Глава вторая. Паломничество на гору ву-тай

ВСТУПЛЕНИЕ

Имя Учителя Сюй-юня было известно и уважаемо в Китае в каждом буддистском храме и в каждом доме еще задолго до его смерти в почтенном возрасте 120 лет в 1959 году на горе Юнь-цзю. Он стал чем-то вроде живой легенды своего времени. Его жизнь и пример вызвали такое же смешанное чувство благоговейного страха и вдохновения в умах китай­ских буддистов, какое вызывает Миларепа у тибетских буд­дистов. Примечателен тот факт, что жизнь Сюй-юня в значи­тельной мере охватила и нашу эпоху, тонко демонстрируя те духовные силы, о которых мы обычно только догадывались, заглядывая в прошлое через туманную завесу времени, отделяющую нас от великих чаньских адептов периода динас­тий Тан, Сун и Мин. Они были великими людьми, пример которых вдохновляет многих и сегодня. Во многих случа­ях, кроме письменно дошедших до нас диалогов и наставле­ний древних, у нас имеются лишь скудные сведения об их жизни и индивидуальности.

Самое убедительное в истории Сюй-юня - это то, что она рисует четкий портрет одной из самых великих фигур китай­ского буддизма, дополняя его светотенями человеческого и духовного опыта. Это, конечно, не современный биографичес­кий опус в западном смысле. Тем не менее он выявляет самые сокровенные мысли и чувства Учителя Сюй-юня, от чего он кажется нам еще реальнее. Несомненно, самое важное для буддиста - это поучительные беседы, которые у Сюй-юня богаты внутренним прозрением. Мы совершенно естественно интересуемся индивидуальными, человеческими факторами, спрашивая, а какую жизнь прожили эти удивительные люди. В конце концов, святые походят на горы: если "вершины их достижений" могут уходить высоко в беспредельное про­странство, то сами они должны покоиться на твердой почве, подобно всем остальным. То, как они относились ко всему мирскому, весьма существенно в их развитии, даже если их конечной целью являлся "уход за пределы" этого мира. В случае Сюй-юня мы имеем прекрасную возможность загля­нуть во внутренний мир великого китайского буддистского Учителя.

К моменту ухода в мир иной, Сюй-юнь был справедливо признан самым выдающимся чаньским китайским буддис­том в "Среднем Царстве". Когда он давал инструкции во время медитационных собраний и читал наставления в пос­ледние несколько десятков лет, буквально сотни учеников - а иногда их число достигало тысяч - устремлялись в те храмы, где он встречался со своими последователями. Такая свежая волна энтузиазма не наблюдалась в китайских монас­тырях со времен династии Мин, когда появился Учитель Хань-шань (1546-1623).

 

 

Этот выдающийся Учитель также видел, что Дхарма переживает спад, и начал реконструкцию храмов и пересмотр учений, как и Учитель Сюй-юнь через триста с лишним лет после него. Всего лишь за год до того, как вокруг Учителя Сюй-юня начала собираться масса лю­дей, многие храмы, в которых ему в разные годы приходи­лось останавливаться, представляли собой развалины - убо­гие тени бывшего величия и жизненности. Но Учитель восстановил их, наряду с учениями, которые являлись их внутренним смыслом.

Неудивительно, что Сюй-юнь вскоре получил прозвище "Хань-шань приходит снова" или "Хань-шань вернулся", так как их жизненные пути во многом были похожи. Оба после посвящения носили имя "Дэ-цин" и оба восстанавли­вали в свое время, кроме всего прочего, монастырь Хуэй-нэна в Цао-си. Однако в отличие от своих знаменитых предшес­твенников династий Тан, Сун и Мин, которые зачастую пользовались официальным патронажем и поддержкой импе­ратора и государства, долгая жизнь Сюй-юня, протяжен­ностью в 120 лет, протекала в самое беспокойное для Китая и китайского буддизма время. Это был период нескончаемых вспышек гражданских и международных конфликтов, с почти постоянными сомнениями относительно будущего Китая и его безопасности - период, в который повальная бедность и напряженность были в порядке вещей.

 

Сюй-юнь родился в 1840 году, почти во время Опиум­ных Войн, а в 1843 году был подписан Наньцзинский Договор, уступивший Гонконг Великобритании - плачевный конец иностранного вмешательства в дела Китая, имевший роковые и далеко идущие последствия. Сюй-юню суждено было жить в период четырех правлений династии Маньчу и ее конечного падения в 1911 году и вхождения страны в новую республиканскую эру годом позже. С уходом старого уклада, многому суждено было измениться в Китае. Новые вожди Китая не очень-то беспокоились о судьбе буддизма. Многие из них были склонны считать его средневековым суеверием, стоявшим на пути всего социального и экономического про­гресса. Волна модернизма, захлестнувшая в то время Китай, вовсе не испытывала симпатий к буддизму, как и к другим традиционным учениям. Нет нужды говорить о том, что многие монастыри не смогли выстоять в такие трудные времена, тогда как множество других превратилось в руины еще до падения династии. Правительство оказывало очень скудную поддержку буддистским храмам, а в ряде случаев - вообще никакой поддержки. Конечно, новые китайские вожди были озабочены совсем другим, так как кроме частых рецидивов голода, засух и эпидемий, свирепствующих в Китае в течение этих лет, нарастала также угроза японской агрессии. В деревнях поднимали голову китайские комму­нисты, которые вскоре окрепли настолько, что образовали национальные армии. В конце тридцатых годов японские войска оккупировали значительную часть территории север­ного Китая. Само собой разумеется, такой неблагоприятный социальный и политический климат едва ли мог способство­вать началу широкомасштабного восстановления китайской буддистской традиции.

Однако вопреки тому, что шансов устоять под натиском всего этого хаоса практически не было, Сюй-юню удалось удержать китайский буддизм от падения в пропасть и, фактически, придать ему новые силы. Во многих отношениях история Сюй-юня - это история современного возрождения китайского буддизма, так как к концу своего жизненного пути, ему удалось восстановить или реставрировать, по крайней мере, десятки основных буддистских святынь, включая­ такие известные места, как монастыри Юнь-си, Нань-хуа, Юнь-мэнь и Чжень-жу, кроме бесчисленных храмов меньшей величины. Он также основал бесчисленные буддис­тские школы и больницы. У него были последователи в любом уголке Китая, а также в Малайзии и в других местах, где буддизм пустил свои корни. Во время пребывания Учителя в Таиланде сам король стал личным учеником Сюй-юня, вос­хищенный его примером. То, что сделал Сюй-юнь за свою жизнь, было бы великим достижением даже во времена более благоприятные, когда буддизм получал официальную под­держку. Но тот факт, что этот упорный и преданный своему делу духовный подвижник достиг' успеха в своем деле во времена всеобщей нищеты и смут того времени, гораздо более примечателен, и даже граничит с чудом. Это стало возмож­ным исключительно в силу высокой духовности Учителя. Только она могла дать ему заряд энергии для обновления во время смятения и распада. Его внешние деяния были отраже­нием культивируемой им внутренней жизни, несущей мир­ный потенциал.

Для многих китайских буддистов Сюй-юнь был вопло­щением и конкретным олицетворением всего того, что было великим в китайской сангхе в безмятежные дни династий Тан и Сун. Как сказал один современный западный ученый, "Сюй-юнь "жил агиографически"", странным образом про­питанный духом старых времен. Реставрационные работы Учителя часто принимали необычный поворот, будто скры­тый резервуар всей китайской буддистской традиции хотел излить себя по-новому через это конкретное существо. Буду­чи настоятелем монастыря Гу-шань, в Фуцзяни, в 1934 году, во время своей вечерней медитации Учитель увидел Шестого чаньского Патриарха (умер в 713 г.). Патриарх сказал: "Пора тебе возвращаться". Подумав, что это знаменовало собой конец его земной жизни, утром он в общих чертах рассказал об этом своему помощнику, а потом забыл об этом. На четвертом месяце того же самого года он опять увидел Патриарха, но теперь во сне. На этот раз Патриарх трижды призвал его "вернуться". Вскоре после этого Учитель полу­чил телеграмму от властей провинции в Гуандуне, приглаша­ющую его приехать в Цао-си и организовать реставрацию монастыря Шестого Патриарха, находившегося тогда в полу­разрушенном состоянии - примерно в таком, в каком его обнаружил Хань-шань в период династии Мин, когда присту­пал к его реставрации. Сюй-юнь передал монастырь Гу-шань другому настоятелю и отправился в Цао-си, чтобы заняться реставрацией знаменитого монастыря Нань-хуа, раньше из­вестного под названием "Бао-линь" или "Драгоценный Лес". Когда-то в нем древние чаньские школы получали свой заряд энергии и свое вдохновение.

На протяжении всей свой долгой жизненной деятель­ности - в благоприятных, и в неблагоприятных условиях -он оставался простым и скромным монахом. Те, кто встречал­ся с ним, включая более критично высказывающихся запад­ных обозревателей, отмечали его совершенное безразличие к своим большим достижениям. В отличие от него, некоторые другие китайские буддисты приветствовали популярность и самовосхваление, что, конечно, не способствовало китайско­му буддистскому возрождению. В то время как многие только говорили, Сюй-юнь тихо шел своей дорогой незатронутый суетой, как "не тронутая скульптором глыба", столь милая мудрому сердцу китайскому. В то же время, несмотря на щедрость храмов, которые с его помощью были восстановле­ны, его благородная простота оставалась на высоте. Когда Учитель отправлялся реставрировать святые места, при нем была только трость - единственный личный предмет. Когда он видел, что поставленная задача решена, он уходил с той же тростью, с тем же единственным предметом личной собствен­ности. Когда он прибыл на гору Юнь-цзю чтобы восстановить монастырь Чжэнь-жу, представлявший собой развалины, он поселился в коровнике. Несмотря на большие суммы денег, собранные и посланные его последователями на цели рестав­рации, Учитель довольствовался простым коровником и также предпочитал его - даже после того, как монас­тырь Чжэнь-жу, как феникс, восстал из пепла. Но этого и следовало ожидать от монаха, которому однажды приходи­лось питаться лишь сосновыми иголками и водой, когда он жил в отшельническом пристанище на горном массиве Гу-шань.

Знамениты были также долгие пешие паломничества, Учителя к святым местам Китая и заграницы, где он полностью зависел от стихии и питался в основном своей верой.) Самое великое его паломничество началось на сорок третьем году его жизни, когда он отправился на остров Путо в Чжэцзян - священному месту Бодхисаттвы Авалокатишвары. Держа в руке зажженные благовонные палочки, он совершал поклоны на каждом третьем шагу пути, отдавая дань почтения "трем жемчужинам". Потом, подобным обра­зом он отправился на гору Ву-тай в Шаньси, священному месту Бодхисаттвы Манджушри, причем одной из задач этого паломничества было отплатить долг благодарности своим родителям. О его непоколебимой решительности свидетель­ствует тот факт, что он при этом дважды находился на грани смерти в жгучие холода снежных вершин Ву-тайя, но никог­да не отступал. Его спас нищий по имени Вэнь-цзи, которого китайские буддисты считали "явленным" Манджушри. С горы Ву-тай Учитель направился в Тибет, потом в Бутан, Индию, Цейлон и Бирму прежде, чем вернуться в Китай через Юньнань, посещая по пути святые места.

Во время своих путешествий Учителю удалось "удер­живать ум в одной точке" днем и ночью, так что ко времени • возвращения в Китай созрели условия для окончательного и полного просветления. Оно произошло на 56-ом году его жизни, в монастыре Гао-минь в Янчжоу. У него, как говорят китайцы, были "древние кости", так как в отношении его поздней деятельности, связанной с реставрацией, которая включала обновление учения Пяти Чаньских Школ (Ву-цзя), можно сказать, что Учитель был в основном человеком "сделавшим себя", который возродил эти учения силой своего собственного прозрения без учителей. В том или ином храме то и дело его озаряли прозрения древней мудрости. Сюй-юнь знал эти храмы с юных лет, но в то время чаньская традиция, в основном, находилась в серьезном упадке. Его первыми учителями были как Учителя Дхармы, так и Учителя Школы Тянь-тай, хотя на самом деле его тянь-тайский Учитель дал ему первый гун-ань (яп. коан) ("Кто тащит за собой этот труп?"), поэтому нельзя сказать, что в китайских храмах совершенно отсутствовали просветленные личности. Считается, что заметное возрождение чань-ской традиции, имевшее место в период с середины тридца­тых годов нашего столетия до пятидесятых, в основном произошло за счет усилий Сюй-юня.

Учитель также очень заботился о буддистах-мирянах. Он был прогрессивен в том, что открыл двери храмов для мирян, обучая их наряду с членами сангхи. Он много извлек из пу-шо или "трех проповедей" и уделял внимание всем, кто к нему приходил. Будучи монахом в течение 101-го года, он никогда не заявлял, что дхарма непосильна для мирян. В то время как его гатхи - назидательные стихи свидетельствуют о глубоком прозрении того, кто видит запредельное, он никогда не упускал возможности напомнить своим учени­кам, что великое бодхи постоянно с нами, в наших повседнев­ных поступках и в земных обстоятельствах. Как и все великие чаньские Учителя до него, он подчеркивал важность непри­вязанности ума, который недосягаем для всякого рода обус­ловленных относительностей, даже когда они в нем возника­ют. Это парадокс, понятный только поистине просветленно­му.

