Владислав Абдулов. Андеграунд 60-х и идеи традиционализма в СССР

Владислав Абдулов

АНДЕГРАУНД 60-Х И ИДЕИ ТРАДИЦИОНАЛИЗМА В СССР

(Группа Южинского переулка: философия, творчество, персоналии)

 

Восприятие современным русским человеком термина «андеграунд» вполне однозначно – большинство считает его синонимом молодежной маргинальной субкультуры и относит исторически к периоду позднего СССР, конца 70-х – начала 90-х годов. Иногда, с оговорками, сюда включается и часть диссидентского движения: писатели, поэты, художники, творчество которых не могло быть воспринято официально по причинам преимущественно политического характера, отчего и уходило в подполье, в «сам-» и «там-издат». Подобное мнение справедливо лишь отчасти. Дело в том, что феномен советского андеграунда значительно шире, как с точки зрения временных рамок, так и по составу тех творческих сил, которые входили в него на разных этапах его существования. Нашей задачей в рамках данного доклада является, во-первых, попытка конкретизировать содержание самого термина «андеграунд», что представляется актуальным в свете последних культурологических дискуссий, и, во-вторых, на примере одной конкретной «нонконформистской» группы осветить внутреннюю жизнь старого московского подполья и степень влияния, оказываемого ее деятелями на современное положение дел в России. Кроме того, представляется любопытным проследить историю распространения в Советском Союзе идей французского традиционализма (Р. Генон, Ю. Эвола, М. Элиаде и др. ) и ряда близких философских школ, отличающихся наиболее радикальной постановкой онтологических и метафизических проблем.

Как известно, английское слово «underground» в прямом переводе означает «подземный», «подпольный», что подразумевает нечто «скрытое», «обособленное», живущее самостоятельной от большого, «наземного» мира жизнью. На Западе оно в основном используется для определения европейского антифашистского движения в годы II-ой мировой войны на территории Западной и Центральной Европы (аналог наших «подпольщиков»), и только во вторую очередь как культурологический термин. При этом имеется в виду некая «альтернативная культура», формирующаяся преимущественно в молодежной среде и бросающая вызов общепризнанным политическим, моральным и эстетическим нормам общества. Ярким примером ее на Западе являются движения 60-х годов: хиппи, битники, всевозможные пророки психоделической и сексуальной революций (например, Кастанеда или Тимоти Лири), художники-нонконформисты, рок-музыканты и т. д. Противоположностью андеграунду служит так называемый «истэблишмент» («establishment»), т. е. собственно совокупность общественно признанных, «респектабельных» деятелей культуры, отождествляемых с «поколением отцов».

Таким образом, воспринимаемый на Западе преимущественно через призму межвозрастного конфликта, андеграунд представляется эстетическим восстанием молодежи, пытающейся добиться самоутверждения и изменить устаревшие нормы морали и эстетики, действующие в социуме. Важно отметить, что при всем своем «антиобщественном», эпатирующем поведении большинство деятелей западного андеграунда ни в коем случае не подвергали сомнению либеральных основ западной цивилизации и, в какой-то мере, настаивали на еще большей ее либерализации – тотальном плюрализме во всех сферах жизни, начиная со свободы сексуальных отношений и кончая крайними формами свободы творческого поиска через наркотики и т. д. Речь шла о попытке изменить общество, воспользовавшись его собственными демократическими институтами, в конечном счете, путем убеждения и демонстрации новых принципов жизни. Превалировал некий наивный утопизм: вот примет общество «свободную любовь», свободу самовыражения, искренность и доброту – и все будет хорошо.

Само собой, нельзя не видеть и серьезных прорывов, достигнутых в те годы, даже просто в постановке вопроса о лживости и несо­вершенстве существующих порядков, даже в гипертрофированном интересе к восточным культам и шаманизму. Сам факт возникновения андеграунда свидетельствовал о кризисе западного общества. Однако, либеральная система без особого труда ассимилировала все эти проявления, еще раз подтвердив свою исключительную гибкость и способность к контролю над своими составляющими. За редкими исключениями все бунтари 60-х уже через десять-пятнадцать лет стали преуспевающими рок-звездами, модными писателями и деятелями той самой системы, против которой был направлен их творческий импульс, составили новый истэблишмент, который в условиях западного общества формируется на основе популярности и коммерческой состоятельности тех или иных авторов. И только наиболее радикальные представители андеграунда ушли в настоящее политическое и вооруженное сопротивление – Rote Armee Fraktion, Action Direct, итальянские «Красные бригады» и т. д., что, впрочем, уже выходит за рамки нашего обзора.

Совершенно иначе обстояло дело в 50-60-е годы в СССР. Господствовавшая к тому времени в течение как минимум тридцати лет коммунистическая идеология сталинского типа насильственно прервала культурную преемственность, утвердив социалистический реализм (и шире – так называемый «большой стиль») в качестве единственно возможного средства публичного художественного выражения. В этой ситуации андеграунд как общественное явление просто не мог иметь места. Неподконтрольное режиму творчество было возможно только в виде «творчества для себя», так сказать, «письма в стол», или через уход в сложный эзопов язык, в детскую литературу, что, между прочим, нисколько не гарантировало от преследований.

Вынося за скобки эстетические пристрастия Сталина и его сложные личные отношения с некоторыми деятелями искусства, отметим, что принцип партийного руководства загонял художника в очень жесткие рамки, лишал его воздуха, без которого он не может существовать и творить. Советская культура тоталитарного периода носила во многом искусственный характер, не допускала экспериментаторства, страдала крайней заидеологизированностью и просто непрофессионализмом. Неудивительно, что многие ее произведения, политически ангажированные и разрекламированные при Сталине, уже в 70-80-е годы были прочно и навсегда забыты.

Положение стало меняться лишь с началом хрущевской «оттепели». Частичное смягчение культурной политики создало нишу для открытого существования нонконформистского искусства, фактически не разрешенного, но и не запрещенного. В короткое время возникла уникальная ситуация, не имевшая в историческом прошлом России прямых аналогов: появился и вырос целый слой художников, осуществлявших самостоятельный творческий поиск независимо от господствующей идеологии и без оглядки на нее. В некотором роде началось возвращение к традиции русской культуры, возвращение, конечно, не прямое, через разрыв, через трагический разлом, но с неотъемлемым от русской души стремлением к поиску некоей высшей Истины, абсолютной Правды и Красоты.

Безусловно, тон здесь задавала в основном молодежь, в значительной мере свободная от идеологических догм и страхов старшего поколения. При желании в советском андеграунде легко можно найти и конфликт отцов и детей, и некоторые чисто стилистические черты, заимствованные из западного нонконформизма (так, в СССР существовало движение хиппи, а в конце 60-х возникла и отечественная рок-музыка), однако, не это было определяющим моментом. Рискнем утверждать, что основным содержанием тогдашней культурной ситуации было именно восстановление преемственности, прорыв к чаемой сложности и многоцветности духовного поиска после десятилетий вынужденного «бетонного» единообразия.

Попробуем теперь выделить, не претендуя на окончательность формулировок, некоторые общие черты андеграунда.

Первое. Андеграунд представляет собой общественный феномен и, соответственно, возможен только при культурной терпимости внутри общества, допускающей существование иных типов мировосприятия.

Второе. Подполье с необходимостью подразумевает наличие политической или эстетической цензуры, с которой оно ведет борьбу.

Третье. Андеграунд как массовый феномен является симптомом кризиса, когда общество ищет новых форм существования. В спокойные периоды о неформальной культуре можно говорить скорее как о маргинальном или периферийном явлении.

Четвертое. Подполье не есть единая культура. В нем объединяются самые разные, зачастую антагонистические течения, и единство его – это только единство противостояния системе.

Пятое. В силу этого андеграунд никогда не побеждает, так как он не в состоянии предложить единой альтернативы «официальной культуре». В лучшем случае его деятели занимают свое место в новом истэблишменте.

Шестое. Границы между истэблишментом и андеграундом весьма размыты – представители того и другого часто живут сразу в двух мирах или переходят из одного в другой.

Седьмое. Творящееся в подполье искусство потенциально адресовано всем, но в первую очередь – «своим», тем, кто принадлежит тому же кругу и способен его понять и оценить. Это позволяет говорить об андеграунде не как о массовом, но как о «частном», элитарном искусстве. Аспект этот имеет достаточно важное значение, чтобы подчеркнуть его особо.

И, наконец, восьмое. На наш взгляд, интерпретация андеграунда в качестве чисто политического феномена совершенно недостаточна. Разумеется, искусство не может быть вне политики, но как только оно пытается сознательно взять на себя политические функции, оно чаще всего перестает быть искусством. Вряд ли можно отнести к андеграунду, оставаясь в рамках культурологического подхода, и собственно диссидентов. Поэтому подполье, имея политическое значение, остается все-таки явлением культуры, исходя из этого его и следует оценивать.

Таким образом, если попытаться дать на основе вышеизложенного четкое определение, можно сказать, что андеграунд является способом осуществления свободы творчества в условиях внешнего контроля над культурой. Контроль при этом подразумевается в самом широком смысле, от прямого физического в так называемых тоталитарных обществах, до «мягкого» опосредованного в обществах западного типа. В таких условиях андеграунд создает независимую культурную среду и дает художнику возможность самораскрытия без оглядки на внешнее, часто враждебное окружение. В этом – сама суть его положительной миссии.

 

Как уже отмечалось выше, советский андеграунд представлял собой глубоко своеобразный феномен, в значительной степени отличавшийся от своего западного собрата. Это своеобразие придавала ему и особая духовная ситуация, сложившаяся в 60-е годы в СССР. Поскольку нас интересует в основном религиозно-философское и мистическое подполье, коснемся в первую очередь темы духовных поисков в этой среде.

В своем эссе «Опыт восстановления» писатель Юрий Мамлеев дает интересную оценку некоторым аспектам советского времени. В частности, он пишет: «…Никогда еще в истории человеческая душа не была так предоставлена самой себе, отрезана от традиционной и религиозной среды и поставлена – не перед Богом, от которого она оторвана, но перед Неизвестным… Многие прошли через тайный опыт «смерти», то есть через опыт восприятия смерти как абсолютного конца… Этот опыт можно назвать «купанием в Ничто»…» И далее: «Резкое противоречие между «Я», душой как полнотой бытия и окружающей тьмой Ничто вызывает в душе усилия преодолеть этот разрыв, победить «мир», найти реальные точки опоры в собственной душе… Испытание смертью может принести испытуемой душе … волю к трансцендентному, желание обрести бессмертие. Оно дает личный, кровный опыт…»

Именно отсюда, из опыта «купания в Ничто», и проистекают, возможно, некоторые наиболее интересные идеи, бытовавшие в советском андеграунде 60-х. Отсюда и значительный заряд мистицизма, часто очень необычного, свойственный многим его деятелям.

В 1957 году в Москве произошло тихое и малозаметное событие. Впервые за много лет то ли по недосмотру, то ли по чьей-то доброй воле открылась часть фондов специального хранения Ленинской государственной библиотеки. Попросту говоря, стали рассекречивать спецхран. На руки стали выдавать многие недоступные ранее дореволюционные издания, в основном, правда, оккультные – Папюса, Штайнера, Блаватскую и других. Период этот продолжался недолго, два-три года, однако, за это время успело сформироваться целое общество людей, интересующихся мистицизмом, возникла традиция встреч в кулуарах читальных залов, обсуждений прочитанного, завязались многие знакомства и союзы.

Все это происходило на фоне общего потепления, снятия запретов и невероятного энтузиазма, вызванного проведением в Москве Международного фестиваля молодежи и студентов. Его значение и теперь, по прошествии многих лет, трудно переоценить. Достаточно сказать, что фестиваль стал первым опытом живого общения нашей молодежи с носителями других культур. В его рамках стал возможен настоящий прорыв в свободу творчества и человеческих контактов. Сама атмосфера, дух фестиваля – это было что-то совершенно новое, невиданное, несло с собой волнующий ветер перемен.

Таким образом, если искать точку отсчета для отечественного андеграунда, скорее всего это будет 1957 год.

Когда читаешь материалы, относящиеся к тому времени, возникает удивительное чувство. Видишь, сколько во всем этом было наивного, почти детского, и в то же время самого высокого – подлинного взыскания истины и красоты. Эти молодые поэты, писатели, художники нашли нечто очень важное, недоступное «большой» культуре, а именно – ту самую свободу и «частность», соотнесенность своего творчества с собственным кругом общения, о которой уже говорилось выше. Нельзя не привести слова одного героя Мамлеева, которые содержат квинтэссенцию мироощущения подполья и могут быть поставлены эпиграфом ко всему русскому андеграунду: «…Полная свобода, которой не было нигде и никогда… потому что даже в самых лучших условиях всегда было давление: общественного мнения, условностей, самой гласности… Мы же абсолютно свободны, до конца, до последней бездны души! И другое: никакая публикация или официальное выступление не сравнится с подпольным чтением лицом к лицу… Здесь такая невероятная отдача, слияние, духовный запой!.. Пусть нас знают и любят немногие, важен уровень людей, а не их количество».

Переходя к конкретной истории подполья, необходимо сделать одно замечание. Подобно всякому большому явлению, советский андеграунд давно превратился в миф. Разнообразной информации о нем много, причем зачастую бывает трудно судить, какие события происходили на самом деле, а какие являются плодом коллективного мифотворчества. В некотором роде сам наш обзор есть изложение мифа. Помнить об этом необходимо, равно как и о том, что этот миф уже много лет живет своей самостоятельной жизнью.

 

Культурное подполье формировалось в Москве в основном по принципу литературно-художественных и философских «кружков» и «групп». Деление это достаточно условно, все и вся здесь пересекалось, смешивалось, каких-то жестких организационных структур не существовало. Тем не менее, для удобства имеет смысл говорить о группах. Их было несколько, в том числе поэтическое объединение «СМОГ» («Самое Молодое Общество Гениев») во главе с поэтом Леонидом Губановым, лианозовская школа (глава – художник и поэт Евгений Кропивницкий), группа Леонида Черткова, и, конечно же, так называемая «группа Южинского переулка», во многом представляющая среди них наибольший интерес.

Тихий Южинский (ныне – Большой Палашевский) переулок расположен в самом центре Москвы, недалеко от Пушкинской площади. В 60-е годы это был типичный уголок старого города: малоэтажная застройка, обилие зелени и почти провинциальная ленивая тишина. Приезжий, оказавшийся там случайно, вполне мог бы вообразить, что вся Москва вдруг куда-то исчезла, настолько велик был контраст этого места с шумными столичными проспектами. Именно здесь, в старом, брачного типа домишке, в обычной коммунальной квартире жил начинающий писатель и философ Юрий Мамлеев, неформальный глава «южинцев». Время от времени в принадлежавших ему двух комнатах собирались те, кто так или иначе был связан с московским подпольем. Это были самые разные люди: студенты, художники, случайные «бродячие философы», поэты, чье творчество не вписывалось в общепринятые рамки. Далеко не все там задерживались, но существовало относительно постоянное ядро, которое, собственно, и можно назвать «группой Южинского переулка». Кроме самого Мамлеева это писатель Аркадий Ровнер, поэты Валентин Провоторов, Ада Сычева, художник Анатолий Зверев, философы Гейдар Джемаль и Евгений Головин, журналист Игорь Дудинский, деятельница андеграунда Лариса Пятницкая и некоторые другие. Часто упоминаемый в этом ряду радикальный философ и политик Александр Дугин пришел в круг Южинского значительно позднее – в начале 80-х.

Представим для начала самого «хозяина» салона.

 

12345Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: