Можно ли научиться не манипулировать?

Проблема, вынесенная в название главы данной монографии, представляет собой оборотную сторону вопроса «почему люди манипулируют». Предпосылки манипуляции подробно обсуждались в третьей главе: мы видели, сколь тотальным и многоуровневым является программирование, в результате которого люди склоняются к использованию манипуляции. Позиция исследователя в общем на понимании и ограничивается. На практике же один из важнейших вопросов, которым мы задаемся, ставится иначе: надо ли манипулировать. Вопрос этот возникает не только оттого, что трудно противостоять давлению со стороны общества, за которым стоят силы, по мощи превышающие возможности рядового человека. Для тех, кто вовлечен в поток повседневной жизни, (в быту и на работе) совсем не очевидно, что манипуляцию необходимо всемерно изобличать и повсеместно искоренять.

Д. Карнеги в свое время предложил заменить принуждение известной долей хитрости, а открытое психологическое давление — давлением более изящным. Благодаря его стараниям стало почти очевидным, что в деловых и повседневных отношениях «тонкая» манипуляция более предпочтительна по сравнению с грубыми методами достижения поставленных целей. Имя Д. Карнеги (как ранее Н- Макиавелли) поэтому довольно часто ассоциируется с манипуляцией. Разумеется, он не призывает своих читателей манипулировать, но как последовательный прагматик он volens-nolens прививает им вкус к манипулятивным приемам.

В отличие от Д. Карнеги идею книги Э. Шострома [1992] можно выразить в лозунге: манипуляторы всех стран — актуализируйтесь! В его представлении каждый человек в той или иной степени — уже манипулятор. Причины тому он усматривает в невротической отягощенности людей. Обращаясь к манипуляторам, Э. Шостром предлагает им — то есть всем нам — использовать уже готовые личностные предпочтения в средствах достижения (часто деструктивные) межличностных целей таким образом, чтобы на их основе можно было создавать более конструктивные способы. Оппозицию «манипулятор — актуализатор» он увязывает так: «Вкратце — нам надо более творчески манипулировать, поскольку актуализационное поведение — это то же манипулятивное, только выраженное более творчески» [Шостром 1992, 20]. Таким образом, «анти-карнегист» Э. Шостром совсем не помышляет о «списании» манипуляции, а предлагает подойти к ней творчески.

Нечто похожее проповедует П. У. Робинсон, различая плохую и хорошую манипуляции. В книге, предназначенной для родителей, он стремится научить последних «хорошей» манипуляции в ответ на «плохую» со стороны детей [Robinson 1981].

И уж полным апологетом манипуляции смотрится американский политолог У. X. Рикер. Он полагает, что каждый политик обязан владеть основами манипулятивного ремесла, на базе которого по мере накопления практического опыта приходит овладение искусством манипуляции. Свою книгу У. X. Рикер назвал «Искусство политической манипуляции» [Riker 1986] и представляет ее читателям как руководство для начинающих политиков.

Как полное отрицание и осуждение манипуляции, так и ее превознесение опираются каждый на свои веские основания. При этом обе позиции в значительной степени абсолютизируют исходные посылки. Мне представляется уместным порассуждать на предмет пределов использования манипуляции. Это означает, с одной стороны, выяснение пределов необходимости употребления манипуляции, а с другой,— пределов допустимости. Если будут вскрыты достаточно веские резоны в пользу манипуляции, они встанут как ограничения на пути обучения людей неманипулированию. Вместе с тем поиск пределов употребления манипуляции позволит более корректно обозначить критерии допустимости ее использования.

Управление или помыкание?

Трудно представить управленца, не использующего манипуляцию. Напротив, в управленческой среде ценность этих приемов очень высока. Дух Карнеги незримо рядом... А раз есть заказ — появляется предложение. Большинство одно время процветавших школ менеджмента у нас в стране, равно как и нынешних краткосрочных курсов,— это чаще всего ликбез по манипулятивному воздействию. В западных странах аналогичный товар также в большом ходу [Donaldson 1980, Gahagan 1984, Sheldon 1982]. Это не удивительно, если принять во внимание дистантный субъект-объектный характер социального взаимодействия. Специфика конкретных управленческих ситуаций такова, что с неизбежностью подводит к необходимости уметь манипулировать.

Что случится, если из управления устранить манипуляцию? Во-первых, исчезнет ореол руководителя. Управление — это такой процесс в организации, который неизбежно порождает собственную внутреннюю мифологию. В конгруентнои системе манипуляция используется для сохранения тайны [Бейтсон, Бейтсон 1994], для разделения людей, поддержания авторитета лидера. Организация строится на распределении функций и их мифологическом обеспечении. Убери это разделение функций — исчезнет организация, убери мифы — исчезнут скрепляющие ее нити. Сила там, где есть мифы. Последние всегда сопутствуют хорошим управленцам, равно как и хорошим педагогам, как и вообще хорошим специалистам: о них ходят истории, легенды, небылицы, над ними могут подшучивать, на них могут злиться — но всегда будут прислушиваться. Этот ореол есть символ власти, признак силы и обязательная ноша их обладателя. Кроме того, ореол личности — это не только способ скрепления организации, но и способ структурирования потребностей подчиненных. Если я подчиненный, то каково же мне сознавать, что руководит мной такой же как я или еще слабее? Гораздо естественнее уступить архетипическому побуждению и сдаться на милость сильного, довериться его квалификации (отсюда понятны «шеф», «сам!», «батя» и пр.)

* Эта мысль была высказана С. А. Гильмановым в одной из наших приватных бесед. Подробнее см. [Гильманов 1996].

Во-вторых, с устранением манипуляции разрушается сложившаяся культура взаимоотношений. Авторитет руководителя тем выше, чем более тонкую палитру приемов — в том числе и манипулятивных — он использует для воздействия на подчиненных. На первый взгляд кажется странным, но начальником-манипулятором многие восхищаются, в том числе и те, кто оказались его жертвой: были обмануты, спровоцированы или мягко обойдены. Если манипулятивные методы устранить и в результате руководитель никого не обманет, никого не принудит, не обведет — то пропадает жизнь. Манипуляция — это сама жизнь в отношениях людей. Это нормальное (в смысле общераспространенной нормы) взаимодействие, это элемент неформальности в отношениях, сторона сложившейся культуры производственного взаимодействия. Такова она до тех пор, пока не становится единственным средством достижения целей, превращаясь в деформированные личные качества манипулятора. В этом смысле вполне оправдан пафос книги Э. Шострома. Если же манипуляция используется эпизодически и адекватно ситуации, то ее скорее следует признать жизненно необходимым средством управления.

В-третьих, без манипуляции снижается психологическое качество управления: с устранением манипуляции исчезает тонкость управления, уменьшается палитра используемых средств. У руководителя, не использующего или не владеющего манипуляцией, возникает риск соскальзывания к более грубым средствам управления. Это плодит недовольных среди подчиненных, растет вертикальное противостояние. Манипуляция же — смягчает... Умеренное использование манипуляции снижает конфликтность, создает мирную атмосферу и наряду с другими приемами позволяет повысить качество управления. Возникает нечто, напоминающее такт: начальник имеет право и приказать, но щадя самолюбие работника, высказывает лишь свою озабоченность некоторой проблемой, рассчитывая на «понятливость» подчиненного.

Разумеется, отсюда произрастают и случаи злоупотребления манипуляцией, когда она становится средством самоутверждения начальника за счет подчиненных, способом решения своих личных проблем, достижения корыстных целей и пр. Но даже если управленец и не выходит за пределы заботы об интересах организации, нередко случается, что этими интересами оправдывают ущемление прав или личного достоинства подчиненных. Поэтому уместно обсудить проблему, до какой степени в угоду интересам организации (учреждения, фирмы) возможно пренебречь интересами работника, нанятого ею?

Можно привести как минимум два ответа. Первый — степень пренебрежения определяется тем, насколько этого работника удается удержать на данном рабочем месте. Стоимость рабочей силы — это стоимость удерживания работника на предприятии. Если ему вообще некуда деваться, то он будет держаться за свое место и наймодателю обойдется заметно дешевле. К. Маркс указывал, что стоимость рабочей силы определяется объективно, социально: культурой общества, сложившимися взаимоотношениями, экономической структурой и т. д. Данный ответ — верный в рамках социологического подхода — оставляет в стороне сущностные качества человека, сводя всю проблему к рыночным отношениям покупателя и продавца.

Второй ответ на вопрос, до какой степени в угоду интересам организации можно пренебречь интересами работника, касается различия (или неразличения) собственно личностных особенностей человека и его инструментальных качеств. Когда работник нанимается, то что он предлагает на продажу, что сдает в эксплуатацию? (Заметим, сам позволяет себя эксплуатировать.) Несомненно, свою квалификацию, здоровье, силы, время и даже человеческие качества: способности, черты характера, компетентность в общении. (Распространено мнение, что «хороший человек — это не должность» и что зарплату платят за работу, а не за «красивые глазки». В действительности зарплату платят даже за характер и умение ладить с людьми. Это выражается в том, что на определенные должности людей подбирают по их личностным качествам, а по сокращению штатов — при прочих равных — в первую очередь увольняют скандалистов и неудобных.) Однако, предлагая для использования свою квалификацию и все, что требуется для работы, в нормальных условиях работник не собирается продавать свои душевные свойства: самоуважение, человечность, безусловную значимость индивидуальности и пр. Другими словами, на работу он приходит как человек, готовый по роли, по должности (должен потому, что сам пообещал) исполнять свои обязанности. И в служебных рамках он обязан подчиняться начальнику. Но как человек, как личность, как индивидуальность он равен начальнику. По крайней мере так было бы «по-человечески», то есть в соответствии с общечеловеческой нормой.

Именно эту человеческую грань и переходит тот менеджер, который, имея право распоряжаться подчиненным по должности, присваивает себе право распоряжаться человеком как личностью. Это отношение к подчиненному может проявляться в разных формах: в подавлении или прямом доминировании, в манипулировании, в унижении — явном и грубом или утонченном и завуалированном. В известной степени, манипуляция лучше, чем жесткий приказ, а мягкое принуждение лучше, чем грубое попирание достоинств людей. Но основная проблема — посягательство на личность — при этом не решается, а лишь загоняется в личностную глубину. Защититься от принуждения и уничижения трудно — по ситуации, но все же легче, чем от манипуляции, поскольку противостояние в основном межличностное. При манипуляции конфликт становится внутриличностным, поэтому его заметно труднее распознать и труднее разрешить конструктивно, поскольку борьба с другим усложняется борьбой с самим собой.

Одно обстоятельство особенно способствует проманипуля-тивным пристрастиям управленцев. Манипуляция позволяет решить крайне привлекательную задачу: переложить ответственность за принятое решение на подчиненного. Регулярная практика такого рода ведет к тому, что власть гипертрофированно накапливается в руках власть предержащих, тогда как управляемые оказываются перегруженными гиперответственностью.

* Когда кто-то начинает продавать свое чувство достоинства, моральные и ценностные предпочтения, человеческую верность, мы относимся к таким случаям однозначно негативно, справедливо усматривая здесь сделку с совестью.

Характерная для наших дней переориентация с явного (внешнего) принуждения на неявное (внутреннее) оживляет интерес к негрубым методам психологического воздействия. Отчасти этим может быть объяснен нынешний бум на все психологическое. Психолога или психологические службы менеджеры содержат, как правило, не из гуманных побуждений. Ведущую роль играют прагматические соображения: освоить более мягкие методы управления (грубые все хуже срабатывают), сделать подчиненных более чувствительными к неявному управлению (чтобы скрыть сам факт воздействия), снять излишнее напряжение (мешающее работе) и пр.

В этом отношении управленцы следуют тенденции, характерной также для государственной эволюции. Еще до недавнего времени наше государство ориентировалось на доминирование как ведущий тип межсубъектных отношений и характерные для него средства управления: приказ, принуждение, подавление. Сейчас, охваченные горячкой переделок, наши лидеры — и мы все с ними — устремились к демократическому государству. На первых порах кажется, что там-то уж большинство наших бед будут сняты. При этом мы отмахиваемся от мысли, что в новых условиях новыми будут и проблемы.

Демократическое государство лишь де-юре строится на принципах уважения прав человека. Де-факто же эти права систематически и закономерно нарушаются. Причина в том, что главной ценностью в большинстве видов общественной практики и повседневной жизни является борьба — стремление получить односторонний выигрыш, как правило, в ущерб противоположной стороне. Данное противоречие успешно затушевывается применением скрытых методов борьбы, следовательно, и нарушения прав человека, таких как вмешательство в процесс личностного развития, в процессы принятия решений. Демократическое государство в том виде, как оно сложилось в большинстве развитых стран, больше"тяготеет к манипуляции как ведущему типу межсубъектных отношений. (88% отечественной литературы, посвященной манипуляции, представляет собой критику манипулятивной практики буржуазных органов массовой информации (по фондам ИНИОН за период с 1981 по 1991 г.) Любопытно, что большая часть аналогичной англоязычной литературы — о том же). Именно к такому государству мы и движемся.

Показателен в этом свете характер заказов психологам. Все многообразие заказов может быть сведено к трем типам:

а) желание получить какую-либо информацию о подчиненных, обучаемых или обслуживаемых, распоряжаться которой заказчик намерен по собственному усмотрению;

б) просьба организовать целенаправленное воздействие на людей, иногда силами психологов, но чаще на основе рекомендаций исполнительным органам;

в) стремление обучиться чему-то «очень психологическому». Для выполнения подобных заказов и организуются разного рода психологические службы. Нам же как специалистам, попавшим под перекрестное внимание со стороны обладателей властью, приходится выбирать: быть безгласным исполнителем или бороться за участие в формировании заказа, причем не на этапе уточнения деталей, а в определении его сути. Разумеется, второй вариант предпочтительнее, но такая возможность нам предоставляется нечасто.

Когда же приходится выполнять уже сформулированный заказ, несмотря на известные трудности, почти всегда есть возможность внести в него свои коррективы. Проиллюстрирую последнюю мысль на примере обучения управленцев. Многие мои коллеги знают, что независимо от сформулированного заказа реальные ожидания слушателей очень часто носят проманипулятивный характер. Приходится выбирать. Отказаться — значит уйти с рынка услуг. Вместо тебя заказ выполнит менее щепетильный коллега или наскоро обучившийся энтузиаст, стремящийся самоутвердиться или насладиться доставшейся ему возможностью влиять на людей. А принять заказ — значит пойти навстречу манипулятивным ожиданиям слушателей.

В последнем случае неплохо зарекомендовала себя такая тактика обучения. Проманипулятивные ожидания слушателей с самого начала предельно четко (а иногда и жестко) эксплицируются, чтобы они стали явными и для них самих. Такой заказ принимается к исполнению лишь в общих чертах. Присоединение к ожиданиям слушателей необходимо для того, чтобы обеспечить возможность позже внести необходимые пропартнерские коррективы в их поведенческий репертуар. Далее занятия строятся таким образом, чтобы показать (лучше на играх и обсуждении конкретных ситуаций) весь спектр способов психологического воздействия: от прямого принуждения и приказа, через манипулирование, уловки и открытую конфронтацию до договоренностей и партнерских соглашений. Описываются возможности всех способов (круг адекватных ситуаций, характер получаемого эффекта, выигрыши) и обязательно ограничения (когда они не срабатывают, чем приходится платить, каковы последствия и пр.). Основная цель преподавателя — проблематизировать сам факт выбора метода воздействия, не склоняя к какому-то одному из них. Таким образом удается, во-первых, хотя бы отчасти освободить слушателей от нерефлексируемых ограничений, накопившихся в их опыте относительно предпочтений в выборе средств психологического воздействия, и во-вторых, вернуть руководителям ту ответственность, которую они привыкли перекладывать на обстоятельства или подчиненных. В данном случае слушатели осваивают весь спектр установок на взаимодействие, расположенный на шкале межличностных отношений, которую мы обсуждали в главе 3.

Поскольку манипуляция — это нечто среднее между доминированием и партнерством, то альтернативой ей могут стать соответствующие полюса: с одной стороны, это приказ, доминирование, подавление, а с другой, просьба или предложение (ведущее к договору). Любопытно, что неоткровенности манипуляции в обоих случаях противостоит откровенность крайностей: открытый нажим или приказ и открытое сообщение о своих потребностях или намерениях.

Итак, мы выяснили, что манипуляция может быть конструктивно использована в управленческой практике на уровне межличностных контактов. Во-первых, для создания ореола руководителя организации или подразделения, во-вторых, для смягчения формы принуждения, обойтись без которого, похоже, не удается ни одному руководителю, и в-третьих, для создания единой направленности желаний подчиненных, подключающей необходимый мотивационный ресурс для достижения целей организации. Вместе с тем было обнаружено существенное ограничение на использование манипуляции — она становится неадекватной в том случае, если а) используется в личных целях руководителя, б) когда насилие над личностью превышает тот уровень, который диктуется спецификой работы.

Образование или развитие?

Практика так называемого педагогического воздействия в большинстве случаев тоже выглядит как подавление учащихся или манипулирование ими. Каждый мало-мальски знакомый с педагогической литературой навсегда запомнил штампы типа «формирование познавательного интереса учащихся», «воспитание сознательного отношения к труду», «нравственное совершенствование воспитуемых» и десятки аналогичных, за которыми явно стоит претензия решать, каким должен быть тот, кого собираются «воспитывать» и «совершенствовать». Что это: действительно необходимая вещь или преподавательско-воспитательские деформации?

Слово «образование» охватывает такие семантические поля: а) процесс создания, порождения чего-то нового, б) формирование чего-либо согласно заданному образу, в) нечто структурно сложное. По отношению к привычному словоупотреблению типа «школьное образование», «народное образование», «система образования» и пр. оно превратилось в номинализацию, за которой уже почти не проглядывает первичный смысл разворачивающегося процесса. Если же восстановить утраченную связь, то под образованием можно понимать процесс создания (порождения) человека в соответствии с каким-то образом. Этот процесс организуется специальными людьми, которых государство наделило правами ваятелей. Эти люди действуют так, как будто им известен образ, которому ребенок должен соответствовать. Как раз здесь и заключается проблема — откуда берется такой образ? Другими словами, необходимо выяснить, кто заказывает результат.

Заказчиком, как правило, выступает государство, которое «спускает» исполнителям госстандарт. В этой стыдливой модели выпускника речь идет по преимуществу об инструментальных характеристиках человека и совсем мало — о его личностных качествах. Что же касается последних, то школьные работники уже привыкли улавливать неявный госзаказ на «личностную» продукцию. Неявный заказ государства с тоталитарным режимом к системе образования состоял в том, чтобы готовить граждан, способных подчиняться. Некоторые из них (около 15%) должны были при этом сами уметь приказывать, отдавать распоряжения; тех, кто со школьных лет подавал надежды стать такими, мы называли активистами. Неявный заказ демократического государства — воспитывать граждан, которыми удобно манипулировать. Часть из них должны еще и сами уметь хорошо манипулировать людьми.

В значительной степени этим обстоятельством объясняется готовность функционеров создавать психологические службы в образовательных учреждениях. От этих людей психологи получают все те же заказы: «обследуйте» (нам нужна информация) и «сделайте с ним что-нибудь» (нам нужен удобный и соответствующий нашим требованиям ученик). Пока такие заказы выполняются, школьный психолог в почете, но как только он сделает робкую попытку указать на дефекты в организации школьной жизни или учебного процесса, он попадает в категорию «чужих». И санкции к ним применяются соответствующие. А большинство школьных психологов у нас — женщины, которые к тому же в основном рекрутированы из бывших педагогов и имеют пока еще низкую квалификацию. Ясно, что чаще всего они остаются в роли послушных наемников, выполняющих волю тех, кто им платит зарплату. Разумеется, есть и такие, которым удается сменить установки администраторов, но таковых, как и во все времена, находится немного.

Не знаю, было ли бы проще, если бы государство оставалось единственным заказчиком образовательной системы. В действительности заказчиков довольно много. В первую очередь это социальные слои, национальные общности, религиозные конфессии — совокупные субъекты разного рода. Общие черты даваемых ими заказов:

• как правило даются неявно;

• конечный образ, на который ориентируются исполнители-педагоги, остается вне их осознания;

• сам этот образ нередко представляет собой идеал (или стереотип) типичного члена сообщности — заказчика — «такой, как мы все»;

• цель образования заключается в создании собственных двойников, пополняющих ряды данной общности.

В некоторых случаях заказчиками на образовательный продукт могут выступать и отдельные лица — если педагог или организатор имеет перед собой отрефлексированную модель выпускника. К таким относятся некоторые создатели авторских школ или классов, выдающиеся педагоги и пр. Вероятно, в той или иной степени они являются выразителями интересов каких-либо социальных групп, но неизбежно вносят и свой личный вклад.

Таким образом, образование — обучение или воспитание — это род ваяния, когда художник (а чаще просто ремесленник) для получения задуманного результата «отсекает все лишнее», оставляя лишь то, что соответствует замыслу заказчика. Заметим, однако, что почти никогда свой будущий образ не заказывают сами дети. Общество отказывает им в праве формировать заказ. Взрослые сами решают, каким быть детям, за них и без них — это, по-видимому, и называется социализацией.

Поскольку всякое образование человека есть неизбежный отбор — избирательная распаковка ресурсов человека и их трансформация в необходимую воспитателю или учителю сторону — можно утверждать, что не деформировать ребенка в процессе социализации невозможно. Поэтому оборотная сторона социализации — наложение ограничений на развитие и личностный рост ребенка. В этом — сущность процесса образования, в этом — сущность позиции педагога как наемного работника, искренне и наивно выполняющего свое прокрустово предназначение.

Технологическая сторона педагогической деятельности приводится в соответствие стоящим перед образованием задачам. Технологически воспитание и обучение — это всегда отбор, селекция, а значит, неизбежно и потеря чего-то. И в этом смысле педагогические технологии содержат в себе некоторые элементы насилия и принуждения. Похоже, совершенно без них обойтись нельзя, поэтому речь в основном о том, какие формы приобретает такое принуждение.

Теперь уже не трудно понять, какую роль играет манипуляция в практике образования — как в обучении, так и в воспитании.

Во-первых, как уже было показано, она нужна педагогам для того, чтобы завуалировать наличие одностороннего воздействия во имя выполнения полученного заказа. Довольно трудно уловить ту грань, что разделяет формирующее воздействие во имя перспективных интересов ребенка (и в нарушение сиюминутных), и манипуляцию, когда под флагом заботы о будущем ученика преподаватель самоутверждается за его счет, действует в угоду администрации или в интересах преподавательской касты. Возможно, такое сокрытие необходимо не столько для подопечных (дети и так хорошо чувствуют, где манипуляция, а где забота) сколько для самих преподавателей и воспитателей: кому же приятно видеть свои недоработки. Да и об общественном мнении приходится помнить.

Во-вторых, манипуляция в образовании, как и в управлении, необходима для того, чтобы неизбежное давление облечь в более мягкие формы, чтобы пощадить самолюбие и достоинство ребенка. В этом отношении обман и скрытое принуждение более предпочтительны, чем принуждение явное и грубое.

И, в-третьих, есть довольно большой класс ситуаций и проблем, когда особенно показано применение косвенных приемов психологического воздействия — часть из них в конкретных условиях может оказаться манипуляцией. Скажем, в обучении: поскольку манипуляция имеет дело с мотиваци-онными структурами внутреннего мира человека, то кажется естественным ее использование как средства мотивационного обеспечения учебного процесса. Действительно, едва ли не каждый преподаватель способен вспомнить случаи из своей практики, когда интерес к теме или предмету обучения возбуждался с помощью тенденциозной подачи сообщения. То же и в воспитании.

Пример 27. Родители в разговоре между собой с похвалой отозвались о поведении своего ребенка сегодня при гостях. Но сделано это было так, чтобы сам ребенок, лежа в постели, мог «подслушать» их разговор.

Пример 28. Вожатый увидел пареньков, которые готовы были подраться, так разгорелся их спор. «Дима!» — окликнул он одного из них. «Что?» — повернулся с раздражением и досадой, ожидая назидательного замечания. Вожатый: «Ку-ку?» — и улыбнулся. Ребятам оставалось только улыбнуться в ответ — и напряжение спало.

Пример 29. Ребенка отрывают от игрушек, чтобы подготовить ко сну. Чтобы это было безболезненным, родители применяют одну из техник косвенного воздействия: включаются в игру и развивают ее так, чтобы она завершилась. Или отвлекают его на что-либо, чтобы прервать сиюминутное желание играть. Очевидно, что при этом ребенок управляется родителями скрыто, чтобы избежать его сопротивления. Однако, поскольку все это делается в его же перспективных интересах (здоровье, режим, привычки и т. д.), было бы ошибкой считать данное воздействие манипуляцией.

Вместе с тем очевидно, что в каждом конкретном случае точно такие же действия могут оказаться манипуляцией — достаточно наличия порой даже небольшого, но важного штриха в структуре ситуации или в мотивационном поле воспитателя.

Попробуем прояснить для себя, как установить границу между воспитанием ребенка и его стандартизацией, нормированием.

Воспитатель неизбежно сталкивается с проблемой нахождения баланса между требованиями заказа (неважно чьего: человечества, государства, сообщества или индивида) и интенциями самого воспитуемого. Последовательное выполнение заказа ведет к тому, что воспитуемый рассматривается как безгласное, бездушное и бесправное существо, с которым позволено делать все, что требуется для достижения задуманного результата. Противоположная крайность — полное потакание ребенку, отказ от идеи формирующего воздействия. Думаю, в поисках требуемого баланса воспитателю помогут следующие соображения.

Во-первых, формирующее воздействие имеет шанс быть минимально манипулятивным, если оно соответствует личности в целом, а не одной ее части. Кто же может с уверенностью судить, что его воздействие экологично по отношению к данной целостной индивидуальности? Только сам ребенок, имеющий доступ к самому себе и своему внутреннему миру в целом. Сделать же ему это трудно на том языке, который понимает воспитатель: на языке слов. Поэтому воспитателю важно научиться определять степень экологичности своего воздействия, опираясь на спонтанные (как правило эмоциональные и образные) высказывания ребенка и на другие внешние проявления: мимику, жесты, вазомоторные признаки и пр. В случае, если некое воздействие оказывается не вполне соответствующим индивидуальности ребенка, внимательный воспитатель способен заметить признаки защитных тенденций в поведении воспитуемого в ответ на данное воздействие.

Во-вторых, опасность насильственного нормирования можно заметно снизить путем воспитания у ребенка способности становиться в рефлексивную позицию по отношению к предлагаемым для усвоения нормам. Воспитание в этом смысле есть постановка человека в рефлексивную и диалогическую позицию по отношению к самому себе. В этом случае он может осознанно отнестись к предлагаемым групповым нормам и решить, принять их или не принять.

В-третьих, стандартизация может быть заметно смягчена, если не требовать безусловного ее принятия. Воспитание в этом смысле есть обучение условностям. Воспитатель в любой момент может выйти за пределы ситуации и сказать подопечному: «Посмотри, кем и когда эти правила придуманы. В общем-то они — куча пустяков, которые, однако, помогают людям взаимодействовать друг с другом определенным образом — так, как это удобно. Ты можешь не соблюдать этих норм, ты можешь жить совсем по-другому, но за такое нарушение тебе придется чем-то платить: терпеть упреки людей, потерять их доброе отношение к тебе, испытать некоторое одиночество, ухудшить здоровье и т. п.» Воспитуемый получает возможность критически отнестись к предлагаемым нормам, и уж если он их выбирает, тогда они становятся его ценностями. Навязываемые нормы безлики (безличностны), а присвоенные — личностны, а значит и духовны.

Разумеется, изложенные соображения не решают проблему манипулирования: ни оберегают от манипуляции, ни отказывают ей в праве на применение. В конечном счете только сам воспитатель (дома или в школе) — его моральная позиция, квалификация и искусство — ответственен за используемые им средства достижения воспитательных задач. Если он пользуется манипулятивными приемами, но при этом точно ограничивает круг их применения и чувствует общий контекст воспитания, то некому в него кинуть камень осуждения, разве что тому, кто совершает еще больший грех — грубое нормирование, жесткое подравнивание ученика под требуемый образ. Но этот находится уже за границами воспитания — в зоне подавления.

Вернемся к обучению. В этой сфере интересно рассмотреть пару «манипуляция — майевтика». Известно, что под майевтикой Сократ понимал род духовного повивального искусства, с помощью которого можно помочь собеседнику «родить» собственную мысль. Отказываясь от позиции все знающего учителя, он старался побуждать людей к самостоятельному поиску истины. Такая позиция выглядит весьма привлекательно и многими воспринимается как реальная альтернатива авторитарному и нормативному обучению [Майевтика... 1993]. Действительно, майевтика как техника вопро-шания позволяет собеседникам выяснить нечто важное, вскрыть неявное положение вещей, избегая при этом принуждения со стороны инициатора беседы. Показательны различия, существующие между манипуляцией и майевтикой:

Манипуляция	Майевтика
Поиск односторонних выгод	Взаимовыгодное сотрудничество
Скрытое воздействие	Явное, открытое
Опора на автоматические и стереотипные реакции обеих сторон	Развитие творческого потенциала
Создание иллюзии н езави си мости	Двустороннее взятие ответственности
Преследование целей, в которых собеседник не заинтересован в результате	Заинтересованность в совместном результате

Вместе с тем нельзя не отметить наличие и определенного сходства между манипуляцией и майевтикой.

Во-первых, и в той, и в другой присутствует заметный элемент провокации; в майевтике она выполняет функцию мотивационного обеспечения мыслительного поиска, отвечающего на вопросы собеседника.

Во-вторых, как манипуляция, так и майевтика предполагают наличие ведущего — того, кто знает, куда двигаться. Однажды Сократ попросил пригласить мальчика с улицы и задал ему длинную серию вопросов так, что ответы мальчика явились доказательством теоремы Пифагора. Таким образом он стремился доказать справедливость своего утверждения, что все знания уже имеются у людей, проблема состоит лишь в том, чтобы найти доступ к ним. В своем комментарии на этот случай Г. Бейтсон говорит: «Но все это чушь: то, чего не знал мальчик и что обеспечил Сократ,— было ответом на вопрос: на какой вопрос мне сейчас отвечать? Если бы ребенка поставили перед необходимостью доказать теорему Пифагора, ребенок остался бы безмолвен, не зная порядка шагов по построению теоремы». Другими словами, ответ находился в алгоритме постановки вопросов. Если бы Сократ не знал теоремы Пифагора, то последовательность вопросов вела бы в никуда.

В-третьих, как показывает случай с Сократом, майевтика, подобно манипуляции порождает иллюзию — миф о том, что ученик уже знает. Но какой миф! Это такой миф, который способен побудить ученика к новым достижениям. И в-четвертых — майевтика, несмотря на кажущуюся ограниченность лишь когнитивной сферой, выполняет мотивирующую функцию, что также роднит ее с манипуляцией.

Таким образом, майевтика — это, с одной стороны, способ управления процессом мыслительного поиска. Логика поиска заключена в содержании и порядке предъявления вопросов. Вопрос — это указатель направления, где искать, равно как и способ мышления, передаваемый ученикам в действии. А с другой — это специальная техника создания иллюзии того, что решение найдено тем, кому задавались вопросы. Разумеется, Сократа можно обвинить во лжи, когда он говорит: «Мальчик уже знал это». Равно как и педагога, говорящего: «Ученик сам нашел ответ». Но похоже, ни одна человеческая деятельность не может обойтись без лжи как средства мифотворчества. Данный же миф способствует повышению желания учеников учиться.

Таким образом, в образовании (воспитании и обучении) манипуляция также занимает почетное место. В ряде моментов она почти незаметно перетекает в альтернативные ей косвенные методы воздействия, в частности, в майевтику. Вовсе обойтись без манипуляции, похоже, не удается. Идеальным было бы решение, когда бы манипуляция не выходила за пределы образовательной задачи, в рамках которой человек знает, что его обучают, и он согласен на воздействие в определенных пределах, лишь бы оно дало результаты большие, чем вложено сил. Но центральной проблемой остается та, что за ребенка решать берутся взрослые. Хорошо, если они принимают решение под СВОЮ ответственность, не перекладывая ее на ребенка. Лишь в таком контексте манипуляцию (как одно из средств косвенного побуждения) можно признать вынужденной мерой. К сожалению, для рядового педа<

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: