…
- Но? – профессору не терпелось услышать ответ.
- Но не этому поколению жаловаться на жизнь. Я понимаю и принимаю все то, о чем пишет этот студент. Но держу пари, что он писал это сидя в мягком вольготном кресле не хуже моего, печатая это на дорогом компьютере, перед этим весьма недурно пообедав. Перед ними раскрыты все возможности. Им дано все: возможность образования, возможность роста и престижной работы, возможность выбора собственных идей и реализации своих замыслов. Чего еще может желать молодежь? И было ли в истории человечества хоть одно поколение молодежи, которое бы не сетовало на свое положение?
В ответ профессор лишь покачивал головою, словно утверждая все услышанное. А Ректор Любик продолжал:
- Да, аналогии неплохи и узнаваемы. Но мы с вами понимаем, что такое положение дел приводит к тому, что среди общей массы вырастает горстка людей, желающих компенсировать, как говориться в докладе, эту самую безыдейность общества обилием идейности внутри себя. Из сотни такой в лучшем случае один, из трех сотен – трое. В итоге эти мелкие группки, пышущие энтузиазмом созидания, но с полным отсутствием понимания блага и не имением никаких знаний в голове, начинают толкать и без того шаткую, поднимающуюся из низов страну снова на край обрыва. И из-за чего? Из-за идеи, которая взбрела кому-то в голову? Стоит ли игра свеч?
Замолчав, ректор поймал себя на пролетающей в его голове мысли. Он не стал ее озвучивать, но она будет терзать его еще несколько последующих ночей. По его губам беззвучно проскользнула фраза – «А раньше все было по-другому…» Ректор еле сдержался, чтобы не сказать ее вслух. А тем временем он прекрасно осознавал, что эта фраза пользуется огромной популярностью, в особенности у представителей его поколения. Со временем от таких фраз начинаешь уставать, и перестаешь вообще задумываться над подобными вопросами. Но дело тут не в том, было ли раньше лучше, или нет. Дело в том, что люди, когда перестают об этом задумываться, начинают просто жить. Просто жить в свое удовольствие и делать мир… хуже. Почему хуже, а не лучше? – спросите вы. Все просто. Потому что для того, чтобы изменить положение дел, в особенности, когда по какому-то вопросу дела идут откровенно плохо, человеку следует убедить себя в необходимости перемен. Убедив себя, здоровый в нравственном отношении человек уже не сможет отказаться от своего знания, не став при этом дезертиром, предателем и просто гадом. Убежденный человек будет вынужден реализовывать свои убеждения на практике. Чиновник, убежденный во вреде коррупции должен перестать давать/брать взятки, чем определенно лишит себя некоторых материальных благ. Политик, убедивший себя в необходимости честности перед людьми, которым служит, ставит под удар свою политическую карьеру, т. к. становиться неконкурентоспособным по отношению к не убежденным политикам. Ректор института упирается в необходимость развивать вверенных ему студентов, а не имитировать их образование пустыми вопросами из напечатанных тестов. Но, тем самым, он будет вынужден столкнуться с министерством образования, что сулит ему уйму потраченных сил (если не чем-то большим). Понимая, что не будет он идти против системы образования, ибо всегда проще убрать ненужного человека из института чем менять целую систему, ректор просто уйдет в тень, и предпочтет ничего не замечать. Лишь по ночам его будет обжигать эта мысль, но он со скрежетом зубов проворчит себе под нос – «Систему надо менять! Систему! А раньше все было по-другому…»
- Так вот, стоит ли игра свеч, многоуважаемый Лев Борисович? Я… Я думаю… думаю… думаю что такие энтузиасты, жаждущие идей и подвигов… - Ректор стал часто запинаться. Он не мог удержать и глаза в одном положении. Его взгляд постоянно перемещался, с пола на окно, с окна на ножку стула, на стол, снова на пол… Профессор, видя метания Любика не смел перебивать. - …именно они, как правило и творят самое… самое страшное. Третий рейх, Гитлеры, Гимлеры, Геббельсы, Сталины, и прочие… - Ректор взял со стола бумажную салфетку и промокнул вспотевший от волнения лоб.
- Хватит нам таких, Лев Борисович. Хватит. Молодые, чего уж там говорить, выдумают себе чего, побегают недельку, и раздумают…. Сами устанут от того, что придумали. Так что те ребята, что стоят у дороги, стоят без знамен. Но стоят они без ссадин на лице, огнестрельных ран в теле, причесанные и прилично одетые. Вот так вот… За то пусть судьбу и благодарят…
Дослушав, профессор удовлетворенно выдохнул и встал с места:
- Спасибо вам за чай и приятную компанию. Я был очень рад повидаться с вами в отпускное время.
- Да, да, Лев Борисович, взаимно. Ну, что же, до августа.
- До августа – раскланялся довольный профессор.
- С чего вы стали так веселы, профессор? - отойдя немного от своих переживаний, спросил Любик.
- Был рад вас видеть – издевательски улыбаясь, отвечал профессор – Вы мне ярко показали, что не у меня одного эта работа вызвала переживания и уйму вопросов к самому себе.
В ответ ректор удивленно посмотрел на Льва Борисовича, словно не понимая, о чем тот говорит. Не успел профессор развернуться и направиться к выходу из кабинета, как ректор Любик вынудил его снова обратить на него внимание:
- Так, работу вы ему засчитали?
- Ну, конечно. Парень старался, да и принял все, как вызов. К тому же он выполнил все условия с лихвой. Он мне многое объяснил в чем слабость его поколения с позиции его и их самих, в некотором удивил и открыл, и, что касается наших споров о бездарности его ровесников – этот доклад является доказательством обратного. Он не бездарен, и в этом он меня переубедил.
Ректор снова опустился на стул. Уставившись в какие-то свои рабочие бумажки, он делал вид, будто думал что профессор уже вышел. Тот, впрочем, не собирался задерживаться, но уже у дверей сказал:
- Я вот голову ломаю…
- Что-что? – Любик продолжал изображать удивление тому, что профессор все еще здесь.
- А все же, многим ли хуже стоять нагим под знаменем, чем в парадном костюме утопать в придорожной грязи?
Под повисшую паузу, навеянную профессорским вопросом, Лев Борисович предпочел плавно удалиться, оставив ректора наедине с самим собой и мыслями о грязном костюме…
Внутри ректора что-то происходило. Толи обида, толи печаль закопошилась. Казалось бы, обычное чтиво - а сколько отняло душевных сил. Любик снова расползся по креслу и прикрыл уставшие глаза.
***
Тишина, редкая тишина нависла над округой. Настолько тихо и, в то же время спокойно и хорошо… Нельзя даже представить себе, что что-то может нарушить растворенный в воздухе покой. Этот покой во всем. Он разлит в предрассветном тумане, что подобно шелковистой пелене укрывает бескрайнее поле. Он ощущается в легком, еле осязаемом дыхании ветерка. Он тихим шорохом пробирался сквозь колосья ночным полевым зверьком, что вернулся в свою теплую нору. Ночь подходит к концу. Уже светает, и вот-вот первый луч яркого солнца озарит многострадальную землю и рыжим золотом отразится в колосьях этого бескрайнего поля. С первым лучом бесследно исчезает тишина этих мест. Природа оживает с рассветом. Небо рассекают стаи стремительных ласточек, что своим пронзительным криком пробуждают округу ото сна. Прямо на глазах исчезают капли утренней росы с листьев полевых трав. Воздух наполняется жужжанием насекомых. В гуще золотистых колосьев шелестят полевые зверьки.
По дороге, что идет через поле от горизонта до горизонта, бьет четкий шаг. Маршем идет стройная колонна юнцов. Оголенные торсы их блестят на бьющем им прямо в глаза восходящем солнце. Но ни один из них не щурится на свет, только гордо подняв головы вверх, они встречают рассвет радостной улыбкой. Что они видят в слепящих лучах солнца? Свет ли это от камней, что украшают царскую корону? Или это отблеск от золотых куполов кремлевских соборов? Или видят они блестящие на солнце доспехи русских воинов, пращуров своих, что веками обороняли родные рубежи? Идут они, чтя память тех веков, и видя связь свою с победами ушедших лет. В их ясных головах проносятся мгновенья, когда в парадной форме они коленопреклоненно принесли присягу, клятву на верность государю и державе российской. В том духе воспитывалось все поколение, от дворянских сыновей до крестьянского ребенка. За знамя, что развивается по легкому ветерку, будут вгрызаться в горло супостату все, все кто идет в этом строю. Чеканя шаг, юноши разносят весть о своем присутствии на мили вокруг. Впереди ровных колонн идет крепкий атлет, неся громадный флагшток с реющим черно-золотисто-белым знаменем и двуглавым орлом по средине. По всему полю несется их воодушевляющее пение:
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Все, что ни есть вокруг, словно ликует и приветствует проходящие ряды. Те же, выпрямив спины, ритмично шагают в ногу по уходящей в даль дороге.
Не успеют юноши и скрыться за горизонтом, не успеет их силуэты поглотить солнечный свет, как торжествующее пение перебивает набегающий мощной волной иное пение:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов,
Великий, могучий Советский Союз!
По той же дороге маршируют уверенным непоколебимым шагом заряженные энтузиазмом строители коммунизма. На все живое, что окружает их, распространяется их жизнерадостность, уверенность, готовность преодолевать любые трудности во имя светлого будущего. Излучая неподражаемую мощь, и вселяя благодатный трепет во все, что их окружает, идут созидатели великой державы навстречу бьющим в глаза лучам взошедшего солнца.
Немного щурясь в лучах утреннего солнца, видят они взмывающие ввысь космические корабли, пылающие огни доменных печей и свет электростанций… Все то, что создано волей и трудом советских людей.
Над светлыми головами людей, что как единое целое идут плечом к плечу, реет кроваво-красное знамя с золотым серпом и молотом в верхнем углу.
Не видят они прелести обогащенья без тех, кто бок о бок шагает подле них. Не примет ни один из них золота, что полагалось бы всем, и не пошел бы он один сквозь поле. Но гордо он пройдет в строю своих товарищей, разделяя все поровну с ними. И нет у этих юношей чувства родной связи с прошлыми поколениями. Все что построено, построено ими, для будущего, и вопреки прошлому.
Но тем, кто видит эту картину, бросится в глаза некоторое оживление в стороне от дороги. Высокие колосья неохотно пригибаются под отчаянно прорывающимся в сторону дороги хлипким юношей. Позади него, через вновь встающие хлеба, прорываются еще несколько человек. Их дорогие костюмы измазаны присохшей грязью, галстуки сбились набок и оборваны пуговицы на шелковых рубашках. Они бегут, бегут ко все еще далекой от них дороге, не оборачиваясь назад, где, увязая в грязи, их провожают презрительными взглядами их сверстники в парадных костюмах, с мобильными телефонами и планшетами в руках. Не вынося слепящих лучей, они прячут свои взгляды от солнца, находя убежище в плоских электронных экранах с тусклой подсветкой. Обтекая жидкой грязью, они сладко смакуют глупость и низость убегающих к дороге ребят. А те бегут, прорываются через поле, что есть сил, жмурясь и щурясь на солнечные лучи. Бегут они словно в слепую, не видя ни дороги, ни друг друга, навстречу нестерпимому свету… и неизвестному будущему…
|
|
|
