 |
Застревание в собственном горле
|
|
|
|
Мартыненко Мария
ПИСЬМА ЗА ГОРИЗОНТ
Исключения исключены
Март проводит холодными пальцами по горлу, царапая его изнутри. Март прорастает ландышами в карманах моей куртки. Март импровизирует на подоконниках седьмых этажей такие немыслимые танцы, что зима опаздывает в свой поезд, задерживаясь здесь. Нам всем сегодня двенадцать. Мы заклеиваем пораненные пальцы пластырями с маленькими улыбающимися бананами и поднимаем их навстречу грустным людям. Люди смеются и превращаются в солнца. Сколько Вселенных мы сегодня зажгли?
Если лечь на траву и через трубочку из бумаги смотреть на небо, то получается самый короткий путь в космос. Когда увидишь склонившегося над собой друга, назови его самой большой из виденных когда-либо звезд, и он действительно озарит всё вокруг. Еще ночью можно плести венки или залезать на самые высокие деревья, чтобы определить, к чему в этот момент ты ближе, к небу или земле, и окидывать оттуда взглядом все вокруг. В итоге ближе всего оказывается друг на соседнем дереве, тут не поспоришь.
Когда тебе двенадцать, в голову не заплывают тяжелые батискафы, что внезапно взрываются и заполняют голову задымленными мыслями и сомнениями. Друг – понятие безвременное и абсолютное. Все живут вечно, нет ничего невозможного, и пуговицы не отрываются.
Нам по двенадцать, солнце мое. Завтра мы повзрослеем.
И я не про «просыпаешься и снова сегодня».
Небо сегодня особенно огромное
Мы расстанемся где-нибудь на соседней улице. Как-нибудь так, чтобы «До сви...» и не закончить, потому что остальные буквы Ева вплетет в свой шарф из теплых душевных порывов. Я присяду покормить пятнистого котенка на тротуаре. Только котенка там вовсе нет, а крошки, бросаемые мной под ноги, затянет в свою газонокосилку дяденька в клетчатой рубашке, который машет тебе так уже минут пять и не собирается останавливаться.
|
|
|
Мы в одном городе, ты опять так близко. Так близко, что я вижу на твоем воротнике прибой. Ветер крепчает, значит, пора готовиться к приливу. Надо успеть приготовить в два раза больше кружек чая, чем обычно, чтобы потом не заботиться о кипятке, плескающемся в маленьком ковшике на плите на первом, затопленном по стенные шкафчики, этаже. Не поворачивай на ту соседнюю улицу, там прямо посередине наше расставание или черная дыра, а может киоск с пряниками, я, право, не помню, любишь ли ты их.
Город складывается бумажным оригами, ножницы в несколько размахов режут перед нами дорогу и магазин. Мы переходим на соседнюю страницу с цифрой 34. Она должна что-то значить, но ничего подобного, мы идем дальше и вслух считаем шаги. Я слушаю молчание города, название которого поменялось три главы подряд. Может, и мы поменялись? Разве что руки стали теплее и цвет твоих волос. Звонит домашний телефон, ты достаешь из кармана трубку, оборванный шнур которой болтается у твоих колен, а потом улыбаешься, что-то отвечаешь и бросаешь её со всего размаху. Она касается земли, а потом с резким клекотом чиркает крыльями по песку и чайкой взлетает. «Ошиблись номером», – поясняешь ты.
Если нечего терять, то теряют сознание от сумасшедшего самого себя, от кого-то еще и иногда от... слова опять исчезают в вязаниях Евы. Мы проходим по площади, садимся в автобус, в котором вместо потолка звездное небо, и едем все время к океану. По радио диктор шутит, сплетая слова в немыслимые куралесицы, выплетая из них забавные фигуры и воздушных собак. Ты смеешься так, как давно уже не смеялся. Смеешься и чувствуешь себя неимоверно живым, каким раньше себя никогда не чувствовал. Но всенепременно еще будешь.
|
|
|
Еще более ты. Еще менее я.
При прочтении... При холодах сжечь
Привет, сегодня свет рассеивается под другим углом, а я тебя всё так же не вижу. Привет.
Где-то сгорают корабли, а потом причаливают к моим берегам недосожённые. Самолёты летают быстро и вертикально, устало сложив крылья, а ветер острыми краями ерошит поверхность воды моих глаз, и они начинают слезиться.
Где-то признаются в любви. Слишком близко ко мне, чтобы нельзя было не понять, что быть счастливым просто и возможно. Просто и... как там? Давай ты скажешь, что конец света существует, и он в конце моего «люблю». Тогда я напишу тебе последнее письмо и перееду к морю. Обеззвученная тобой во всех отношениях.
Где-то мы поднимаемся вместе на крышу нашего дома, я ложусь на плед, чтобы было лучше видно звезды, а ты садишься, чтобы было лучше видно меня. Только это не мы.
Где-то ведутся войны, пусть не за нас, и пусть нас там нет. Мир существует вне этих глупых букв и закатного неба. Люди кричат, тихо звякают о пояс извлекаемые ножи, воздух оставляют дыму, зажимая рты. Теоретически количество существующих Богов увеличивается втрое, практически они исчезают совсем. Держись от этого подальше. Живи.
Я стою за твоей спиной, держу твою руку, несу твой рюкзак. Ты, как всегда, не куришь и защищаешь не меня. Мне, как всегда, остаётся не принимать или попросту не знать и запрещать себе догадываться. Все эти войны внутри, которые не будут выиграны, хотя обе стороны мои.
Где-то ты, безусловно, любишь меня. Только вот я-то здесь.
И даже не знаю почему.
Атмосферное ничего
– Не подскажете, а куда здесь можно быть?
– Вперед. Других улиц нет.
Время забивает наши запястья. Секунду назад придуманной буквицей, Невскими водами, своими воспоминаниями. Эти браслеты, затягивающиеся к локтям, что не снять ни перед сном, ни в передних небесных театров. Мысли рождаются почерком с вензелями, а потом просыпаешься с ними на ладонях. В ленты, душащие наши предплечья, вплетено множество маленьких Вселенных. Сколько из них не пустых?
Забывать в гостях часы и кольца, меньше дотрагиваться до шрамов. Но если дотрагиваться, то до объятий и не-отпусканий-против-всех-инструкций. Люди, с руками оставленными в покое, не тронутыми ни рисунками, ни поэмами, что вы пообещали времени? Шелковые нити с привязанными штурвалами, незабываемыми днями, небоскребами Города-куда-я-обязательно-попаду, обещаниями и якорями закреплены последними глубоко под кожей. Если и попадать на фотографии, то только портретные, чтобы кто-нибудь случайно не заметил времени, оплетающего мои руки до плеч. Оно изуродовано смертями и опозданиями. Оно вознесено совпадениями, рождениями и вечностью.
|
|
|
Время болит, неаккуратно ворочаясь между суставами. Каждое утро запястья опоясаны новыми цифрами, ведающими то ли формулой счастья, то ли его пространственным курсом, а может и валютным, кто знает. Двадцати четырех часов давно перестало хватать на решение своей жизни, я позже разрежу все эти давящие браслеты и расплету алфавитную математику. На выходных или к Новому году.
А пока нам двигаться вперед. Просто вперед.
До встречи за горизонтом
Помещай внутрь себя лучших. Распахивающих в объятия грудные клетки, вдыхающих весну в царапающие горла, греющих руки о звезды, что прожгли уже все карманы. Я зашью их потом искрящейся лунной дорожкой. Её можно собрать ложкой, как пенку с кофе, прикрепить желанием к потолку и ночью, лёжа в кровати, представлять, как летаешь над морем.
Радость моя, за окном проросла трава. Зеленее самой невозможной планеты и честнее самых горьких леденцов. Ты, наверное, не знаешь о траве и небе, где-то слышал, где-то читал. Ты читаешь больше, чем живешь. Открой форточку, впусти бессмысленность сквозняком по дому. Твои волосы лохматятся. Постарайся не думать. Иди, пока не поймешь, что пришел, даже если ты всего лишь сделал круг вокруг собственного дома. Вокруг себя. Крутясь вокруг себя, планета оборачивается и вокруг тебя тоже.
Жизнь все время падает вокруг тебя бесконечными фотографиями. Ты выхватываешь одну из этого листопада. На ней ты, держащий эту самую фотографию и маленький Лис. Ты разжимаешь пальцы и оборачиваешься. Лис там до сих пор. «Я создаю сказку, я не могу уйти» – говорит он и не двигается.
|
|
|
Ты варишь кофе, потому что всегда это первый и единственный пункт плана.
Кит выныривает и снова погружается, расплескав немного воду вокруг твоего аквариума. Стены твоего дома – аквариум. А в нем океан. Ты прижимаешь лбом к стеклу и считаешь секунды, только в обратном порядке. По небу проплывают облака вперемешку с фрегатами. Движение сегодня не очень оживленное. Синоптики обещали звездное небо, стоит только дождаться.
Все эти люди внутри тебя, которых ты безмерно любишь, кажутся объемнее всех остальных, самых реальных и тактильно доказуемых. Они наполнены твоими восхищениями, своими невыразимыми мыслями и радостями. Они греют твое озябшее «внутри», меняют перегоревшие солнца и обматывают ребра разноцветными гирляндами под Рождество. Твоя грудь полна их Вселенными.
Распускаются цветы, очень метафорические и очень красивые, уж поверь. В никогда не закрываемую входную дверь входит человек. Прекрасный человек, это необъяснимо ощущается. Ты решаешь оставить его в этом огромном мире, где можно потеряться, конечно, но лучше не надо. Потому что должен быть один человек снаружи тебя, с кем можно было бы попить чай и обсудить все те прочитанные и не забытые стопки книг.
– А Вы знаете, а Вы знаете? – запыхавшись, говорит Прекрасный человек. – Да ничего-то Вы не знаете...
И показывает пальцем куда-то за тебя, опираясь другой на свое колено и немного присогнувшись, стараясь восстановить дыхание. Ты оборачиваешься. Кофе вскипел. Отлично, можно будет вычеркнуть еще один пункт из списка.
Сварить кофе
Сварить кофе
Сварить кофе
Сварить кофе
Сварить кофе
Сварить кофе
Купить кофе
Прямой эфир!
Самолеты не летают над городом. Радиоволны пронизывают пальцы и виски, соединяются в голове, погружают её в тишину.
Когда радиосигналы транслируются в соседнюю Вселенную, за ними туда необходимо лететь, собирать руками, запивать водой и стараться не забыть ни одну новость. На космических подстанциях всегда разговаривают и смеются, слова разлетаются из предложений, отдаются эхом в разных углах и складываются по-новому. Никогда не знаешь, что тебе ответят. Никогда не знаешь, что скажешь сам. Я прохожу мимо окон, на которых стоят цветы. Они растут, только пока о них помнят. И исчезают, когда забывают совершенно все. При открытых иллюминаторах растения мягко вылетают наружу и парят там на длинных нитях, а иногда улетают совсем.
Свет здесь рассеивается неправильно, слова имеют совершенно иной смысл, все перевернуто вверх ногами. Я имею в виду совсем все: и тебя, и мир. Невозможно в таком положении заметить перевернутость, тут надо просто иметь в виду. В космосе каждый имеет какой-то талисман. Это может быть маленький леденец, друг, неповторимость или что-то еще, но обязательно занимательное. Мой умело вплетён в солнечное сплетение, что исключает возможность забыть его.
|
|
|
Часовые стрелки идут не по кругу, а по доброй воле, по очереди и по весне. Раздражается громким криком сигнал тревоги, сверкают мигалки и лампочки. Нужно всем собраться в отсеке с маленькой вилочкой над входом. Это значит, что пицца доставлена, о чем еще могут оповещать в космосе? Главный техник ссылается на то, что в мире ничего страшного не существует, все мы лишь проекции его воображения, и лучшей системы оповещения все равно не изобрести.
У многих станций есть свои планеты. Некоторые даже помещаются в ладонь. И хотя они жутко маленькие, они жутко взрослые и имеют свою микрофлору. Может даже и фауну, но, вероятно, она слишком "микро". Новости повсюду. Они отскакивают от посуды, ламп и потолка, случайно заносимые сквозняками. Со всех уголков огромного, не влезающего ни в чье воображение мира они сталкиваются, перемешиваются и образуют новые новости. Настолько новые, что они даже еще не случились.
Вещающий о погоде, обстановке внутри закипающего чайника, улавливаемый всеми прямыми эфирами, твой голос разлетается над вечерним Стокгольмом.
Я засыпаю вместе с ним.
Застревание в собственном горле
Я стою за твоей спиной, дотрагиваюсь до лопаток, позвоночника, а затем рёбер. С внутренней стороны. Всенепременно.
Не обязательно знать своих врачей, не обязательно их любить. Даже поворачиваться к ним иногда нет ни малейшего смысла. Не поворачивайся.
Я ненавижу чувствовать под пальцами твои переломы и вывихи, указательным проводить по трещинам и сколам костей. Вдыхать глубже и секундно закрывать глаза, чтобы хватило воздуха простить их всех, касавшихся тебя так небрежно, задевающих столь неаккуратно и, более того, совсем не понимающих. Как их всех простить? Как ты их прощаешь?
Прямой массаж сердца. Сжимать и отпускать, сжимать и отпускать. Резко и с равными промежутками, выравнивая дыхание и давление, здесь нежность не поможет. Единственное, где она не помогает.
Я перевязываю твою грудную клетку своими жилами. Выдергиваю их из запястий и обматываю ими твои надколотые или разбитые ребра. Я вплетаю артерии в твой позвоночник, затягивая их так, чтобы самому дьяволу было не под силу их разорвать.
Завтра ты опять проснешься здоровым. Я раскрываю ладони и, погружаясь по локти в тебя, упираюсь в грудину и несколько пар ребер, до которых только могу достать. Я буду держать тебя, даже если однажды сама стану твоим скелетом. Я буду проникать сквозь твои лопатки и плечи, просовывать свои руки в твои и поднимать их, если им вдруг случится опускаться. Я буду петь тебе колыбельные, пока не стану голосом в твоей голове. Я буду обнимать тебя изнутри, чтобы ты не переставал быть таким же теплым и улыбаться.
А ты просто будь.
Разбросанные по полюсам
Тебя забрал Туманный Альбион. Причем не просто пришел, взял тебя подмышку и унес. Ах, если бы так. Он пришел, протянул тебе руку, а ты взял ее, и вы вместе ушли. Я узнала об этом от чаек да от людей, ходивших тебя проводить. Говорят, все шли рядом, вытянувшись в длинную гряду. Вы заняли всю улицу и пели песни о лете, разноцветных морях и новых ветрах в головах у людей. Кто-то поджигал гирлянды, они взвивались в воздух, а потом немного дрейфовали на потоках ветра и цеплялись за ветки деревьев. Вы уходили все дальше, но этот яркий след и песни оставались на месте, в итоге вся улица танцевала, и танцевали улыбки на лицах людей. А потом все провожающие как-то рассеивались и рассеивались. Они не прощались, но, продолжая что-то напевать, сворачивали на другие улицы и шли к своим домам. Потому что проводы проводами, а мама к ужину ждет, и заставлять ее нервничать вовсе не обязательно. В конце вы остались с Альбионом один на один. Но он очень даже беззаботный парень, просто там, где он обитает, у него совсем нет друзей. Я понимаю, почему он выбрал тебя. Я бы тоже тебя выбрала. При любом из раскладов, даже если бы тебя в вариантах не было и всё такое. Но я, кхм, не о том. Вы, не скучая, дошли к своему океану и своим горам, а большего мне неизвестно.
А меня звала Антарктида. В смысле у нее тоже нет подруг, а только пингвины и ветра разные. Знаешь, есть такие ветряные вертелки, которые крутятся только от определенного ветра и вся суть в том, чтобы найти для каждой вертелки место, где она будет разговаривать с ветром все время. Вот она и ходит с вертелками и расставляет их, и просит полярников не опрокидывать, а за это угощает их печеньем, которое колдует из снежных вьюг. Но печенье теплое, и это объясняется только горячим сердцем Антарктиды, не иначе. Она бы познакомила меня со своими воображаемыми друзьями: Викторией, Котсом и остальными. В честь них она назвала все неизвестные земли вокруг себя. Да, если у двух человек одни и те же воображаемые друзья, то они уже не воображаемые - такое правило.
Я бы научила ее разжигать костер и кормить кашалотов. Мы бы смотрели на Магеллановы облака, созвездия Центавра и Хамелеона. Придумывали свои, а потом аккуратно перерисовывали с альбомных листов на небо. Звезды на самом деле не такие уж и далекие, до них можно дотянуться рукой, взять и греться ими. Можно класть на лед и смотреть на жизнь в сказочных царствах, находящихся далеко внизу. И совсем в тех краях не холодно.
Антарктида до сих пор одна, потому что у меня был ты. А теперь чего уж, пойду собираться. Но мы обязательно будем обмениваться звездами, небылицы делая абсолютнейшей истиной, смешивая все возможные чудеса. Ведь будем, правда?
|
|
|