Хотя Учитель приобрел известность в качестве чаньского адепта, он также обучал буддизму Чистой Земли. Он считал этот метод в равной степени эффективным, так как подобно технике хуа-тоу, сосредоточенное повторение мантры Школы Чистой Земли успокаивает поверхностную дуа­листическую деятельность ума, позволяя практикующим постичь свою сокровенную мудрость. Это удивит некоторые западные умы, которые несколько лет назад настроились на "дзэнскую моду", согласно которой чаньские и дзэнские Учителя категорически отвергают практику Чистой Земли. Кроме того, вопреки всему, что иногда говорят, Сюй-юнь проводил регулярные поучительные беседы о сутрах и шастрах, которые он досконально знал, тщательно изучая их в течение многих десятилетий. Он понимал их, руководствуясь категориями внутреннего опыта, идя за пределы простого уровня слов, имен и терминов в их буквальном значении.

К тому времени, когда Сюй-юнь перекроил физическую и этическую ткань китайского буддизма, не многим учени­кам, собиравшимся вокруг Учителя или посещавшим восста­новленные им храмы, приходилось испытывать такие униже­ния и лишения, которые он испытал сам, посещая монастыри в юности. Его часто выгоняли - не позволяя даже переноче­вать - из многих храмов, на которые распространялось действие дегенеративной системы родового наследования. В некоторых храмах он обнаруживал лишь жалкие кучки монахов, что объяснялось всеобщим упадком. В одном случае голод сократил численность местного населения и монахов до одного человека, который обычно надевал маску "смельча­ка" при появлении в храме посетителей. Неудивительно, что, пройдя через все это, Сюй-юнь признал необходимым воссо­здать в монастырях то самое самообеспечение, которое уси­ленно пропагандировал Бай-чжан Хуэй-хай (ум. 814) в своем знаменитом изречении "День без работы - день без пищи". Таким образом, везде, где это было возможно, Сюй-юнь воссоздавал монастырскую систему сельского хозяйства, придерживаясь традиции самообеспечения.

Итак, все необходимые для поддержания обновления ингредиенты были в наличии, что приносило свои плоды на протяжении десятилетий самоотверженного труда. Но теперь мы подходим к самой трагической интерлюдии в жизни Сюй-юня, которую вполне можно было бы назвать "сумерками богов", если бы она была финальной, но, к счастью, таковой не оказалась. Как всем известно, коммунистическое прави­тельство пришло к власти в Китае в 1949 году - примерно в то же самое время, когда Сюй-юнь начал осуществлять свои намерения по реставрации монастыря Юнь-мэнь в Гуандуне. К 1951-52 годам почувствовались те первые толчки того потрясения, которое несла с собой Культурная Революция. Реставрация юнь-мэньского монастыря была более или мене завершена. Но беда пришла извне с "чисткой", объявленной против так называемых "правых элементов" в гуандунской провинции. Будучи по мировоззрению в значительной мере "традиционалистом", Учитель Сюй-юнь стал естественной мишенью. Опасаясь, что Сюй-юню может грозить опасность в непредсказуемой атмосфере того времени, заморские после­дователи Учителя настаивали на том, чтобы он покинул материк, пока все не утрясется. Однако он отказался это сделать, якобы потому, что считал своим долгом заботиться о благополучии монастырей. То, что случилось потом, было практически неизбежно. Орда кадровых коммунистов произ­вела набег на монастырь Юнь-мэнь и окружила его. Они заперли Учителя в одну из комнат на несколько дней. Там они его допрашивали и безжалостно избивали. Ушли, когда сочли его мертвым. Может быть, лучше было бы меньше говорить об этом. Достаточно сказать, что Учителю переломали ребра и что он истекал кровью. После этого он определенное время чувствовал себя просто ужасно. Примечателен, однако, тот факт, что на своем 112-ом году он оправился от этих побоев, от которых любой человек, даже вдвое моложе него, наверня­ка бы умер. Его и раньше били. Полиция Сингапура задала ему взбучку еще в 1916 году, как ни иронично, по подозрению в его принадлежности к "левым" элементам с материка. Но избиение, которому он подвергся в свои 112 лет, было совершенно несравнимо по жестокости с предыдущим изби­ением. При всем при этом, не пытаясь слишком приумень­шать меру выпавших на его долю страданий, старый Учитель мгновенно вернулся назад, как это и полагается делать легендарной "кукле Дарумы". Он продолжил обучение не только в монастыре Юнь-мэнь, но и во многих других. Он также нашел время и энергию продолжить реставрационные работы в монастыре Чжэнь-жу на горе Юнь-цзю, провинции Цзянси. Там же, в конце концов, он покинул этот мир 13 октября 1959 года. Его членство в сангхе составило 101 год.

В 1959 году, в год смерти Учителя, Культурная Револю­ция уже стояла на пороге. Как известно, монастыри ужасно пострадали в тот период. Многим монахам, монахиням и ученикам-мирянам, весьма вероятно казалось, что все, за что боролся Учитель, находится на грани погружения в забве­ние. То, что те драконовские меры уже давали о себе знать в последние годы жизни Сюй-юня, вероятно вызывало в нем определенную озабоченность. К примеру, расправа в Юнь-мэне бала оплачена жизнью самого способного его ученика, Мяо-юаня, которого казнили. Здоровью других учеников также был нанесен серьезный ущерб. Все тщательно скрыва­лось, и даже известия о событиях в Юнь-мэне пришлось контрабандно передавать с китайского материка, вкладывая записи в вырезанные для этой цели тайники в традиционных китайских книгах в жестком переплете. Многие на материке сегодня готовы признать, что эксцессы Культурной Револю­ции были ужасны. С этим мало кто не может согласиться.

Было ли длительное влияние идеологических реформ катастрофичным для китайского буддизма, как это однажды предсказывалось? Это вполне справедливый вопрос. При этом нам не следует себя обманывать, думая, что буддизм был застрахован от преследований при древнем режиме. Во вре­мена Хуэй-чана (842-845) периода династии Тан имело место массовое преследование китайских буддистов и было разру­шено около 4600 монастырей, а двумстам шестидесяти тыся­чам монахов и монахинь было приказано вернуться к мирс­кой жизни. Конфискация монастырского имущества и зе­мель также получила широкое распространение. Монасты­рям удалось после того встать на ноги. В сопоставлении с прошлым современная картина не так уж пессимистична. Некоторым утешением может стать тот факт, что храмы, восстановленные Сюй-юнем, были не просто залатаны после зверств революции, но многие из них теперь восстанавлива­ются, и, начиная функционировать, вроде бы приобретают нормальный вид, хотя монахов и монахинь в них уже гораздо меньше. Во всяком случае, это не какие-то "монахи-акте­ры", запущенные властями двадцать лет назад шастать по Китаю и неспособные кого-либо ввести в заблуждение, кроме наивно-добросовестных граждан. Факт восстановления хра­мов был достоверно подтвержден двумя источниками: моими друзьями Учителем Дхармы Хинь Ликом и Стивеном Бетчелором (Гэлун Джхампа Тхабкайем), которые недавно посеща­ли монастыри на юге Китая.

Таким образом, вместо того, чтобы закончить на песси­мистической ноте, мы должны радоваться тому факту, что усилия Сюй-юня не были совершенно бесплодными. Без той энергии, которой он напитал китайский буддизм, китайская сангха, весьма вероятно, деградировала бы в гораздо большей степени, чем во времена революции. В этом смысле Сюй-юнь сыграл своей жизнью мифическую роль "съевшего яд павли­на" буддистской доктрины. Горечь этого яда породила нечто духовное. В конечном итоге кажется, что, как и в случае подавления буддизма в Тибете, подавление китайского буддизма привело к совершенно противоположному результату, к огорчению подавляющей стороны. Азиатский буддизм был призван не только снова поднять на должную высоту Дхарму в ее собственном контексте, но и привлечь внимание всего мира.

Было ли простым совпадением то, что в разгар Культур­ной Революции в Китае, копии текстов Лао-Цзы и Чань (Дзэн) по числу своему составили рекордное количество на Западе. Всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с Теорией Синхронности Юнга, не может не видеть в этом явлении глубокого акта компенсации в коллективной душе. Некото­рые вещи должны оставаться всегда, и не могут быть унич­тожены. Хотя все внешние знаки и символы можно отрицать какое-то время, их внутренние архетипы всегда остаются, и, подобно семенам, они о себе снова заявляют. В этом отноше­нии отрадно отметить, что не кто иной, как сам покойный К. Г. Юнг читал на смертном одре '' Беседы о Дхарме " Сюй-юня.

В течение нескольких лет издатель получал письма местные и из-за границы, проявляющие серьезный интерес к Сюй-юню, его жизни и его учению. Такой интерес был обусловлен множеством источников и был проявлен Европой, Австралией и США, наряду со Скандинавией и даже одним очень маленьким южноамериканским государством. Учиты­вая такой широкий интерес, можно предположить, что исто­рия жизни Сюй-юня будет волновать многих, так как, несмотря на то, что его учения были доступны многим в течение многих лет, его автобиография пока еще выходит ограниченными изданиями.

В Америке роси Филип Капло цитировал Сюй-юня, чтобы вдохновить своих учеников в Рочестерском Дзэнском Центре. Это могло иметь место только потому, что история Сюй-юня является письменным свидетельством острой чело­веческой потребности в духовной пище. Читая это повество­вание о духовных поисках Учителя, мы видим в нем свое собственное отражение. Он символизирует "великого челове­ка", скрытого в нас самих, и имя его - "Порожнее Облако" - напоминает нам о том высшем непознанном "я", которое нам всем суждено исследовать. Этому великому человеку был посвящен наш текст. Теперь несколько слов о самом тексте. Можно порадоваться тому, что новое издание Порожнего Облака выйдет в свет под эгидой Элемент Букс. Хотя учения Сюй-юня довольно широ­ко известны в связи с публикацией Discourses and Dharma Words (Беседы и Слова Дхармы) в переводе упасаки Лу Куан Юя (Чарльза Лука) в серии Chan and Zen Teaching. Перевод Лу биографии Учителя никогда не доходил до солидной публикации, хотя ограниченные тиражи действительно по­являлись некогда в США благодаря вдохновенной инициати­ве роси Филипа Капло и его друзей в Ротчестерском Дзэнском Центре (1974), и в Англии (1980), благодаря друзьям издателя, оказавшим финансовую помощь.

В ожидании дальнейших стереотипных изданий кажет­ся своевременным внести несколько исправлений, поправок и дополнений в соответствии с современными требованиями.

В качестве последней ноты, стоит напомнить читате­лям, что перевод Лука был выполнен с более ранней публи­кации биографии Сюй-юня. В последние годы он был расши­рен и включил собрания записанных наставлений и лекций, прочитанных Учителем во многих монастырях, фактически представляющие собой дополнительные книги. Перевести весь этот материал было бы интересно. Пусть это станет центральной работой для будущего переводчика. Однако пара дополнительных документов была включена в это изда­ние.

Пусть все существа достигнут освобождения!

Упасака Вэнь-шу (Ричард Ханн) Торп Хэмлет, Норвич.

13 октября 1987 г. Годовщина нирваны Сюй-юня.

 

Учитель Сюй-Юнь в монастыре Гуан-цзи, Пекин, 1952

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ. РАННИЕ ГОДЫ

МОЙ 1-й ГОД (1840-1841)

Я родился в административном центре префектуры Цюаньчжоу в последний день седьмого месяца года Гэн-цзи, на двадцатом году правления Дао-гуана [26 августа 1840 года]. Когда моя мать увидела, что произвела на свет некий мешок с плотью [вероятно, у нее произош­ло выпадение матки], она испугалась. Решив, что уже больше никогда не сможет вынашивать ребенка, она предалась отчаянию и отошла в мир иной. На следующий день в наш дом зашел старый аптекарь. Он вскрыл ножом тот мешок, и извлек ребенка мужского пола, которого потом воспитывала маче­ха.

МОЙ 11-й ГОД (1850-1851)

Моя бабушка была в преклонном возрасте, и, посколь­ку меня усыновил мой дядя с правом на наследство, она решила что мне подобает взять в жены двух девиц из семей Тянь и Тань. Обе семьи принадлежали к хунаньскому чинов­ничеству и жили в Фуцзяни. Мы дружили семьями в течение многих поколений. Той зимой бабушка покинула этот мир.

МОЙ 13-й ГОД (1850-1851)

В том году я был рядом с отцом, когда гроб моей бабушки перевозили в Сянсян. Там ее похоронили. Пригла­сили монахов для совершения буддистских обрядов. Тогда я впервые увидел священную атрибутику, которая мне пришлась по душе. В нашей домашней библиотеке было много буддистских сутр [писаний], и я, поэтому, имел возможность прочесть историю "Благоухающей Горы" и о том, как достиг просветления Бодхисаттва Авалокитешвра. Это произвело огромное влияние на мой ум. На восьмом месяце мы отпра­вились с дядей в Нань-юэ, где посетили несколько монасты­рей. У меня было чувство, будто мои прежние кармические устремления против того, чтобы я возвращался домой. Но поскольку мой дядя был очень строг, я не посмел рассказать ему о своих чувствах.

МОЙ 14-й ГОД (1853-1854)

Отцу стало известно, что я хочу оставить дом и присо­единиться к сангхе. Чтобы удержать меня, он нанял даоса по имени Ван, который должен был обучить меня даосской практике на дому. Учитель снабдил меня даосскими книга­ми, а также преподавал мне даосскую "внутреннюю" и "внешнюю" йогу [Нэй-гун и Вай-гун их школы]. Мне не понравилось это учение, но я не смел выразить своего неблагожелательного мнения о нем. Той зимой период скорби об утрате бабушки закончился. Отец оставил меня на полное попечение дяди и вернулся в Фуцзянь.¹

Примечания

1. Период траурной скорби по близким родственникам, установленный конфуцианством, составляет три года. Вот почему отец Сюй-юня не вернулся в Фуцзянь раньше.

МОЙ 17-й ГОД (1856-1857)

Последние три года я изучал даосизм дома. Я понял, что учение, с которым меня знакомят, не затрагивает сокровен­ных глубин. Хотя у меня было ощущение, будто я сижу на иголках, я продолжал притворяться, не желая огор­чать дядю. Я делал вид, что все идет хорошо. Чтобы избежать его бдительного ока, я занимался домашним хозяйством. Однажды, когда он ушел, я решил воспользоваться удобным моментом и сбежать. Я собрал свои вещи и направился в Нань-юэ. Много трудных дорог и развилок осталось позади, но когда было пройдено почти полпути, меня догнал человек, посланный за мной, и вернул меня обратно. Меня и моего двоюродного брата Фу-го отправили в Цюаньчжоу. Вскоре после этого по распоряжению отца привезли двух девиц из семей Тянь и Тань. Была отпразднована официальная свадьба - хотел я того или нет. Таким образом, меня подвергли "домашнему аресту". Я жил с двумя девицами, но не вступал с ними в интимные отношения. Я ознакомил их с Буддадхармои, которую они поняли. Мой двоюродный брат Фу-го заметил, что их не волнует мирское, и также иногда беседовал с ними о Дхарме. Таким образом, и наедине друг с другом, и на людях, мы оставались целомудренными партнерами.

МОЙ 19-й ГОД (1858-1859)

Я дал обет уйти от мира. Мой двоюродный брат разде­лил мое устремление. Тайком, я навел справки о том, как добраться до горы Гу в Фучжоу. Я написал "Песню кожаного мешка" [см. Приложение], которую оставил почитать двум девицам. Мы с Фу-го убежали в монастырь Юн-цюань (Пеня­щийся поток) на горе Гу в Фучжоу. Там пожилой Учитель Чан-кай обрил мне голову.

МОЙ 20-й ГОД (1859-1860)

Я стал последователем Учителя Мяо-ляня на горе Гу и получил от него полное посвящение. Мне дали дхармовое имя Гу-ян, а также еще два: Янь-чэ и Дэ-цин. Мой отец, работав­ший тогда в префектуре Цюаньчжоу, послал слуг на мои розыски. Мой двоюродный брат Фу-го, после своего полного посвящения, отправился путешествовать в поисках просвет­ленных Учителей, и больше никогда не давал о себе знать. Я укрылся в гроте за горой, где приносил свои раскаяния мириадам Будд в соблюдение заповедей покаяния и обновле­ния. Я не осмеливался выходить из укрытия (из страха быть обнаруженным сыщиками, посланными отцом). Хотя ко мне иногда наведывались тигры и волки, я их ничуть не боялся.

 

МОЙ 23-й ГОД (1862-1863)

Подошел к концу трехлетний срок обета, установленно­го для соблюдения заповедей покаяния и обновления. Однаж­ды, с горы Гу пришел некий монах и сказал: "Теперь тебе нет нужды скрываться. Твой старик-отец ушел в отставку в связи с преклонным возрастом и уехал домой. Старый Учитель Мяо-лянь похвалил тебя за то, что ты так долго жил аскетом, но сказал, что кроме мудрости, ты должен культивировать благодеяние, которое вытекает из добродетельных поступ­ков. Ты можешь вернуться в горный храм, найти себе там работу и служить людям". После этого я вернулся в горный храм и получил работу.

МОЙ 25-й ГОД (1864-1865)

Продолжал работу на горе Гу. На двенадцатом месяце той зимы узнал, что мой отец скончался дома в Сянсяне. С тех пор я больше не наводил справок о семье и больше ничего не слышал о родственниках.

МОЙ 27-й ГОД (1866-1867)

Из Сянсяна приезжал человек. Он сообщил, что после смерти моего отца, мачеха Вань со своими двумя невестками покинула дом и ушла в монастырь. Моей мачехе Вань дали там дхармовое имя Мяо-цзин (Глубокая Чистота), моей жене Тянь - Чжэнь-цзе (Истинная Незапятнанность), а моей жене Тань - Цин-цзе (Чистое Целомудрие). За четыре года я сменил несколько должностей в храме на горе Гу. Я служил водоносом, садовником, уборщиком и жезлоносцем. Все эти работы были тяжелыми, а когда достава­лись легкие, то я отказывался. Иногда в храме распределяли пожертвования между монахами, но я никогда не брал своей доли. Каждый день я съедал лишь кружку рисовой размазни, но здоровье мое никогда еще не было таким крепким.

В те дни чаньский Учитель Гу-юэ превосходил всех в храме в практике аскетизма, и я всякий раз, когда позволяли обстоятельства, подолгу с ним беседовал. Мне стало казаться, что те работы, которые я выполнял все эти годы, в некоторой степени мешали моей практике. Я вспомнил Учителя Дхармы Сюань-цзана, который хотел отправиться в Индию в поисках сутр, и за десять лет до того начал изучать санскрит и тренироваться физически. Каждый день он проходил по сто дц.¹ Он старался также воздерживаться от злаковой пищи - сначала в течение одного полного дня. Постепенно он довел воздержание до определенного числа дней. Он готовил себя к условиям пустыни, где даже вода и трава не всегда имеются в наличии. Если древние были способны на такой аскетизм для достижения своей цели, то чем я хуже? Почему бы и мне, думал я, не последовать его примеру?²

В конце концов, я оставил все свои монастырские обязанности, роздал свою одежду монахам и, захватив рясу, пару штанов, башмаки, соломенный дождевик и подушечку для сидения, я вернулся в горный грот и стал жить в нем.

Примечания

1. Китайское ли - это единица измерения длины, при­близительно в полкилометра. В древние времена в ряде случаев она варьировала.

2. Сюань-цзан (600-664) был знаменитым Учителем Дхармы, который отправился в Индию для сбора сутр, которые он потом перевел на китайский язык.

 

МОИ 28-й, 29-й и 30-й ГОДЫ (1867-1870)

Я прожил в гроте три года. Все это время я питался сосновыми иголками и зелеными побегами травы, а питьем моим была вода из горных ручьев. Со временем мои штаны и башмаки износились, и у меня осталась только ряса, прикрывавшая тело. Мои волосы и борода отрасли более чем на фут, так что я завязывал волосы в узел. Мой взор стал огненным и пронзительным настолько, что те, кто меня видел, принимали меня за горного духа и убегали. Таким образом, я избегал разговоров с посторонними.

В течение первого и второго года моего затворничества я испытал много необычных переживаний, но я воздерживался от их анализа и прогонял их, фокусируя ум в одной точке воспеванием имени Будды. В горных далях и среди болот на меня не набрасывались тигры и волки, меня не кусали змеи и насекомые. Я не жаждал ничьей симпатии и не ел домашней пищи. Лежа на земле и глядя в небо, я чувствовал, что вобрал в себя мириады вещей. Я испытывал огромную радость, будто был дэвом (богом) четвертого неба дхьяны.¹ Я считал, что самым большим бедствием для мирского человека является наличие у него рта и тела. Я вспомнил одного древнего мудреца, который сказал, что его нищенская чаша может "заглушить звон тысяч колоколов".² Поскольку у меня не было даже чаши, я испытывал безмерную свободу и ничто мне не могло помешать. Таким образом, ум мой был чист и свободен, и с каждым днем я становился сильнее. Зрение и слух обострились, походка стала легкой настолько, что мне казалось, будто я летаю по воздуху. Казалось необъяснимым, каким образом мне удалось достичь такого состояния. На третий год я мог, совершенно не уставая, в свое удовольствие, передвигаться с места на место на любые расстояния, куда захочу. Было много гор, на которых можно было остановить­ся, и диких трав, которыми можно было питаться, так что я отправился странствовать по разным местам. Так незаметно прошел год.

Примечания

1. Дэвы имеют только ум.

2. Чаньский Учитель Хань-шань (1546-1623) сказал о своей нищенской чаше, что она является "прибором, кото­рый пренебрегает десятью тысячами колоколов" [или может быть слышен поверх], имея в виду, что привязанность даже к нищенской чаше может на самом деле отвлечь ум практи­кующего также легко, как звон колоколов. См. "Han-shan's autobiography, A Journey in Dreamland, включенную в Prac­tical Buddhism Чарлза Лука (Rider & Co., London, 1971).

 

МОЙ 31-й ГОД (1870-1871)

Я добрался до горы в Вэньчжоу и обосновался в гроте. Зашел какой-то чаньский монах. Учтиво поклонившись, он сказал: "Я давно уже слышал о твоей высокой добродетели и пришел к тебе с мольбой о наставлениях".

Мне было очень стыдно слышать это, и я ответил: "Мои познания поверхностны, так как пока я еще не имел возмож­ности встретиться с опытными Учителями. Не можешь ли ты проявить должное сострадание и дать мне некоторые указа­ния относительно Дхармы

"Как долго ты ведешь такой аскетический образ жиз­ни? - спросил он. Я поведал ему о своей практике, и он сказал: "У меня тоже не было возможности много узнать, так что я не могу давать тебе указаний, но ты мог бы пойти в храм Лун-цюань на вершине Хуа-дин горы Тянь-тай и обратиться к Учителю Дхармы Ян-цзину, человеку исключительно до­бродетельному. Он приверженец Школы Тянь-тай.² Он помо­жет тебе достичь просветления".

Затем я взобрался на вершину Хуа-дин и дошел до храма, кры

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: