Чудо-женщина и кокаиновый ребенок

 

 

Дэвидовский “уход со сцены” ничуть не уменьшил накала Боуимании (ах, как удивительно!). Через три недели после шоу в “Хаммерсмит-Одеоне”, в конце июля 1973-го, сразу пять его альбомов попали в британский топ-тен. Через три месяца его звезда по-прежнему сияла на поп-небосводе; он был номером один, и собирался стать еще больше.

А это означало, кроме прочего, что пора было и ему, и “Мэйн Мэн” обратить хотя бы толику внимания на свою часть нашего с ним договора. Явно настало время начинать карьеру Энджи.

С другой стороны, Дэвиду пора было делать “1980 Floor Show”. Когда Берт Шугамэн обратился к нему с просьбой сделать что-нибудь для американского рок-сериала “The Midnight Special,” ему пришло в голову устроить исключительно театрально-экстравагнтный кабаре-номер – что-то, вроде “Сонни и Шер шоу” а ля Боуи. Действие его должно было происходить в будущем, в 1980-м, и включать в себя выступления разных рок-персонажей: из 60-х – Мэриэнн Фэйтфул и Троггз, из 70-х – его самого. Ну и, как обычно, ему нужен был кто-то, кто все это для него организует. Ну и, как обычно, этим кем-то была я.

Для начала, нужно было подыскать место. Берт Шугамэн мудро забраковал первое предложение Дэвида о дорогих и трудоемких съемках полного Дэвид-Боуиевского шоу в дороге. В место этого он склонился к моему предложению: к маленькому, легко освещаемому клубу, вроде “Марки”, где можно было бы снимать всего тремя камерами. Так что нужно было забронировать это место, и превратить его в ночной клуб будущего. Нужно было разыскать и заручиться согласием основных артистов, а также подобрать поддерживающий состав танцоров и певцов. Нужно было договориться с Наташей Корниловой о дизайне костюмов, согласовать все с Бертом Шугамэном и устроить еще дюжину других дел. Было непросто, но очень весело.

Ну и, конечно, поскольку все это – шоу-бизнес, я пообщалась со множеством интересных людей.

Эва Черри была не особо интересна, впрочем, но наблюдать за ее действом было поучительно. Она великолепно выглядела – эксцентрично и экзотично с ее выбеленным шаром коротко остриженных волос-колечек, как раз подходяще для Боуиевского шоу. Но, послушав ее подпевки, я заключила, что ее талант, по-видимому, лежит в другой области. Мне говорили, что она потрясающе проделывает ртом другие вещи. Но вот голос у нее был так себе.

Впрочем, я бы не стала называть Эву просто кокаиновой шлюшкой. Быть любовницей Дэвида Боуи значило получать гораздо больше, чем ежедневную здоровую порцию белого порошка. В конце концов, Дэвид сам сказал ей: “Ты можешь стать еще одной Джозефиной Бэйкер! Ты можешь стать звездой!”, наткнувшись на нее во Франции во время записи “Pin-Ups”. А до того счастливого дня, когда она должна была стать звездой (и который, конечно, никогда не наступил) он велел “Мэйн Мэн” оплачивать ей квартиру, уроки пения и танца и гардероб, профинансировать ее соло-альбом и выплачивать ей еженедельное содержание, достаточно щедрое для девушки без средств к существованию.

Кто-то написал, что она была “потрясена таким везением и с тех пор пребывала в облаках непрерывного удивления”. Так оно и есть.

На мой вкус, Аманда Лир была гораздо интереснее. Дэвиду ее представил Брайан Ферри из Рокси Мьюзик (это она на обложке первого альбома Рокси). Ее позвали в “1980 Floor Show” на роль церемонимейстерши, и она сыграла в духе Марлен Дитрих будущего. Она действительно была восхитительна. Она казалась мне настоящим урожденным гермафродитом, а не транссексуалом, как говорили. Она была невероятно красива в том особенно нежном женственном роде, какой обычно не встречается среди транссексуалов.

Аманда, в отличие от Эвы Черри, была загадочна и труднопостижима, кажется, она была наполовину европейкой, наполовину вьетнамкой, но это все, что о ней было известно, и, опять же в отличие от Эвы, она была потрясающей актрисой и певицей. Она тоже была любовницей Дэвида и подопечной “Мэйн Мэн” (по настоянию Дэвида), и она тоже вскоре поселилась в квартире в друх шагах от нашего дома. Впрочем, она, кажется, платила за квартиру из собственного кармана, что мне в ней тоже больше нравилось.

Последней в списке, но первой по значительности в этой троице шла неподражаемая Мэриэнн Фэйтфул. Она, конечно, не нуждается ни в каких представлениях, ну разве что для среднего американца.

Вот три факта о Мэриэнн: она была девушкой Брайана Джонса, потом девушкой Мика Джэггера во времена Стоунзовских ранних звездных лет. В то время у нее был только один хит – “As Tears Go By”, а много лет спустя, когда все, казалось бы, уже забыли о ней, она написала “Broken English”, альбом, который критики совершенно справедливо считают одним из самых сильных, резких и великолепных работ нашего музыкального времени. И, начиная с этого времени, она продолжала чудесно оживлять музыкальную сцену.

Но этот год, 1973-й, был для нее годом глубочайшего забвения, и Дэвидовские мотивы, по которым он пригласил ее в шоу, были очень близки к альтруизму. Он счел, что она идеально вписывается в рок-ностальгическую волну, окатившую в то время американский рынок, особенно тот, к которому обращался сериал ‘Midnight Special”. Тревожный такой феномен, типа “извлечем их на свет божий, пока они не умерли у нас на руках”. Ну и, к тому же он собирался забраться к ней в трусы. Она же была девушкой Мика, значит, он ее тоже должен был получить.

Их связь сработала, по крайней мере, в том плане, что он-таки ее заполучил, но вот аспект оживления карьеры слегка вышел из-под контроля. Мэриэнн не просто появилась в этом шоу – предполагаемом последнем “ура!” по дороге в темный архив – она вложила в выступление силу и душу и просто убрала всех: она была величественна, великолепна. И это выступление начало цепочку событий, приведших к созданию “Broken English”.

Выступление Мэриэнн было тем более удивительно, что она была сильно обдолбана. К этому моменту, когда я пишу, она вот уже несколько лет как прошла курс лечения, но во время шоу и еще какой-то период времени после него, она была абсолютной джанки.

Уж не знаю, наширялась она, или, наоборот, пыталась чем-то усмирить “лошадку”, на которой ездила (думаю, скорее последнее), но эффект в любом случае был экстремальный. Она казалась весьма медлительной леди вплоть до того момента, когда ей пришлось собраться с силами и выступить, расстреляв свои тучи, чем бы они там ни были.

Вы наслышаны о многих таких историях в театральной среде (обычно главными героями в них бывают какие-нибудь старые волосатые полумертвые пропойцы с кельтскими корнями и склонностью к Шекспиру), но я думала, что это все выдумки, до тех пор, пока не увидела, как выступает Мэриэнн, а потом снова отключается вплоть до следующей работы или до того времени, когда пора идти домой (обычно, с моей помощью). Но вот она оказалась у меня перед носом во плоти и крови – просто невероятная.

Во время этого шоу я не успела с ней подружиться, но позднее, когда мы с Дэвидом уже разошлись, она меня просто соблазнила (вот обезьянка!). Накачала меня таблетками и обдолбала здоровыми джойнтами с хэшем, как наивную школьницу, а потом завалила меня, пока я была в отключке. Она просто дикая, эта женщина. Я ее люблю и восхищаюсь ей.

Во время работы над “1980 Floor Show” мы перебрались в новую берлогу: арендовали у Дайаны Ригг ее квартиру на Мэйда-Вэйл, большую, но захламленную, в относительно богемной, приятно анонимной части северо-центрального Лондона.

Анонимность была именно тем, в чем мы нуждались. Боуимания, это, конечно, замечательно, но когда несколько дюжин совершенно незнакомых тинейджеров, юных охотников за звездами, день и ночь семь дней в неделю толкутся на ступенях вашей парадной, терпеливо ожидая с обожающими глазами и дрожащими в руках альбомами для автографов, это странно. Видеть, что их число увеличивается с каждым разом, как вы выглядываете из окошка, еще страннее.

В “Хэддон-Холле” я, как могла, приспосабливалась к этим условиям, все время помня, что нельзя подходить в голом виде к окну или к двери и вынося на двор этим бедняжечкам горячий чай. Но все-таки это было странно. А потом начало пугать. Один парень пробрался в дом и стащил деньги – не очень много, и я сейчас же у него отобрала, но это было последней каплей. Я отправилась к Дэвиду и выложила ему новые факты жизни.

“Будет еще хуже, бэби, – сказала я ему, – Ты станешь еще больше, эти толпы тинейджеров – тоже, но что хуже, один вор уже узнал, где мы живем, узнают и другие. Если мы здесь останемся, будет неуютно.”

Он не желал смотреть фактам в лицо, потому что очень полюбил “Хэддон-Холл”, как и я, но ему пришлось смириться с неизбежным. “Окей, придется переехать, – сказал он. – Нам, наверное, надо перебраться в город, как считаешь?”

Да, я тоже так считала, так что отправилась на поиски дома. В Челси я подыскала чудесный особняк на одной из улиц, соединяющих Кингз-роуд с Чейн-уок и рекой, но я встретила сопротивление со стороны Тони Дефриза. “Вы просто не можете позволить себе таких экстравагантностей, Энджи, – сказал он. – Возможно, когда Дэвидовские пластинки окупят предоплату от Ар-Си-Эй, вы сможете жить, как короли, но до тех пор вам придется ограничить себя.” И он отказался предоставить деньги на аренду. Он мог это сделать, поскольку все свои деньги мы получали только через “Мэйн Мэн”.

Я отправилась к Дэвиду, но это ничего не изменило. “Он в чем-то прав, бэби, – сказал Дэвид, – я думаю, тебе лучше подыскать что-нибудь подешевле.”

Тут, думаю, Тони нажал на нужную кнопочку. Сам он тратил Дэвидовские деньги (предоплату от Ар-Си-Эй, или что бы это ни было) без удержу и на себя лично, и на всевозможные проекты, промоушн и персонал, которые он хотел, чтобы “Мэйн Мэн” финансировала. Сюда включались квартиры для любовниц, лимузины, ланчи и прочая “подмазка” всех, на кого он хотел произвести впечатление (воистину, бесстыдство и грандиозность здесь были просто удивительны!). В Дэвиде же он тем временем разжигал буржуазную боязнь жить не по средствам и отцовскую йоркширскую бережливость. Вам ведь, в конце концов, не надо держать курочку-рябу во дворце, она будет нестись золотыми яйцами и в курятнике. Думаю, Тони представлял себе идеальное место для Боуиевской семьи в виде чудненького чердачка где-нибудь в Сохо для Дэвида, а для меня – скромненькую фермочку где-нибудь на севере Шотлндии (а лучше в Сибири). Но каким-то обрпзом был достигнут компромисс, и мы очутились в квартире Дайаны Ригг.

Нормально, но далеко не идеально: один из этих типичных актерских домов, забитых всякими очаровательными безделушками – сувенирами из всех городов, в которых она когда-либо выступала, коллекциями того и этого в самых разных несочетающихся стилях, и картины, картины, картины (ее муж был художником).

Это место просто-напросто было совершенно не в нашем духе, и там было тесно. Нас ведь была целая куча – мы с Дэвидом, Зоуи, Скотт Ричардсон, Даниелла (когда она жила с нами, чтобы позаботиться о Зоуи) и все, кто угодно, кто останавливался переночевать: Мэриэнн Фэтфул (в полном отрубе или же заигрывающая с Дэвидом), Эва или Аманда или же они обе (тоже либо в отрубе, либо заигрывающие с Дэвидом) и вообще какое угодно новое вливание из лондонского общества ночной жизни.

Я не слишком принимала участие во всех этих играх. Я перестала спать со Скоттом, привезя его из Энн-Арбора, и он близко сошелся с Дэвидом (их общая любовь к кокаину весьма скрепила узы), и я вообще не помню, чтобы проводила много времени на Мэйда-Вэйл. Если правильно припоминаю, я все время ошивалась у Мики Финна.

Мики, барабанщик Ти Рекс, отрывной, замечательный парень, стал единственным плюсом во всем моем приключении с “Чудо-женщиной”.

“Чудо-женщина” была персонажем комиксов с пышными черными волосами, сиськами-динамитами, супер-силой, и все этими делами. Она возникла в моей жизни по милости Майкла Липпмана, агента, представившего Тони Дефризу один проект. Проект этот, в частности, предполагал, что я пройду пробы на роль Чудо-женщины для телесериала, и, таким образом, я смогу попасть в “Тунайт-Шоу” (которое вел, само собой, Джонни Карсон) и запустить рекламу Дэвидовского выпуска “Миднайт-Спешл”, “1980 Floor Show”.

Звучит хитроумно – так оно и было. Только еще хитроумнее, чем я предполагала. По моему разумению, сделка заключалась в следующем:

Во-первых, “Миднайт-спешл”’овское шоу нуждалось в раскрутке – настолько дешево и эффективно, насколько возможно. Во-вторых, “Тунайт-Шоу” шло по Эн-би-си, а значит, при подходящих условиях, в нем можно было рекламировать другие передачи Эн-би-си, вроде “Миднайт-Спешл”. В-третьих, Дэвид был, грубо говоря, кошмарным сном ведущих ток-шоу: он говорил коротко и элитарно, был склонен к паранойе, самообороне и сарказму, кроме того частенько вкрутую обдолбан. В-четвертых, я была прямой противоположностью: оживленной, разговорчивой, откровенной, если нужно агрессивной, если нужно женственной, короче – актрисой. В-пятых, к несчастью, законы “Тунайт-Шоу” были таковы, что гости Джонни должны были иметь законный повод, чтобы их туда пригласили, а то обстоятельство, что ты – жена рок-звезды, которой нужно раскрутить свое шоу, не вполне удовлетворяли этим условиям.

Все это привело к последнему кусочку головоломки, а именно: сериал “Чудо-женщина” нуждался в Чудо-женщине, и Майкл Липпман мог устроить мне пробы. Тот факт, что жена ведущей британской рок-звезды пробуется в Голливуде на роль в американском теле-сериале, был достаточно хорошим крючком для Карсоновской команды, так что сделка была заключена.

Таковы были условия, которые выложил мне Тони Дефриз одним прекрасным днем в Лондоне, и, должна признать, необыкновенно поднял мне настроение. Чудо-женщина казалась подходящей ролью и замечательным шансом. И какое же чудо, что эта роль досталась мне через “Мэйн Мэн”, то есть это была спонсируемая инициатива, а не моя собственная! Вот именно так дела и должны идти, думалось мне. Я получу значительную роль, которая, возможно, сделает мне карьеру, да еще и раскручу будущий Боуи-проект!

Я взялась за дело серьезно. Я накупила комиксов с Чудо-женщиной и попыталась прочувствовать этот персонаж, я продумала, как ее нужно играть, и раздобыла себе костюм. Наташа Корнилова соорудила мне его в точности по картинке из комиксов, и получилось просто отпадно. Черт, круто же я смотрелась! Осиная талия, бесконечные ноги, искуссно взбитые черные волосы и взрывные сиськи! Чтобы создать законченную иллюзию, я позвала этого замечательного фотографа, Терри О’Нила, сделать серию снимков.

И вот я отправилась в Голливуд, окруженная энергетическим облаком творческого энтузиазма и супергеройства.

Боже, какая ирония. Хотя сначала, когда я показала фотографии, режиссер был просто потрясен, но потом, когда я направилась в гримерку, чтобы переодеться в обязательную водолазку, какая-то женщина подошла ко мне: “Я смотрю, вы не носите лифчика, – сказала она, – но вам нужно одеть его для съемок, это обязательно.”

Я просто не поверила своим ушам. Я не носила лифчика многие годы. “Что ж, если он вам нужен, окей, – сказала я, – но боюсь, у вас возникнут проблемы с розыском достаточно маленького.”

Это ей не очень понравилось, но она ушла, а я отправилась в гримерку.

Я запихивалась в свой бадлон, когда кто-то постучал и вошел, не дожидаясь приглашения. Это была отнюдь не та женщина, которую я ждала; это был какой-то невзрачный, довольно отталкивающий мужик. Он вошел и представился, а затем принялся сначала заговаривать мне зубы, а потом лапать меня. Этот гондон прямо залезал в меня, я не могла поверить!

Я просто взглянула на него и сказала: “Что вы делаете? Какого черта вы о себе возомнили?”

“Я – один из сценаристов”, - сказал он так, как будто эта информация должна была немедленно убедить меня опрокинуться на спину и раздвинуть ноги.

Она меня не убедила: “Ну и что?”

Кажется, это его поразило. Он остановился, окаменев; видимо с ним таких прецедентов еще не случалось, и ситуация требовала какой-то нестандартной реакции.

“Вы ведь знаете, что я написал сценарий для ***, не так ли?”

Я покопалась в памяти, припоминая этот фильм об эксплуатации черных.

“И что, вы им гордитесь?, – спросила я в своей лучшей манере а ля пансион благородных девиц. – Вы собирались произвести на меня впечатление? А знаете ли вы, ужасный вы карлик, что этот сценарий никуда не годится и, более того, он был единственной неудачей в хорошей в остальном постановке? А теперь уе...вайте из моей гримерки, пока я вас не пришила!”

Он ушел, и, незачем говорить, что с этого момента я сочла себя исключенной из списка претенденток. Впрочем, я решила пройти пробы до конца, но и решила так же, что нуждаюсь в защите, так что я позвала Майкла Липпмана, чтобы он сидел со мной в гримерке.

И вот тут я получила по-настоящему плохие новости.

Майкл выслушал мою горестно-гневную историю, а потом сказал:

“Энджи, все нормально. Тебе в любом случае не досталась бы эта роль. Тебя даже не было в списке, да и вообще никого не смотрят. Понимаешь, эту роль уже получла Линда Картер. Все это – всего лишь цирк для профсоюза, а мы решили его использовать, чтобы ты могла попасть к Джонни Карсону. Так что, не волнуйся.”

НЕ ВОЛНОВАТЬСЯ?! В смысле, не отрывать тебе х... и не запихивать его тебе в ухо, Майкл? А потом не ловить первый же самолет до Лондона и не проделывать того же самого с этим женоненавистнически-манипулятивным паразитом Дефризом? Или, ближе к делу, не отказываться появляться у Карсона и не переворачивать вверх дном всю эту поп-подлянку, чтобы вы, парниши, не ползали и не собирали ее по кусочкам?

Ничего этого я не сказала, хотя временами жалею об этом (жалею даже, что я всего этого конкретно не сделала). Не с Майклом, которого я люблю и уважаю, а с этим Курчавым Длинноносом, как мы его называли, – Дефризом.

Впрочем, преобладали успокоительно-деловитые советы Майкла, и я начала видеть некую подлую прагматическую логику во всей этой сделке. Я переварила вероломство и бесчестность Тони (он выбрал пожертвовать мной, как пешкой, даже отнестись, как к врагу, вместо того чтобы рассказать мне весь план и предложить партнерство) и решила больше никогда не доверять ему. Конечно, я была очень зла и, должна признаться, мечты о мести, планы и фантазии время от времени посещали меня, но я не давала им волю. Я предпочла философию сицилийцев: месть – блюдо, которое лучше подавать холодным, приберегая его до наиболее подходящего случая.

А пока что, снова к работе. Я начала готовиться к появлению в “Тунайт-Шоу”, чтобы выскакивать из штанов ради семейного бизнеса, утешая себя тем, что появление на телевидении, тем более в шоу Карсона, еще никому не вредило, не говоря уж о тех, кто ищет актерское место.

Весь этот икспириенс показался мне весьма странным, и, думаю, я не одинока в своем мнении. В те времена рок-н-ролл и телевидение были очень далеки друг от друга; хиппи и пост-хиппи теле-мира терроризировали Карсона, пытаясь втолковать ему, насколько его передача отвратительно нехипова. И, хотя Джонни мог увлекаться модными наркотиками – поговаривали, что он серьезно понюхивает кок, да и поддает изрядно, что приводило к непрерывному ломанию карандашей и поигрыванию разными предметами в передаче, – все же ни он, ни его люди совершенно не были настроены на происходящее вокруг. По существу, все они были всего лишь бандой расистских, сексистских, мясожрущих, мартинипьющих, набивающих мошну аморальных мелких обывателей.

Когда его сотрудники увидели мое платье, которое было очень окрытым, они просто сбрендили. Они как раз собирались прямым текстом заявить мне, что я не могу появиться на экране в таком виде, когда я взяла быка за рога. “Послушайте, – сказала я, – я здесь от рок-н-ролла, а не от мормонского религиозного хора! Я выйду именно в этом платье. Или так, или вы можете подыскивать себе других гостей, окей?”

По-видимому, было окей, поскольку меня оставили в шоу. В какой-то момент я случайно подслушала в коридоре разговор Майкла Липпмана и одного человека с Эн-би-си. “Надеюсь, Анджела сегодня будет держаться молодцом, – сказал парень с Эн-би-си, – потому что, если она ударит в грязь лицом, мы потеряем тридцать процентов нашей “Midnight Special”-аудитории.” Не совсем то, что вам нужно слушать перед выходом на сцену. Меня чуть удар не хватил.

Впрочем, Джонни меня успокоил. Он это прекрасно умел делать и был идеальным джентльменом, очень милым, хоть и действительно поигрывал предметами.

А вот Дайна Шор, тоже участвовавшая в передаче, была просто сучкой. То ли у нее в жопе зудело из-за моего платья, то ли еще что, но она выбрала мое присутствие предлогом, чтобы критиковать королевскую свадьбу недели/года/десятилетия (кажется, принцессы Энн и Марка Филипса) в снисходительном тоне, предполагавшем, что я британка по рождению и роялистка по убеждениям.

Мне пришлось вежливо поставить ее на место: “По-видимому, вы прибываете в уверенности, что я англичанка. Это не так. Я американка и не питаю никаких чувств к коронованным особам.” Но она продолжала ко мне цепляться.

Я начала терять терпение. Хотя я совсем не склонна была пререкаться с пожилыми дамами от телевидения (пагубные последствия этикета, привитого в школе для благородных девиц), но я едва сдерживалась, чтобы не заявить ей: “Слушай, провинциальная клуша, отлезь от меня! Какого черта меня должно волновать, как именно образом эта толпа вырождающихся лошадинолицых иностранцев тратит деньги своих налогоплательщиков?” К счастью, вмешалась и спасла меня Джоан Риверз, которая тоже участвовала в этой передаче. Она пустилась в один из своих длинных рассказов на тему августейших особ, и – хорошо, что хорошо кончается. Впрочем, ей пришлось спасать меня от этой чудовищной Дайны несколько раз. Эта женщина была упряма, как черепаха.

Ну-ну. Потом мы ей поставили пистон (не в сексуальном смысле, боже упаси, сама мысль об этом противна), но когда у нее появилось собственное ток-шоу, и она пригласила туда нас с Дэвидом, я отказалась наотрез без тени сомнения, и это здорово сработало. Она нас просто умоляла, так что мы ей прямо заявили, кого хотим видеть в шоу вместе с нами, заполучили их и все устроили по-своему. И, вообще-то, она сделала очень хорошую программу: изящно вела ее, с умными вопросами и без малейшего намека на былую сварливую бабу из шоу Карсона.

Наше “1980 Floor Show” стало одним из самых популярных выпусков всего сериала “Midnihgt Special”. А что касается “Чудо-женщины”, то мое видение этого персонажика оказалось очень близко к конечной продукции. Когда я впервые увидела по телеку это шоу, я, хоть и не удивилась, но мне было слегка противно: сценарий стал классически комиксовским, далеким от первоначального в духе мисс Хулегрейн, а Линда Картер носилась в костюме абсолютно идентичном моему.

Вот так-то я и начала понимать, что такое шоу-бизнес в реальности.

Когда я рассказала Дэвиду обо всей этой подлянке, он совсем не удивился, но разозлился.

“Это уж совсем из ряда вон! – сказал он. – Хорошо, что меня там не было, бэби. Мне бы стоило большого труда не отделать этого сценариста. Эти е...чие телевизионщики такие насекомые. Впрочем, как и толпа из музыкального бизнеса. То есть, я сам их с трудом выношу, а ведь я в этом деле гораздо дольше, чем ты.”

Он был прав, и теперь я склонна была прислушаться к его словам. Раньше, когда он отговаривал меня от проектов, в которых я хотела участвовать (например, первая роль, которую я могла получить, была в малобюджетном фильме, откровенно называвшемся “Групиз”), я возмущалась и сопротивлялась. Я думала, что он тормозит мою карьеру, просто потому что у него двойной стандарт: он говорил, что верит в права женщин и сексуальное освобождение, но своей собственной жене мешал получить работу, особенно если это означало, что она появиться на экране в голом виде. Но теперь я поняла, что у него были совсем другие мотивы. Может, он и был шовинистом (а он им был), но у него было гораздо больше опыта по части шоу-бизнеса, по сравнению со мной. Он знал, где расставлен капкан, и хотел меня от него уберечь.

Но на сей раз не знал даже он. Он считал, что пробы на “Чудо-женщину” - вполне нормальное предприятие. “Тони ничего не говорил и мне, – сказал он. – Я НИКОГДА не допустил бы,чтобы тебя поставили в такую ситуацию, если бы я только знал, бэйб. Уф-ф. Думаю, сам Тони знал об этом, не так ли?”

“Да, я в этом уверена, – ответила я. – Так что он манипулировал мной, да и тобой тоже. И, главное, зачем? Я бы и так сделала эти пробы, просто чтобы попасть в шоу Карсона и протолкнуть наш “Миднайт-Спешл”. Я бы сыграла всю эту шараду с начала до конца с улыбкой, если бы Тони сказал мне правду. Так что я прямо не знаю, бэби. Он играет в какие-то игры. Мне это не нравится.”

“Мне тоже. Я с ним об этом поговорю”, – сказал Дэвид.

Не знаю, поговорил он, или нет, но знаю кое-что другое. Как мне стало известно, вскоре Тони принялся уговаривать Дэвида развестись со мной, разрисовывая меня перед ним экстравагантной мотовкой и попрошайкой наличных и доказывая, насколько Дэвиду лучше было бы без меня. Но я знаю, что Дэвид на это не купился. Я знаю, что на рубеже 1973 и 1974 годов, когда собственные личные и профессиональные экстравагантности Тони перешли всякие границы, Дэвида это стало все больше напрягать. Тон его голоса, когда он говорил о Тони, все больше стал напоминать тот, которым он говорил о Кене Питте.

Я знаю, что проблемы Тони со мной не были, честно говоря, личного свойства. В каком-то смысле, он сам ничего не мог с собой поделать. Он был таким упертым, неизлечимым женоненавистником, что у него могла возникнуть только одна реакция при виде любой женщины с умом, талантом и честолюбием: убрать ее с дороги любыми средствами и как можно скорей.

Распознание в нем этой черточки, как вы догадываетесь, отнюдь не было удовольствием. Когда до меня, наконец, дошло, я почувствовала себя еврейкой, приложившей кучу усилий, чтобы найти себе достойного охранника, а потом, когда уже слишком поздно, вдруг узнавшей, что настоящее имя этого охранника – Гиммлер. Хотя Генрих, кажется, не был таким хитрым, как Тони. Не знаю, был ли к тому же эс-эсовский босс таким неврастеничным, каким стал Тони. Бедняга Тони не мог, кажется, смириться с тем фактом, что я спала одновременно и с его незарегистрированной женой Мелани (она была импортом из Калифорнии), и с его любовницей, Даной, прежде него.

Ну, да Тони – предмет утомительный, и хватит, он мне надоел.

Неожиданное продолжение: после моей эпопеи с “Чудо-женщиной” (успешной, если рассматривать в смысле промоушна,) Дэвид с Тони состряпали один персонаж, поверхностно напоминающий Чудо-женщину в физическом плане, а как идея всем ей обязанный. Это была Октобриана – сай-фай-супер-жрица высшей Боуиевской кэмповости и магии, – и она была крута. Она мне нравилась. Единственная моя с ней проблема (и очень большая) заключалась в том, что придумали ее отнюдь не для меня, а для Аманды Лир.

Понимаю, дорогие читатели, что для вас этот предмет может быть столь же утомителен, как Тони Дефриз – для меня, но что же такой поворот дела сказал мне о честности Дэвида по отношению к нашему договору о продвижении карьеры? Сами можете догадаться, так что я перехожу к следующему вопросу: чего же, конкретно, Дэвид от меня хотел, чего он хотел от нашего брака?

Вполне очевидно, что он не хотел того же, что и я: равенства на творчески-профессиональном уровне, сексуальной и эмоциональной свободы, интимности и доверия друг другу. Но ЧЕГО же он хотел? Может, он хотел все оставить, как есть: чтобы мы были сексуально дистанцированны друг от друга, а эмоционально близки только тогда, когда он нуждался в моих услугах? Или, может быть, он хотел гораздо более теплых отношений, чтобы я сидела у него под крылышком, как обычная жена, вполне в духе шовинистической модели брака? Может он хотел, как я сильно подозреваю, типичного старого доброго английского рок-звездного брака, чтобы он мог свободно, аки орел, парить, смело и прекрасно, над всей землей, а счастливая женушка торчала бы дома в чудном пригородном поместье, изучала макробиотику и макраме и выращивала бы детишек в идеально пост-Вудстокско-викторианском стиле? Или, может, он просто хотел, чтобы я свалила куда подальше?

Как это ни грустно, ответ на все эти вопросы один: А Я ПОЧЕМ ЗНАЮ?

К Дэвиду было не пробиться на простом и ясном, прямом уровне, на каком только и могут обсуждаться такие первоважнейшие предметы. Конечно, у большинства людей есть этот недостаток, но у Дэвида весь характер был построен на увертках, иллюзиях и манипуляции. Он был просто не способен сказать мне, чего он хочет. Возможно, ему даже в голову не приходило, что он может это сделать. Грустно, но факт; возможно, у него не было ни единой честной косточки во всем его чувствительном теле. Время от времени он приоткрывал свои настоящие чувства в стихах песен. Но как можно кого-то любить, когда вам нужно дожидаться выхода альбома, а уж тогда, из новой песни, вы вдруг узнаете, что вы ему сделали больно, или что он скучал по вам тогда, когда писал эту песню?

Вот я и играла вслепую. Моей ролью в наших отношениях, как я инстинктивно [не]понимала, было интерпретирование и воплощение в жизнь его невысказанных желаний. Я должна была угадывать, чего он хочет, и делать это (или не делать, или делать прямо противоположное). Я НЕ должна была просто подходить и спрашивать о том, чего он втайне желает. Конечно, для таких ролей существуют названия, и даже написаны кучи многопудовой литературы с перечнем людей и программ, которые такие отношения модифицируют, но в то время, когда это было важно, я не имела ни малейшего представления о том, что происходит в Дэвидовской программе или в моей собственной.

Вернемся, впрочем, к основной теме. Дэвид не говорил мне, чего он от меня хочет, не важно, насколько деликатно я пыталась заставить его внести ясность. Кстати, наша сексуальная жизнь была безнадежно запутана, точнее, просто рухнула из-за его (предполагаемой) аллергии на Энджи. Впрочем, все это не имело значения, поскольку он все глубже и глубже увязал в кокаине, самом великом устранителе всего. Пытаться завязать отношения с кокаинистом, все равно что пытаться слопать авианосец.

А что же я? Что ж, для меня это была полная неопределенность, туман и танец в темноте. Я хотела, чтобы он ко мне вернулся. Я хотела, чтобы он оставил меня в покое. Я знала, что происходит. Я верила, что это не так. Я настолько волновалась, что не могла об этом думать. Я слишком веселилась, чтобы обращать внимание. И учтите, все это правда.

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: