 |
Ископаемые позвоночные монголии
|
|
|
|
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Ю. А. Орлов
В МИРЕ
ДРЕВНИХ
ЖИВОТНЫХ
(очерки по палеонтологии позвоночных)
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
Москва — 1961
Моему отцу и учителю
Александру Федоровичу
Орлову
(1855—1940)
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора
Глава I. Как я стал заниматься палеонтологией
Глава II. Верхнетретичные млекопитающие Приишимья
Глава III. Сибирь и Африка (гиппарионовая фауна)
Глава IV. Ископаемые позвоночные Монголии
Глава V. Юрские морские пресмыкающиеся Поволжья
Глава VI. Верхнепермские пресмыкающиеся Поволжья и Северной Двины
Глава VII. Об изучении головного мозга ископаемых позвоночных
Указатель русских и латинских названий
ОТ АВТОРА
Наряду с нашей вселенной, ее бесчисленными солнечными системами и пространством, измеряемым миллионами световых лет, почти также поражает наше воображение и проблема эволюции органического мира, над изучением которой работает — прямо или косвенно — армия ученых, от биохимиков до астрофизиков включительно. Палеонтология освещает проблему органической эволюции на ископаемых остатках некогда живших организмов и занимает в ряду наук о Жизни особое положение. В отличие от многих других наук она изучает наглядные документы истории Жизни, расположенные во времени, на огромном протяжении геологических эпох, отделенных друг от друга и от нас миллионами лет. Материал палеонтолога, сухой и безжизненный, при близком знакомстве с ним оказывается занимательным почти для любого человека, обладающего хотя бы минимальным интересом к природе. В справедливости этого убеждает и опыт преподавания палеонтологии, и живой отклик, который находят лекции о вымерших животных у любой аудитории. Быть может этот интерес к истории органического мира в известной мере есть отражение стремления, пусть иногда бессознательного, к выработке мировоззрения, к пониманию собственного положения в природе.
|
|
|
В мире вымерших организмов несколько особое положение занимают ископаемые позвоночные. Они общеизвестнее в основных чертах, чем беспозвоночные; скелет позвоночных хорошо отражает общую организацию животного, его связь со средой обитания; к позвоночным принадлежит сам человек и среди них он ищет своих древних предков.
Все это возбуждает живой интерес у любого посетителя палеонтологического музея, почти у любого человека, подходящего к вопросам, которые освещает органический мир минувших геологических эпох. Эти вопросы нередко представляют общий интерес, выходящий за пределы наблюдаемого фактического материала; знакомство с ним существенно для материалистического миропонимания.
Характер изложения отдельных глав различен. Это объясняется разнородностью материала и тем, что очерки писались в разное время и были рассчитаны на разных читателей. Тем не менее, автор решил объединить очерки, с небольшими изменениями, в одну книгу ввиду бедности нашей палеонтологической литературы такого рода изданиями.
Автор отнюдь не ставил своей целью обзор всех вообще ископаемых позвоночных в описываемых фаунах Советского Союза и Монголии, рассмотрения теоретических вопросов палеонтологии, ее истории и т. д., но надеется, что предлагаемая читателю книга может служить для самообразования и некоторым дополнительным пособием к имеющимся учебникам по исторической геологии и палеонтологии. Описание фаунистических комплексов в общем ведется от поздних животных, близких к современности, к более древним, удаленным от нас, менее понятным, иногда загадочным.
Автор не обладает даром художественного вымысла, и в его воспоминаниях нет придуманных лиц и событий; лишь описывается виденное или известное и сообщается то, что говорит наука для тех, кто любит природу и кого интересует ее история.
|
|
|
И если предлагаемые читателю очерки хоть в какой-нибудь мере будут способствовать развитию интереса и внимания к палеонтологии, автор будет считать себя удовлетворенным, хотя и предполагает, что в написанном имеются недостатки. За их указание можно заранее быть только благодарным.
Е. И. Беляевой и К. К. Флерову автор очень признателен за просмотр рукописи очерков и ценные замечания, В. Г. Богатыреву — за техническую помощь.
Глава первая
КАК Я СТАЛ ЗАНИМАТЬСЯ
ПАЛЕОНТОЛОГИЕЙ
...на долю ученого нередко выпадают неожиданные испытания, но при доброй воле их можно преодолеть, памятуя, что мы в отдельности только гости на земле, а наука вечна....
И. Ю.Крачковский,1945.
Мой отец служил в лесном ведомстве. Старый сосновый лес, в котором стоял наш дом, назывался Томышёвский Бор; в нем я родился и провел первые годы своей жизни. По рассказам отца, я так привык к лесу, что, выехав в полуторагодовалом возрасте за его пределы, в поле, испугался и заплакал. Мне было около шести лет, а брату четыре, когда умерла наша мать, врач, которую местные крестьяне, любившие ее за живой нрав и энергию, шутя называли «Петр Великий». Отец затосковал, покинул родную Симбирскую губернию, и мы уехали на Север. Здесь, в северных лесах и на северных реках, я и рос до самого поступления в университет.
Отец, участник народовольческих кружков семидесятых годов, был противником старой средней школы и не отсылал своих детей на большую часть года в губернский город, как это делали его сослуживцы, а учил нас дома. Зимой почти все свободное от занятий время мы не сходили с лыж; лето проводили на лодке, которую сами ранней весной смолили и красили.
Отец выписывал много книг, особенно по естествознанию и истории, учил нас языкам и музыке, которой я много занимался и мечтал посвятить себя целиком. Наш маленький уездный городок стоял в полутораста километрах от железной дороги, в лесной глуши, служил местом политической ссылки, и моими учителями, кроме отца, были ссыльные.
|
|
|
Отец управлял лесами на Севере, рубкой и сплавом леса в Архангельск, лесопильными заводами, продажей леса за границу, смолокурением, борьбой со страшными лесными пожарами... Когда мне исполнилось десять лет, отец стал брать нас с братом в летние служебные поездки.
Мы ездили обычно в тарантасе, иногда в двуколках, и по сухим, пыльным песчаным «трактам», и по мучительно тряским бревенчатым гатям унылых северных болот, и по непролазной грязи лесных дорог. Мы пропутешествовали по Сухоне, всей Северной Двине, Ваге; побывали на Вычегде, Пинеге, Ваенге и на многих других реках. Тысячи километров проплавали мы на пассажирских и буксирных пароходах, на маленьких плотиках, на больших, тяжелых тесовых «карбасах» и на легких долбленых «осиновках», под парусами и на веслах, на шестах и бечевой. «Год путешествий равен двум годам учения в университете»,— говорил отец...
Мы вскоре хорошо знали сплав бревен, их сплотку в огромные паромы: осмотрели старые, дымные «смолокурные печи» и новые душистые канифольно-скипидарные заводы; много раз бывали на шумных лесопильных заводах; подолгу любовались бойкой погрузкой леса и на большие английские, норвежские, французские пароходы и на огромные четырехмачтовые парусники, привозившие в качестве балласта соль и уходившие обратно с огромным грузом теса в свою далекую-далекую Австралию.
Мы подробно осматривали северную старину с ее монастырями, скитами, старыми бревенчатыми церквями, тесовыми куполами, и старообрядческими «молельнями»; с жадным детским любопытством смотрели мы на старинное оружие и утварь в местных музеях и у любителей старины; наблюдали быт населения, вслушивались в своеобразный северный говор, сохранявший «двойственное число» и другие обороты старинной русской речи; наблюдали все, что считал поучительным отец и что привлекало наше собственное внимание, но прежде всего и больше всего — природу.
Нам были с объяснениями показаны сухой и светлый сосновый бор с белым оленьим мхом, влажный темный еловый лес и смена леса на гарях и вырубках. Заболачивание лесных озер, почти нацело плененных наступающим с берегов моховым покровом с мелкими, чахлыми сосенками и белой пушицей; размыв и перенос реками собственных берегов; развитие широких заливных лугов, образование старин, с их белыми водяными лилиями, карасями и всякой живностью; поросшие лесами древние высокие речные террасы; бечевник реки, ступенчатый после спада воды; ломки гипса; известняк с окаменелыми раковинами и причудливыми отпечатками морских животных; соляные ключи с остатками старинных солеварен и серные источники; старинные ямы для ловли когда-то водившихся здесь северных оленей; и страшные медвежьи капканы в больших лесных муравейниках; массовые переселения белок, плывших через реки,— на все обращал наше внимание отец, волгарь по происхождению, знаток северных лесов и рек, географ и историк в часы досуга.
|
|
|
В одну из этих незабываемых поездок мы осмотрели знаменитые раскопки проф. В. П. Амалицкого на Северной Двине, ознаменовавшие собою целую эпоху в изучении древних наземных животных. Об этих раскопках в то время много писали и говорили. В высоком-высоком обрыве была сделана огромная выемка, на дне которой лежали громоздкие, неправильной формы глыбы песчаника: внутри них были скелеты древних ящеров.
Как раз перед этой поездкой отец купил мне книжку Гетчинсона «Вымершие чудовища». Теперь я и сам увидел, как их находят и добывают; немудрено, что раскопки произвели на меня неизгладимое впечатление, а этот день запомнился на всю жизнь. Отец бывал там и раньше; ему все подробно показывал и рассказывал Амалицкий. Помню живо, как крестьяне, работавшие на раскопках и сопровождавшие нас при осмотре (В. П. Амалицкий был в отъезде), говорили: «ему, слышь, казна отпустила пятьдесят тысяч; да кабы знать — мы бы сами раскопали костьё, да продали бы его в казну за пятьдесят тысяч».
И раньше, а тем более после этой памятной поездки, я усердно собирал окаменелые остатки ископаемых животных; а один раз с товарищем ходил за 60 верст на место находки скелета мамонта, к сожалению, неудачно: половодье размыло берег реки и почти все унесло.
В студенческие годы — в Петербургском университете — я как-то не сумел подойти к палеонтологии вплотную... Ее читали, вместе с геологией, поздно, в конце обучения, а самое главное, на «естественном факультете» в то время двери были открыты гораздо гостеприимнее у биологов (для стеснительных провинциалов это так важно); туда и шел главный поток студентов. И жизнь сложилась так, что я занялся палеонтологией лишь после того, как, получив в основном зоологическое образование, пробыл в вузах десять лет преподавателем гистологии и эмбриологии, написал ряд работ по строению нервной системы беспозвоночных и получил несколько предложений на профессуру в медицинские институты. И вот как все это вышло.
|
|
|
Ранней весной 1925 г. в Ленинграде я разговорился с профессором П. И. Преображенским, известным геологом, о своей «первой любви» — палеонтологии, о раскопках и полевой работе. Меня тянуло из мрачного здания анатомического института с его банками, склянками и формалиновыми препаратами — на природу; влекло к истории Жизни, к тем поразительным по своей наглядности документам прошлого, которые встречаются в земле в виде окаменевших раковин и костей. По ним я давненько скучал. Но... как решиться? Ведь то были, все же, лишь детские забавы. Бросить интереснейшую научную работу у своего любимого шефа — крупного биолога — и вернуться к тому, что любил когда-то давным-давно; отказаться от дороги, по которой успешно шел уже десять лет; поставить на карту все, даже... материальное положение семьи? Ведь мало ли кто и что любил смолоду. Работать же всерьез в двух разных науках в наше время непосильно. Мучительно было раздумье...
Посоветовавшись с П. И. Преображенским, я решил для начала использовать свой летний отпуск 1925 г. на поиски и сборы ископаемых позвоночных в Западной Сибири и Северном Казахстане. Особенно интересным было бы найти здесь млекопитающих «третичного периода» (палеогена — неогена) — эпохи расцвета млекопитающих. Они были тогда разнообразнее, чем теперь, частью совсем другие, «особенные»; уже существовали обезьяны, в том числе человекообразные предки человека, но еще не было самого человека. Но как и где «искать»? Весну я посвятил подготовке — знакомству с основной палеонтологической и геологической литературой по Западной Сибири и Казахстану.
Каждому школьнику приходилось видеть физическую карту Сибири. На ней коричневым цветом обозначены горы, посветлее — более низкие, но возвышенные места, а низменности — равнины — закрашены зеленым цветом. Вся Западно-Сибирская равнина «зеленая»: на юге она подходит к северной окраине киргизских степей и мелких сопок Северного Казахстана, заходит клином вдоль Иртыша, к Тургайской равнине и далее к Арало-Каспийской низменности, с которой и соединяется как бы «проливом». Здесь, по данным геологии, и был широкий морской пролив, когда Западная Сибирь была еще покрыта морем. Об этом убедительно говорят раковины морских моллюсков и акульи зубы в глинах восточного склона Урала. Такие же глины, правда, обычно без видимых органических остатков, распространены и по самой Сибири и Северному Казахстану. Когда море сошло и Западная Сибирь стала сушей, огромная равнина должна была бы заселиться «наземной жизнью», в том числе и древними млекопитающими. Но, как раз, насчет самих млекопитающих обнадеживающего я вычитал мало. Отложения «третичного периода» наземного происхождения, континентальные, описывались как немые, лишь изредка содержащие раковины пресноводных моллюсков и отпечатки растений, насчет ископаемых млекопитающих третичного периода дело обстояло совсем слабо: два зуба мастодонта, найденные на р. Иртыше И. Я. Словцовым еще в 1885 году; другой зуб с р. Дженама на Алтае, описанный нашей первой женщиной палеонтологом проф. М. В. Павловой; упоминание о сомнительных остатках трехпалой лошади, якобы найденных около Омска в 1875 г. Милашевичем,— вот и все, что было известно для всей огромной Сибири. Но меня подбадривало то, что ведь никто специально не занимался в Западной Сибири сборами третичных млекопитающих, отложения этого геологического возраста были изучены мало; наверно, по берегам рек и оврагов что-нибудь сыщется...
У меня не было «заслуг» в палеонтологии, и в экспедицию в 1925 г. я поехал рабочим.
Глава вторая
ВЕРХНЕТРЕТИЧНЫЕ
МЛЕКОПИТАЮЩИЕ ПРИИШИМЬЯ
«...Ежели кто найдет в земле какия старыя вещи, а имянно: каменья необыкновенные, кости скотския, рыбьи или птичьи, не такия, какия у нас ныне есть, також бы приносили, за что давана будет довольная дача».
Из Указа Петра I.
В июне 1925 г. я выехал из Ленинграда в Петропавловск на Ишиме и пересел там на поезд, уходивший на юг, на Акмолинск. Железная дорога тогда до него не доходила; насыпи во многих местах еще не было, шпалы лежали кое-где прямо на земле, и вагоны так качало, что некоторых пассажиров мутило от «морской болезни». Глядя на неуклюже бежавших в одном месте от поезда верблюдов, я подумал: вот таких ископаемых разыскать бы! Я никак не ожидал, что найду их, притом вскоре.
От станции Алексеевка (она же Азат) я проехал на лошадях в живописное Боровое, на базу экспедиции, по неопытности все девяносто километров с непокрытой коротко остриженной головой, и так сжег себе кожу солнцем, хоть и едва светившим сквозь облака, что два дня не знал куда деваться...
Вскоре, после моего приезда экспедиция выехала на лошадях на запад, через Кокчетав на р. Ишим.
В Кокчетавском музее среди обычных костей и зубов мамонта, зубра и других млекопитающих четвертичного периода оказались остатки эласмотерия — редкого, очень крупного носорога, с огромным бугром на лбу. Но особенно заинтриговали меня на фоне окружавшей Кокчетав сухой степи остатки бобра, который обычно обитает в богатых влагой лиственных и смешанных лесах и перелесках с проточной водой.
Осмотр оврагов и берегов речек по дороге к Ишиму не дал ничего утешительного. Небольшие обнажения, «по-видимому, третичных» глин и песков были немые. От местного населения удавалось слышать только о «рогах» (бивнях) мамонта и будто бы его целых скелетах, найденных при рытье колодцев, или вымытых половодьем из берегов речек, но неизменно не сохранившихся. Одно останавливало внимание: кости мамонта (и, судя по описаниям, волосатого носорога) были встречены в синевато-серой илистой глине с остатками «тальника» (ивы) и раковинами двустворчатых моллюсков. В налегающих на эту глину рыжих лессовидных суглинках, подстилающих непосредственно современную почву, ни мамонта, ни других ископаемых млекопитающих не встречалось.
Наступила июльская жара. Марево заливало степь огромными озерами «воды», из нее островками поднимались большие курганы.
Мы сбились с пути и к вечеру выехали на заросшее камышами озеро Ала-Куль, настоящий птичий заповедник. Здесь мы заночевали. На рассвете я пошел посмотреть и послушать, как просыпается пернатое население озера и стал свидетелем нападения трех волков на стадо овец, которое мальчик-пастушок выгонял верхом на лошади из деревни Беспаловки. Женщины, сгонявшие овец в общее стадо, подняли крик; выскочило несколько человек из домов, кто-то побежал за ружьем. Волки скрылись в соседнем леске, успев задушить несколько овец. Все произошло в течение нескольких минут.
Днем снова наступила жара; опять пошла степь с несуществующими «озерами»...
Наконец показался острый, дрожащий в мареве шпиль деревянной мечети маленького аула Селим Джевар на берегу речки Бетекея, пересыхающего летом правого притока Ишима. На левом берегу стояло несколько огромных берез — остатки больших лесов недавнего прошлого; их свидетель — большое число лесных видов травянистых растений в приишимской степи, на что указывал побывавший здесь томский ботаник П. Н. Крылов.
Пробыв несколько дней на Ишиме для сбора археологических материалов, я вернулся в Селим Джевар для осмотра берегов Бетекея.
Спустившись в неглубокий извилистый овраг, по которому протекала речка, я пошел вниз по течению и на одном из поворотов остановился как вкопанный: в отвесном обрыве берега на глубине нескольких метров виднелось множество раковин двустворчатых моллюсков, ослепительно белых на ярком солнце (рис. 1). Под обрывом лежали кости каких-то ископаемых млекопитающих, кое-где торчавшие из самого обрыва. Кости, темные, окаменевшие и тяжелые, звонкие при постукивании друг о друга, уже по характеру своей сохранности не должны были бы иметь четвертичный возраст. Да и по форме некоторые зубы и кости копытных явно не могли принадле-
Рис. 1. Часть обнажения правого берега р. Бетекея у аула Селим Джевар (видны раковины ископаемых моллюсков)
жать млекопитающим четвертичного периода: млекопитающие третичного периода, притом различные, найдены!
Сильно минерализованы были и раковины моллюсков, двустворчатых и брюхоногих.
При более внимательном осмотре правого берега бросилась в глаза залегавшая под немыми рыжими суглинками глинистопесчанистая пачка слоев общей вертикальной мощностью до 8 м с характерным чередованием мелкозернистого песка, обладавшего горизонтальной слоистостью, и косослоистых с крутым падением слоев, с гальками и известковистыми конкрециями. Все это говорило об отложении толщи временными сильными потоками, которые чередовались с периодами относительного покоя и отложением мелкозернистых песков и глинистых осадков. В грубозернистых прослоях залегали, кроме многочисленных известковистых конкреций, раковины пресноводных двустворчатых моллюсков с толстыми створками и брюхоногих моллюсков, разрозненные кости млекопитающих (моллюски встречались и в мелкопесчанистых прослоях). В грубозернистых прослоях с конкрециями все было окрашено в бурый цвет окислами железа; на костях, долгое время пролежавших на дне оврага, был характерный черный «загар пустыни». В песке на дне оврага попадались зубы акул, как выяснилось позднее, принесенные с верховьев речки, где зубы вываливались из слоя песков морского происхождения. Кости млекопитающих частью были совершенно целые, частью же явно подверглись переносу водой, так как были сильно окатаны.
Предстояло собрать все это «палеонтологическое добро», разобраться в нем, а также в небольшом, но интересном местонахождении (в этом мне помог позднее Е. Д. Шлыгин, а детально местонахождение было недавно изучено Э. А. Вангенгейм).
Осмотр р. Бетекея и его левого маленького пересыхающего притока р. Кызыл-Айгыр дал только разрозненные остатки интересных ископаемых млекопитающих разного геологического возраста. Часть материала на этих речках происходит из упомянутой глинисто-песчанистой толщи, где многие кости находятся во вторичном залегании. Пачка слоев с костями, раковинами толстостенных двустворчатых и брюхоногих моллюсков в нижней части позднеплиоценового возраста, выше — четвертичного. В этом случае она, видимо, замещает собою верхи той зеленовато-серой, синеватой четвертичной глины, в которой, по рассказам местных жителей, встречаются остатки мамонта. Действительно, эта глина с костями мамонта, сибирского носорога, ископаемого зубра, лошади, большерогого оленя и других млекопитающих четвертичного периода выходит на дневную поверхность в верховье р. Кызыл-Айгыр и из-под уреза воды по р. Бурлуку, впадающему в Ишим ниже Бетекея. Кости, залегающие в глинисто-песчанистой пачке с конкрециями, принадлежат млекопитающим различного геологического возраста. Из них жирафа, гиппарион, носорог, мастодонт (правда, от них найдено очень мало остатков) — в общем однородной сохранности, очевидно, принадлежат фауне гиппариона (см. ниже, глава III) и, скорее всего, имеют раннеплиоценовый возраст. Другой сохранности верблюды, некоторые грызуны, саблезуб, крупная сухопутная черепаха и ряд не имеющих определения костей, скорее всего, имеют верхнеплиоценовый возраст. Наконец, сами четвертичные слои, по недавно полученным Э. А. Вангенгейм данным, относятся к разным этапам плейстоцена.
В сборах мне деятельно помогали ребятишки. Особенно старался сын моего гостеприимного хозяина Латфуллы Селим Джеваровова, пятилетний Галюлла, незадолго до моего приезда прославившийся тем, что съел по ошибке целую баночку прописанной ему цинковой мази.
Рис. 2. Паракамелюс (Paracamelus) из Селим Джевара а, б — Paracamelus gigas Schlosser. Правый верхний коренной зуб, жевательная поверхность (а) и вид сбоку (б); натуральная величина; в, г — Paracamelus praebactrianus Orlov. Вторая фаланга задней конечности (в) и левая кубовидная кость (г); натуральная величина
Лишь несколько костей удалось добыть прямо из обрыва Бетекея; в этом слое конкреции раковины и кости были так сцементированы карбонатами и окислами железа, что приходилось долго работать молотком и зубилом, прежде чем удавалось выдолбить хоть что-нибудь. Впоследствии пресноводные моллюски были изучены и описаны В. А. Линдгольмом (1932), часть грызунов — Б. С. Виноградовым (1936), верблюды — мною (1927—1930) и Я. И. Хавесоном (1954). Здесь я остановлюсь лишь на верблюдах, остатки которых в моих сборах преобладали.
Почти все верблюжьи кости и зубы этой «ишимской фауны» принадлежат стройному, не очень крупному ископаемому верблюду, вначале ошибочно мною (1927) отнесенному к роду Camelus ввиду близости по строению скелета к современному дикому двугорбому (открытому Н. М. Пржевальским в 1876—1897 гг. в Центральной Азии, в настоящее время истребленному или почти истребленному). Позднее Я. И. Хавесоном (1954) было выяснено, что найденный верблюд относится к роду Paracamelus, установленному сначала для Китая (Шлоссер, 1903), позднее мною (1929—1930) для Западной Сибири (Павлодарская область, около озера Маралды и на р. Бетекей).
Для паракамелюса характерно следующее: на внешней стороне верхних коренных зубов отчетливый срединный вертикальный гребень на каждой доле зуба, меньшая, чем у современного верблюда редукция ложнокоренных; лицевая часть черепа более длинная, череп в целом более узкий, нижняя челюсть также относительно длиннее, чем у рода Camelus. Кроме стройного Раracamelus praebactrianus (предложенное мною видовое название подчеркивало близость к двугорбому верблюду без указания на «предочность» по отношению к нему), среди костей и зубов, собранных на Бетекее, оказались остатки очень крупного ископаемого верблюда (рис. 2), который был отнесен к Paracamelus gigas — очень рослому верблюду из Китая, описанному Зданским (О. Zdansky, 1926).
Рис. 3. Эволюция верблюдов (Lull, 1937)
Довольно большой костный материал по скелету паракамелюса, собранный мною на Бетекее, хранится в музее Палеонтологического института АН СССР в Москве и в Центральном геологическом музее в Ленинграде.
История верблюдов заслуживает того, чтобы на ней вкратце остановиться. Первые сведения об ископаемых верблюдах, ровно за сто лет до моей находки, относятся именно к Западной Сибири. В 1825 г. Ж. Кювье описал под названием мерикотерия коренные зубы верблюда, приобретенные кем-то у алтайских купцов и попавшие в Германию, в музей г. Дармштадта. Мною были получены слепки с этих зубов, но каких-либо отличий от зубов современного двугорбого верблюда в зубах мерикотерия мне не удалось обнаружить, и сама их ископаемость представляется весьма сомнительной. После этого целых сто лет из Сибири никаких находок не поступало.
Древнейшие верблюды, точнее архаичные мозоленогие, известны из эоцена Северной Америки. Они были величиной с маленькую овечку, с низкими коренными зубами, четырехпалые, с раздельными костями пясти и плюсны. Вся дальнейшая история верблюдов прослеживается довольно отчетливо именно в Северной Америке, через олигоцен, миоцен, плиоцен до четвертичного периода включительно (рис. 3).
Рисунок на вкладке (файл orl16r.jpg: Паракамелюсы. Рис. К. К. Флерова)
Установлены возрастание размеров животного, общее увеличение высоты коренных зубов, удлинение лицевой части черепа, появление лишенного зубов промежутка («диастемы») между резцами, клыками, первыми ложнокоренными и остальными щечными зубами; превращение во «второй клык» первого ложнокоренного зуба; далее — исчезновение боковых пальцев (второго и пятого) и переход к хождению на двух средних (третьем и четвертом); срастание в одну трубчатую кость третьей и четвертой костей плюсны и пясти, при этом их нижние концы характерно раздвинуты у верблюдов; наконец, срастание локтевой и лучевой костей — вообще вся эволюция формы и размеров верблюдов. Все это видно из истории североамериканских верблюдов так же хорошо, как и на ставшей школьным примером эволюции — истории лошади. Некоторые ископаемые североамериканские верблюды достигали огромных размеров (череп до метра длины); известны жирафообразные на очень тонких высоких ногах, с очень длинной шеей и т. д.
В четвертичном периоде верблюды в Северной Америке вымерли, но до этого успели расселиться в Южную Америку, где и сохранились по сию пору в виде лам, и в «Старый Свет», по-видимому, через Берингову сушу — неоднократно то возникавший, то заливавшийся морем «мост» между Чукотским полуостровом и Аляской. Но в Азии и Европе остатки верблюдов найдены уже в молодых отложениях, не древнее среднего плиоцена; все это уже крупные и типичные «верблюды собственно» со всеми характерными для них особенностями строения скелета. По-видимому, позднее всего в нашем полушарии верблюды достигли Африки, где они известны из отложений четвертичного возраста и где точно так же вымерли, может быть, не без содействия человека древнего каменного века. Современный одногорбый верблюд введен в Африку из Передней Азии человеком значительно позднее и, видимо, «выведен» им из двугорбого, судя по двум горбам у зародыша (на более поздних стадиях развития зародыша его два горба сливаются в один). Из четвертичных отложений верблюды известны на Иртыше, в Поволжье, в Москве и т. д.
Ишимский ископаемый верблюд, от которого мною найдено наибольшее число остатков, по строению скелета похож на дикого двугорбого, более стройного, чем его массивный одомашненный потомок, и обладает типичными для паракамелюса сильными вертикальными ребрами на коренных зубах. По данным Я. И. Хавесона (1954), к роду Paracamelus (сначала установленному в Китае), принадлежит и верблюд, найденный в Румынии, а также обнаруженный в составе фауны верхнего плиоцена в карстовых полостях известняков Одессы, заполненных красной глиной.
По-видимому, к той же фауне, что и ишимские верблюды, относятся и залегавшие вместе с ними остатки крупных пищух (Б. С. Виноградов, 1936) и крупного хищника из семейства кошек. Это был саблезуб (Machairodus ishimicus) величиной с небольшого тигра (Ю. А. Орлов, 1936).
Среди сборов на р. Бетекей было много щитков панциря наземных черепах, частью, судя по величине щитков, довольно крупных размеров: до 60 см длины и 30—35 см высоты (Л. И. Хозацкий, 1944).
Таким образом, на р. Бетекей пока обнаружены остатки лишь немногих позвоночных верхнего плиоцена. Но и эти данные заслуживают внимания, так как они говорят о какой-то фауне полупустынь или засушливых степей, быть может, сухой лесостепи: верблюды переносят и жару и холод, но отнюдь не склонны к влажному климату; найденные с верблюдами грызуны подтверждают предположение об общем характере ландшафта, хотя и в засушливых степях и полупустынях встречаются озера и речки (такие крупные животные, как верблюды, не смогли бы жить в совершенно безводной пустыне). Фауна, вероятно, походила на богатую верхнеплиоценовую, обнаруженную в Одессе в 20-х годах этого века при обследовании Одесских «катакомб», образовавшихся в результате подземной выработки известняка на строительство. Там, наряду с бесчисленными остатками верблюдов (от нескольких сот особей!), найдены мастодонт, мелкие жвачные, гиены, саблезубые кошки и разнообразные мелкие хищники, грызуны, черепахи, страусы и другие птицы.
Не исключена возможность, что «богатая» одесская фауна и «бедная» ишимская очень близки друг к другу. Но лишь более полные находки в Западной Сибири и Казахстане смогли бы ответить на этот вопрос.
Так закончился этот палеонтологический маршрут.
Глава третья
СИБИРЬ И АФРИКА
(Гиппарионовая фауна)
«...В северных краях в древние веки великие жары бывали, где слонам родиться и размножаться, и другим животным, также и растениям около екватора обыкновенным держаться можно было; а потому и остатки их здесь находящиеся не могут показаться течению натуры противны...»
М. В. Ломоносов. «О слоях земных» 1757—1759.
Первая половина лета 1928 г. в Западной Сибири и Северном Казахстане была дождливая. Мы с Е. Д. Шлыгиным, одним из лучших знатоков геологии Казахстана, тогда еще совсем молодым геологом, подолгу отсиживались в палатке на берегу Бетекея. Глинистая почва сильно набухала от воды и так размокала, что колья, на которые была натянута палатка, во время ветра упорно вылезали из земли. Палеонтологические сборы были скудны. Но мне предстояла поездка на Иртыш для осмотра его берегов и поисков третичных млекопитающих, и в июле я уехал в Омск. Здесь меня приветливо встретил геолог проф. П. Л. Драверт (1879—1945), поистине влюбленный в Сибирь, начиная еще со времен своей дореволюционной ссылки. К этому времени П. Л. Дравертом на Иртыше были сделаны палеонтологические сборы и найдена интересная неогеновая флора. Она, очевидно, когда-то «кормила» разнообразных неогеновых копытных, на которых охотились их неизменные спутники — хищники. Но в Омском музее не нашлось никаких следов неогеновых млекопитающих. Где они все и где найти их кости?
Еще в Ленинграде после совещания с П. И. Преображенским и А. А. Борисяком было намечено осмотреть берега Иртыша, представляющие до известной степени естественный меридиональный разрез через «третичные» и «четвертичные» отложения Западной Сибири. Для начала я обследовал несколько крупных обнажений по высокому правому берегу Иртыша, от Омска вверх по реке до Павлодара, в который прибыл на пароходе.
Еще издалека с Иртыша, при подходе снизу к Павлодару, бросалось в глаза длинное обнажение желтых, охристых песков и розовых пятнистых глин правого берега. Предположительно им приписывался неогеновый возраст, но они не были охарактеризованы палеонтологически.
Павлодар, в наше время крупный областной центр, тогда был скромным степным уездным городом. Железная дорога доходила до Иртыша, но железнодорожного моста еще не было.
| Рис. 4. Левый нижний клык жирафы самотерия (Samotherium sp.) Павлодар. Палеонтологический институт АН СССР. Увеличение 1,5 |
Устроившись в гостинице, я вышел к пароходной пристани и пошел по бечевнику Иртыша вниз по течению, тщательно осматривая разрез песков и глин правого берега. Дойдя до места, носившего тогда название «Гусиный перелет» или «Разгуляй», я увидел на бечевнике, частью в воде, белые куски костей млекопитающих, зубы, среди них вскоре нашел характерную лопатовидную, слегка раздвоенную коронку зуба крупного жвачного. Сомнений быть не могло — это зуб жирафы! (рис. 4). Осмотревшись, я увидел, что берег на протяжении метров двадцати сплошь усыпан обломками костей, челюстей и разрозненными зубами млекопитающих. Кое-где вперемежку с ископаемыми лежали и кости домашних животных — бараньи, коровьи и лошадиные; но ископаемые легко отличались от современных ярко-белым цветом со ржавыми пятнами от окислов железа, тяжелым весом и хрупкостью, высохшие давали сильную «отлипь» на языке. Осмотрев обнажение, я увидел вверху слои песков и глин, из которых торчали и вываливались кости. Жирафа, носорог, небольшая лошадь с очень извилистым рисунком тонкой эмали на коренных зубах, какие-то гиенообразные хищники — легко устанавливались при самом беглом взгляде на это скопление. Сомнений быть не могло: передо мною было кладбище «пикермийской фауны» (по ее первому раскопанному в прошлом столетии местонахождению близ деревни Пикерми около Афин в Греции), иначе «фауны гиппариона»; она чаще называется так по ее характерному члену — гиппариону, небольшой трехпалой ископаемой лошади, обычно преобладающей в этой фауне над другими копытными по количеству костных остатков. Я был так поражен находкой, притом в самом городе на берегу Иртыша, где геологи бывают ежегодно, что даже растерялся. Придя в себя, стал спешно собирать найденное; набрав рюкзак, снял часть одежды, превратил ее наскоро в мешки, которые, наполнив костями, едва смог поднять. Какие-то мальчуганы, катавшиеся на лодке, довезли меня до пристани, откуда я доставил коллекцию на извозчике в гостиницу. Переодевшись, я направился в столовую, где меня нашел приехавший в Павлодар П. И. Преображенский. В тот же день я показал ему и свои первые сборы и местонахождение. Решено было поставить небольшую пробную раскопку; она сразу же показала обилие костных остатков. Отправка этой коллекции по железной дороге не обошлась без курьеза: с меня настойчиво требовали справку ветеринара о том, что жирафы, носороги и прочие погибли не от эпизоотии.
а
б
Рис. 5. Правый берег Иртыша у Павлодара на месте раскопок 1929—1930 гг.
а — общий вид раскопок с левого берега (фото Д. П. Багаева); б — берег на месте раскопок (с картины В. П. Батурина в Музее Палеонтологического института АН СССР)
Впоследствии сборы в Павлодаре производились неоднократно, но наиболее крупные коллекции были добыты раскопками Палеонтологического института Академии наук в 1929 и 1930 гг. (см.: Природа, 1930, № 1; рис. 5, 6, 7) и в последние годы Академией наук Казахстана. Материалы из Павлодара изучены еще не во всех подробностях. Сделаны новые находки гиппарионовой фауны в Казахстане и Сибири, недавно обнаружено большое местонахождение в Киргизии. Имеющиеся данные о фауне Павлодара представляют несомненный интерес, та
|
|
|
