Глава VII. Ереси ранних христиан 3 страница

В число посвященных входят и мужчины и женщины, и церемонии носят такой своеобразный характер, что необходимо присутствие обоих полов для участия в ритуале и “работе”. “Меблировка” “молитвенного дома” и “комнаты видений” проста; и если отбросить вопрос удобства, она может состоять единственно из полоски ковра. В “Сером Зале” (это место никогда не упоминается; оно под землею, недалеко от Бейт-эд-дина) имеются богатые украшения и ценные предметы древней меблировки, изделия арабских сереброковачей, сделанные пять или шесть веков тому назад, с надписями и датами. День посвящения должен быть днем продолжительного поста с утренней зари до захода солнца зимою или до шести часов вечера летом, и сама церемония с начала до конца представляет собою серию испытаний и соблазнов, рассчитанных на испытание выносливости кандидата под физическим и ментальным давлением. Редко бывает, что кто-нибудь, кроме молодых мужчин и женщин “выигрывает” все “призы”, так как природа иногда дает себя знать несмотря на самую упрямую волю, и неофиту не удается пройти некоторые испытания. В таких случаях испытательный стаж удлиняют еще на один год, после которого происходит новое испытание.

Среди всяких испытаний самообладания неофита имеются и следующие: отборные куски вкусно приготовленного мяса, ароматный суп, пилав и другие аппетитные блюда, щербет, кофе, вино и вода оставляются как бы случайно около него, и он на какое-то время оставляется наедине с этими соблазнительными вещами. Для голодной и слабеющей души это является суровым испытанием. Но еще более трудным испытанием является то, когда семеро жриц все уходят, кроме одной, самой юной и прекрасной, и дверь закрывается и запирается снаружи, причем кандидата предупреждают, что ему дается полчаса на “размышление”. Утомленный долго продолжающимся церемониалом, ослабевший от голода, изнуряемый жаждой, при наступлении сладостного отлива после громадного напряжения сдержать свою животную природу в подчинении — этот момент уединенности и соблазна полон опасности. Юная прекрасная весталка, робко приближаясь со взорами, придающими двойной магнетизм ее словам, шепотом просит “благословить ее”. Горе тому, кто согласится. Сотня глаз подсматривает за ним в тайные щели наблюдения, и только невежественному неофиту кажется, что он укрыт от всех и ему представился удобный случай.

В этой системе нет никакой нечестивости, идолопоклонства или какой-либо другой действительно отрицательной черты. У них сохранились остатки того, что когда-то было величественной формой поклонения природе; под пятой деспотизма эта форма превратилась в тайный орден, спрятавшийся от дневного света и проявляющийся только при дымном мерцании нескольких горящих ламп в какой-либо сырой пещере или в подземной часовне. Основные догмы их религиозного учения изложены на семи “скрижалях”; вот они в общих чертах:

1. Единство Бога или бесконечная единичность божества.

2. Существенное превосходство истины.

З. Закон терпимости к мнениям всех мужчин и женщин.

4. Уважение ко всем мужчинам и женщинам в отношении их характеров и поведения.

5. Полное подчинение велениям Бога относительно судьбы.

6. Чистота тела, ума и души.

7. Взаимная помощь при любых обстоятельствах.

Эти основы не пишутся и не печатаются. Имеется и другой набор основ; они и пишутся и печатаются с целью ввести в заблуждение неосторожных, но они нас не интересуют.

Кажется, что главным результатом посвящения было что-то похожее на ментальную иллюзию или состояние сна-бодрствования, в котором неофит видел или думал, что видит, образы людей, отсутствующих, как он знал, и в некоторых случаях даже отдаленных на тысячи миль. Я думал (а, может быть, это создавал мой ум), что я вижу друзей и родственников, хотя знал, что они находятся в штате Нью-Йорк, тогда как я находился в Ливане. Каким образом создавались такие результаты — этого я не знаю. Они появлялись в темной комнате, когда “руководитель” говорил, а в смежном “покое” раздавалось многоголосое пение; это происходило к концу дня, когда я устал от поста, хождения, говорения, пения, одевании и раздевании; устал от видения множества людей в различных состояниях одевания и раздевания; устал от огромного ментального напряжения и сопротивления определенным физическим проявлениям, которые возникают от инстинктивных потребностей, когда они начинают преодолевать волю; устал от напряженного внимания к происходящим сценам, надеясь их запомнить, — так что, по всей вероятности, я не годился для того, чтобы судить о каких-либо новых поразительных феноменах, а в особенности о тех очевидно, магических явлениях, которые всегда возбуждали во мне подозрение и недоверие. Мне известны различные применения волшебного фонаря и других аппаратов, и я взял на себя труд исследовать комнату, где эти “видения” мне появились; я исследовал ее в тот же вечер, на следующий день и еще несколько раз впоследствии, и убедился, что в моем случае никакая машинерия и никакие другие средства не использовались, кроме голоса “руководителя и наставника”. Впоследствии несколько раз на большом расстоянии от “покоя”, например, в отеле Хорнстейна в Иерусалиме вызывались такие же самые или схожие видения. Жена сына известного в Иерусалиме еврейского коммерсанта, является посвященной “сестрой” и может вызвать эти видения по желанию почти для каждого, кто будет жить строго по правилам ордена в течение нескольких недель, более или менее, сообразуясь со своей натурой, грубой или утонченной.

Я могу с полной уверенностью сказать, что это посвящение настолько своеобразно, что его невозможно изложить в печати так, чтобы было понятно человеку, который не прошел “обработки” в “покое”. Таким образом, дать изложение этих посвящений было бы еще более невозможным, нежели франкмасонских. Настоящие секреты разыгрываются, а не сообщаются речью и требуют помощи нескольких посвященных.

Мне нет надобности говорить о том, что некоторые понятия этого народа, как кажется, произошли от определенных верований древних греков, например, идея, что у человека две души, и многие другие, — так как вы, вероятно, были ознакомлены с ними, когда вы проходили “верхний” и “нижний покои”. Если я ошибаюсь в своем предположении, что вы одна из “посвященных”, то извините меня. Мне известно, что самые близкие друзья часто скрывают этот “священный секрет” друг от друга; и даже муж и жена могут жить, — как мне рассказывали, в Дар-эл-Камар это имело место в одной семье — в течение двадцати лет вместе и оба ничего не знали о посвящении другого. У вас, несомненно, имеется достаточно оснований держать это в секрете.

Преданный вам Л. Л. Раусон”.

Прежде чем покончить с этой темой, мы можем добавить, что если какой-либо посторонний человек попросит разрешения присутствовать на “четверговых” собраниях — ему никогда не откажут. Только, если он христианин, охал возьмет Библию и будет читать из нее: если он магометанин — он услышит несколько глав из Корана, и церемония на этом закончится. Они подождут, когда он уйдет, и затем, крепко заперев двери дома собраний, приступят к своим собственным обрядам и книгам, перейдя с этой целью в свои подземные святилища.

“Друзы, даже больше чем евреи, остаются своеобразным народом”, — говорит полковник Черчиль [ 537, т. 3], один из немногих честных и строго беспристрастных писателей. — “Они женятся только на соплеменницах; их редко, если вообще, обращают в другую веру; они цепко держатся за свои традиции и сводят на нет все попытки проникнуть в их тщательно охраняемые тайны... Плохая слава того калифа, которого они выставляют как своего основателя, достаточно компенсируется чистой жизнью многих, кого они почитают как святых, а также героизмом их феодальных вождей”.

И все же можно сказать, что друзы принадлежат к одной из наименее эзотерических тайных обществ. Существуют другие, гораздо более могущественные и ученые, о существовании которых в Европе даже не подозревают. Существует много ответвлений, принадлежащих к великой “Материнской Ложе”, которые, смешавшись с некими общинами, могут быть названы тайными сектами внутри других сект. Одною из них является секта, обычно называемая Лагхана-Шастра. Она насчитывает несколько тысяч адептов, которые рассеяны малыми группами на юге Деккана в Индии. По распространенному суеверию, этой секты боятся благодаря приписываемому ей великому умению пользоваться магией и колдовством. Брахманы обвиняют их членов в атеизме и святотатстве, ибо никто из них не соглашается признать авторитет ни Вед, ни “Ману”, за исключением текстов, совпадающих с теми вариантами, которые находятся в их владении и которые они считают единственными подлинными текстами; у Лагхана-Шастра нет ни храмов, ни священнослужителей, но дважды в месяц каждый член общины должен отлучиться из дому на три дня. Народная молва, возникшая среди их женщин, приписывает эти отсутствия паломничеству, совершаемому к их местам собраний через каждые две недели. В каких-то уединенных гористых местностях, неизвестных и недоступных другим сектам, спрятавшись от взоров среди роскошной растительности Индии, они имеют свои бунгало, которые похожи на маленькие крепости, обнесенные высокими и толстыми стенами. Те, в свою очередь, окружены священными деревьями, называемыми ассоната, а по-тамильски — аррасса марам. Это — “священные рощи”, первоисточники священных рощ Египта и Греции, посвященные которых также строили свои храмы внутри таких рощ, недоступных профанам. [401]

Не без интереса будет узнать, что м-р Джон Яркер Младший говорит по поводу некоторых современных тайных обществ на Востоке.

“Наибольшее сходство с брахманистскими мистериями, вероятно, можно найти в очень древних “Тропах” дервишей, которые обычно управляются двенадцатью должностными лицами, причем старейший “Двор” главенствует над другими по праву старшинства. Здесь главу этого “двора” называют “шейхом”, и он имеет заместителей, “калифов” или наследователей, которых может быть много (так же, например, как в степени, предшествующей масонскому мастеру). Орден делится, по меньшей мере, на четыре колонны, столбы или степени. Первая ступень — ступень “человечества”, которая подразумевает сосредоточение на писаном законе и “уничтожение в шейхе”. Вторая — ступень “Тропы”, в которой “Мурид” или ученик достигает духовных сил и “самоуничтожения” в “Пэре” или основателе “Тропы”. Третья стадия называется “Знание” и предполагает, что “Мурид” становится вдохновленным; ее называют “уничтожение в Пророке”. Четвертая приводит его даже к Богу, когда он становится частью божества и видит Его во всем. Первая и вторая стадии получили современные подразделения, как “Целостность”, “Добродетель”, “Трезвенность”, “Благожелательность”. После этого шейх возводит его в ранг “калифа” или почетного мастера, так как в их мистическом языке “человек должен умереть, прежде чем родится святой”. Будет видно, что этого рода мистицизм приложим к Христу как основателю “Тропы””.

К этому сообщению автор добавляет следующее, касающееся бекташ дервишей, которые

“часто посвящали янычар. Они носят маленький мраморный кубик, запятнанный кровью. Их церемония следующая: перед приемом требуется пройти годовое испытание, в течение которого кандидату сообщаются ложные секреты; у него два крестных отца, и у него отнимают все металлы и даже лишают одежды: из овечьей шерсти делают веревку для его шеи и опояску для чресел; его вводят в центр квадратной комнаты, представляют как раба и сажают на большой камень с двенадцатью зубцами; его руки складывают на груди, тело наклоняют вперед, пальцы его правой ноги закладываются на левую ногу; после различных молитв его сажают в особенной позе, с рукой особенным образом вложенной в руку шейха, который повторяет стих из Корана: “Те кто давал тебе руку дают тебе клятву, дают клятву Богу, рука Бога вложена в их руку; кто бы ни нарушил эту клятву, причинит себе зло; кто останется верен Богу, получит чудесную награду”. Подкладывание руки под подбородок — их знак, возможно — в память их обета. Все пользуются двойными треугольниками. Брахманы вписывают в углах свою троицу и также обладают масонским знаком бедствия, каким пользуются во Франции” [ 538 ].

С того самого дня, когда первый мистик нашел средства сообщения между этим миром и мирами невидимого сонма, между сферой материи и сферой чистого духа, он пришел к заключению, что бросить эту таинственную науку на опошление толпе значит потерять ее. Злоупотребление ею могло привести человечество к быстрому уничтожению; это было бы подобно обкладыванию группы детей взрывчатыми веществами со вручением им спичек. Первый адепт — самоучка посвятил только несколько избранных и хранил молчание перед множествами. Он осознавал своего Бога и чувствовал это великое Существо внутри самого себя. “Атман”, Я, [402] могущественный Владыка и Защитник, если только человек познал Его, как “Я есмь”, “Ego Sum”, “Ахми”, — являл свою полную силу тому, кто был в состоянии узнавать “все еще тихий голос”. Со дней первобытного человека, описанного первым ведическим поэтом, вплоть до нашего современного века не было философа, достойного этого названия, который не носил бы в молчаливом святилище своего сердца этой великой и сокровенной истины. Если он был посвященным, то узнавал это как священную науку; если нет, то подобно Сократу, твердя себе так же, как и своим ближним, благородный приказ — “О, человек, познай самого себя” — он преуспевал в узнавании своего Бога внутри самого себя. “Вы есть боги”, говорит нам царь-псалмопевец, и мы находим, что Иисус напоминает писцам, что изречение “Вы есть боги” было адресовано другим смертным людям, требуя себе той же самой привилегии безо всякого кощунства [Иоанн, X, 34, 35]. И как верное эхо, Павел, утверждая, что все мы являемся “храмами Бога живаго” [2 Коринфянам, VI, 16], осторожно добавляет, что, в конце концов, эти вещи только для “мудрых” и что говорить о них — “незаконно”.

Поэтому мы должны принять это напоминание и просто отметить, что даже в вымученной и варварской фразеологии “Кодекса назареев” мы повсюду различаем ту же самую идею. Подобно подводному течению, быстрому и чистому, она проходит, не смешивая своей кристальной чистоты с мутными и тяжелыми волнами догматизма. Мы находим ее в “Кодексе” так же, как в Ведах, в “Авесте”, как и в “Абхидхарме”, и в “Санкья-Сутрах” Капилы не менее, чем в четвертом Евангелии. Мы не можем достичь “Царствия Небесного”, если мы не соединимся неразрывно с нашим Rex Lucis, Владыкой Великолепия и Света, нашим Бессмертным Богом. Сперва мы должны завоевать бессмертие и “взять Царство Небесное силой”, данной нашим материальным “я”.

“Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба... говорю вам тайну”, — раскрывает Павел [1 Коринфянам, XV, 47].

В религии Шакьямуни, которую ученые комментаторы с восторгом в последнее время сочли чисто нигилистической, доктрина бессмертия обрисована очень ясно, вопреки европейским или, скорее, христианским идеям о нирване. В священных книгах джайнов, Патуни, к умирающему Гаутаме обращаются так:

“Поднимись в Нирви (нирвану) из этого дряхлого тела, в которое ты был послан. Поднимись в твою прежнюю обитель, о, благословенный аватар! ”

Это нам кажется прямой противоположностью нигилизму. Если Гаутаму приглашают снова подняться в свою “прежнюю обитель”, и эта обитель есть нирвана, тогда неоспоримо, что буддийская философия не проповедует конечного уничтожения. Так же как утверждают, что Иисус являлся своим ученикам после смерти, так же до нынешнего дня верят, что Гаутама снисходил из нирваны. И если он существует там, то его состояние не может быть синонимом уничтожения,

Гаутама не менее, чем все другие великие реформаторы, имел одно учение для своих “избранных” и другое для внешних масс, хотя главная цель его реформы заключалась в посвящении всех постольку, поскольку это было допустимо и разумно, не делая никакого различия по кастам и богатству, — в великих истинах, до сих пор державшихся в тайне себялюбивым классом брахманов. В Гаутаме Будде впервые в мировой истории мы видим человека, движимого тем великим благородным чувством, которое охватывает все человечество в одном объятии, призывая и “бедного”, и “хромого”, и “слепого” на царский пир, из которого он исключал тех, кто до сих пор сидели в одиночку в высокомерном отчуждении. Это был он, кто смелой рукой первым открыл дверь святилища парию, падшему и всем тем, “кого обидели люди”, одетые в золото и пурпур, часто намного недостойнее тех отверженных, на которых презрительно указывал их палец. Все это сделал Сиддхарта за шесть веков до появления другого реформатора, такого же благородного и такого же любящего, хотя и менее удачливого, в другой стране. И если они оба, зная о великой опасности, какую таит в себе передача некультурному населению обоюдоострого оружия знания, которое дает власть, — оставили наиболее углубленный угол святилища в глубочайшем мраке, то кто, знающий человеческую натуру, может упрекнуть их за это? Но в то время как один был движим благоразумием, другой был вынужден так поступать. Гаутама оставил эзотерическую и наиболее опасную часть “тайного знания” нетронутой и дожил до почтенного возраста восьмидесяти лет с уверенностью, что он преподал основные истины и обратил к ним одну треть населения всего мира; Иисус обещал своим ученикам знание, которое дает человеку власть совершать гораздо большие чудеса, чем он сам когда-либо совершал, и он умер, оставив только нескольких верных людей лишь на полпути к знанию, чтобы они боролись с миром, которому они могли дать лишь то, что наполовину знали сами. Впоследствии их последователи исказили истину еще больше, чем они сами.

Неправда, что Гаутама никогда не учил чему-либо относящемуся к будущей жизни, или что он отрицал бессмертие души. Спросите любого интеллигентного буддиста о его идеях по поводу нирваны, и он, несомненно, выразится, как недавно выразился известный Ван-Чин-Фу, китайский оратор, в настоящее время путешествующий по этой стране, когда мы разговаривали с ним о нипанге (нирвана).

“Это состояние”, — сказал он, — “мы все понимаем как окончательное воссоединение с Богом, совпадающее с усовершенствованием человеческого духа путем его окончательного освобождения от материи. Это сама противоположность личного уничтожения”.

Нирвана значит несомненность личного бессмертия в Духе, но не в Душе, которая, как предельная эманация, непременно должна дезинтегрировать свои частицы, — сложный состав из человеческих чувствований, страстей и стремления к какому-либо объективного рода существованию, — прежде чем бессмертный дух этого Эго полностью освободится и, следовательно, будет застрахован от дальнейших перевоплощений в какой бы то ни было форме. А как может человек когда-либо достигнуть этого состояния, пока Упадана, состояние желания жизни, больше жизни, не исчезнет у чувствующего существа, у Аханкара, в какое бы возвышенное тело оно ни было облечено? Именно “Упадана” или это интенсивное желание производит ВОЛЮ, и именно воля развивает силу, и последняя порождает материю или объект, имеющий форму. Таким образом развоплощенное Эго, этим одним только неумирающим в нем желанием бессознательно создает условия своего последовательного воспроизведения в различных формах, которые зависят от его ментального состояния и кармы, добрых или злых деяний в его предшествующем существовании, обычно называемых “заслугой и недостатком. Вот почему Учитель рекомендовал своим нищенствующим ученикам развивать четыре степени дхианы, благородного “пути четырех истин”, той постепенной выработки в себе стоического равнодушия к жизни и смерти, того состояния духовного самосозерцания, в течение которого человек совершенно теряет из виду свою физическую и двойную индивидуальность, состоящую из души и тела, и, соединившись со своим третьим и высшим бессмертным я, реальным и небесным человеком, вливается, так сказать, в божественную Сущность, откуда когда-то изошел его собственный дух, подобно искре из очага. Поэтому архат, святой нищенствующий, может достичь нирваны, находясь еще на земле; и его дух, будучи совершенно свободным от пут “психической земной, дьявольской мудрости”, как Иаков называет ее, и будучи по собственной натуре всезнающим и всемогущим, может на земле одною только силою мысли творить величайшие чудеса.

“Именно миссионеры в Китае и в Индии были первыми, кто начали распространять эту ложь о нипанге или ниепане (нирване)”, — говорит Ван-Чин-Фу.

Кто может отрицать правдивость этого обвинения после прочтения, например, трудов аббата Дюбуа? Миссионер, который сорок лет своей жизни проводит в Индии, и затем пишет, что “Буддисты не признают никакого другого Бога, кроме человеческого тела, и не преследуют никаких других целей, кроме удовлетворения своих чувств”, — произносит неправду, которая может быть доказана свидетельством законов талапоинов Сиама и Бирмы — законов, оставшихся в силе до нынешнего дня, и которые приговаривают сахана или пунгхи (ученого — от санскритского “пандит”), так же как и рядового талапоина, к смертной казни через обезглавливание за нарушение целомудрия. Никакой иностранец не может быть допущен в их Кьюмы или вихары (монастыри); и все же нашлись французские писатели, в других отношениях беспристрастные и честные, которые, говоря о великой строгости правил, которым подчиняются буддийские монахи этих общин, и не обладая при этом ни одним фактом, подтверждающим их скептицизм, тупо заявляют, что

“несмотря на великое восхваление в их адрес (талапоинов) со стороны некоторых путешественников — восхвалений лишь в силу внешнего поведения, — я совсем не верю в их целомудрие” [ 382 ].

К счастью для буддийских талапоинов, лам, саханов, упасампадов[403] и даже саменаиров, [404] у них имеются летописи и факты, которые более веские, чем необоснованное личное мнение француза, родившегося в католических странах, которого едва ли можно упрекать за то, что он потерял всякую веру в добродетель духовенства. Когда буддийский монах становится (что, возможно, не раз происходит в столетие) виновным в прелюбодеянии, у него нет ни сборища мягкосердечных членов, которых он может тронуть до слез красноречивым признанием своей вины, ни Иисуса, на чью перегруженную, многострадальную грудь бросаются, словно в какой-то общехристианский мусорный ящик, все нечистоты расы. Никакой буддийский грешник не может утешать себя мечтою о Ватикане, внутри тонущих в грехах стен которого черное превращается в белое, убийцы — в безгрешных святых, и золотые и серебряные обмывания могут быть куплены у исповедника, чтобы очистить запоздалого кающегося от больших или меньших прегрешений против Бога и человека.

За исключением нескольких беспристрастных археологов, которые находят непосредственные буддийские элементы в гностицизме, как и во всех этих ранних, просуществовавших лишь краткое время, христианских сектах, — мы знаем очень мало исследователей, которые, говоря о первоначальном христианстве, придавали бы этому вопросу должное значение. Разве у нас недостаточно фактов, чтобы, по крайней мере, возбудить некоторый интерес в этом направлении? Разве мы не знаем, что уже в дни Платона были “брахманы” — читайте: буддисты, саманеяне, шаманы или шаманские миссионеры — в Греции, и что они в одно время наводнили всю страну? Разве Плиний не показывает их основавшимися на берегах Мертвого моря на протяжении “тысячелетий”? После того как мы сделаем необходимые скидки на преувеличение, у нас все еще останется в запасе несколько столетий до Р. X. И возможно ли, чтобы их влияние не оставило более глубоких следов во всех этих сектах, чем обычно думают? Мы знаем, что секта джайнов претендует на то, что буддизм произошел из ее доктрин — что буддизм существовал раньше Сиддхарты, более известного под именем Гаутамы Будды. Индусские брахманы, которым европейские востоковеды отказывают в праве что-нибудь знать о своей собственной стране, или понимать свой собственный язык и летописи лучше тех, кто никогда не был в Индии, по тому же принципу, по какому христианские богословы запрещают евреям толковать собственные Священные Писания, — эти брахманы, говорим мы, обладают достоверными летописями. И эти летописи сообщают, что воплощение через деву Авани первого Будды — божественного света — произошло на острове Цейлон за несколько тысячелетий до Р. X. Брахманы отвергают утверждение, что это был аватар Вишну, но признают появление реформатора брахманизма в то время. Повествование о Деве Авани и ее божественном сыне Шакьямуни записано в одной из священных книг сингалезских буддистов — “Нирдхаса”; а брахманская хронология зафиксировала великую буддийскую революцию и религиозную войну, и последующее затем распространение учения Шакьямуни в Тибете, Китае, Японии и других местах в 4620 году до Р. X. [405]

Ясно, что Гаутама Будда, сын царя Капилавасту и потомок первых Шакья через своего отца, который был касты кшатрия или воинов, — не изобрел своей философии. Он был филантропом по натуре, и его идеи развивались и созревали в то время, когда он находился на обучении у Тиртханкара, знаменитого гуру секты джайна. Последняя теперь рассматривает нынешний буддизм как отделившееся ответвление их собственной философии, а себя считают единственными последователями первого Будды, которым было позволено остаться в Индии после изгнания всех других буддистов вероятно потому, что они пошли на компромисс и приняли некоторые брахманистские концепции. Любопытно, если не сказать больше, что три разделившиеся и враждующие между собой религии, как брахманизм, буддизм и джайнизм так совершенно согласуются по преданиям и хронологии относительно буддизма, а наши ученые прислушиваются только к своим собственным необоснованным спекуляциям и гипотезам. Если рождение Гаутамы с каким-то обоснованием может быть отнесено к 600 г. до Р. X., то предшествующим ему Буддам также следовало бы отвести какое-то место в хронологии. Будды не боги, а просто люди, осененные духом Будды — божественным лучом. Или же потому, что не будучи в состоянии выпутаться из затруднения сами с помощью одних только собственных исследований, наши востоковеды предпочитают лучше отрицать и предать все забвению, нежели признать за индусами право что-нибудь знать в собственной религии и истории? Это странный способ раскрывания истин!

Обычный аргумент, выдвигаемый против утверждения джайнов, что они послужили источником восстановления древнего буддизма, — что основное учение последней религии противоречит верованию джайнов, не является убедительным. Наши востоковеды говорят, что буддисты отрицают существование Верховного Существа; джайны допускают это, но протестуют против предположения, что “Он” может вмешиваться в управление вселенной. Мы уже в предыдущей главе доказали, что буддисты ничего такого не отрицают. Но если бы беспристрастный ученый мог тщательно исследовать литературу джайнов, сохранившуюся в тысячах книг — или, лучше скажем, спрятанную — в Раджпутане, Джуселмере, в Патуне и в других местах, [406] а в особенности, если бы он мог получить доступ к древнейшим из их священных томов, то он обнаружил бы совершенную тождественность философской мысли, если и не популярных обрядов, между джайнами и буддистами. Ади-буддха и Адинатха (или Адишвара) тождественны и по сущности и по цели. А если мы проследим джайнов назад, с их претензиями на владение старейшими пещерными храмами (этими изумительными памятниками индийской архитектуры и скульптуры) и их записями почти невероятной древности, то мы едва ли сможем отказаться рассматривать их в том свете, на какой они претендуют. Мы должны допустить, что, по всей вероятности, они являются единственными настоящими потомками первобытных владельцев Древней Индии, побежденных таинственными ордами белокожих брахманов, которых в сумерках истории мы видим появляющимися сперва как кочевников в долинах Джамны и Ганга. Книги шраваков — единственных потомков архатов или самых ранних джайнов, обнаженных лесных отшельников древности, вероятно, могли бы пролить свет на многие смущающие вопросы. Но получат ли наши европейские ученые доступ к подлинным книгам до тех пор, пока они будут вести себя, как теперь? У нас по этому поводу имеются сомнения. Спросите любого заслуживающего доверия индуса, как поступали миссионеры с теми рукописями, которые, к несчастью, попадали в их руки, и тогда подумайте, можем ли мы упрекать туземцев за то, что они стараются уберечь от осквернения “богов своих отцов”.

Чтобы удержать свои позиции, Иринею и его школе пришлось упорно бороться с гностиками. Такова же была судьба Евсевия, который очутился в тяжелом положении, не зная, как разделаться с ессеями. Образ поведения и обычаи Иисуса и его апостолов доказывали слишком близкое сходство с этой сектой, чтобы обойти этот факт без объяснений. Евсевий старался убедить людей, что ессеи были первыми христианами. Его усилиям мешал Филон Иудей, который написал свой исторический обзор ессеев и описал их с мельчайшими подробностями задолго до того, как появился в Палестине первый христианин. Но если в то время не было ни одного христианина, то, задолго до эры христианства там были хр е стиане, и к ним принадлежали ессеи, так же как и ко всем другим посвященным братствам, даже не упоминая кришнаитов Индии. Лепсий доказывает, что слово Нофре означает Хрестос, “добрый”, и что один из титулов Озириса, “Оннофре”, должен переводиться как “проявленная доброта Бога”. [407]

“Поклонение Христу не было всеобщим в то раннее время”, — объясняет Маккензи, — “этим я хочу сказать, что христолатрия еще не была введена, но поклонение Хрестосу — Принципу Добра — предшествовало ей на многие века и даже пережило общее принятие христианства, как это видно на все еще существующих памятниках... Опять-таки у нас имеется надпись, являющаяся дохристианской, на надгробной плите (Spor. “Misc. Erud. ”, Ant., X, XVIII, 2)? бчйние Лбсйубйщн Дзмпуйе Зсщт Чсзуфе Чбйсе и де Росси (“Roma Sotterana”, т. I, tav. XXI) даст нам другой пример из катакомб — “Aelia Chreste, in Pace”” [ 526, с. 207].

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: