Можем ли мы говорить о новых пациентах?

В то же самое время, повседневный опыт указывает на явное сокращение частной жизни. В наши дни у кого еще остается душа? Всем нам слишком хорошо известна та разновидность эмоционального шантажа, которая напоминает нам о телевизионных сери­алах, однако такое принуждение является просто побочным продуктом истерической неудачи психической жизни, которая уже ранее изображалась романтическим недо­вольством и средневековой семейной комедией. Что касается возрожденного интереса к религии, у нас есть основание для вопроса о том, проистекает ли он от законного поиска или от психологической нищеты, которая предписывает, что вера дает ей искусственную душу, которая может заменить ампутированную субъективность. Ибо всплывает утверждение: нынешние мужчины и женщины — которые снедаемы

стрессом и стремятся к получению, трате де: юг, к удовольствиям и смерти — обходятся без репрезентации их опыта, которую мы называем психической жизнью. Действия и непосредственный отказ от них заменили интерпретацию смысла.

У пас нет ни места, ни времени, необходимых для созидания нашей души, и простой намек на желательность такой активности кажется легкомысленным и противо­речащим здравому смыслу. Находясь в тисках своей отчужденности, современный Человек является нарциссической личностью — нарциссом, который может страдать, и который не ощущает никаких угрызений совести. Он проявляет страдание в сво­ем теле и поражен соматическими симптомами. Его проблемы служат объяснением его бегства от тех самых проблем, которых парадоксальным образом домогается его собственное желание. Когда он не находится в депрессии, он захвачен маловажными и никчемными объектами, которые предлагают первертное удовольствие, но не при­носят удовлетворения. Живя в разорванном на части и ускоренном пространстве и времени, он часто испытывает затруднения в осознании своего собственного облика; будучи лишен сексуальной, субъективной или моральной идентичности, это земно­водное является пограничным, ограниченным или «ложным я» — телом, которое действует, часто даже без телесных радостей от такого деятельного дурмана. Современный человек теряет свою душу, однако не знает об этом, ибо психический аппарат является тем, что регистрирует репрезентации и их значимые ценности для субъекта, К сожалению, эта темная комната нуждается в ремонте.

Разумеется, то общество, которое формирует современных индивидов, не бросает их в затруднительном положении. Они могут находить одно возможно эффективное решение своих проблем в нейрохимии, благодаря методам воздействия которой часто могут излечиваться бессонница, различные виды тревожности, определенные психотические состояния и некоторые формы депрессии. И кто мог считаться ви­новным за возникновение таких состояний. Здесь тело вступает в борьбу с невиди­мой территорией души. Давайте говорить по существу. Вы ничего не можете с этим поделать. Вас переполняют образы. Они овладевают вами, они заменяют вас, вы грезите. Захваченность галлюцинацией возникает при отсутствии границ между удовольствием и реальностью, между правдой и ложью. Воспринимать жизнь по­добно сновидению — мы все желаем этого. Существует ли это «ты» и это «мы»? Ваши проявления стандартизируются, ваши рассуждения становятся такими же, как у всех. По этой причине, действительно ли вы обладаете собственным разумом?

Если наркотики не становятся направляющей силой в вашей жизни, то ваши раны «залечиваются» картинками, и прежде чем вы сможете говорить о ваших состояниях души, вы погружаете их в мир средств массовой информации. Получаемые из этого мира образы крайне могущественны в обуздании ваших тревог и желаний, в снижении их интенсивности и в приостановке их смысла. Они оказывают автоматическое воздействие. Как результат, психическая жизнь современных индивидов колеб­лется между соматическими симптомами (заболеванием и последующей госпитализацией) и визуальным изображением их желаний (грезы перед телевизором). В такой ситуации, психическая жизнь блокируется, тормозится и разрушается.

Однако мы слишком легко соглашаемся с тем, что такая мутация может быть благотворной. Являясь чем-то большим, чем простым удобством или новым вариантом «опиума для парода», текущая трансформация психической жизни мо­жет служить предвестником нового состояния человечества, в котором

психологические удобства окажутся в состоянии преодолевать метафизическую тревогу и потребность в смысле. Не ожидает ли нас прекрасное будущее — получать удовлетворение от таблетки и экрана телевизора?

Проблема состоит в том, что путь к такому супермену усыпан ловушками. Громадное разнообразие проблем может приводить новых пациентов на кушетку ана­литика: затруднения в сексуальной жизни и в сфере взаимоотношений, сомати­ческие симптомы, трудности самовыражения и общее недомогание, вызываемое употреблением языка, воспринимаемого как «искусственный», «пустой» или «механический». Эти пациенты часто напоминают «традиционных» анализантов, однако «болезни души» вскоре прорываются сквозь их истерическую и обсессивную оболочку — «болезни души», которые не обязательно являются психозами, однако которые вызывают неспособность психотического пациента символиче­ски выражать свои невыносимые травмы.

Как результат, аналитики должны разрабатывать новые системы классификации, которые учитывают оскорбленные «нарциссизмы», «ложные личности», «пограничные состояния» и «психосоматические состояния».¹ При всех их от­личиях, у всех этих симптоматологии есть один общий знаменатель — неспособ­ность к репрезентации. Принимает ли она форму психического мутизма² или же использует различные знаки, воспринимаемые как «пустые» или «искусствен­ные», такая нехватка психической репрезентации служит помехой чувствитель­ной, сексуальной и интеллектуальной жизни. Кроме того, она может нанести удар самому биологическому функционированию. Иносказательным образом аналитика затем просят восстановить психическую жизнь и дать возможность в полной мере проявиться речевой сути пациента.

Являются ли эти новые пациенты продуктом современной жизни, которая обостряет наши семейные ситуации и инфантильные затруднения и переводит их в симптомы данной эпохи? А если это не так, то не является ли зависимость от лекарственных средств и бегство в сферу воображения просто современной трансляцией нарциссических несоответствий, общих всем временам? И наконец, изменились ли сами пациенты или аналитическая практика, так что аналитики, став более проницательными, улавливают в своих интерпретациях ранее не замечавшиеся симптоматологии? Эти, как и многие другие вопросы, будут вставать перед чита­телями этой книги, как они вставали перед ее автором. Однако остается тот факт, что аналитики, которые не обнаруживают новую болезнь души в каждом из своих

пациентов, не в полной мере оценивают уникальность каждого индивида. Сходным образом, мы можем проникнуть в самую сердцевину аналитического проек­та Посредством осознания того, что эти новые болезни души выходят за рамки традиционных систем классификации и их неизбежной реконструкции, И что еще важнее, они воплощают трудности или препятствия в психической репрезентации, которые заканчиваются разрушением психической жизни. Попытки вдохнуть новую жизнь в грамматику и риторику и обогащение стиля тех людей, которые хотят говорить с нами, потому что не могут более хранить молчание и быть отстраненными: не отражают ли такие проекты ту новую жизнь и новую пси­хику, которую хочет выявить психоанализ?