На каком языке поют петухи

Я представляю себе Саманту, летящую в самолете. Она сидит в глубоком мягком кресле, скинув туфли и поджав под себя ноги. Она прильнула к холодному стеклу иллюминатора. И если бы кто-нибудь взглянул на нее снаружи, то увидел бы приплюснутый нос и горящие глаза, которые хотят вобрать в себя мир заоблачной высоты.
За бортом лайнера — белая изнанка облаков. Нет, это не легкие воздушные облака, какими мы их видим с земли. Здесь, на высоте девяти тысяч метров, облака похожи на спрессованный снег, скрипящий под ногами. Кажется, что самолет летит над Арктикой и вот-вот из-за сугроба выглянет белая медведица.
На самом деле внизу под этой устойчивой белизной дышит океан. Большие, тяжелые волны поднимаются и опускаются, поднимаются и опускаются, а порывистый ветер срывает с их гребней белую пену.
Саманта представляет себе, как, скрытые облаками, словно таинственным занавесом, внизу проплывают корабли, прыгают дельфины и возникают острова. Но постепенно однообразная картина облаков как бы укачивает ее. Ей начинает казаться, что самолет летит очень медленно, а потом вообще повисает между небом и землей. Если он так будет висеть, то вообще никогда не прилетит в Москву!
И вместо того чтобы мчаться вперед, мысли девочки возвращаются. И над Атлантическим океаном Саманта с грустью вспомнила о родном доме — крылечко с четырьмя ступеньками, елка, растущая рядом, словно сорвались с места и бросились вдогонку за своей хозяйкой. Они догнали ее в заоблачной выси. И девочку сразу обступили знакомые вещи — старый диван, часы, стол с книжками и тетрадками. Песенка «Олли, Олли, три быка!» зазвучала совсем близко.
С домашними вещами у Саманты были свои отношения. Она дружила с одними и недолюбливала других. Очень, к примеру, девочка любила большой старый диван. У него был мягкий характер. Когда в свободные минуты девочка с ногами забиралась на диван, ей казалось, что она проваливается в лесной мох. И сразу слышался шелест листвы и пахло еловыми шишками. Диван убаюкивал, на нем снились интересные сны.
А вот стенные часы с гирями Саманта недолюбливала. Их колючие стрелки-усы двигались по лицу-циферблату и отправляли жизнь. Когда надо было заниматься, часы специально шли медленно, а тяжелые гири как бы висели на шее у Саманты — не давали поднять голову. Но когда наступало время игр, часы по закону бутерброда срывались с места и мчались на одной ноге. Время летело так быстро, что стоило только войти во вкус, как слышался голос мамы: «Сэми, пора ужинать!» Утром часы не давали поспать, вечером загоняли в постель.
Папино ружье, висевшее в гостиной, казалось особенно мрачным. Его можно было бы назвать молчуном, если бы несколько раз в году, когда папа отправлялся на охоту, ружье не гремело бы на всю округу так, что закладывало уши.
Но самым коварным был теннисный мяч. Стоило ему вылететь за пределы площадки, как он буквально растворялся в траве. Саманта с друзьями искали его, а он незаметно перекатывался с места на место. И в конце концов оказывался на виду, словно вовсе не прятался...
Потом лайнер нагнал — то есть Саманта вспомнила — Руди Битеринг в кепке с прозрачным козырьком. Он летел рядом на своем спортивном самолетике и грозил кулаком рыжему парню, который нравился его сестре.
В иллюминаторе, как в портретной раме, появилось лицо Дуга. Его короткие рыжие волосы топорщились от ветра, а он не обращал внимания, щурил глаза и говорил:
— Почему люди обязательно кого-то недолюбливают? Одни — рыжих, другие — черных, третьи — картавых, четвертые — всех, вместе взятых. Эти маленькие ненависти складываются, и получается большая ненависть. А большая ненависть — это война. Я так думаю.
«Значит, война начинается с таких, как Руди Битеринг, — подумала Саманта. — Но такие, как Дуг, должны уметь постоять за себя. Чтобы Руди Битеринги не очень распоясывались!»
Самолет плавно парил над облаками. Папа листал газету. Мама дремала. Саманте захотелось домой.
Куда она летит? Зачем? Что ждет ее впереди?
А что, если письмо русскому президенту было ошибкой?
И тут летящий со скоростью тысяча километров в час лайнер нагнал старый солдат на своей каталке. Саманта вспомнила и его. Она увидела лицо Ральфа Пастера с серебристой колючей бородой, увидела его натруженные руки — они лежали на пледе, прикрывающем колени, — услышала его голос:
«Всю жизнь ищи людей, которым можно верить. Потому что именно в них заключена правда... Правда не бывает русской, американской, она везде одинакова. Это ложь бывает всякой. Красной, синей, зеленой. Ложь очень живуча. Она прорастает сквозь землю, даже когда лгун лежит в земле... Люди стареют от лжи. А кто говорит правду, всегда молодой».
Почему здесь, над океаном, Саманта вспомнила мистера Ральфа? Может быть, потому, что летела за правдой?
Она вдруг подумала, что завтра ее встретят незнакомые дети. Они будут что-то говорить — она не поймет, потому что не знает русского языка. Может быть, они будут насмехаться над ней.
От этих тревожных дум Саманта поежилась. Ей захотелось, чтобы большой лайнер сделал разворот и вернулся домой.
Саманта повернулась к папе и спросила:
— Тебе не страшно?
— Почему мне должно быть страшно, Саманта?
— В одном справочнике я прочитала, что по московским улицам ходят медведи.
— Чушь, — ответил папа.
— Но ведь это напечатано.
— Значит, напечатана чушь. А написал ее невежда.
— Конечно, дело не в медведях, я в них тоже не очень-то верю. Но нас могут обидеть.
— Девочка, ты забываешь, что мы гости президента.
— Но играть-то я там буду не с президентом, а с детьми. Думаешь, они не будут считать меня американской шпионкой?
Папа усмехнулся, положил на колени газету и повернул голову к дочери:
— В каждой стране по-своему слышат петуха. Нам кажется, он поет — «кок-э-дудл-ду», а французам слышится иное — «ко-ко-рику». Шведам слышится — «ку-ке-лику», португальцам — «ко-ко-ро-ко». На самом деле петухи во всем мире поют одинаково. — И тут, забыв, что он в самолете, папа пропел: — Кок-э-дудл-ду!
— Артур, что с тобой? Мы не одни, — тревожно прошептала удивленная мама.
Смущенный, папа спешно погрузился в чтение газеты. Тем временем стекло иллюминатора стало синим — наступили сумерки. В салоне зажгли свет.
Саманте вдруг показалось, что она лежит на диване, свернувшись калачиком. Один глаз закрылся, а другой все смотрит, смотрит. И видит, что в комнате идет снег. Снежинки падают на ковер и не тают. И весь ковер в сверкающих белых звездочках. «Вот бы, — во сне думает Саманта, — собрать белые звездочки и наклеить в тетрадку. Но для этого потребуется черная тетрадка. А где взять черную тетрадку?»
«Откуда падает снег?» — Саманта посмотрела наверх и увидела, что в комнате нет потолка, а над домом нет крыши, и над столом, над старыми часами, над ящиком телевизора стоят звезды.
Когда Саманта проснулась, было светло. Девочка повернула голову к иллюминатору и увидела, как солнце выбирается из своего логова — оно окутано туманом, словно выплывает из закипающего молока. Саманта вспомнила медную кастрюлю на плите и убегающее молоко, которое белой волной переваливает через край. И в салоне запахло молоком.
Саманта хотела сказать: «С добрым утром», но сказала:
— Молоко убежало.
Ей стало легко и весело, и она запела: «Олли, Олли, три быка!»
— Наш лайнер пересекает границу Советского Союза, — торжественно объявила стюардесса.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Первая Наташа

Впервые Москву Саманта увидела с неба. Город возник из лесов и полей белыми квадратами, и в белизне кварталов таилась удивительная, почти снежная, свежесть. Для жительницы маленького Манчестера это было так необычно, что девочка почувствовала себя Алисой, парящей над сказочной страной Зазеркалья. Сейчас мелькнет Черная Королева или на облачке проплывет надутый ворчун Шалтай-Болтай. Тревожная радость охватила Саманту. Она прижалась лбом и носом к холодному стеклу иллюминатора и смотрела на проплывающую внизу Москву. Людей не было видно — высоко! — зато по тоненьким прямым капиллярам дорог двигались машины, они были едва видимы и казались сплошным потоком — это было кровообращение огромного города.
«Прежде всего, — считала Алиса, — надо изучить страну, по которой собираешься путешествовать».
Саманта готовилась к поездке в Союз, как Алиса к путешествию в страну Зазеркалья. Девочке казалось, что там, за океаном, все наоборот. То, что дома хорошо, там считается плохим. И напротив, то, что дома плохо, за океаном окажется хорошим. И часы там ходят в обратную сторону. Настоящее Зазеркалье!
Лайнер наклонился, и земля стремительно приблизилась — иллюминатор превратился в увеличительное стекло: дома, деревья, бегущие машины стали сразу крупнее. А тень самолета призрачно-легко скользила по зеленой траве, крышам домов и плыла по голубой воде озер.
Лайнер вздрогнул, качнулся — произошла его встреча с землей.
И дальше он уже бежал по бетонной полосе, как обыкновенный автобус. А полет стал казаться далеким и почти нереальным.
— После полной остановки двигателей вас при гласят к выходу, — мягким голосом объявила стюардесса. — Благодарю за внимание.
И вот первый глоток свежего воздуха, первый шаг со ступеньки трапа на землю. И запах земли, хотя вокруг был гладкий бетон аэродрома.
«Что меня ждет? Кто меня ждет? Что будет в следующее мгновение?» — напряженно думала Саманта.
И в это время перед ней вырос невысокий, полный человек в кожаном пиджаке. У него на плече, как цепная обезьянка, примостилась кинокамера. В его лице было что-то располагающее и вместе с тем лукавое. А светло-голубые глаза сияли.
— Хелло, Саманта! Я — Пол Бертинг. Телевизионная компания Эй-би-си! Будем вместе работать! — Все это незнакомец произнес быстро, как скороговорку, и подмигнул Саманте.
— А что надо делать, мистер Пол? — растерянно спросила девочка.
— Шутить! Улыбаться! И не заниматься политикой. Нашим зрителям и без того хватает политики. — При этом Пол провел ребром ладони по горлу и доверительно сказал: — Политику мы будем делать сами. Можешь называть меня просто Пол. И не забудь, детка, ты дорого стоишь: компания и газеты вложили в тебя немалые деньги.
Потом Саманта узнает, что Пол Бертинг — один из самых ловких и удачливых телерепортеров и что коллеги называют его Попрыгунчик Пол. Оказывается, взрослые тоже дают друг другу прозвища.
— Итак, Сэми, первое интервью в Советах. Как тебе понравилась Москва? — «Обезьянка» с плеча смотрела на Саманту холодным стеклянным глазом.
— Я еще не видела Москвы! — призналась Саманта.
Но от этого Попрыгунчика не так-то просто было отделаться.
— Однако ты видела Москву с птичьего полета.
— С птичьего... Я мало что поняла... — растерянно ответила девочка.
— Тогда я передам, что встреча с Москвой озадачила тебя?
Попрыгунчик Пол исчез так же неожиданно, как и появился, а Саманта почувствовала себя слегка одураченной.
Тогда к ней подошла незнакомая женщина. У нее была легкая походка и серые доверчивые глаза. Незнакомка кого-то напоминала Саманте, но кого, девочка никак не могла вспомнить. Она только обратила внимание, что у незнакомки туфли на очень высоких каблуках, и подумала: если она снимет туфли, с ней вполне можно попрыгать через резинку.
— Здравствуй, Саманта! — Голос у женщины оказался мягким и располагающим. — Меня зовут Наталья Павловна. Но ты можешь называть меня Наташа. Так тебе легче. Я буду сопровождать тебя.
— Будем вместе работать? — вспомнив Попрыгунчика Пола, спросила Саманта.
Наташа улыбнулась:
— Разве в гостях работают? Работают дома.
Она положила на плечо Саманте руку, и девочка сразу почувствовала себя иначе, словно неожиданно встретила добрую знакомую. Саманта улыбнулась и увидела, что окружена множеством репортеров. Десятки камер, нацеленных на нее, заверещали, как кузнечики, захлопали затворами, заработали, чтобы показать всему миру прекрасную улыбку американской девочки — улыбку доверия и надежды.

То, что с головокружительной высоты полета выглядело тонкими капиллярами, на земле превратилось в огромные магистрали. Саманта мчалась на машине в потоке других машин, и это движение было таким стремительным, что жительнице маленького североамериканского городка порой казалось, будто полет продолжается.
Мелькали белые дома. Их заслоняли деревья. Трава газонов рождала свежесть.
В воображении Саманты Москва была древним городом, а при первой встрече она поразила девочку молодостью и огромностью.
Саманте захотелось поделиться своими впечатлениями с Дугом. Но он был далеко, за океаном. Однако никто не может тебе помешать мысленно перекинуться словечком с приятелем.
«Ты, конечно, очень удивишься, если я скажу тебе, что не встретила на московских улицах ни одного медведя. Это так же немыслимо, как встретить бизона в Вашингтоне или в Сан-Франциско. Те, кто писал справочники, здорово привирают, Дуг! Они либо ничего не знают о Москве, либо морочат людям голову. А может быть, я еще встречу медведя?»

Встреча с медведем

Первого медведя Саманте подарили. Медведь был плюшевый, большой, но с такими маленькими ушами, словно они предназначались для мелкого зверюшки, а их по ошибке пришили медведю. Саманта, как все дети, сразу привязалась к дареному мишке и первое время не расставалась с ним.
Второго московского медведя Саманта встретила в театре зверей Натальи Дуровой. Я хорошо представляю себе эту встречу, потому что дружу с Натальей Юрьевной и знаком с этим медведем.
У медведя маленькие поблескивающие глазки и неестественная пританцовывающая походка. При этом передние лапы он держал на весу, словно нащупывал опору. Увидев Саманту, он остановился и внимательно посмотрел на девочку.
— У нас гостья! — воскликнула Наталья Дурова. — Поклонись. Ты же воспитанный медведь.
Медведь поклонился.
— Я слышала, ты собираешься стать ветеринаром? — спросила гостью Наталья Дурова. — Учти, что нам очень нужен ветеринар. Мы рады будем принять тебя к себе на службу.
— Спасибо, — сказала Саманта. — Мой папа работает в Боудон-колледже, где готовят ветеринаров. Их эмблема — белый медведь.
— Это прекрасно! — Дурова ослепительно улыбнулась.
А Саманта подумала: «Еще одна Наташа, может быть, в России каждая вторая — Наташа?» Она не догадывалась, что судьба готовит ей встречу с еще одной Наташей. Но это произойдет позже.
— А можно медведя погладить? — осмелела девочка.
— Тебе можно, — сказала Наталья Дурова.
— Это потому, что я гость президента?
— Нет, потому что ты гость нашего театра. Наши звери очень любят гостей.
— Ком хи! — позвала Саманта.
Медведь вскинул голову и, пританцовывая, двинулся к ней. Казалось, он идет по льду и боится поскользнуться.
— Он понимает по-английски! — воскликнула Саманта.
— Нет, — улыбнулась Дурова, — он чувствует добрый голос. А на каком языке говорит человек, не имеет значения. У тебя наверняка есть собака!
— Откуда вы знаете?! — воскликнула девочка.
— Только собака может научить человека интонации, понятной зверям. Ведь ты разговариваешь со своей собакой?
— Разговариваю!
— И она тебя понимает?
— Еще как!.. Вы угадываете мысли? — спросила Саманта. — Вы все можете отгадать?
— Нет, не все, — призналась дрессировщица, — я могу отгадать, когда у зверя болит живот, когда он очень опечален чем-то, когда ему позарез хочется вкусненького и когда он соскучился по ласке. Идем, я покажу тебе одного моего дружка, которого спешно надо приласкать. Иначе он из бегемота превратится в лягушку.
И они зашагали по причудливому лабиринту театра зверей, куда легко войти, но не так-то просто выйти.
— А вас звери никогда не кусают? — поинтересовалась Саманта.
Наталья Дурова ответила не сразу.
— Звери вообще редко обижают своих друзей — людей, — сказала она. — Но случается. Однажды молодая гиена откусила мне полпальца.
— Ой! — воскликнула Саманта, словно это печальное происшествие произошло только сейчас. — Вам больно?
Наталья Дурова посмотрела в глаза своей гостье и прочла в них сочувствие. Девочка воспринимала чужую боль, как свою.
— Это было давно, — сказала Наталья Дурова встревоженной американской гостье, — а когда давно, то уже не больно. Боль забывается. Если ты станешь ветеринаром, будь осторожна, — предупредила она маленькую гостью. — Работа благородная, но опасная. Надо понимать животное, а это мало кому дано. Чтобы понимать, надо любить.
— Я люблю! — воскликнула Саманта, а потом задумчиво сказала: — Я хотела бы дружить со всеми зверями.
— Человек придет к этому, — поддержала гостью Наталья Дурова. — Когда-нибудь наша планета станет такой тесной, что зверям придется покинуть леса. Люди вынуждены будут жить в мире с медведями и тиграми. Другого выхода не будет — только мир. Но тут все зависит от людей.
«Все зависит от людей»! Саманта внимательно слушала хозяйку звериного театра. Они шли рядом по проходу, а им вслед удивленно и понимающе смотрел лев, кивали головами плюшевые корабли пустыни — верблюды, каким-то человечески-трогательным взглядом провожал со второго этажа жираф, волки и собаки, зайцы и лисы. И огромный тигр — оранжевый в полоску — приподнял голову и золотым глазом посмотрел на них. Все артисты единственного в мире театра зверей смотрели на Сэми и ее спутницу как на своих друзей, и никто не рычал, не скалился, не выпускал когти.
— А у вас есть бизоны? — неожиданно спросила девочка.
— Нет. У меня есть морские львы, а бизонов нет, — ответила Наталья Дурова.
— Жаль, — отозвалась девочка. И вдруг произнесла название известного фильма: — «Благослови зверей и детей». Это такой фильм. Хотите, я вам расскажу?
— Расскажи.
— Дети выпустили из загона обреченных на уничтожение животных, — начала рассказ Саманта. — И когда изумленные животные, не понимающие, что означают распахнутые ворота, топтались на месте, как бы не рады были свободе, один из мальчиков сел в маленький грузовичок и начал гнать их. Он кричал и гнал бизонов из загона, на волю... И тут появились взрослые. Холодные, безжалостные добытчики. Они рассуждали просто. Раз ты взял мое, мою добычу — смерть тебе. И они открывают огонь по маленькому грузовичку. Их глаза были полны ненависти. Они стреляли в своего врага. А врагом был мальчишка с добрым сердцем. Одна пуля догнала маленького спасителя... Вы обязательно посмотрите этот фильм, Наташа.
— Хорошо, девочка моя. Хотя в жизни я видела много жестокого.
— Вы не думаете, что вся Америка такая?
— Я не думаю... Пока есть ты, Сэми, есть другая Америка. Я люблю твою Америку — умную, добрую, где не дают в обиду бизонов. Где защищают от бульдозеров древние вигвамы индейцев... И где выброшенных на берег китов возвращают в море. Идем, Сэми, идем. Я познакомлю тебя с Капи.
— А кто этот Капи?
— Карликовый бегемот.

Ввысь по спирали

В Москве Саманта не скучала по дому. Во-первых, рядом с ней были папа и мама, а когда они рядом, то даже гостиница «Советская» кажется немного родной. А во-вторых, программа пребывания маленькой американской гостьи в Москве была заполнена такими интересными и неожиданными встречами, что некогда было скучать.
И только в те короткие минуты, когда девочка ложилась в постель, а сон еще не успевал ее сморить, она мысленно возвращалась в свой дом на окраине Манчестера, садилась на ступеньку крыльца, и к ней подбегала собака и лизала ее в щеку своим теплым, немного шершавым языком. Потом было слышно, как хрустят камешки, это бежал Дуг. Поскрипывали колеса кресла-каталки старого солдата Ральфа.
«Как дела, соседка?» — спрашивал седой мистер Ральф.
«Я думала, что в России все курят такие же трубки, какую вам подарил русский солдат на Эльбе. Но оказывается, трубки в России курят только иностранцы и заросшие густыми бородами художники».
«Времена меняются», — вздыхал мистер Ральф и набивал свою старую трубку табаком.
И Саманта подумала, что старые люди обязательно живут своим старым временем. Любят старые песни и неохотно следуют новой моде.
«Ты там не голодаешь? — спрашивал Дуг. — Может быть, прислать тебе несколько хамбургеров? Правда, они остынут и зачерствеют».
«Здесь никто не ест хамбургеров, — отвечала Саманта. — Здесь на каждом углу продают мороженое. Говорят, что даже в самые суровые морозы русские едят мороженое. Прямо на улице».
«Чудеса! — восклицал Дуг. — Но ты расскажи что-нибудь важное».
«Важное сразу не приходит. Важное складывается из обычного. Ах, да! Мы были на велотреке в Крылатском...»
И тут Саманта уснула.

Велотрек в Крылатском был похож на огромную кадку с деревянными боками. Саманта стояла на дне кадки и наблюдала, как легкие и стремительные велосипедисты, согнувшись вдвое, мчались с огромной скоростью и неожиданно оказывались на стене кадки. По невидимой спирали они поднимались все выше, и казалось, достигнув верхнего края, продолжат спирали в небе, в бесконечности.
С замиранием сердца Саманта следила за бесстрашными велосипедистами.
И вдруг родилась дерзкая мысль.
— Можно мне попробовать?
Тренеры переглянулись, но тут же подкатили к ней легкий блестящий аппарат на двух колесах с рулем, изогнутым, как рога буйвола.
— Попробуй, девочка. Только осторожно! — предупредил тренер и приветливо улыбнулся.
Но Саманта почувствовала: он думает, что у нее ничего не выйдет.
Это мы еще посмотрим!
Девочка крепко сжала ручки руля и поставила ногу на педаль. И вот она уже в седле, нажимает на педали, медленно катит по кругу.
Но трек есть трек. Он создан не для простых велосипедных прогулок. Он втягивает человека в необычное движение, отрывает его от земли и превращает в снаряд, несущийся по спиральной орбите.

Девочка слегка повернула руль, и велосипед очутился на стенке гигантской кадки. Все выше, все выше с каждым витком забирался велосипед. Но отступать было уже невозможно. Она оказалась во власти влекущего движения. Вперед и выше! И уже нельзя затормозить, нельзя остановиться: остановка — падение. А если повернуть руль еще круче — бросишь велосипед к тому жутковатому пределу, за которым начинается бесконечность.
Саманте стало не по себе.
Саманте стало страшно.
Как вернуться на землю из этого отчаянного полета?
Девочка сжала губы. Прищурила глаза. Резким движением головы отбросила с лица волосы. Только устоять. Только не смалодушничать, не закричать. К ней вернулось самообладание. Мысль заработала четко и ясно. Она повернула руль в обратную сторону и по стенке гигантской кадки стала виток за витком приближаться к земле.
Саманта не заметила, как уже очутилась на дорожке: из головокружительного полета вернулась на землю. Теперь велосипед катился сам по себе, а педали подбрасывали коленки девочки. Можно спрыгнуть и отдышаться.
— Саманта, ты такая бледная! — воскликнула Наташа.
— Немного устала, — ответила девочка.
— Молодец! — К дочери подошел папа. — Не струсила, не отступила.
Где-то под потолком заиграла музыка.
— Нас ждет машина, — объявила Наташа. — Мы едем к женщине-космонавту.

Глаза, видевшие космос

Оставляя огненный след, по черному простору вселенной мчались космические корабли. Гремели выстрелы. Вспышки прожигали тьму. Шел бой. Внутри кораблей метались люди с холодными, прозрачными глазами. Звучали команды. Среди космических солдат были женщины. Такие же жестокие, полные страшной решимости, с холодными глазами...
Сколько раз на экране телевизора перед Самантой возникали страшные видения из фильма «Звездные войны». И теперь по дороге к женщине-космонавту девочка думала, что сейчас встретится с женщиной, похожей на героиню «Звездных войн», — суровой и беспощадной.
Женщина-космонавт предстала перед Самантой не в скафандре, похожем на одежду водолазов, а в обыкновенном платье. Она смотрела на Саманту и сдержанно, но тепло улыбалась. Во всем ее облике была какая-то строгость. Может быть, до полета в космос она была веселой и говорливой, а побывав там, оставила частицу своей улыбки в ледяной пустоте.
Саманта посмотрела в глаза женщины-космонавта и вдруг подумала, что эти глаза видели нашу Землю издалека, как мы видим Луну. А из космоса наша Земля кажется прекрасным голубым шаром. Теперь для Саманты космос начинался с этих серых глаз, с их вечной тревоги. И девочка подумала, что будет с ней самой, если она когда-нибудь наберется смелости и полетит к звездам? Наверное, в ее глазах тоже появится след космоса.
Хозяйка пригласила гостей к столу и стала угощать их чаем: в России по каждому случаю пьют чай!
— Как тебе понравилась Москва? — вежливо спросила хозяйка.
— Мне очень понравилась Москва! — вежливо ответила американская гостья и почувствовала, что ее отношение к русской столице было более сложным, чем просто «очень понравилась».
Волнение и настороженность, с которыми Саманта летела в Москву, уступили место новым чувствам. Теперь Москва была уже не чужим, непонятным городом. Москвичи, которые встречали девочку, как родную, растопили холодок недоверия. И в сердце девочки пробился робкий росток привязанности к удивительному русскому городу.
Женщина-космонавт улыбалась маленькой гостье, а глаза оставались неспокойными, тревожными.
— Вам не страшно было лететь в космос? — спросила Саманта и запоздало подумала: «Может быть, этот вопрос неуместен? Тысячи людей до нее уже спрашивали об этом. Какая я нескладная, — решила девочка, — все время спрашиваю невпопад».
Но хозяйка заговорила — стала отвечать. И Саманте показалось, что обо всем, о чем она говорит, говорит впервые и никому до Саманты в этом не признавалась.
— Меня преследовал страх неведомого. Ведь все нормальные люди боятся неведомого. Но если этот страх не преодолеть, земля остановится.
— Вы хотите сказать, — отозвалась Саманта, — что кто-то должен вертеть землю?
— Я хочу сказать, что каждый человек должен вертеть землю по мере своих сил. Страх, что земля остановится, погибнет, куда сильнее страха перед неведомым.
Саманта задумалась над словами женщины-космонавта — в них был глубокий смысл.
— Когда я летела, — продолжала хозяйка, — миллионы людей переживали за меня. И поэтому мне было легче побороть свой страх. Ты, говорят, сейчас была на велотреке, попробовала промчаться по стене. Тебе было страшно?
— О, да! — воскликнула девочка: если космонавт не боится признаться, что было страшно, то ей тоже нечего скрывать. — Но я не заплакала и не закричала.
Потом они пили чай.
И тогда Саманта решилась и задала хозяйке прямой и страшный вопрос:
— А если будет космическая война, вы тоже будете воевать?
Мама нахмурилась. Папа энергично пригладил ладонью свои вихры. Наташа покраснела.
И только хозяйка оставалась спокойной.
— Никаких звездных войн не будет, — убежденно сказала она.
— Почему? — удивилась юная американка.
— Потому что люди не настолько безрассудны, чтобы допустить такую катастрофу.
— Но наш президент говорит... — Саманта запнулась.
А хозяйка задумчиво посмотрела на нее и покачала головой.
— Президент не бог, и если он думает, что ему под силу решить судьбу всего мира, он, вероятно, ошибается, — сказала она и перевела взгляд на миссис Джейн и мистера Артура. — Как жаль, что даже за чаем, даже в обществе ребенка приходится заниматься политикой, — с сожалением сказала она. — Мы уберегли своих детей от страхов перед звездными войнами...
— Какое счастье! — воскликнула мама.
— Мы бы тоже рады уберечь, — сказал папа. — Но мы воспитываем детей более реалистично.
— Я много повидала на своем веку, — продолжала хозяйка, — но никак не могу вообразить, что на свете есть люди, которые готовы лишить своих внуков детства и в своей игре ставят на карту их жизни. Нам приходится оберегать и своих детей, и ваших.
И тут она обняла Саманту, ласково притянула ее к себе. И крепко прижала. «Так, что косточки затрещали», — впоследствии вспомнит Саманта.
— Ты-то откуда знаешь о звездных войнах? — спросила она.
— Я видела по телевизору фильмы «Звездные войны».
— Это не детские фильмы. Это вообще нечеловеческие фильмы.
— Но телевизор смотрят все, — вздохнула мама.
— Есть вещи, от которых надо оберегать детей. Как от заразы.
Женщина-космонавт поднялась из-за стола и, обняв себя за плечи, прошлась по комнате. И Саманте вдруг показалось, что полет в космос от нее далеко-далеко и что теперь она полна других забот, которые поважнее космоса, — эти заботы связаны с судьбой Земли, которая из далей космоса кажется прекрасным голубым шаром.

Мир начинается с Ленина

Каждый день в Москве дарил Саманте новые, незабываемые впечатления. Ее мир — мир девочки из небольшого американского городка — оказался таким невместительным. Теперь этот мир с каждым днем разрастался, расширял свои границы. Мир Саманты становился богаче и ярче.
В Москве Саманта впервые услышала имя Ленина.
— Сегодня мы поедем к Ленину, — объявила Наташа.
— А где он живет? — полюбопытствовала Саманта.
От этого неожиданного вопроса Наташа даже растерялась, но, внимательно посмотрев в глаза девочке, сказала:
— Мы поедем на Красную площадь, где стоит Мавзолей Ленина.
Красная площадь оказалась не красной — она была вымощена темными каменными брусочками, отливающими синевой. Красными были стены Кремля и звезды на башнях.
Саманта со своими спутниками подошла к гранитному сооружению. У входа замерли два часовых.
— Это Мавзолей Ленина, — тихо произнесла Наташа.
— Ленин, как наш Вашингтон, — объяснил Саманте папа. — Его знает каждый.
Он положил к стене Мавзолея букетик гвоздик. И все направились к распахнутым дверям. Саманта подумала, что часовые, охраняющие вход в Мавзолей, сейчас скрестят винтовки и преградят им путь. Но воины не шелохнулись.
В полутьме подземного зала в стеклянном саркофаге лежал немолодой человек. У него было спокойное, усталое лицо. Словно он уснул после трудного рабочего дня. Это не было лицо героя и не было лицо властелина. Саманте оно показалось знакомым, словно Ленин бывал у них в доме на окраине Манчестера, сидел на ступеньке крыльца...
Стараясь не дышать, чтобы не потревожить сон Ленина, Саманта почему-то представила себе, как собака трется о его ногу, а он гладит ее. И улыбается. Саманте было очень легко представить себе его улыбку. Значительно труднее было сознавать, что Ленин мертв. В глубине души девочка не могла согласиться с этим. Она вообще никогда в жизни не видела мертвого человека.
Ленин спал. Глаза его были сомкнуты.
«Интересно, какие у него глаза: серые или карие?» — подумала Саманта и про себя решила: добрые.
Папа коснулся рукой ее плеча — надо идти! — и девочка нехотя направилась к выходу.
Когда по каменным ступеням тихо, чтобы не потревожить торжественной тишины, Саманта вышла наружу, солнце стояло высоко и над площадью плыли мелодичные неторопливые удары часов — Кремлевских курантов.
Саманта шла по кремлевскому двору, а перед глазами все еще стояло лицо спящего Ленина. И девочка думала: пусть поспит, пусть отдохнет. Он слишком много недосыпал.
Гостей пригласили посетить квартиру и рабочий кабинет Ленина. Квартира Ленина поражала удивительной скромностью. Слушая рассказ экскурсовода, Саманта разглядывала вещи Ленина, и они как бы оживали. Вспыхнуло и затрепетало маленькое пламя свечи — в трудные годы часто не было электричества, и тогда зажигали свечи. А белая кафельная печь не запылала, она и при жизни Ленина часто стояла нетопленой — не хватало дров. От печки тянуло холодком.
Саманта представила себе, как Ленин входит в свой дом, снимает в маленькой прихожей пальто и вешает его, моет руки над раковиной умывальника, садится на венский стул с гнутой спинкой. Девочка потрогала рукой спинку стула.
Ленин жил, как жили в те далекие трудные годы все люди России. Недосыпал, недоедал, замерзал.
Саманта задержалась у кровати Ленина. Узкая кровать с железной спинкой походила на простую больничную койку. Когда враги ранили Ленина — в плечо и в грудь, — он пожелал, чтобы его привезли домой. Сам поднялся по лестнице, чтобы никого не утруждать, и лег в свою суровую постель.
Может быть, Ленин потому так ненавидел войну, что у людей от нее одни страдания.
Девочка осторожно провела рукой по белому покрывалу.

В кабинете Ленина Саманта долго рассматривала шкафы с книгами, пальму в кадке (Ленин сам поливал ее и сам влажной тряпкой протирал жесткие листья), стенные часы, старинный телефонный аппарат. К этому телефону сходились все нити страны, охваченной революционной борьбой. Сколько горьких известий нашептывал этот телефон Ленину. Сколько раз радостно докладывал о победах. А вдруг телефон сейчас зазвонит и Ленин торопливой походкой войдет в кабинет? Войдет и увидит нежданную гостью — маленькую американку.
Но телефон так и не зазвонил, а хозяин так и не пришел в свой кабинет.
Саманта нехотя уходила от Ленина.
Все, что она узнала о нем, казалось, она узнала от него самого, всматриваясь в его лицо, изучая его дом, вещи, рабочее место.
Только один вопрос задала она:
— А у Ленина была собака?
Вместо ответа ей показали старую фотографию, на которой Ленин сидел в плетеном кресле, а рядом стоял ирландский сеттер, положив морду на колено. Ленин гладил его.
— У меня точно такой же! — воскликнула девочка: ирландские сеттеры все похожи друг на друга.
Позднее, в Ленинграде, Саманте покажут штаб русской революции — Смольный. Здесь сразу после восстания был принят Декрет о мире. И это тоже было делом Ленина.

Мост через время

Я часто думаю: если можно было бы повернуть колесо времени и вернуть то лето, когда в Москве появилась улыбчивая американская девочка с такими родными веснушками-конопушками, похожими на семечки березы, взял бы я ее за руку и сказал:
— Пойдем, Сэми, я покажу тебе свою Москву.
— А разве есть еще одна Москва? — Брови удивленно поднимутся домиком. — Хотя у нас в Штатах пять городов называются Москвой.
— Другой Москвы нет. Но есть уголки, особенно дорогие мне. Может быть, ты разделишь мою любовь к ним?
— О, да!
И мы бы отправились в удивительное путешествие по тихим переулкам, где стоят не тронутые временем старые дома и ни один дом не похож на другой. Где зимой на мостовых, как в поле, лежит снег. И где смелые городские птицы чувствуют себя хозяевами Арбатских, Замоскворецких, Покровских переулков и Никитских ворот.
И повел бы я Саманту по переулкам, далеким от туристских маршрутов, где стоят старые дома, где в уютных дворах — «московских двориках» — растут старые, в два обхвата, тополя, а зимой, как в поле, лежит неубранный снег.
Я привел бы свою подружку на Старый Арбат, к двухэтажному дому с мезонином, бывшему дому Хитрово. Он теперь отреставрирован, сверкает новизной. А ведь в этом доме после женитьбы жил наш Пушкин.
Я бы рассказывал ей о Пушкине, а воображение девочки перенесло бы ее в далекое время. И вот уже улица покрыта снегом, на стеклах узор изморози, слышен скрип саней. А из возка на снег выскакивает Пушкин, горячий, радостный. Он размахивает цилиндром, что-то кричит, а снежинки смешиваются с завитками его курчавых волос, и его голова превращается в большой одуванчик. А потом из саней неторопливо выходит его молодая красавица жена.
— Кто этот мистер с вьющимися волосами?
Оказывается, Саманта не знает Пушкина. Про медведей на улицах Москвы успела узнать, а на Пушкина не хватило времени.
И мне станет обидно, что она не знает нашего великого поэта.
Я бы зажег в Саманте тягу к таинственному Пушкину. Придет время, она сама откроет для себя великого поэта.
Придет ли время?
Тогда я верил, что придет, и продолжил бы путешествие по моей Москве. Я бы привез Саманту на Горбатый мост.
Пусть бы она молча осмотрела его, пусть бы спросила:
— Зачем мост, если нет реки?
— Река была... когда-то. Ее спрятали в трубы.
— Значит, мост не нужен!
— Этот нужен. Этот мост соединяет настоящее с прошлым, — объяснил бы я девочке, — а между ними время, как река.
— Мост через время. — Саманта обрадовалась бы этому открытию. — А что это за прошлое, к которому перебросили мост?
— Борьба за свободу. Как в Америке борол