Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Наскучивший, наскучивший «Арсенал».




Ник Хорнби.

Футбольная горячка

 

Хочу выразить благодарность Лиз Найтс за ее огромную поддержку, ободрение и энтузиазм; Вирджинии Бовелл за ее терпимость и понимание; Нику Коулмену, Иану Крейгу, Иану Пpииcy, Кэролайн Доуни и Виву Рэдмену

 

Посвящается матери и отцу

 

Вступление.

Воскресенье, 14 июля 1991 г.

 

Это все во мне и рвется на волю.

Я просыпаюсь около десяти, иду на кухню, завариваю две чашки чая и ставлю по обе стороны кровати. Мы задумчиво потягиваем чай, и между репликами возникают долгие сонливые паузы. Мы обсуждаем дождь за окном, говорим о прошедшей ночи и о том, что я снова курил в спальне, хотя обещал не курить. Она спрашивает, чем я занят на этой неделе. Я размышляю:

1) в среду встречаюсь с Мэтью;

2) у него моя кассета с записью игр чемпионата;

3) Он чисто формальный фанат «Арсенала» и уже пару лет не показывался на «Хайбери» и, значит, не видел никого из новеньких вживе. Интересно, что он думает об Андерсе Лимпаре?

Три легко цепляющиеся одна за другую фразы, и через пятнадцать-двадцать минут после пробуждения меня понесло. Я вижу, как Лимпар налетел на Гиллеспи: вот он дернулся, упал на правый бок. ПЕНАЛЬТИ! ДИКСОН УВЕЛИЧИВАЕТ СЧЕТ – 2:0! Мерсон откидывает мяч пяткой… Смит в одно касание бьет с правой в дальний угол ворот… Или вот – прорыв Мерсона на «Энфилде», когда он обводит Гробелаара… Финт Дэвиса и столкновение с Виллой. (Не забывайте, что это июльское утро, когда в чемпионате перерыв.) Временами эти видения охватывают меня целиком – я возвращаюсь на «Энфилд» 89-го, на «Уэмбли» 87-го, «Стэмфорд Бридж» 78-го, и перед глазами мелькает вся моя футбольная жизнь. – О чем ты думаешь? – спрашивает она. Приходится лгать: мне плевать на Мартина Эмиса и Жерара Депардье и, уж конечно, на лейбористскую партию. Но у страдающих наваждениями нет иного выбора. Если каждый раз говорить правду, не удастся сохранить отношений с людьми из реального мира. Нас выкинут на свалку и предоставят гнить с нашими программками «Арсенала» или коллекцией подлинных записей «Стакс рекордс». Двухминутный бред будет становиться все продолжительнее. Нас прогонят с работы, мы прекратим мыться и бриться – начнем валяться на полу в собственном дерьме и в который раз крутить видяшник, стараясь заучить на память весь комментарий, включая высококвалифицированный анализ Дэвида Плита, встречи, состоявшейся 26 мая 1989 года. (Вы думаете, что мне пришлось проверять дату? Ха!) Правда заключается в том, что в обыденной жизни я пугающе часто предстаю полоумным.

Не хочу сказать, что размышления о футболе – это какое-то нецелесообразное использование воображения. Возьмите Дэвида Лейси – главного футбольного корреспондента газеты «Гардиан». Тонкий писатель и явно умный человек, он наверняка посвящает игре даже большую часть своего внутреннего мира, чем я. Разница между Лейси и мной заключается в том, что я редко думаю. Я воображаю. Стараюсь словно воочию увидеть каждый гол Алана Смита, представить все поля первого дивизиона, которые мне приходилось посещать, а раз или два, страдая от бессонницы, я начинал перебирать всех виденных мною игроков «Арсенала». (В детстве я знал имена их жен и подружек, а теперь припоминаю только, что Сьюзан Фардж была невестой Чарли Джорджа, а жену Боба Уилсона звали Мегз. Но и эти отрывочные воспоминания кажутся до ужаса бесполезными.)

Нельзя сказать, что я думаю об этом в общепринятом смысле слова. Никакого анализа и никакого мыслительного процесса во мне не происходит, поскольку чокнутым не требуется системный взгляд на собственные пунктики. В некотором роде это и есть определение наваждения (что, кстати, объясняет, почему только очень немногие сдвинутые признают себя таковыми. В прошлом сезоне один мой знакомый фанат морозным январским днем по собственному желанию поперся на встречу резерва «Уимблдона» с резервом «Лутона» – и не из чувства превосходства или самоироничной юношеской задиристости, а потому, что ему было попросту интересно. А потом еще изо всех сил убеждал меня, что нисколько не эксцентричен).

«Футбольная горячка» – это попытка критически взглянуть на свое наваждение. Почему эта связь, начавшаяся как школьное увлечение, не ослабевает вот уже ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА и длится дольше, чем любая другая, созданная мной по собственной воле? (Я искренне люблю свою родню, но уж слишком они мне навязываются. А из приятелей, с которыми подружился до четырнадцати лет, ни с кем не поддерживаю отношений, кроме одного одноклассника, тоже болельщика «Арсенала».) Так отчего эта привязанность пережила периоды охлаждения, недовольства и даже откровенной вражды?

Кроме того, настоящая книга – попытка исследовать, что значит для нас футбол. Я давно осознал потребность говорить о своей особе и своей жизни, но увлечение игрой дает мне возможность рассказать еще об обществе и культуре. (Понимаю, что найдутся люди, которые сочтут мое утверждение откровенной претенциозной чушью – безнадежной попыткой оправдаться за то, что большую часть свободного времени я трясусь на холоде. Им абсолютно чужда моя идея, поскольку они уверены, что я раздуваю метафорическую ценность футбола и посему ввожу его в такие сферы, которым он абсолютно не свойствен. Сразу признаю, что футбол не имеет никакого отношения ни к конфликту на Фолклендах, ни к войне в Персидском заливе, ни к детской рождаемости, ни к озоновой дыре, ни к подушному налогу и многому, многому прочему… Посему сразу приношу извинения за свои трогательно натянутые аналогии.)

И еще «Футбольная горячка» – это книга о том, что значит быть фанатом. Я читал авторов, которые определенно любят футбол, но это совершенно иное. Иными я считаю и других – как бы помягче выразиться? – хулиганов. Девяносто пять процентов из миллионов людей, которые посещают стадион, в жизни никого не ударили. Моя книга для тех, кто не входит в первые две категории и кому интересно, что значит – быть такими, как мы. Для меня драгоценны все тонкости этой книги, и я надеюсь, что они затронут струну в душах тех, кому посреди рабочего дня, в середине фильма или разговора может пригрезиться давнишний – десять, пятнадцать, двадцать пять лет назад – удар с лета левой в правый верхний угол ворот.

1968-1975

 

Домашний дебют.«Арсенал» против «Сток Сити»

14.09.68

 

Я влюбился в футбол, как потом влюблялся в женщин: внезапно, безоговорочно, необъяснимо, невзирая на боль и разрушения, которые несло это чувство.

В мае 68-го (дата, разумеется, с подтекстом, но я скорее склонен вспоминать о Джеффе Астле, а не о Париже) сразу после моего одиннадцатилетия отец поинтересовался, не хочу ли я сходить с ним на финал Кубка Футбольной ассоциации между «Уэст Бромом» и «Эвертоном» – сослуживец как раз предложил ему парочку билетов. Я ответил, что не интересуюсь футболом – даже Кубком, – и это было истинной правдой, насколько я мог судить о собственных вкусах. Но по какой-то извращенной прихоти все же просмотрел весь матч по телевизору. Через несколько недель я наблюдал игру между «Юнайтед» и «Бенфикой», а в конце августа ни свет ни заря вскакивал с постели, чтобы узнавать, как дела у «Юнайтед» на клубном первенстве мира. Я обожал Бобби Чарльтона и Джорджа Беста (и ничего не знал о Деннисе Лоу – третьем из святой троицы, который из-за травмы пропустил игру с «Бенфикой»), обожал с неожиданной для себя страстью. Это продолжалось три недели, до тех пор, пока отец не взял меня с собой на «Хайбери».

К 1968 году мои родители расстались. Отец встретил другую женщину и уехал от нас. А я жил с матерью и сестрой в маленьком домике в лондонском предместье. Вполне банальная ситуация (хотя я и не припоминаю никого другого в классе, кто остался бы без одного из родителей – шестидесятые годы преодолели двадцать миль от Лондона по дороге М4 спустя семь или восемь лет), но распад семьи ранил нас всех четверых, что обычно и происходит в случае подобных разрывов.

Новая ситуация в семье неизбежно вызвала целый ряд проблем, однако весьма серьезной стала на первый взгляд самая незначительная: вроде бы пустяк – несносное субботнее времяпрепровождение в зоопарке или каком-нибудь аналогичном месте в обществе одного из родителей. Отец, как правило, мог приехать только на неделе. Вполне понятно, что никто из нас не жаждал торчать в помещении перед телевизором. Но с другой стороны, чем занять детей, которым нет еще и двенадцати? И вот мы втроем ехали куда-нибудь в соседний городок или в гостиницу при аэропорте, усаживались в промозглом, пустом ресторане, где я и Джилл, не слишком отвлекаясь на разговоры (ведь дети не любители общаться за столом, тем более что мы привыкли питаться при включенном телевизоре), ели цыпленка или бифштекс – обязательно либо то, либо другое, – а отец тем временем смотрел на экран. Он не знал, чем еще можно занять нас: в городках-спутниках с половины седьмого до девяти вечера по понедельникам не ахти как много возможностей.

В то лето мы с отцом отправились на неделю в гостиницу неподалеку от Оксфорда. И там по вечерам сидели в промозглой, пустой столовой, и я, не слишком отвлекаясь на разговоры, съедал бифштекс или цыпленка – обязательно либо то, либо другое. А потом вместе с остальными постояльцами мы смотрели телевизор. Отец много пил. Надо было что-то менять.

В сентябре он сделал новый заход насчет футбола и, вероятно, очень удивился, когда я ответил «да». До этого я ни разу не сказал ему «да», хотя никогда не говорил «нет» – вежливо улыбался и что-то бурчал, что означало некоторую заинтересованность, но отнюдь не согласие. Эту черту, выводящую окружающих из терпения, я развил в себе именно тогда и не избавился от нее и по сей день. В течение двух или трех лет отец пытался сводить меня в театр, но я каждый раз только пожимал плечами и идиотски ухмылялся, так что в один прекрасный момент он воскликнул: «Все, довольно!», чего я, собственно говоря, и добивался, потому что относился с подозрением не только к Шекспиру, но и к регби, крикету, походам на лодке и выездам на целый день в «Силь-верстоун» и Лонглит. Я вообще ничего этого не хотел. И отнюдь не потому, что намеревался наказать отца за то, что он нас бросил. Я с удовольствием сходил бы с ним куда-нибудь. Но только не туда, куда он предлагал.

Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год, наверное, самый болезненный в моей жизни. После того как разошлись родители, мы были вынуждены переехать в меньший дом. Но случилось так, что некоторое время нам вообще пришлось ютиться у соседей. Да плюс к тому – тяжелая желтуха и занятия в местной классической школе. Надо быть начисто лишенным воображения, чтобы не связать эти события с постигшей меня вскоре арсенальской горячкой. (Интересно, как много других болельщиков-фанатов, проанализировав события своей жизни, сумеют обнаружить, что их наваждение вызвано какого-либо рода фрейдистской драмой? В конце концов, футбол – великолепная игра и все такое, но что отличает людей, которые премного довольны, если посетят полдюжины самых ярких матчей за сезон, – ведь это только разумно ходить на главные встречи, а не на всякую ерунду – от тех, кто считает, что обязан посмотреть все? Зачем ехать в среду из Лондона в Плимут и тратить драгоценный отгул, если результат матча был предрешен еще во время первой встречи на «Хайбери»? А если близка к истине моя теория фанатства как своего рода терапии, можно ли выяснить, что за дьявольщина запрятана в подсознании тех, кто спешит в Лейланд, чтобы посмотреть игры на приз DAF? Наверное, этого лучше не знать.)

У американского писателя Андре Дюбюса есть рассказ под названием «Зимний папа». После развода мужчина оставляет с бывшей женой двух своих сыновей. Зимой их отношения становятся напряженными. По вечерам они переходят из джаз-клуба в кино, а оттуда в ресторан и бессмысленно таращатся друг на друга. Но летом, когда есть возможность поехать на пляж, вполне ладят. «Длинный пляж и море сделались их газоном, одеяло – домом, сумка-холодильник и термос – кухней. Они снова жили одной семьей». Литература и кино давно подметили эту тиранию места и рисовали шатающихся по паркам мужчин с детьми и фризби. Но «Зимний папа» значит для меня очень много, потому что идет гораздо дальше – устанавливает, что есть ценного в отношениях между родителями и детьми, и просто, но точно объясняет, почему обречены прогулки в зоопарк.

Мне кажется, в Англии Бридлингтон и Майнхэд не дают той степени свободы, что побережье Новой Англии в рассказе Дюбюса. Но мы с отцом открыли эквивалент домашнего очага и субботними вечерами в Восточном Лондоне находили такую среду, в которой чувствовали себя вдвоем комфортно. Мы разговаривали, когда хотели – футбол давал нам какие-то темы, – а если замолкали, молчание не казалось таким угнетающим. День обретал определенность, становился рутиной. Увлечение «Арсеналом» было нашим газоном (и коль скоро газоном английским, мы скорбно взирали на него сквозь привычную сетку дождя). Рыбный бар «Канониры» на Блексток-роуд превратился в нашу кухню, а западная трибуна стала нашим домом. Превосходная, изменившая наши жизни и именно в тот момент, когда перемены были необходимы, мизансцена, правда, доступная не всем: отец и моя сестра так и не нашли точек соприкосновения. Быть может, сейчас все сложилось бы совсем по-другому. Быть может, в девяностые годы девятилетняя девочка решила бы, что она имеет точно такое же право пойти на игру. Но в 1969-м подобная мысль в нашем городе отнюдь не витала в воздухе, и Джилл оставалась дома с мамой и со своими куклами.

Я плохо помню ту самую первую игру. Причуды памяти восстанавливают один-единственный гол: судья назначает пенальти (влетев в штрафную, он драматически указует перстом на одиннадцатиметровую отметку – на трибунах рев). Все стихает, когда Терри Нейл бьет. Затем всеобщий стон – Гордон Бэнкс отбивает мяч. Тот отскакивает и удобно ложится на ногу Нейла. Новый удар, и на сей раз – гол. Однако я уверен, что эта картина реконструирована в моей голове благодаря тому, что я давно знаю о подобных ситуациях. А тогда видел только возбуждающую цепь событий, в конце которой все вокруг вскочили на ноги и громко закричали. А я если и поступил подобным образом, то не раньше чем через десять неловких секунд после реакции толпы.

Но у меня есть более надежные и, как мне кажется, более значимые воспоминания. Я помню, что атмосфера на стадионе была буквально насыщена исключительным мужским духом – сигарный дым, сочный язык (такие словечки я слышал и раньше, но не от взрослых, и их произносили не с такой эмоциональностью), – и лишь через много лет я понял, что именно это произвело эффект на мальчика, который жил с матерью и сестрой. Пожалуй, я больше смотрел на зрителей, чем на игроков. С моего места я мог насчитать примерно двенадцать тысяч голов. Такое доступно только болельщику (ну, или Мику Джаггеру, или Нельсону Манделе). Отец сказал, что на трибунах столько же народу, сколько жило в моем городе, и должен признать, что это вызвало во мне соответствующий благоговейный трепет.

(Мы забываем, что болельщиков по-прежнему немало, хотя после войны их численность постоянно уменьшалась. Менеджеры жалуются на апатию провинции, особенно если посредственная команда из первого или второго дивизиона умудряется в течение нескольких недель избегать хорошей порки. Но вот вам любопытный факт – настоящее чудо: в сезоне 1990/91 года клуб «Дерби Каунти» собирал в среднем семнадцать тысяч болельщиков на каждый матч, хотя занимал последнее место в первом дивизионе. Предположим, что три тысячи из них – настоящие фанаты. Это значит, что многие из остальных четырнадцати приходили по крайней мере восемнадцать раз, чтобы посмотреть наихудший в этом и других сезонах футбол. Невероятно!)

Но меня поразило не количество народа и не то, как взрослые дяди громко вопили: «Дрочила!» – и никто на них не оборачивался. Поразило другое: почти все мужчины вокруг были вне себя, словно атмосфера стадиона разбудила в них доселе дремавшие звериные инстинкты. Пожалуй, никто не радовался (в том смысле, в каком я понимал это слово) тому, что происходило на поле. После каждого промаха несколько минут бушевала настоящая ярость. (ПОЗОРИЩЕ! Окаянное позорище, Гулд! СОТНЮ, НЕ МЕНЬШЕ!

Мне должны платить сотню в неделю, чтобы я на тебя смотрел!) По мере продолжения игры злость перерастала в неподдельную ярость, а потом свернулась в мрачное недовольство. Да, да, я знаю все эти шуточки. А чего еще ожидать на «Хайбери»? Но я бывал на стадионах «Челси», «Тоттенхэма» и «Рейнджере» – везде одно и то же. Обычное состояние футбольного болельщика – горькое разочарование, каков бы ни был результат игры.

Фанаты «Арсенала» в глубине души знают: на «Хайбери» частенько бывал не самый лучший футбол – следовательно, разговоры о том, что «Арсенал» – конюшня, какой не видывал свет, не совсем миф. Но когда случается удача, мы многое прощаем. В тот памятный день «Арсенал» переживал не лучшие времена. Команда ничего не завоевала со дня коронации, и ее унизительные и явные провалы добавляли соли на стигматы болельщиков. Похоже, многие вокруг нас на стадионе видели все встречи каждого неудачного сезона. Я испытал возбуждение, словно бы подглядел крах брачного союза (если бы это был в самом деле брак, детей пришлось бы искать в капусте): один партнер суетился в отчаянной попытке доставить удовольствие, а другой отвернулся к стене, не в силах даже смотреть. Болельщики, которые не помнили тридцатые годы, когда команда победила в пяти чемпионатах и дважды взяла Кубок Футбольной ассоциации (хотя в конце шестидесятых немало оставалось тех, кто помнил), не забыли Джо Мерсера, блиставшего еще сравнительно недавно; сам стадион с художественно декорированными трибунами и бюстами Якоба Эпштейна словно бы не меньше моих соседей осуждал теперешнее сборище.

Я, конечно, и раньше бывал на всякого рода зрелищах – в кино, на пантомиме, слушал, как мама пела в хоре «Белая лошадь» в городской ратуше. Но там все происходило по-другому. Зрительская аудитория, частью которой был и я, заплатила за то, чтобы приятно провести время. И хотя иногда начинал капризничать ребенок или зевал какой-нибудь взрослый, я ни разу не замечал искаженных от ярости, от отчаяния или от разочарования лиц. Развлечение-боль – это было нечто новенькое и, кстати, нечто такое, чего я, пожалуй, ждал.

Эта идея сформулировала всю мою жизнь – и это не фантазия. Меня часто обвиняют в том, что я слишком серьезно отношусь ко всему, что люблю: естественно, к футболу, книгам и дискам. Меня всегда злит, если я слышу дурную запись или если кто-нибудь плохо отзывается о понравившейся мне книге. Так злиться меня научили суровые мужики на западной трибуне «Хайбери». И, видимо, поэтому я зарабатываю себе на жизнь критическими статьями. Когда я пишу их, у меня в ушах звучат все те же голоса. «ДРОЧИЛА!» Букеровская премия? КАКАЯ ТАМ БУКЕРОВСКАЯ ПРЕМИЯ? Мне должны приплачивать за то, что я это читаю!

Вот так все и началось – сразу, без долгих ухаживаний. Теперь я понимаю, окажись я на «Уайт-Харт-лейн» или на «Стэмфорд Бридж»2, все сложилось бы точно так же – сила впечатления от первого свидания всеобъемлюща. Отец предпринял безнадежную попытку предотвратить неизбежное и повел меня на «Сперз», чтобы я увидел, как Джимми Гривз закатил четыре мяча «Сандерленду» и они выиграли со счетом 5:1. Но было поздно – я втрескался в команду, которая победила со счетом 1:0, да и то забив с пенальти.

 

Лишний Джимми Хасбанд.

«Арсенал» против «Вест Хэма»

26.10.68

 

Во время третьего посещения «Хайбери» (безголевая ничья – я уже видел, как моя команда трижды забивала мячи за четыре с половиной часа) всем мальчишкам бесплатно раздали альбомы футбольных звезд. Каждая страничка посвящалась определенной команде первого дивизиона и включала четырнадцать или пятнадцать мест, куда следовало прикреплять наклейки с портретами игроков. И еще небольшой конверт с наклейками, чтобы начать коллекцию.

Промоутеры редко в этом признаются, но я точно знаю, что альбом явился последним решающим шагом в социализации процесса, который начался во время игры с командой «Сток Сити». Невозможно перечислить всех преимуществ, которые дает школьнику любовь к футболу (хотя наш наставник по физвоспитанию был из Уэльса и прославился тем, что однажды попытался запретить нам бить по круглому мячу). Половина класса и не меньше четверти учителей любили эту игру.

Но нисколько не удивительно, что в первом классе я оказался единственным болельщиком «Арсенала». Ближайшая команда первого дивизиона «Куинз Парк Рейнджерз» гордилась Родни Марчем, в «Челси» играл Питер Осгуд, в «Тоттенхэме» – Гривз, в «Вест Хэме» – трое героев Кубка мира – Хёрст, Мур и Питерс. А самым известным игроком «Арсенала» был, наверное, Ян Уре, и то за свою шумную никчемность и вклад в телесериал «Куиз болл». Но в тот первый мой футбольный сезон мне было не важно, что я остался в одиночестве. В нашем спальном районе ни один из клубов не пользовался абсолютным преимуществом у болельщиков. И кроме того, мой лучший друг, фанат, как его отец и дядя, команды «Дерби», тоже не имел единомышленников. Самое главное – это обрести веру. Перед уроками, во время большой перемены и вместо обеда мы гоняли на кортах теннисный мячик, а на других переменках обменивались наклейками – Яна Уре на Джеффа Хёрста (как ни странно, все портреты обладали одинаковой ценностью), Терри Венейблса на Иана Сент-Джона, Тони Хейтли на Энди Локхида.

Поэтому мой переход в среднюю школу оказался нетрудным. Я был чуть ли не самым маленьким в первом классе, но рост не имел большого значения, хотя моя дружба с самым высоким парнем – фанатом «Дерби» – и оказалась весьма кстати. Я не отличался успеваемостью (в конце года меня загнали в поток «Би», где я преспокойно оставался до окончания школы), но уроки давались мне легко. Даже тот факт, что я в числе трех мальчишек носил короткие штанишки, против ожиданий нисколько не травмировал. Ну пусть одиннадцатилетнего парня наряжают словно шестилетнего карапуза, зато он знает имя тренера «Бернли».

Впоследствии эта модель срабатывала много раз. В колледже я прежде всего легко подружился с футбольными болельщиками, да и в первый день на новой работе внимательное изучение в обеденный перерыв последней страницы газеты обычно способствует завязыванию отношений. Не спорю, я знаю отрицательные стороны подобной легкости: мужчины замыкаются, общение с женщинами дается им с трудом, их разговоры тривиальны и грубоваты, они не способны выразить собственные чувства, не могут установить контактов с детьми и в конце концов, одинокие и жалкие, умирают. Ну, и что из того? Зато представьте: человек попадает в школу, где еще восемь сотен парней, большинство из них старше, многие выше и сильнее, а он нисколько не комплексует, потому что в кармане пиджака у него есть лишний портретик Джимми Хасбанда – согласитесь, игра стоит свеч.

 

Дон Роджерс.

«Суиндон Таун» против «Арсенала» (на «Уэмбли»)

15.03.69

 

В тот сезон мы с отцом еще с полдюжины раз ходили на стадион «Хайбери», и к середине марта 1969 года я по-настоящему пристрастился к футболу. В дни матчей я просыпался, ощущая холод в животе, – это чувство не проходило до тех пор, пока «Арсенал» не вырывался вперед на пару мячей, и только тогда наступало облегчение. А по-настоящему я расслабился только раз – когда накануне Рождества мы вынесли «Эвертон» со счетом 3:1. Моя субботняя болезнь требовала, чтобы вскоре после полудня я уже был на стадионе – за два-три часа до начала игры. Отец относился с юмором к моей причуде, тем более что после двух я становился таким рассеянным, что со мной невозможно было общаться.

Предматчевая нервозность проявлялась всегда одинаково, даже если встреча не имела никакого значения. В тот сезон «Арсенал» к ноябрю потерял все шансы выиграть чемпионат – чуть позднее, чем обычно; но, с другой стороны, это означало, что исход игр, которые я ходил смотреть, был абсолютно не важен. Но только не для меня! В те годы мои отношения с «Арсеналом» носили сугубо личный характер – команда существовала только тогда, когда я присутствовал на стадионе (меня не сильно расстраивало, если «Арсенал» проигрывал где-нибудь на выезде). Пусть побеждает со счетом 5:0, если я смотрю игру, а все остальные продувает 0:10 – для меня это будет удачным сезоном, и я запомню, как команда ехала по магистрали М4 в открытом автобусе на встречу со мной.

Исключение я делал Только для игр на Кубок Футбольной федерации: мне хотелось, чтобы «Арсенал» выигрывал, несмотря на мое отсутствие. Однако «Уэст Бром» со счетом 1:0 вышиб нас из соревнований. Игра проходила поздно вечером в среду, и мне пришлось лечь спать до объявления результата. Мама записала счет и прикрепила его к книжному шкафу, чтобы, проснувшись, я сразу увидел. Я неотрывно и пристально смотрел на клочок бумаги и чувствовал, что меня предали. Неужели мать меня так мало любила, что не могла написать результат получше? И еще восклицательный знак в конце фразы! Он ранил не меньше счета и казался совершенно неуместным, будто подчеркивал смерть родственника: «Бабуля мирно отошла во сне!» Такие разочарования были для меня вновинку, но, подобно другим болельщикам, я научился с ними мириться. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне пришлось двадцать два раза испытать горечь поражения в играх на Кубок Футбольной федерации. Но ни разу я не переживал это чувство с такой остротой, как в тот первый сезон.

О Кубке Футбольной лиги я пока ничего не знал, потому что эти игры проходили в будние дни, а мне еще не разрешали ходить на стадион среди недели. Но выход «Арсенала» в финал я воспринял как утешение за то, что посчитал до ужаса неудачным сезоном, хотя на самом деле он был самым заурядным в шестидесятые годы.

На покупку пары билетов раскошелился отец, и я понятия не имел, сколько они стоили, но впоследствии в припадке справедливого гнева он дал мне понять, что отнюдь не дешево. И вот в субботу, 15 марта (помнится, в тот день вышло цветное приложение к газете «Ивнинг стандарт» с броской шапкой: «Опасайтесь мартовских ид»), я впервые попал на стадион «Уэмбли». «Арсенал» играл с командой третьего дивизиона «Суиндон Таун», и никто не сомневался, что наши выиграют и впервые в шестидесятые возьмут Кубок. А я сомневался. Долго крепился в машине, но на ступенях стадиона принялся приставать к отцу. Я пытался придать вопросу вид разговора – эдакий треп о спорте между мужчинами, но у меня ничего не получилось: все, что мне требовалось – поддержка взрослого, родителя, папы. Пусть он подтвердит, что зрелище, которое предстоит увидеть, не ранит меня на всю оставшуюся жизнь. Мне следовало сказать: «Понимаешь, даже когда я смотрю обычную игру, из-за страха, что наши продуют, я не могу ни думать, ни говорить, а иногда не могу и дышать. Если ты считаешь, что у „Суиндона“ есть хоть малейший шанс победить – хотя бы один из миллиона, – лучше отвези меня домой, потому что я не выдержу».

Если бы я поставил вопрос именно так, отец не осмелился бы вести меня на трибуну. Но он решил, что я спросил из праздного любопытства, и, подобно всем остальным, ответил, что «Арсенал» победит всухую и забьет три или четыре мяча. Я получил поддержку, которую искал и шрам в душе на всю жизнь. Безапелляционность отца мне показалась таким же предательством, как восклицательный знак матери.

Я настолько боялся, что происходящее на «Уэмбли» – стотысячная толпа, огромная высота и невероятный шум – словно бы прошло мимо меня. Я только заметил, что это не «Хайбери», и незнакомое окружение лишь добавило нервозности. Я трясся, пока примерно в середине матча «Суиндон» не повел в счете, и тогда страх обернулся горем. Такого нелепого гола команда профессионалов никогда не пропускала: неловкий пас назад (естественно, Яна Уре), полузащитник промахивается, а вратарь (Боб Уилсон), поскользнувшись в грязи, позволяет мячу перекатиться за линию ворот у правой штанги. Только тут я впервые понял, что вокруг сидели болельщики «Суиндона» – что за ужасный западнопровинциальный акцент, что за глупо-невинное ликование и безумное неверие своему счастью! До этого я ни разу так близко не сталкивался с фанатами противника и возненавидел их, как только мог ненавидеть незнакомых людей.

За минуту до окончания игры «Арсенал» сравнял счет – неожиданно и очень красиво: мяч отскочил от колена вратаря и нападающий в прыжке забил его головой в ворота. Я изо всех сил старался не расплакаться от облегчения, но мои старания не увенчались успехом. Я вскочил на скамью и, что было сил, заорал в лицо отцу: «Ну, теперь все будет хорошо! Скажи, что все будет хорошо!» Он пошлепал меня по заднице, довольный, что не все потеряно в этот печальный и дорогостоящий день. А потом сказал: «Да, теперь все будет хорошо».

И это было его второе предательство. В дополнительное время «Суиндон» еще дважды выходил вперед: сначала после углового, а потом после великолепного шестидесятиярдного прохода Дона Роджерса. С меня оказалось довольно. А когда прозвучал финальный свисток, отец меньше чем за три часа предал меня в третий раз: он поднялся на ноги и принялся аплодировать неудачникам, а я бросился к выходу.

Когда он меня догнал, то был просто в ярости. И начал напористо проповедовать свои идеи насчет стойкости (как будто мне было дело до какой-то стойкости), затем мы сели в машину и, не говоря ни слова, поехали домой. Футбол дал нам новое средство общения, но нельзя сказать, чтобы мы использовали его на полную катушку или оценили его по достоинству.

Субботнего вечера я абсолютно не помню, но точно знаю, что в воскресенье утром – в День матери – предпочел отправиться в церковь, а не оставаться дома, где существовала опасность узреть отсвет великого матча и впасть в депрессию на всю оставшуюся жизнь. Я понимал, что викарий выразит удовлетворение – ведь паства не соблазнилась на транслируемый по телевизору финал Кубка, но друзья и знакомые станут пихать меня локтями и усмехаться. Однако это были пустяки по сравнению с тем, что предстояло мне в школе в понедельник утром.

Двенадцатилетние подростки только и ждали случая, чтобы унизить своего одноклассника, и, конечно же, такой возможности упустить никак не могли. Мое появление было встречено возгласами: «А вот и он!» И не успел я войти, как тут же потонул в визге, хохоте и шуточках ребят, многие из которых, что я бессознательно отметил, перед тем как оказаться на полу, вообще не любили футбол.

То, что я – болельщик «Арсенала», в первом семестре почти не имело значения, но во втором приобрело вес. Футбол был по-прежнему объединяющим интересом – в этом смысле ничего не изменилось, но по мере того, как бежали месяцы, определились группки, и мы не скупились на издевки. Все было легко предсказуемо, однако утро в тот ужасный понедельник менее мучительным от этого не стало. Лежа в пыли на полу классической школы, я понял, что совершил роковую ошибку: как бы я хотел перевести часы назад и упросить отца отвести меня не на матч «Арсенала» со «Стоком», а в безлюдную столовую какой-нибудь гостиницы или в зоопарк. Только бы снова не переживать тот неудачный сезон, а вместе с остальными ребятами из класса вытрясать душу из какого-нибудь другого бедолаги – индуса или еврея, на которых постоянно и жестоко наезжали. Впервые в жизни я был изгоем, был не таким, как остальные, и мне это не понравилось.

У меня сохранилась фотография – эпизод игры с командой «Куинз Парк Рейнджерз», состоявшейся в субботу через неделю после суиндонской трагедии. Джордж Армстронг ликует, забив победный гол. К нему, триумфально размахивая руками, бежит Дэвид Курт. На заднем плане, на фоне многоквартирного дома – силуэты болельщиков «Арсенала», которые молотят кулаками воздух. Я ничего не мог понять на этой фотографии: неужели игроки способны радоваться после того, как семь дней назад – всего семь дней! – настолько унизились (и унизили меня)?

А болельщики? Если они страдали на «Уэмбли» так, как страдал я, то не могут приветствовать гол ни в каком другом матче. Я часто подолгу смотрел на эту фотографию и пытался обнаружить намек на недавнюю травму, какой-нибудь след огорчения или печали. Но ничего не находил. Все забыли об унижении. Все, кроме меня. В мой первый сезон увлечения «Арсеналом» меня предали мать, отец, игроки и товарищи-фанаты.

 

Англия!

Англия против Шотландии

Май 1969 г.

 

Хотя я постоянно испытываю желание погрузиться в горячую ванну, растворив в воде субстрат Кеннета Уолстенхолма, однако в глубине души понимаю: в конце шестидесятых – начале семидесятых что-то было лучше, а что-то хуже. Сборная Англии, конечно, была в то время лучше: все еще чемпионы мира, в составе команды – великие игроки, и есть шанс, что в следующем году в Мексике удастся отстоять свой титул.

Я гордился Англией и радовался, что отец брал меня на проходившие под потоками света прожекторов «Уэмбли» большие игры (возвращение туда после финала Кубка Футбольной федерации превратилось в своеобразную терапию – экзорсизм демонов, которые иначе долгие годы жили бы в моей душе). И хотя не оставалось сомнений, что Колин Белл, Френсис Ли и Бобби Мур лучше Джеффа Томаса, Денниса Уайза и Терри Бутчера, дело было не только в сравнительных качествах, вселявших в меня уверенность в успехе Англии. Сомнения пришли с возрастом, когда – к шестнадцати – семнадцати годам – я лучше узнал тренера английской сборной.

Критические способности – вещь ужасная. Когда мне было одиннадцать лет, плохих фильмов не существовало – были фильмы, которые я не хотел смотреть; не существовало плохой еды – только брюссельская капуста; и ни одной паршивой книги – все, что я читал, казалось потрясающим. Неужели сестра не слышала, что Дэвид Кэссиди – это не тот класс, что «Блэк Саббат»? И откуда учителю английского языка знать, что «История мистера Полли» лучше «Десяти негритят» Агаты Кристи? С этого момента наслаждение становилось все более и более иллюзорным.

Однако в 1969 году для меня не существовало такого понятия, как плохой английский игрок. Сэр Альф не взял бы человека не на уровне! С какой стати? Я твердо верил, что одиннадцать футболистов, которые в тот вечер разгромили Шотландию – на два гола, забитых Хёрстом и Питерсом, Колин Стейн ответил одним, – были самыми лучшими в стране. (Сэр Альф не выбрал никого из «Арсенала», но для меня это только доказывало, что он знал, что делает.) А отсутствие прямых телевизионных трансляций не позволяло понять, кто хорош, а кто плох: ретроспективы преподносили удачные моменты – отличные игроки забивают мячи, а все «пенки» оставались за кадром.

В начале семидесятых я сделался англичанином, то есть возненавидел Англию, как, похоже, половина моих соотечественников. Меня воротило от невежества тренера, его предрассудков и страхов, и я полагал, что мой состав побил бы любую команду мира, но при этом терпеть не мог игроков «Тоттенхэма», «Лидса», «Ливерпуля» и «Манчестер Юнайтед». Меня корежило, когда я смотрел игру английской сборной по телевизору и, как большинство себе подобных, чувствовал, что не имею никакого отношения к происходящему. С тем же успехом я мог быть валлийцем, шотландцем или голландцем. Неужели точно так же везде? Я слышал, что в прошлом итальянцы встречали в аэропорту своих опозорившихся за рубежом парней гнилыми помидорами. Но даже такие шалости были выше моего понимания. Я часто слышал, как англичане говорили о своей команде: «Шла бы она подальше!» Интересно, есть ли итальянский, бразильский или испанский эквивалент этой фразочки? Трудно себе представить.

Такое пренебрежение отчасти объяснялось тем, что мы имели очень много примерно равных отнюдь не выдающихся игроков; у ирландцев и шотландцев, например, выбор был ограничен, и болельщики понимали, что формировавшим сборную тренерам приходилось выставлять тех, кто был под рукой. Поэтому чаще случались провалы, а победа казалась настоящим чудом. Немалую роль играли и английские тренеры, многие из которых с презрением относились к игрокам выдающегося мастерства и способностей: к Уоддлу и Гаскойну, Кар

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...