 |
Заключительное слово автора 5 глава
|
|
|
|
Полчаса мы провели в этой импровизированной тюрьме, дрожа от холода и страха. Наконец наш тюремщик вернулся. Он пристально посмотрел на нас, отдал нам одежду, проставил печати в наших паспортах и расплылся в улыбке:
«Добро пожаловать в великую Турцию!»
В шоке от всего случившегося, мы пересекли турецкую границу и вступили в совершенно новый для нас мир.
Мы спросили у пограничника, как добраться до Стамбула, и тот указал на безлюдную проселочную дорогу, которая терялась из вида в темноте между холмов. Мы пошли по этой дороге, пролегавшей по плодородной земле Восточной Фракии, и вскоре я заметил каменную мечеть и минарет. Это была первая мечеть, которую я видел в своей жизни. Восхищенный красотой ее купола и очертаниями минарета, я испытывал радостное волнение от встречи с храмом Бога.
На дороге не было ни одного автомобиля, а нам предстояло преодолеть почти две с половиной сотни километров. Что делать? Пока мы думали, как добраться до Стамбула, показался старый громыхающий грузовик. Поравнявшись с нами, он остановился. К нашему удивлению, в кузове стояли деревянные скамьи, на которых сидело около десятка угрюмых полицейских в потертых мундирах. Мы забрались к ним. Полицейские не проронили ни слова. И только один, в штатском, шепнул мне на ухо:
«Я хочу купить у тебя гашиш. Продашь мне? Не бойся, я не полицейский».
«У меня нет гашиша», — ответил я ему, но он не отставал от меня. Позже он спрыгнул с грузовика, надел полицейскую фуражку и с важным видом зашагал прочь.
В Стамбул мы приехали уже за полночь. Когда командир отряда полицейских спросил нас, где мы хотим остановиться, Рэмси ответил, что нам нужен ночлег подешевле. Командир внимательно оглядел нас поверх очков, а затем отошел в сторону и стал о чем-то совещаться со своим заместителем. Вернувшись, он велел нам следовать за заместителем.
|
|
|
У заместителя, одетого в рваный выцветший мундир, было совершенно непроницаемое лицо. Он не проронил ни слова и даже не взглянул в нашу сторону. Мы шли за ним по пустынным улицам Стамбула, и с каждым кварталом бедность все больше бросалась нам в глаза. До нас дошло, что заместитель ведет нас в трущобы, где свирепствует холера. Увиденные нами картины нищеты и эпидемии подействовали на нас очень удручающе.
Дрожащим голосом Джефф произнес:
«Мы сделали большую ошибку. На „ничьей земле“ и то было безопаснее, чем здесь».
Даже Рэмси, и тот тяжело вздохнул:
«Ребята, за годы своих странствий я еще ни разу не видел такого гиблого места».
Я пытался молиться, но никак не мог успокоиться. Куда нас ведут?
Пугающая ночная тьма оглашалась воплями и стонами умирающих. В этих грязных трущобах эпидемия собирала богатую жатву. Я даже боялся дышать. Холеру очень легко подхватить. Потом начинаются кишечные колики, и человек умирает в ужасных муках. Нам было страшно и одиноко, но, ведомые странным полицейским, мы не осмеливались повернуть назад.
Вдруг впереди показалось средневековое каменное строение. Выглядело оно довольно зловеще. Мрачные предчувствия охватили меня. Интуиция подсказывала мне, что отсюда нужно бежать, пока не поздно. Но наш провожатый, чему-то улыбнувшись, повел нас внутрь. Мы вошли в тускло освещенную комнату, служившую бильярдной. В ней находилось человек десять. Попыхивая сигаретами, они играли в бильярд. Эти игроки выглядели как самые отъявленные гангстеры. Они окинули нас ледяным взглядом, от которого меня бросило в дрожь. В голову сама собой пришла мысль о том, что эти люди не остановятся перед тем, чтобы убить кого-нибудь за карточный долг. Их главарь, низкорослый, но очень крепко сложенный мужчина, стоял, прислонившись к стене. Он вычищал грязь из-под ногтей выкидным ножом, и его мышцы выпирали из-под туго обтягивающей тело черной футболки. При виде нашего провожатого главарь сунул нож в карман. Пригладив рукой жирные черные волосы, он подошел к полицейскому и стал о чем-то говорить с ним.
|
|
|
Придя к соглашению, они жестами позвали нас за собой в другой конец бильярдной, где на второй этаж вела неосвещенная лестница из неровных каменных плит. С одной стороны от нее была стена. Перила с другой стороны отсутствовали, и ступени обрывались в глубокий подвал. На лестнице царила кромешная тьма. Лестница оказалась настолько крутой, что от подъема по ней у нас сбилось дыхание. Оказавшись на втором этаже, мы прошли через неосвещенный коридор к комнате, где нам предстояло ночевать.
Ни на какой радушный прием не было даже намека. Более того, хозяева требовали, чтобы мы заплатили за ночлег вперед. При виде их неприкрытой враждебности, мы, наконец, поняли, что совершили непростительную ошибку. Нам стало ясно, что это западня. Мы искали ночлег подешевле, но в наши планы не входило очутиться в бандитском логове. Рэмси заявил хозяевам, что у нас нет турецких лир, и поинтересовался, по какому курсу они примут у нас доллары.
«После этого мы готовы обсуждать стоимость номера. Но только за одну ночь».
Мы остолбенели, когда нам нагло предложили обменный курс вдвое ниже официального банковского. Рэмси было возразил и вежливо попытался выторговать более выгодную цену, но главарь, зная, что у нас нет выбора, не хотел ничего слушать. С перекошенным от злобы лицом он метнул дымящуюся сигарету в стену и, размахивая перед нами выкидным ножом, разразился длинной тирадой. Главарь был невысок, но исходившая от него неумолимая жестокость повергла нас в ужас. Пронзительный взгляд его черных глаз пылал яростью. Губы его дрожали, и он кричал, как сумасшедший, тыкая в нас пальцем. Главарь клокотал, словно олицетворение гнева, а его дружки бесстрастно наблюдали за происходящим. Нам не на кого было рассчитывать. Даже наш провожатый-полицейский, и тот дрожал, побледнев от страха. Взяв у нас деньги, бандиты ушли. Мы остались одни в комнате, больше похожей на тюремную камеру.
|
|
|
А что, если бандиты вернутся, чтобы ограбить или убить нас? Мы стали искать другой выход из комнаты, но ничего не нашли. Кроме двери, оставалось только окно, выходившее на мощеный булыжником переулок, но оно было слишком высоко, чтобы им можно было воспользоваться.
Мы были в ловушке.
«Джефф, запри дверь, — прошептал Рэмси, — а ты, Манк, помоги мне подпереть дверь двуспальной кроватью. Тогда бандиты не смогут попасть в комнату, пока мы спим».
Меньше всего мы в этот момент думали о сне. Тем не менее предложение Рэмси показалось нам здравым — как-то же нужно было защищаться. Стараясь не шуметь, мы подняли кровать и приставили ее к двери, а потом для большей уверенности привязали металлическую спинку кровати веревкой к дверной ручке. Рэмси и Джефф легли на эту кровать, а я пристроился на кушетке у стены. Наша комната больше напоминала помойку, чем гостиничный номер. В ней было сыро и холодно. Единственным источником света была тусклая электрическая лампочка, свисавшая с потолка прямо на проводе. Зеленая краска и штукатурка на стенах облупились. По углам висела паутина, а стоявший в комнате затхлый запах вызывал приступы тошноты. Задыхаясь от отсутствия свежего воздуха, я решил проветрить комнату. После долгой возни с огромным окном, не менее двух метров в высоту и метра в ширину, я наконец смог его открыть и прилег было на кушетку, но тут меня стали кусать клопы. После этого ни о каком сне уже не могло быть и речи. Мы просто лежали в темноте и ждали.
Через час или около того мы услышали, как в замке медленно поворачивается ключ. Дверь беззвучно приоткрылась и уперлась в кровать. Вначале незваные гости толкнули дверь несильно. Они не знали, что мы втроем находимся по другую сторону кровати, давя на нее всем своим весом. Потом бандиты толкнули дверь сильнее. Поняв, что мы забаррикадировались изнутри, они яростно закричали и стали выламывать дверь. Она было распахнулась, но мы навалились на кровать, и дверь снова захлопнулась. Безумие обуяло всех участников этой смертельной схватки. Стоило мне запрыгнуть на кровать, чтобы опять привязать ее спинку к дверной ручке, как кто-то из нападающих попытался пырнуть меня ножом через щель в двери. Мой ум забился в истерике: Нас хотят убить!
|
|
|
Схватка продолжалась. Нападающие раз за разом распахивали дверь, и она сразу же упиралась в кровать. Бандиты выкрикивали угрозы и проклятия, а мы изо всех сил держали кровать. Так и не справившись с дверью, бандиты неожиданно ретировались. Наступила гнетущая тишина.
Я прилег на кишащую клопами кушетку, чтобы отдохнуть перед следующим штурмом. В моей голове роились мысли одна страшнее другой. Что я делаю здесь, в охваченных холерой стамбульских трущобах, преследуемый бандитами?
Беспокойно ворочаясь на кушетке, я вспоминал жизнь, которую оставил в Хайленд-Парке.
Я — обычный юноша, у которого есть любящая семья и друзья. Зачем я оставил родительский дом, где мне было так хорошо и спокойно? Теперь я беспомощен и одинок. Меня привели сюда поиски смысла жизни; но неужели, чтобы вручить себя Богу, обязательно проходить через эти испытания? — молился я.
Но как бы сам собой пришел ответ. Будь что будет. Значит, это нужно. В любом случае, из этой ситуации спасти нас может только Сам Бог.
Мою молитву прервал сокрушительный удар двери об кровать. Началась вторая попытка штурма. Явно жаждущие нашей крови бандиты яростно кричали, пытаясь выломить дверь. Малейшая невнимательность с нашей стороны грозила гибелью. Несмотря на страшный холод, мы все взмокли от пота.
Мы задыхались, и от изнеможения у нас подкашивались ноги. Руки стали ватными. Нападавшие же, казалось, совсем не чувствовали усталости. Их вопли наводили на нас ужас. К этому времени мой мочевой пузырь был полон, и мне казалось, что он вот-вот лопнет, но единственный туалет находился в коридоре за дверью. Мне приходилось сражаться на трех фронтах одновременно: не пускать ломившихся к нам бандитов, сдерживать позывы мочевого пузыря и пытаться понять смысл происходящего.
Не в силах больше терпеть, я оставил Рэмси и Джеффа одних, забрался на подоконник и стал мочиться прямо на улицу. Вдруг Раздался женский визг, да такой громкий, что у меня заложило уши. Ширина переулка не превышала пяти метров, и из окна в доме напротив на меня смотрела старуха-мусульманка в черной парандже. Охваченный отчаянием, я не заметил ее, хотя она глядела в упор на меня. Оскорбленная моим непристойным поведением, старуха пронзительно визжала от отвращения. Это было уже слишком. Не зная, что делать, я стоял на подоконнике со спущенными штанами, лицом к лицу со старухой, и, извиняясь перед ней, продолжал мочиться.
|
|
|
С проклятиями старуха швырнула мне в лицо туфлю. Бросок оказался метким. Я спрыгнул с подоконника и захлопнул окно, вытирая кровь с разбитого носа и губ. Но я еще не закончил: мой мочевой пузырь был по-прежнему полон. В это время я услышал отчаянный крик Рэмси:
«Манк, скорее иди к нам! Мы больше не можем их сдерживать».
Я проигрывал все три сражения. Это невыносимо! — взмолился я, — Господи, помоги мне! И тут меня осенило: я помочился в старухину туфлю, спрятал ее в ящик стола и снова вступил в бой. Изо всех сил надавив на кровать, мы отразили очередную атаку бандитов.
Тем не менее без пищи и воды мы бы долго не продержались. Наша капитуляция была лишь вопросом времени. Уже забрезжил рассвет, и мы решили, что единственное спасение для нас — это незаметно выскользнуть через дверь в перерыве между атаками.
Мы поставили на кон свои жизни ради призрачного шанса спастись. Нам было неизвестно, есть ли за дверью охрана. Если есть, то нас ждала верная смерть. Но это был наш единственный шанс. Стараясь не шуметь, мы медленно открыли дверь. В коридоре царила такая тьма, что я не мог разглядеть даже собственной руки. Мы крались на цыпочках, а рассохшиеся половицы отзывались на каждый наш шаг предательским скрипом, громким, как крик. Не натолкнемся ли мы в темноте прямо на одного из бандитов? Мое сердце бешено колотилось. Наконец мы добрались до старинной лестницы. Боясь в темноте упасть с нее, мы нашли на ощупь каменную стену и, держась за нее, стали спускаться вниз. К нашему ужасу, посреди тускло освещенной комнаты на бильярдном столе спал стороживший нас бандит. Затаив дыхание, мы прокрались через всю комнату к двери.
Дверь оказалась запертой, и замок никак не хотел поддаваться. Мы никогда прежде не встречали замок такой конструкции и по очереди лихорадочно пытались справиться с ним. В конце концов наша возня разбудила бандита, и он стал звать своих подельников. С другой лестницы на противоположной стороне комнаты послышался ужасающий топот.
«О Господи! — воскликнул я. — Открывай замок, Рэмси! Быстрее открывай замок!»
«Я пытаюсь, я пытаюсь!»
Он вертел замок и так и эдак, но безрезультатно. От топота наших преследователей мне стало дурно. Когда они были уже рядом, замок неожиданно поддался, и мы выскочили на улицу. Подгоняемые воплями бандитов, мы побежали с рюкзаками и другими вещами так, как не бегали никогда в жизни. Мы мчались без оглядки, пока не увидели такси. В Стамбуле нам было известно название только одного места.
«Голубая Мечеть, Голубая Мечеть», — хором закричали мы водителю.
Но тот, заметив бандитов в зеркале заднего вида, даже не думал никуда ехать. Он понял, что ему выпала возможность неплохо заработать.
«Двести долларов», — потребовал водитель.
«Что? Двести долларов?» — воскликнул Джефф.
Водитель громко закричал:
«Двести долларов, двести долларов!»
Мы поспешно согласились:
«Хорошо, двести долларов, двести долларов».
Машина резко тронулась с места. Но действительно ли мы спаслись?
Джефф, наш казначей, выглядел озабоченным.
«Мы не можем дать ему двести долларов, — зашептал он. — Как вы думаете, он убьет нас, если мы не дадим ему Денег?»
Нам не хотелось это выяснять, и на первом же светофоре мы выскочили из машины.
«Двести долларов! Двести долларов!» — взвыл нам вслед водитель, но нас уже и след простыл.
Подгоняемые желанием поскорее сбежать из Стамбула, мы купили билеты на паром через Босфор. Уставшие, но довольные, стояли мы на переполненной палубе и смотрели, как на пасмурном небе восходит солнце. Над нами парили птицы, и я благодарно склонил голову. Потом я оглянулся на величественный город, постепенно исчезающий за линией горизонта. Минувшей ночью, подумал я, нам грозила верная гибель, но мы не сдались и предприняли отчаянную попытку бежать. И побег удался, потому что нас не покидала надежда. Надежда на Бога позволяет человеку преодолеть невообразимые препятствия. Мы не утратили ее, оказавшись в ужасном положении, и тем самым призвали к себе на помощь высшие силы, которые направили нас, очистили и в конце концов спасли. У меня все еще дрожали руки, и в крови блуждал адреналин, но в глубине души я был благодарен банде убийц. Став орудием в руках Провидения, они преподнесли мне бесценный урок и подготовили меня к предстоящему паломничеству.
После столь враждебного приема, оказанного нам в Стамбуле, для нас стало полной неожиданностью гостеприимство жителей Восточной Турции. Они нередко приглашали нас к себе в гости и угощали обедом. Обычно трапеза была скромной и состояла из национальных турецких лепешек и чая, но скромность угощения с лихвой возмещалась теплотой и гостеприимством. Еще меня восхищала необычная архитектура многочисленных мечетей, встречавшихся нам по пути, и я при каждой возможности старался посетить эти величественные обители Бога.
Выбранный нами способ путешествия был продиктован, главным образом, безденежьем. Мы либо ловили попутки, либо ехали общественным транспортом — в тесном салоне старенького автобуса или кузове грузовика рядом с местными жителями, их скарбом и домашними животными. Мы пересекли бесплодные, продуваемые ветрами засушливые нагорья центральной Турции, сделав небольшую остановку в Анкаре, где на пологих голых холмах паслись стада баранов и коз. Проведя в дороге пару недель, мы добрались до высокогорья в восточной части страны. Ночи стали значительно холоднее. Мы были почти в полутора тысячах километров от Стамбула, когда случилась очередная неприятность.
Я заболел дизентерией в очень острой форме. Поскольку я не мог продолжать путешествие, мы сделали вынужденную остановку в городке Эрзерум и стали просить местных жителей, чтобы они помогли нам найти самое дешевое жилье. Нас отвели в чайхану, располагавшуюся на окраине города, и поселили в комнату на третьем этаже обветшалого здания. Самое большое неудобство мне доставляла уборная. Она находилась на первом этаже, и к ней вела крутая каменная лестница из трех десятков ступеней. Уборная представляла собой дыру в полу прихожей слева от лестницы. Некоторое подобие уединенности уборной обеспечивала перегородка из гнилых досок. Когда яма переполнялась, ее чистили лопатой, но, судя по всему, делалось это не часто. Источаемое выгребной ямой зловоние вызывало тошноту, а воздух был настолько спертым, что в нем можно было задохнуться. Тем не менее, на протяжении нескольких дней я практически жил в этой ужасной уборной. После ее посещения я с огромным трудом взбирался на третий этаж, только для того, чтобы тут же бежать вниз. Сильная тошнота, рвота и постоянные спазмы кишечника очень истощили меня. Мои друзья, терпеливо дожидаясь моего выздоровления, целыми дням бродили по городу.
Однажды, когда я был один, к нам в комнату вдруг вошел незнакомец и стал копаться в рюкзаке Джеффа. Обнаружив там швейцарский складной нож, он произнес, ни к кому особенно не обращаясь: «Одна лира!» Затем он бросил на стол монету достоинством в одну лиру и поспешил прочь вместе со своей добычей. «Но ведь нож стоит гораздо дороже», — возмущенно подумал я и решил защитить имущество своего друга. Преодолевая слабость, я с большим трудом поднялся с постели и отправился вслед за непрошеным гостем. Настигнув его уже внизу, я вернул ему лиру и вежливо настоял, чтобы он отдал мне нож, что тот сделал с большой неохотой.
«Пожалуйста, зайдите попозже и поговорите с Джеффом», — сказал я, еле держась на ногах. Незнакомец молча ушел.
Не прошло и пяти минут, как ко мне в комнату ворвалась целая толпа турок. Страдая от обезвоживания и высокой температуры, я не мог даже сидеть на кровати, не говоря уже о том, чтобы защищаться. Возглавлял незваных гостей тот самый мужчина, который совсем недавно пытался украсть у нас нож. Показав на меня пальцем, он завопил:
«Пакистанец, пакистанец! Это пакистанец!»
Толпа пришла в ярость. Турки окружили мою кровать. Размахивая дубинками и кинжалами, они злобно закричали:
«Смерть пакистанцу! Смерть пакистанцу!»
Я был один, и не знал, что делать. Что мне еще оставалось, кроме как молиться Богу?
Я поспешно достал свой американский паспорт и показал им:
«Смотрите, я — американец!»
Из толпы вышел пожилой турок, который, по-видимому, был у них главным. Взяв у меня паспорт, он стал внимательно изучать его, словно иммиграционный служащий. Затем, подняв на меня глаза, он спокойно спросил:
«Значит, ты не пакистанец?»
«Нет».
«Ты американец?»
«Да», — ответил я.
Пожилой турок наклонился ко мне, чтобы пожать руку.
«Очень хорошо, мы любим американцев. Вы даете Турции оружие».
Выразив мне почтение, турки ушли.
Не успел я опомниться, как снова услышал топот ног по лестнице. Я взмолился о защите. И снова дюжина турок ввалилась в комнату и окружила мою кровать. Но на этот раз они пришли с миром, принеся мне лепешки и чай.
Старик произнес:
«Ты американец. Это очень хорошо. Мы просим прощения. Теперь поешь».
У меня совершенно не было аппетита. Более того, меня тошнило от одного запаха пищи. Я понимал, что, съев лепешку с чаем, я буду вынужден провести в ужасной уборной остаток дня и всю ночь. Но что я мог поделать? Отказ от угощения турки восприняли бы как оскорбление. Их правила гостеприимства не допускали такого. Я выдавил из себя улыбку и к большому удовольствию турок съел все лепешки, которые были на тарелке. Последствия не заставили себя долго ждать.
Мало-помалу я пошел на поправку. Однажды вечером я в одиночестве брел по пыльной дороге, поражаясь нищете окружающих мест. Местные жители, одетые в рубище, ютились целыми семьями в ветхих лачугах, в которых не было почти никакого имущества Люди, встречавшиеся мне по дороге, выглядели голодными и угрюмыми. На Западе такую нищету даже трудно было себе вообразить. Хотя еще был октябрь, уже начались холодные ночи — признак приближающейся зимы, которая в этой части Турции бывает долгой и суровой.
Чтобы попасть в нашу комнату, нужно было сначала пройти через чайхану, располагавшуюся на первом этаже дома. Этим вечером в чайхане меня неожиданно схватил за руку и насильно усадил рядом крепкий мужчина лет тридцати, с черными лоснящимися волосами и тонкими усиками. Судя по тому, как к нему относились другие посетители, он был очень уважаемым человеком. Придвинув ко мне стакан чая, мужчина устремил на меня испепеляющий взгляд своих черных глаз. Его губы и тело дрожали. Никогда еще я не видел такого сильного выражения эмоций. Мужчина не говорил по-английски. Указав на арабскую надпись, выгравированную у него на золотом перстне, он зарычал, словно разъяренный лев: «Алла-а-ах!» Затем он резко ткнул мне пальцем в лицо, показывая, что требует от меня произнести имя Бога.
Я был не в силах вынести его взгляд и потому уставился на стакан чая, стоявший на столе. Там не было ни молока, ни сливок, лишь кубик сахара медленно таял на дне.
Схватив меня за подбородок, мой собеседник заставил меня смотреть ему прямо в глаза Мне захотелось исчезнуть и раствориться, как этот кубик сахара. Незнакомец опять ткнул мне пальцем в лицо и прорычал: «Алла-а-ах!»
Очевидно, что в моих интересах было удовлетворить желание этого незнакомца, поэтому я с глубоким почтением пробормотал: «Аллах».
Но моего собеседника буквально затрясло от бешенства. Он посмотрел на меня так, словно хотел своим пронзительным взглядом сжечь меня дотла. Не в силах больше терпеть, он с размаху ударил кулаком по столу: «Нет! Алла-а-ах!» Стаканы попадали на пол, и вокруг нас стали собираться люди. Незнакомец еще больше повысил голос: «Нет! Алла-а-ах!» — и снова ткнул мне в лицо пальцем.
На этот раз я крикнул «Аллах» гораздо громче.
Но незнакомцу этого показалось недостаточно. Он уже дошел до безумия, а я, наоборот, окаменел от ужаса. Мужчина опять грохнул кулаком по столу и в четвертый раз проревел во всю мощь своих легких: «Нет! Алла-а-ах!» При этом посетители чайханы посмотрели на меня так, будто поймали меня за осквернением их святыни. Ткнув могучим пальцем мне в грудь, он придвинул меня к стене вместе со стулом и грозно потребовал, чтобы я произнес имя Господа с таким же рвением, как и он.
Уже в который раз за свое путешествие я отчетливо ощутил, что ангел смерти простер над моей головой свои крылья. Что мне еще оставалось, как не взмолиться Всемогущему Аллаху о спасении? Я встал, воздел руки и от всего сердца крикнул: «Алла-а-а-ах!»
Наступила тишина. Незнакомец долго смотрел мне в глаза, а потом, одобрительно кивнув, вышел из чайханы. Все вернулись за свои столики, а я, потрясенный, опустился на стул и некоторое время приходил в себя. Так мне еще никто не проповедовал.
Когда я выздоровел, мы с Рэмси и Джеффом продолжили свое путешествие на восток. В те времена существовала целая субкультура путешественников, странствующих по миру без гроша в кармане. Большинство из них были обычными искателями приключений, но встречались и те, кто пустился в путь в поисках смысла жизни. Таких людей можно было встретить в самых неожиданных местах. В Эрзеруме Рэмси и Джефф натолкнулись на нескольких таких путешественников, которые уже до этого уговорили водителя автобуса бесплатно довезти их до Тегерана. Мы решили составить им компанию. Одна половина салона автобуса была занята грузом, а в другой оставалось предостаточно места для нескольких пассажиров. Так в обществе собратьев-путешественников мы пересекли турецкую границу и оказались в Иране.
В величественном здании иммиграционного контроля висела фотография шаха размером во всю стену. Но еще более внушительно выглядело написанное крупным шрифтом предупреждение Государственного департамента США о том, что, согласно иранским законам, хранение, транспортировка и сбыт гашиша и опиатов карается смертной казнью. В случае ареста иранскими властями американского гражданина Госдеп был бессилен что-либо сделать.
Водитель задержался, оформляя документы, а мы вернулись в автобус. Был вечер. Вскоре вокруг автобуса поглазеть через окна на иностранцев собралась целая толпа ребятишек. Несмотря на потрепанную одежду, дети были очень красивы. Любуясь ими, я улыбнулся мальчику лет четырех. В ответ он бросил на меня взгляд, исполненный такой лютой ненависти, что у меня перехватило дыхание. Неужели ребенок способен так ненавидеть?
Потом этот взгляд еще долго преследовал меня по ночам. Как страшно видеть такую податливость ребенка! Влияние семьи или стечение обстоятельств может запрограммировать его на любовь, страх или ненависть еще до того, как он научится что-либо понимать.
Мы прибыли в древний город Тебриз. Пока я в одиночестве бродил по улицам, дожидаясь отправления автобуса, меня пригласила в гости одна доброжелательная семья. Эти люди жили в небольшом кирпичном домике, в котором было всего две комнаты. Все женщины в этой семье уже несколько лет кропотливо ткали вручную большой персидский ковер. Сидя на полу своего небогатого жилища, мать и дочери терпеливо создавали неповторимое произведение искусства. Замысловатые узоры ковра состояли из множества завязанных вручную узелков. Их количество на один квадратный сантиметр исчислялось сотнями. Шерстяные нити, покрашенные натуральными красителями, сияли и переливались неповторимыми цветами. Красный и синий, зеленый и оранжевый, желтый, белый и фиолетовый — это лишь малая часть того многоцветья нитей, из которых женщины прилежно ткали узоры ковра.
Хозяева дома были так добродушны и гостеприимны, что я сразу почувствовал себя членом их семьи. Они не знали ни слова по-английски, но это не было помехой. Собравшись ужинать, мужчины устроились на полу и пригласили меня сесть рядом. Перед трапезой, состоявшей из лепешек и чая, они прочитали красивую благодарственную молитву. В разгар ужина в комнату, гордо улыбаясь, вошел десятилетний сын хозяев. Он нес в пригоршне приятный сюрприз — финики, собранные с растущего во дворе дерева. Подойдя ко мне, он положил роскошные финики прямо мне в тарелку. Все засмеялись и принялись поздравлять меня.
Пять раз в день члены семьи оставляли все свои дела, чтобы вознести молитвы Аллаху и священному городу Мекке. Меня глубоко тронуло их смирение и непоказная преданность Богу. Я был благодарен Господу за встречу с такими замечательными людьми и благодарен этим людям за их доброту ко мне — случайному страннику.
Наш автобус продолжил путь, пролегавший по овеянной тайнами древней земле Ирана. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась ровная бесплодная пустыня. Можно было проехать несколько часов кряду, и так и не увидеть ни одного признака жизни. Иногда вдалеке можно было видеть песчаные холмы или аулы, состоявшие из маленьких глинобитных хижин. Избегая дневной жары, мы ехали, в основном, ночью. Одна из таких ночей выпала на новолуние. Огромное безлунное небо вплоть до горизонта было усыпано мириадами звезд. Завороженные этим зрелищем, мы прильнули к окнам. Мои попутчики попросили меня сыграть на гармонике, и я, не сводя глаз с простершегося над нами океана звезд, неожиданно для себя заиграл о своем искреннем стремлении к Богу. В эту мелодию я вложил все свое сердце. Никто не проронил ни слова, пока звучала моя печальная песнь, а когда я закончил играть, салон автобуса огласился восторженными возгласами. Оглядевшись, я увидел, что глаза моих друзей мокры от слез. Джефф с улыбкой потрепал меня по плечу, перегнувшись с заднего сиденья, а сидевший напротив Рэмси в знак одобрения показал большой палец. Я смутился. Понимая, что на самом деле я толком не умею играть на гармонике, я мысленно поблагодарил Бога и Джимми-Медведя из далекой Опа-Локи.
Пока мы ехали по пустыням Ирана, меня вдруг охватило беспокойство за отца и мать. Я должен был вернуться домой еще несколько недель назад, но после Афин даже не удосужился отправить родителям письмо. Наверняка они очень переживали за меня. Почему я не написал им? Честно говоря, я просто не знал, что писать. Где взять такие слова, чтобы, не разбив им сердце, объяснить свое решение отправиться автостопом в Индию? Но что еще мне оставалось? Духовные поиски стали для меня единственным смыслом жизни. Отказавшись от них, я потерял бы себя.
Отец и мать без остатка посвятили себя нам, своим детям. И отец, и мать происходили из небогатых еврейских семей. Их предки, спасаясь от гонений за веру, эмигрировали в Америку из Литвы, Румынии, России и Польши. Насколько нам было известно, все наши родственники, оставшиеся там, позже погибли от рук нацистов.
У моей матери было тяжелое детство. Она рано потеряла отца, а ее старшая сестра вскоре после этого ночью подверглась нападению на пустынной улице. Травма от этого нападения осталась у нее на всю жизнь. В подростковом возрасте матери пришлось устроиться на работу, чтобы прокормить двух сестер и больную мать. При этом она оставалась жизнерадостной и благодарила Бога за все, что Он посылал ей. Позже она вышла замуж и целиком посвятила себя служению мужу и детям. Но даже после замужества она не забывала своих родных и, экономя на всем, на чем только можно, регулярно высылала им деньги.
Растя троих сыновей, мать умудрялась при этом одна, без посторонней помощи, вести домашнее хозяйство. Она сама наводила порядок в доме, сама стирала и гладила белье, ходила за покупками и каждый вечер готовила праздничный ужин для всей семьи. Мать была стройной, веселой и сильной женщиной с безукоризненным вкусом. Родители всех моих друзей восхищались ее красотой и изяществом.
|
|
|
