Биографическая справка

Юрий Витальевич Мамлеев родился 11 декабря 1931 года в Москве, в семье известного врача-психиатра. Многие его родственники также имели непосредственное отношение к психиатрии. Позднее сам Мамлеев неоднократно указывал, что раннее и близкое знакомство с этой областью знаний о человеке оказало ему неоценимую услугу как писателю и философу, открыв перед ним парадоксальный мир душевных патологий.

Судьба семьи складывалась далеко не гладко – отец в 30-е годы был репрессирован, и мальчик остался на руках у матери. Тем не менее, возможности советской карьеры не были закрыты перед ним окончательно. В 1955 году он закончил Московский лесотехнический институт, но еще ранее увлекся индийской философией и метафизикой и стал писать рассказы, которые в тех условиях не могли быть опубликованы. С тех пор жизнь Мамлеева делилась на две части: внешнюю, в которой он преподавал математику в школах рабочей молодежи, и внутреннюю, заключавшуюся в творческой и духовной работе писателя-нонконформиста. Тексты Мамлеева и магнитофонные записи его чтений распространялись в самиздате. В 1974 году Мамлеев эмигрировал в США, где некоторое время был профессором русской литературы в Корнельском университете. Там он продолжал активно заниматься духовными поисками, встречался с западными традиционалистами и последователями индийского адвайта-ведантиста Шри Раманы Махарши. В 1983 году Мамлеев переехал во Францию, где также преподавал русскую литературу в ряде вузов. Первые публикации Мамлеева на Западе появились в 1975 году в русскоязычных журналах «Новый журнал» и «Третья волна», затем в альманахе М. Шемякина «Аполлон-77» и нью-йоркском журнале «Гнозис», соредактором которого был старый знакомый Мамлеева по Южинскому Аркадий Ровнер. Рассказы Мамлеева переводились на английский и французский языки. В 1980 году Мамлеев стал членом ПЕН-клуба, однако его творчество было встречено на Западе и в эмигрантской среде в целом прохладно. С началом перестройки появилась надежда на восстановление живой связи с Россией, разлуку с которой он глубоко переживал, и в 1991 году Мамлеев возвращается на родину. Одновременно начинается публикация его рассказов. В 1993 году издательство «Терра» выпускает объемный том «Избранного», в который впервые входят знаменитые романы «Шатуны» и «Московский гамбит», а несколько ранее журнал «Вопросы философии» публикует его концептуальную философскую работу «Судьба бытия». В 90-е годы Мамлеев продолжает активную творческую деятельность, преподает индийскую философию в МГУ, принимает участие в организации так называемого «Нового Университета» – проекта, в котором задействованы многие ключевые фигуры Южинского, от Евгения Головина до Александра Дугина. В 1999 году издательство «Вагриус» выпускает новую книгу рассказов Мамлеева – «Черное зеркало». В то же время, по нашим данным, одна из лучших и концептуальных его вещей (роман «Последняя комедия») до сих пор на русском языке не опубликована.

Начиналось все в Южинском с рассказов Мамлеева и так называемой группы «сексуальных мистиков», попросту его слушательниц. Читал Мамлеев блестяще, завораживающим вкрадчивым голосом, устраивая из чтений своего рода моноспектакли. Как не экстравагантно это звучит, первоначальная аудитория Мамлеева, писавшего в то время «странные» рассказы, содержавшие элементы сексуальных патологий, состояла именно из молодых девушек и женщин. Никакого эротического мистицизма в телесном смысле там не практиковалось, о чем, например, пишет в своих воспоминаниях писатель Генрих Сапгир, речь шла о литературном и философском явлении. Тем не менее, уже тогда проза Мамлеева тяготела к метафизическим проблемам, и сквозь эпатирующий сюрреальный эротизм проглядывал весьма глубинный подтекст (пользуясь определением Сапгира – «через Ничто к Абсолюту»).

Собственно группа Южинского начинает складываться в начале 60-х, с приходом туда Евгения Головина. Постепенно возник настоящий подпольный салон, в котором достаточно регулярно устраивались чтения и обсуждения самых разных литературных, философских и эзотерических проблем. Атмосферу, царившую на этих чтениях, прекрасно описал сам Мамлеев в автобиографическом романе «Московский гамбит».

Представим себе старую московскую коммуналку, населенную колоритными персонажами: здесь какой-нибудь пропащий алкоголик дядя Вася мирно уживается с соседом-милиционером и с полусумасшедшей старушкой, страдающей манией преследования. И вот вечером в этот устоявшийся в своей гротескности мир врывается толпа молодежи и всяких странных личностей: то диких оборванцев, то рафинированных бородатых интеллигентов. Начинаются разговоры до утра, чтение стихов, горячечные споры о Боге, чьи-то истерические вопли и – водка, водка и еще раз водка, необходимый элемент того, что Мамлеев назвал «мистерией обнаженных душ», то бишь русского глубинного самовыражения.

Вот цитата из романа: «Поэт Леня Терехов, например, вышел один раз из этого дома не только по-небесному пьяный, но и без штанов, и причем прямо навстречу милиционеру. Но поэт ничуть этим не смутился, и бросился в объятия служивому и стал его целовать. А на суровый вопрос: «Где штаны? » ответил: «Что значат штаны, товарищ милиционер, по сравнению с вечностью? И тот увез поэта в вытрезвитель…»

Все эти богемные проявления, алкоголизм, хулиганство и прочее, составляя неотъемлемую черту андеграунда, являются излюбленной темой для его критиков. На самом же деле здесь можно провести очень интересную и плодотворную параллель с таким традиционно русским явлением как юродство. Неадекватное, часто эпатирующее поведение юродивых, их нарочитое безумство хорошо известны и парадоксальным образом составляют важную часть духовной практики. Не углубляясь в рассмотрение вопроса, процитируем мнение Аркадия Ровнера, которое он приводит в своем эссе «Ступенька к гнозису»: «В обстановке духовного хаоса и всемирного нравственного узаконения идей «всепозволенности» и «самоволия» … попытки остановить «всепозволенность» и, прежде всего, в самом себе, понимаются часто как единственный выход из духовного тупика … [что] принимает формы юродствования. Юродство в форме шизоидности характерно для спиритуалистической элиты, кроме того, оно очень распространено в литературно-художественных кругах».

Невзирая на форму, а может быть, и благодаря ей, контекст этих встреч был весьма широк. Обсуждалось не только творчество присутствующих, спорили о поэтах Серебряного века, Блоке, Сологубе, Хлебникове, затрагивались серьезные философские проблемы, немецкая и восточная мысль, столь любимый Мамлеевым солипсизм, идеи популярного тогда Гурджиева, антропософия и многое другое. Хотя либеральный период в библиотеках закончился, найти самую различную литературу было вполне можно – возникли большие частные библиотеки, в которых имелись дореволюционные издания, по рукам ходили рукописные тексты, перепечатки и даже настоящие антикварные манускрипты самого экзотического содержания. Кроме того, многое тайком привозилось из-за границы (не секрет, что некоторые деятели подполья имели выездных родственников, зачастую весьма высокопоставленных). Знание языков в андеграунде было не редкостью, причем на очень хорошем уровне, недаром подполье дало столько профессиональных переводчиков.

Люди Южинского очень разные, но один общий знаменатель для них может быть указан. Это представление о мире как об иллюзии, как о лживой реальности, за которой должна быть открыта реальность подлинная, сакральная. В поисках ее они и обращались к Традиции, понимаемой каждым по-своему.

Вот еще один колоритный штрих из того времени, почти анекдот: поэт и переводчик Юрий Стефанов встречает в читальном зале Библиотеки иностранной литературы Евгения Головина. На вопрос «Как дела? » тот отвечает: «Пью, Юрочка, и читаю Генона».

Настало время представить человека, который первым в России открыл французский традиционализм.