Нарцисс, или Замкнутое «я» 7 глава

Недавно в одной компании мы говорили о женской духовности, и этот разговор помог выкристаллизоваться моим размышлениям. Вот несколько замечаний.

 

• В принципе о женской духовности практически ничего не известно. Большая часть сочинений монахинь утеряна. В большинстве традиционных религий женщины не играют сколько-то серьезных ролей.

• Женская духовность отличается от мужской. Меньше ориентирована на цель. Она могла бы изменить наши представления о том, что такое просветление. Она в большей степени основана на доброте, понимании — опять-таки, более аморфная.

• Женскую духовность трудно увидеть, трудно определить. Каковы этапы развития, ступени, духовные практики? Является ли вышивка или вязание таким же полезным делом для тренировки внимания и достижения спокойного состояния разума, как и медитация?

• Можно представить себе континуум, где на одном полюсе будет мужская духовность, а на другом — женская. Мужская духовность определена, женская — нет. Между ними — множество промежуточных путей. Может быть, это параллельные, но различные и несоприкасающиеся пути, как у Кэрол Джиллиган?

• Долго говорили о Джиллиган и ее книге «На другой лад» («In a Different Voice»). Она ученица Лоренса Кольберга, теоретика морали, который первым описал три большие ступени морального развития, которые проходит человек: доконвенциональная стадия, на которой человек считает, что «правильным» является то, чего он хочет; конвенциональная стадия, где человек основывает свои суждения на том, чего хочет общество, и постконвенциональная стадия, когда моральные суждения основываются на универсальных этических принципах. Существование этих стадий было подтверждено большим количеством кросскультурных тестов. Женщины в этих тестах показали заметно более низкий уровень по сравнению с мужчинами. Джиллиган выяснила, что женщины проходят через те же стадии — от доконвенциональной через конвенциональную к постконвенциональной, однако они используют иную аргументацию, отличную от мужской. Суждения мужчин основаны на идее приоритета правил, законов, установлений и прав, в то время как женщины выше ставят чувства, связи, отношения. С этой точки зрения нельзя говорить, что у женщин более низкий уровень, — это просто другая модель.

Мой любимый пример из Джиллиган: играют вместе маленькие мальчик и девочка. Мальчик хочет играть в пиратов, девочка — в «домик». Тогда девочка говорит: «Хорошо, давай ты будешь пиратом, который живет по соседству». Установлена связь, установлены отношения.

Другой пример: маленькие мальчики играют в бейсбол; один мальчик выбывает из игры и начинает плакать. Девочка говорит: «Пусть он еще раз попробует», мальчики отвечают: «Нет, существуют правила — он вылетел». Вывод Джиллиган: мальчики переступят через чувства во имя правил; девочки переступят через правила во имя чувств. В реальной жизни важно и то и другое, только по-разному; мы должны понимать эту разницу и делать из нее выводы.

• Кен встроил в свою модель многие выводы Кольберга и Джиллиган, но он говорит, что не имеет никакого представления, как это сказывается на женской духовности, потому что на эту тему почти ничего не написано. «Вся эта область — чистое поле. Тут мы серьезно нуждаемся в помощи».

• Женщины, которые достигли просветления, — достигли ли они его традиционными мужскими путями? Или они пришли к нему, следуя какой-то собственной дорогой? Как они нашли это? Через какие конфликты, сомнения и проч. им пришлось пройти?

• Самая близкая модель — Финдхорн. Место с ярко выраженной женственной, материнской атмосферой. Каждый должен найти собственный путь — может, это именно женский идеал? Не надо следовать жесткому, изначально предопределенному пути; тебя поддерживает сообщество, напоминающее семью. Проблемы такого подхода. Более медленный, более органичный? Легче сбиться с пути? Не так заметно продвижение — из-за отсутствия внешних ступеней и предопределенных стадий, свидетельствующих о твоем прогрессе.

• Богиня в большей степени связана с идеей нисхождения, Бог — с идеей восхождения. И то и другое важно и необходимо. Но путь богини почти не освоен. Исключения: Ауробиндо, Тантра, Фри Джон.

• Я говорила об отказе от мужских ценностей, о том, чтобы перестать отождествлять себя со своим отцом и почувствовать свою женскую силу, о том, что, достигнув этого, смогу чему-то научить Кена. Потом поняла, что ни от чего отказываться не надо, — все развитые у меня способности должны остаться при мне. Скорее надо что-то добавить — и в моем сознании возник образ более широкого круга. Не «либо — либо», а «и то и другое».

 

Во время разговора я неожиданно почувствовала, что какая-то часть моих проблем — если по-прежнему пользоваться этим словом — как-то связана с моей принадлежностью к женскому полу. Я, естественно, думала об этом и раньше, но скорее на таком уровне: как трудно женщине вписаться в мир, в котором управляют мужчины. Теперь появляются новые соображения, связанные с ощущением, что мне не удалось найти свою нишу из-за того, что во мне слишком глубоко сидят мужские ценности, а значит, я шла по ложному? пути. Возможно, это как-то связано с внутренней потребностью быть честной по отношению к себе, с моими специфически женскими способностями и интересами. Следовательно, не надо считать, что мне что-то не удалось, скорее надо воспринимать период поисков как этап, который был нужен, чтобы подойти к этому пониманию. Этап, необходимый, чтобы открыть II глубинах своего существа женские ценности, научиться их ценить, да и просто научиться их замечать.

Я вдруг поняла, что со мной все в порядке. У меня несколько аморфная профессиональная жизнь. Я участвую в разных проектах, которые для меня важны. Я учусь создавать вокруг себя среду, в которой может происходить что-то новое. Я объединяю людей, создаю социальные сети. Общаюсь, распространяю идеи. Пусть это направление развивается и дальше; не надо вгонять себя в жесткую модель, структуру, профессию с определенным наименованием.

Какое чувство облегчения и свободы! Надо просто жить! Бытийствование прекрасно само по себе, делание не является необходимостью! Это тоже форма приятия. Отказаться от принятых в обществе мужских ценностей, направленных на делание. Полностью отдаться женской духовности, женской ипостаси Бога. Осесть на одном месте, обработать землю и посмотреть, что на ней вырастет.

 

 

Первым выросло Общество поддержки раковых больных (ОПРБ) — организация, которая может бесплатно предоставлять услуги по поддержке и консультированию более тремстам пятидесяти раковым больным в неделю, их родным и близким.

Сразу после того, как Трейе сделали мастэктомию, мы впервые познакомились с Вики Уэллс. Я шел из палаты Трейи по больничному коридору, когда увидел проходящую мимо женщину — из тех, на которых обращают внимание. Высокая, хорошо сложенная, симпатичная, с черными волосами, ярко-красными губами, в красном платье, в черных туфлях на высоком каблуке. Она была похожа на французскую фотомодель в американской версии, и это меня несколько смутило. Потом я узнал, что Вики прожила несколько лет во Франции, а самой близкой ее подругой была Анна Карина, на тот момент — жена французского режиссера Жана Люка Годара. Думаю, она еще не опомнилась от вихря парижской жизни.

Но Вики была отнюдь не просто привлекательной женщиной. Вернувшись в Штаты, она работала частным детективом в гетто, консультантом по алкогольной и наркотической зависимости и активистом по защите прав неимущих, попавших в руки правоохранительной системы. Всем этим она занималась более десяти лет, до того как у нее обнаружили рак груди. Мастэктомия, химиотерапия, несколько восстановительных операций — все это привело ее к грустному выводу о том, как слабо развита у нас система поддержки раковых больных, их родных и близких.

Тогда Вики начала работать волонтером в нескольких организациях, таких как «Путь к выздоровлению», но вскоре поняла, что даже эти службы не могут адекватно решать эти проблемы. У нее стали возникать первые мысли о таком центре, который соответствовал бы ее представлениям, — и тогда они познакомились с Трейей.

Им предстояло провести вместе часы, недели, месяцы — в конечном счете два года, — занимаясь плодотворным планированием Центра поддержки. Они опросили десятки врачей и медсестер, пациентов и их близких. С самого начала к ним присоединилась Шеннон Мак-Гоуэн, еще одна пациентка, которая когда-то вместе с Гарольдом Бенджамином создала «Общество здоровья» («Wellness Community») в Санта-Монике — новаторскую организацию, одну из первых, бесплатно предоставляющих помощь раковым пациентам и их семьям. Это тот центр, куда Кристен возила Трейю, когда мы жили у Кэти в Лос-Анджелесе между вторым и третьим курсами химиотерапии.

В октябре 1985 года Вики, Шеннон, Трейя и я посетили «Общество здоровья». Надо было решить, делаем ли мы филиал или устраиваем совершенно независимую организацию. Хотя мы все очень высоко ценили Гарольда и работу, которую он делал, Вики и Трейя считали, что может быть полезен и другой подход. И эти мысли были напрямую связаны с противопоставлением понятий «бытования» и «делания». Все это пришло в голову во время дискуссии с Наоми Ремен, терапевтом из Саусалито.

 

 

Разговор с Наоми наполнил меня радостью и энтузиазмом. Я абсолютно потеряла чувство времени и опоздала на следующую встречу — сейчас из-за моего диабета с этим шутить не стоит (принимать пищу надо строго по расписанию!). Наоми сказала, что чувствовала ровно то же, что и мы с Вики, но когда получила материалы из «Общества здоровья», то почувствовала: что-то тут не так, чего-то не хватает, что-то делается не так, как мы считаем правильным.

Я сказала ей, что мы это понимаем, что мы немного иначе расставляем акценты, чем у Гарольда. Наш подход — более женский, и мы делаем больший акцент на качестве жизни в целом во время процесса лечения. Мы не собираемся провоцировать у людей чувство провала или поражения, если они не излечиваются от рака, — именно в этом оборотная сторона подхода в центре Гарольда. Когда Вики показывала эти материалы своим друзьям на ретрите у Стивена Левина[90], общая реакция была примерно такой: «Боюсь, что мне не нравится тон, которым это написано»; «А можно туда приходить, если ты не вылечился от рака?»; «А если бы мне показалось, что я смирилась с раком, перестала с ним бороться, я бы туда смогла вписаться?» После чтения материалов у Наоми сложилось впечатление, что недуг — это что-то дурное, что-то, с чем надо бороться, и если ты не выиграл в этой борьбе — значит, потерпел провал. Для нее же (а она с детства страдает болезнью Крона), с недугом надо учиться жить и учиться у него.

Я сама онкобольная и понимаю: хоть рак часто и считают хроническим заболеванием (вспомнить хотя бы неразбериху насчет того, когда и при каких условиях можно считать, что больной вылечился), но обычно другие люди хотят услышать от тебя, что ты вылечился. Они не хотят, чтобы ты говорил так же осторожно и взвешенно, как говорят врачи: мол, сейчас никаких признаков болезни нет, результаты анализов хорошие, но в случае с раком, разумеется, нельзя быть ни в чем уверенным, можно только надеяться. Нет, они хотят слышать, что с ним покончено, что ты чувствуешь себя прекрасно, так что они могут спокойно продолжать жить своей жизнью и больше за тебя не беспокоиться: чудовищ, притаившихся в кустах, больше нет! Отчасти в этом состоит подход в центре у Гарольда — тут-то и кроется разница между тем, что делает он, и тем, что собираемся делать мы — люди, сами больные раком и потому осознающие, насколько это коварная болезнь. Мы решили: хотя мы от всей души желаем центру Гарольда успехов, наш центр не будет организационно связан с ним.

Разговор с Наоми дал толчок другим мыслям, которые я в тот момент еще не отследила. Они появились из-за странного сочетания впечатлений от нее самой — такой красивой, бодрой, энергичной и при этом страдающей серьезным заболеванием — и работы с группой женщин, больных раком груди. Я сомневалась, стоит ли мне заниматься работой с онкобольными, — отчасти из страха все время помнить о вероятных перспективах всех раковых пациентов, но также просто из-за того, что у них рак, которого уже и без того много и в моей жизни, и в моем сознании.

Прошло несколько дней, и я поняла, что причина этого страха в том, что рак и его возможные чудовищные последствия заслонили от меня обычных живых людей. В первую очередь — это люди. Иногда за весь вечер мы ни разу не вспоминали о раке; он возникал в наших разговорах только от случая к случаю. Это были люди, озабоченные своей жизнью, своими roll рестями и радостями, своей любовью, детьми и только иногда в определенный момент времени — раком. Я поняла: мои сомнения приходили потому, что на каком-то уровне я считала, что мне предстоит работать в первую очередь с раковыми пациентами, а потом уже с людьми, а не с людьми, которые в этот момент времени являются пациентами. Похоже, здесь проявилась часть моего собственного постепенного, шаг за шагом, движения прочь от болезни — назад, в обычную жизнь. Я хочу работать с людьми, идущими по направлению к нормальной жизни, пусть даже и в разгар раковой болезни. Это тоже кажется мне частью того же переворота, умения просто быть, болея раком, — хотя ты и пытаешься что-то делать с ним, понимая, как это важно. Просто быть с онкобольными. Людьми, а не набором частей тела, с которым надо что-то делать.

 

 

Этот переворот достиг своей первой кульминации однажды поздним вечером в начале лета. Мы приехали в дом на Тахо, и Трейя не могла уснуть. И неожиданно все части головоломки встали на свои места. Открытие ее потрясло. По ее мнению, это было не что иное, как даймон, которого она так долго искала! Не то чтобы он явился на свет в полном облачении, но, во всяком случае, громко возвестил о своем появлении — правда, другим голосом, голосом, который она так долго подавляла в себе.

 

 

Как-то ночью лежала и не могла заснуть, Через окно был виден серебряный блеск луны на поверхности озера в обрамлении темных очертаний сосен, растущих вокруг дома, а вдали — темные очертания гор в Заброшенной Пустыне. Такое мрачное название и такое красивое место.

Образы стекла — темно-красного, радужно-белого, иссиня-черного — пронеслись в моем сознании. Я была настолько взволнована, что просто не могла уснуть. Может, все дело в том, что я выпила чаю? Отчасти, наверное, да. Но происходило и что-то другое, внутри меня что-то зашевелилось, стало пробуждаться. Стекло, свет, формы, контуры, плавные линии. Соединять разное воедино, наблюдать, как из ничего рождается мечта, как красота обретает очертания в нашем мире форм. Как это потрясающе! И вот я лежу и чувствую, как мое тело переполнено энергией. Неужели это оно? Неужели это мое призвание или, по крайней мере, одно из моих призваний? Неужели это та самая часть, которой мне недоставало? Та часть меня, которую я потеряла?

Думаю, что да. Я нашла ту частичку себя, которой — о да! — мне недоставало столько лет. Женщина, создающая вещи собственными руками. Художница, созидательница, мастер. Не «делающая», не «знающая», а «созидающая». Создающая прекрасные творения и получающая равное удовольствие и от конечного результата, и от самого процесса.

Весь следующий день я чувствовала себя так, словно пережила озарение. Это был момент важного прозрения и в глубины себя, и в свое будущее. Я вспомнила, что больше всего была захвачена своей работой, получала больше всего удовольствия от того, что делаю, именно в тех случаях, когда создавала что-то своими руками… рисовала яркую карту для своего выпускного проекта по картографии… делала волнующие рисунки Ионы… мастерила свечи и вазы в Финдхорне… создавала прекрасные очертания из ничего… живописала словами — в дневниках, которые никому не показывала. Это были моменты, когда я не чувствовала времени, когда я была целиком захвачена тем, что делаю, — что-то вроде медитативного состояния абсолютной концентрации и самозабвения.

На следующий день я начала ощущать, что открыла себя заново. Что мой путь, скорее всего, определялся подспудным тугим узлом необходимостей и желанием принять мужские культурные ценности, делающие упор на работу ума. В обучении делается акцент на знаниях, фактах, содержании, мышлении, анализе. Я поняла, что все это легко мне удается. Тут была возможность преуспеть, заслужить похвалу и привлечь внимание. А больше, пожалуй, и ничего. И я пошла по этому гладко вымощенному и точно размеченному пути.

Я никогда не была уверена, что это правильный путь. Почему я решила не получать ученую степень и идти на преподавательскую работу? Что-то внутри толкало меня с этого прямого пути. У меня были способности к этому, но сердце мое всегда противилось. И все-таки я ругала себя за то, что не иду дальше, считала себя слабой, принимала упреки за то, что не делаю карьеру, а растрачиваюсь по мелочам.

Но теперь я понимаю: этот путь не подходил для меня, потому что я в большей степени созидатель, чем мыслитель или делатель. Понимаю, что мне было так хорошо в Финдхорне в большей степени из-за того, что там я почти все время проводила в свечной и гончарной мастерских. Понимаю, что я любила мастерить с раннего детства, но потом подчинилась мнению, что это занятие легкомысленное, несерьезное, ненужное, что это не настоящее дело, а в лучшем случае — хобби в свободное время. Но, следуя этому мнению, я отсекла от себя, перекрыла главный источник удовольствия и жизненной энергии. Что ж, больше так не будет!

То, что сейчас пробуждается во мне, — это новые критерии, в соответствии с которыми я определяю, что мне делать. Я слушаю внутренний голос, который говорит о том, что, может быть, стоит взяться за то, к чему у меня всегда лежала душа, но что, как мне казалось, я не должна делать, — и пусть у меня нет ни малейшего представления о том, во что это выльется, будет ли это моим делом жизни и даже насколько хорошо это у меня получится.

Итак, какие виды деятельности меня привлекают? Каждый раз я наталкивалась на это случайно, когда, если можно так выразиться, это выплескивалось наружу. Никогда ничего не планировала и не обдумывала. Даже записывая все это, я нервничаю. Во-первых, это ручная гончарная работа — то, чем я занималась в Финдхорне. Эта работа привлекает меня, доставляет мне радость, приносит удовлетворение. Я уже представляю себе, как смотрю на мир по-другому, постоянно думаю о контурах, узорах, форме, вдохновленная или искусством, или природой. Я уже представляю себе, как хожу по галереям и выставочным залам и смотрю, забывая обо всем, оцениваю и возвращаюсь с новыми идеями. Во всем этом есть стимул, вдохновение, новая жизнь. Мне всегда нравилось мастерить, создавать вещи собственными руками. Мне кажется, что это избавит меня от чрезмерной поглощенности собственными мыслями и идеями и позволит обратить больше внимания на окружающий мир.

Другое дело, которым я собираюсь заняться, — это составление мозаики из стекла. Я много лет собиралась приняться за него, но так и не взялась — полагаю, потому, что оно казалось мне слишком несерьезным на фоне всего остального. Я пишу эти строчки и чувствую, как художник, сидящий внутри меня, так и рвется наружу! Я хочу взяться за свои рисунки — они тоже неожиданно выплескивались наружу, сначала — непонятные черточки, которые потом превращались в картины. И посмотреть, можно ли на их основе сделать мозаику. А вспомнить все те узоры, которые я вышивала? Это ведь тоже занятие, за которое я взялась совершенно спонтанно, — никто меня ему не учил, никто не давал советов.

Еще одно — это писательство, словесное ремесло, моя любовь с ранних времен, попросту задавленная страхом. Это искусство — самое пугающее из всех, самое публичное, приоткрывающее внутреннюю работа разума и души. Я боялась, что меня сочтут несерьезной, инфантильной, скучной и т. д. и т. п. Но я полна решимости написать эту книгу, даже если она никогда не будет опубликована. Я верну себе удовольствие, которое получаю от слов, их красоты и силы, их способности удивлять. До сих пор живо помню сочинение, которое я написала в средних классах, о том, каково это — сидеть поздней ночью на кровати и читать. Я написала про свои ощущения, про тепло от света настольной лампы, про мошкару, привлеченную светом, про простыню, лежащую у меня на ногах, тихие ночные шорохи, прикосновение к переворачивающимся страницам, слабый шелест страниц и поскрипывание корешка. Я помню, как мне нравились какие-то закругления фраз, особенно когда я читала Лоренса Даррелла[91]. Я выписывала на чистые страницы в конце книги полюбившиеся мне небольшие предложения, иногда — отдельные слова и наслаждалась каждым из них. Удовольствие, которое я испытывала, прикасаясь к этим фразам, было сравнимо с удовольствием от прекрасных сладостей.

И еще одно дело, которое мне всегда нравилось, — работа в группе, как в Финдхорне. Не думаю, что я снова пойду учиться и осваивать какое-то теоретическое знание. Меня больше интересует — и тут, я полагаю, тоже проявляется женский путь — практическая работа, цель которой — помочь людям. Общество поддержки раковых больных — вот мое дело.

Все эти занятия! Любовь к ним всегда приходила ко мне внезапно, без сознательных расчетов. Куда же все это подевалось? Как я это растеряла? Не знаю точно. Но в любом случае теперь все вернулось. Простая радость бытования и созидания, а не думания и делания. Чувство такое, словно я вернулась домой. Интересно, Кен имел в виду то же самое, когда говорил, что открыл своего даймона? Мой даймон не такой эффектный, идущий не от рассудка, он не стремится совершить немыслимые подвиги. Но в этом-то вся суть, теперь я это понимаю, — мой даймон более спокойный, неоформленный, мягкий. В нем больше обыденного, женственного, невидимого. В нем больше от тела. Больше от земли. И для меня он более настоящий!

 

 

«Вот что случилось вчера ночью», — сказала она, закончив свой рассказ. Ее волнение, такое неподдельное, передалось и мне. Забавная штука: на каждого, кто общался с Трейей, неизменное впечатление производил ее ум; пожалуй, она была одним из самых интеллектуально одаренных людей из тех, кого я знал. Если Трейя бралась за какой-то сложный вопрос, она не оставляла на нем камня на камне. Но она поняла, что эти ее способности не дают ей полного удовлетворения. Она сказала, что прислушивалась не к тому голосу.

С переменой голоса был напрямую связан все более и более настойчивый вопрос: ответственны ли мы за свои болезни? — распространенное сейчас мнение, что люди сами навлекают на себя болезни либо собственными мыслями, либо в качестве урока, который им необходимо выучить (в противоположность утверждению, что нужно просто учиться у болезни, какой бы ни была ее причина). Когда Трейя заболела диабетом, этот вопрос возник вновь. Она подверглась настоящей атаке со стороны тех, кто из лучших побуждений захотел помочь ей понять, зачем она навлекла на себя диабет. К абстрактным соображениям о том, что эта мысль неверная, односторонняя, опасная (я вернусь к этой теме в дальнейшем), Трейя добавила еще одно: этот подход слишком мужской, агрессивный, требовательный, бесцеремонный. И в самом деле, очень скоро Трейя заговорила о необходимости большего сострадания к больным — и заговорила на национальном уровне. Откуда я это знаю? Очень просто: я сужу по самому серьезному критерию для академических кругов Америки: ее пригласили в «Шоу Опры Уинфри»[92]в качестве оппонента Берни Зигеля[93].

 

 

Итак, передо мной снова встал вопрос, ответственна ли я за свои болезни. Ведь люди, о которых рассуждают или которые сами рассуждают о себе, часто рассматривают этот вопрос в обвинительном ключе: «Чем я это заслужил?», «Почему я?», «Что я сделал плохого, что это случилось со мной?», «Неудивительно, что у меня рак, — я сам его на себя навлек». Такая вот логика.

Иногда я сама применяла эту «логику» к себе. Ее применяли ко мне мои друзья. Я рассуждала так о своей матери, когда она восемнадцать лет назад заболела раком, и я могу себе представить, насколько бесцеремонным ей это показалось, — и она была права. Ведь, хотя я и считаю, что есть доля истины в той идее, что какой-то мой поступок, привычные стереотипы поведения или определенный взгляд на мир и способы справляться со стрессом и могли привести к развитию у меня рака и диабета, все-таки я не думаю, что картина этим исчерпывается. Просто я поддалась естественному человеческому желанию найти простую и ясную причину пугающих меня недугов. Это естественная и объяснимая защита перед страхом неизвестного.

Мне приходилось обстоятельно объяснять, что, но моему убеждению, у заболеваний бывает много причин, связанных с генетикой, наследственностью, диетой, окружающей средой, стилем жизни, личностью. Но если мы выберем одну из них в качестве единственной и скажем, что исключительно характер человека навлекает на него болезнь, то нам придется не учитывать то обстоятельство, что человек способен контролировать свою реакцию на то, что с ним происходит, но неспособен контролировать все, что с ним происходит. Сама иллюзия контроля — иллюзия, что мы управляем всем, что с нами происходит, — слишком деструктивна и агрессивна.

Впрочем, все дело именно в комплексе вины. Если человек заболевает раком и считает, что он сам его на себя навлек, то он начинает чувствовать свою вину за неправильное или дурное поведение, и тогда чувство вины превращается в проблему, которая может мешать человеку справляться с недугом и двигаться к здоровью или полноценной жизни. Вот почему с самим вопросом об ответственности надо обращаться крайне деликатно. Вот почему так важно обстоятельно разграничивать различные причины и не приписывать другим подсознательных мотивов. Если другие люди рассуждают обо мне подобным образом, у меня создается впечатление, что надо мной совершается насилие; я чувствую себя беспомощной. Все мы знаем, как это оскорбительно, когда кто-то другой обвиняет тебя в том, что ты действуешь под влиянием подсознательных побуждений, а потом интерпретирует все твои возражения как пустые отговорки и лишнее доказательство своей правоты. Вот она — психология в самой жестокой версии.

Большинству больных приходится преодолевать тяжелейшие стрессы, независимо от того, задаются ли они этими сложными вопросами о причинах и факторах. И еще больший стресс им приходится переживать, если они начинают чувствовать себя ответственными за свои болезни. Надо уважать права этих людей и, по крайней мере, внимательно относиться к границам, которые они просят соблюдать. Я не хочу сказать, что всякие споры исключены. Конечно, нет. Я протестую, когда люди начинают рассуждать обо мне и им даже в голову не приходит спросить, а что я думаю о себе и своей болезни. Мне не нравится, когда кто-нибудь говорит: «Н. считает, что рак появляется от уныния», особенно если это сказано таким тоном, который подразумевает, что говорящий относит это и к моему раку. Или так: «Причина диабета — в нехватке любви». Ну откуда мы это знаем? Но я не буду возражать, если у меня спросят: «Н. считает, что рак появляется от уныния; а ты как думаешь? Это хоть сколько-то справедливо в твоем случае?»

Я считаю, что кризисные моменты в жизни мы можем использовать для исцеления. Я абсолютно в это верю. Я знаю, что в какие-то моменты меня охватывало уныние, и хотя я и не знаю, сыграло ли это хоть какую-то роль в том, что я заболела раком, я думаю, что нужно осознавать такую вероятность и сознательно использовать постигший тебя кризис, чтобы исцелиться от уныния, научиться прощать себя и сочувствовать себе.

Думаю, все сказанное можно подытожить следующим образом.

У меня был рак. Я тяжело это переживала — и то, что моя жизнь оказалась под угрозой, и то, что мне пришлось пройти через операцию и лечение. Я была напугана. Я чувствовала себя виноватой в том, что заболела раком. Я спрашивала себя: что я такого могла сделать, что навлекла на себя болезнь? Задаваясь такими вопросами, я была недобра к самой себе. Я прошу о помощи, я не хочу, чтобы и вы тоже были ко мне недобры. Мне нужно, чтобы вы меня понимали, были со мной деликатны, помогли мне преодолеть эти сомнения. Мне не нужно, чтобы вы, так сказать, теоретизировали обо мне за моей спиной. Мне нужно, чтобы вы попытались понять, что я чувствую, поставили себя на мое место и по возможности отнеслись ко мне добрее, чем порой отношусь к себе я.

 

 

В марте мы с Трейей съездили в клинику Джослин в Бостоне, знаменитую своими высокими показателями при лечении диабета, — это была попытка эффективнее справиться с новой болезнью. В то же время это была деловая поездка в издательство «Шамбала», которая означала также встречу с Сэмом.

 

 

Сэмми! Какой он славный! Преуспевающий бизнесмен — и при этом такой открытый и добрый. Мне очень нравится любовь, которая связывает их с Кеном, нравится, как они все время подшучивают друг над другом. В офисе «Шамбалы» они прочитали несколько последних рецензий на книги Кена. Похоже, они имеют большой резонанс, и не только в Америке. Сэм сказал Кену, что тот стал культовой фигурой в Японии, но там его считают представителем нью-эйдж, — Кена это разозлило. В Германии он стал крупной величиной в серьезных научных кругах. Мы шутили про орден Уилберианцев. Все говорили о том, что Кен меняется, он стал более чувствительным, более простым в общении, не таким саркастичным, отстраненным и высокомерным — в общем, куда симпатичнее.

Обедали с Эмили Хилберн Селл, редактором в «Шамбале». Я очень ее люблю и доверяю ей. Рассказала о книге, над которой работаю — про рак, психотерапию и духовность, — и попросила стать моим редактором. С удовольствием, ответила она, и я почувствовала еще большую решимость довести свой проект до конца!

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: