 |
Сократовский переворот в философии
|
|
|
|
В чем же состоял сократовский переворот? Для любой системы теоретического знания принципиальными выступают два вопроса:
1) что познавать – проблема предмета;
2) как познавать – проблема метода.
Соответственно необходимо выделить два аспекта сократовского переворота.
Переворот в области предмета заключается в том, что Сократ заявил: не дело философии заниматься проблемой первоначала и структурой бытия космоса, чем занимались досократики, за что их прозвали физиками и натурфилософами. Чем же должна заниматься философия? Человеком, утверждает Сократ. Но поскольку человек – существо многогранное, предметом философии объявляется душа человека – необразимое поле исследования. Предметом своей философии Сократ делает добродетели человеческой души.
Поэтому его философия получила название этического рационализма. Этического, поскольку добродетели являются сферой морали, изучаемой этикой. Почему рационализм? Потому что любая добродетель, по Сократу – это знания. Стало быть, главная причина безнравственности – это невежество. Хочешь быть нравственным – просвещайся.
Определив предмет философии, Сократ разработал и собственно философский метод, а именно – метод диалектики. Диалектика в исторически первом смысле слова – это искусство сократовской беседы, когда собеседники через противоположности приходят к истине. Искусство Сократа в широком смысле слова стало называться майевтика, что в переводе с древнегреческого означает «повивальное искусство». Сократ сам о себе говорил, что он, также как его мать, занимается повивальным искусством, но только помогает рождаться не младенцам, а истине. Сократ, действительно, является «повивальной бабкой» философии и науки, поскольку помог зародившейся в недрах натурфилософии науке отделиться от осознавшей свой собственный предмет и метод философии.
|
|
|
Майевтика как искусство Сократа в широком смысле включает три основных элемента:
1) диалектику как ядро сократовского искусства и как собственно философский метод;
2) наводящие вопросы и примеры как повивальные приемы;
3) иронию.
Диалектика для Сократа представляет собой философское искусство вести рассуждение. Она отличается от эристики – софистического метода спора. Эристик, отстаивая свою правоту, во что бы то ни стало возражает против иной точки зрения. Диалектик же тот, кто умеет ставить вопросы и давать ответы. Поэтому беседа как диалектический разбор вопроса предполагает взаимно согласованное, дружеское рассуждение собеседников. Спорщики препираются и затемняют предмет спора, беседующие же совместными усилиями стремятся к прояснению возникшей проблемы, причем сведующий и знающий помогает своему собеседнику на этом диалектическом пути познания.
Сократ не преподносил своих истин готовыми, но, считая, что только то знание – единственно прочно и ценно, которое добыто самим мыслящим субъектом, он заставлял своих собеседников принимать деятельное участие в установлении посылок, в выведении заключений, в проверке положений – словом, во всем логическом процессе аргументации. То был знаменитый его диалектический метод – метод перекрестных вопросов, ответов, возражений, поправок и пр. Ум человека, по мнению Сократа, чреват истинами, которые требуют лишь известного ухода, и – в крайнем случае, операции, чтобы явиться на свет Божий. Эти истины подобны младенцам, скрытым в чреве матери, и роль философа в том и состоит, чтобы помочь родительнице – разуму в ее родах. Оттого Сократ любил себя сравнивать с акушером, который помогает рожать другим, а диалектический метод был тем инструментом, при помощи которого он извлекал истины из умов своих собеседников. Ясно, поэтому, что он не мог выдвигать вперед своего собственного мнения: собеседник его должен был сам дойти до него, уподобляясь роженице. Оттого исходной точкой Сократа всегда почти служило общепринятое мнение по данному вопросу, которое затем, целым рядом проверок и поправок, постепенно изменялось так, чтобы охватить те или другие факты и, наконец, получить то содержание и ту форму, которых желал Сократ. Для иллюстрации приведем в кратком изложении из Ксенофонта один из наиболее характерных разговоров, который Сократ имел с молодым, но самоуверенным Евтидемом, собравшимся в политику.
|
|
|
Сократ: «Знаешь ли ты, достопочтимый Евтидем, что такое справедливость?»
Евтидем: «Конечно, знаю; кто ж не знает».
Сократ: «Можно ли считать обман, воровство делом справедливым?»
Евтидем: «Конечно, нет».
Сократ: «А если нужно обмануть врага, чтобы спасти отечество, будет ли это дело справедливым?
Тут уже Евтидем вынужден подумать и согласиться, что, пожалуй, обман врага с такой благой целью будет делом справедливым.
Сократ: «А если можно обмануть друга, допустим не сообщить ему какую-то трагическую весть, когда он и так расстроен? И может быть украсть у него орудие самоубийства, чтобы оно не было у него под рукой?»
Опять Евтидем вынужден призадуматься и согласиться, что, пожалуй, и обман друга с такой благой целью будет делом справедливым.
Таким образом, через ряд истин относительных, показывающих, что нельзя на какой-то вид поступков повесить раз и навсегда ярлык несправедливости, Сократ подводит Евтидема к самостоятельному выводу об абсолютном критерии справедливости: это то, что делается не во имя своекорыстной цели субъекта поступка, а во имя блага того, по отношению к кому совершается этот поступок.
Диалектический метод, таким образом, произвел целую революцию в приемах греческого мышления: истина перестала приниматься на веру, в силу ли окружающего ее авторитета или «горячего слова убеждения»; она стала объектом разумного понимания, требующим сознательной работы мысли, и покоилась на критически выработанных устоях.
|
|
|
Сократ дорожил согласием собеседника – ведь без этого нет беседы! – и умело добивался таких ответов, с которыми п видимости был согласен и сам. Но на какой-то стадии беседы оказывалось, что собеседник стал явно противоречить самому себе и это вопросы Сократа загнали его в тупик. Избранный путь исследования оказывался ложным, тогда сократовское согласие представало как расчетливое притворство. В действие вступал последний элемент сократовского метода (майевтики) – ирония. Этот элемент может вызвать недоумение, поскольку ирония воспринимается скорее как чья-то частная манера общения. Почему же у Сократа – это один из трех основополагающих элементов его искусства? Ирония (притворство) в повивальном искусстве Сократа имеет принципиальное значение в случае, если собеседник, как не старался Сократ, не мог сам дойти до истины, то Сократ не преподносил ему эту истину готовой. И когда разгоряченный собеседник возмущенно вопрошал Сократа: «А сам-то ты знаешь, о чем меня пытаешь?» – Сократ в ответ разводил руками и говорил, что и он не знает. Это воспринималось, как издевка. Сократ же поступал как мудрец, исходя из благих целей: он понимал, что если собеседнику преподнести готовый ответ, то это не станет достоянием его интеллекта. Если же мысль собеседника уже разбужена, то, глядишь, не сегодня, так завтра он сможет все-таки родить желанную истину, и это обогатит его.
Сократу претило всякое зазнайство, всякое бахвальство. Сам он любил повторять знаменитую формулу: «Все что я твердо знаю – это то, что я ничего не знаю!» Это положение наилучшим образом демонстрировало скромность и осторожность настоящего мыслителя, делающего первые шаги в направлении Истины. Однако находились люди, которые с потрясающей уверенностью оперировали сложнейшими понятиями, считали себя знатоками, специалистами. Поэтому, как только Сократ оказывался рядом с таким «специалистом», он тут же заводил с ним беседу, причем делал это в свойственной ему манере. Он робко подходил к «учителю» и «смиренно» обращался к нему за советом или просьбой что-либо объяснить. Причем сначала с деланным восхищением превозносил его опыт, мудрость и знание, в противовес своему якобы незнанию и невежеству. Как правило, собеседник поначалу ничего не замечал. Наигранное смирение приводило его в снисходительное благодушие, тем более «совет» представлялся совершенно пустячным: Сократ обычно прочил разъяснить ему значение того или иного слова, понятия. Однако по ходу «разъяснения», он просил «учителя» объяснить значение тех терминов, которые тот применял. Для нового объяснения «знатоку» приходилось напрягаться и пользоваться новыми понятиями, суть которых Сократ вновь просил разъяснить, и так далее. Вся эта процедура неизменно заканчивалась тем, что собеседник Сократа начинал противоречить сам себе и, в конце концов, оказывался в тупике. В этом и состоял знаменитый сократовский метод философствования, его диалектика – постепенно шаг за шагом, продвигаться по ступеням понятий и терминов к сути вещей. С помощью вопросов и ответов, уточнений и определений докапываться до понимания Истины. И если его собеседником был умный человек, то он мог вынести из беседы хороший урок на будущее, однако чаще всего, как известно, Сократа ругали и проклинали. Сократовская ирония чаще всего пополняла ряды недовольных им сограждан, потому что те тупиковые моменты, возникающие в беседах демонстрировало не только невежество того или иного собеседника, но и уязвляло их самолюбие, его самоуважение подвергалось испытанию, а насмешки и остроты стоящей вокруг толпы довершали остальное. Ненависть против философа вселялась в сердца людей, и эта ненависть не замедлила дать свои плоды.
|
|
|
Личность Сократа
В разговоре о Сократе практически невозможно отделить его личность от образа жизни и судьбы – настолько все гармонично в этом человеке. Он родился и прожил всю жизнь в Афинах, навеки прославив этот город своим именем. Вообще, это был очень странный философ – целыми днями он пропадал на городских площадях и базарах, проводя время в бесконечных беседах. Причем собеседниками его могли быть не только прославленные мудрецы и их ученики, но и простой афинский люд: торговцы, ремесленники, воины, слуги. С виду он был совсем непривлекательным человеком – невысокого роста, со смешной угловатой фигурой, курносым мясистым носом и выпученными лукавыми глазами, огромным нависающим лбом, большой лысиной. С первого взгляда он не производил впечатления истинного мудреца. Однако во время беседы с ним очень скоро выяснялось, что по глубине мысли и проницательности ему нет равных. Ну а если дело доходило до споров (а этим, как правило, заканчивались все беседы Сократа), то нередко его собеседники за неимением других аргументов, «колотили и таскали его за волосы, а еще чаще осмеивали и поносили…» Но Сократ не обижался – он был добродушным и незлобливым человеком, поэтому сносил все это терпеливо и с юмором. Существует рассказ о том, как однажды, даже получив пинок, он и это стерпел, а когда кто-то подивился, он ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?»
|
|
|
Нельзя не отметить, что в лице Сократа мы встречаем, пожалуй, наиболее классический тип древнегреческого мудреца. Он являл собой образец мыслителя, простого в обращении, абсолютно равнодушного к славе, богатству, знатности, власти. Весь год, невзирая на погоду, чаще всего ходил босиком; стойко переносил голод и жажду, изнуряющий зной и лютую стужу. Его обычной одеждой был старый хитон. Единственной бесспорной ценностью в жизни он считал знание, а величайшим злом – невежество. Довольствовался только самым необходимым, удивляясь при этом неразумности и неумеренности большинства людей. Надо отметить, что удивление было характерным философским приемом Сократа. Так, например, однажды на рынке он долго осматривал прилавки, заполненные различными товарами, а потом воскликнул: «Сколько же в мире есть вещей, без которых можно прожить!» В другой раз он сказал своим собеседникам: «Удивительно! Всякий человек может без труда сказать, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, сколько он имеет друзей – настолько они не в цене…» Он очень удивлялся людскому чревоугодию и говорил так: «Странно – я ем, чтобы жить, а они живут, чтобы есть!» И даже перед смертью, когда один из его учеников предложил ему роскошный плащ, чтобы Сократ мог укрыться им, тот ответил: «Неужели мой собственный плащ годился, чтобы в нем жить, и не годится, чтобы в нем умереть!» А вот что сообщает известный афинский писатель, историк и философ Ксенофонт. Однажды Ксенофонта в юности встретил на улице странный старик, который, перегородив ему дорогу своим посохом, спросил, где можно купить продукты. Когда он получил ответ, то вновь спросил: «А где можно стать добродетельным?» Молодой Ксенофонт не знал что ответить, и тогда Сократ (а это был именно он) сказал: «Идем со мной, я научу тебя». Так Ксенофонт стал учеником Сократа.
Что касается личной жизни, то в ней, судя по всему, Сократ не был особенно счастлив. Его жена Ксантиппа была женщиной сварливой и довольно скандальной. Конечно ее тоже можно понять – на руках трое детей, да еще муж, который целыми днями шатается где-то на агоре (главная рыночная площадь Афин), не принося в дом ни копейки. Ее еще больше бесило, когда она видела других подобных ему «болтунов» богатеющими день ото дня, в то время как ее Сократ, ходивший в заплатанном хитоне, с гордостью отказывался от подарков и помощи, которые ему так часто и так деликатно предлагались людьми различных положений – от Архелая, царя македонского, до собственных учеников. Естественно, что она ему часто устраивала такие сцены, что он должен был бежать из дома, утешаясь лишь тем, что, перенося эти испытания, он приучается переносить другие, еще большие. Раз даже, говорят, она в сердцах облила его ушатом помоев, но философ только утерся, добродушно приговаривая, что после грома всегда бывает дождь. Но для Сократа сделать из своей деятельности карьеру или профессию, как то делали другие, или, по крайней мере, обставить ее так, чтобы она доставляла ему средства к жизни, было для него решительно невозможно: по его глубокому убеждению, взимание платы за преподавание или даже принятие добровольных подарков было одним из величайших актов безнравственности, какой только может совершить философ.
Итак, начиная с зрелого возраста – около 40 лет, мы уже застаем Сократа подвизающимся в качестве учителя философии и нравственности, на том посту, на котором он геройски простоял до самого момента своей смерти.
Единственной страстью для Сократа была его страсть к истине, все поглощающая, жгучая и ненасытная, он был ее раб, готовый в поисках ее стучать во все двери и лобызать следы ее ног. Однажды под Потидеей, во время военной стоянки, он простоял целые сутки, от зари до зари, погруженный в мучительную думу. Только когда занялась вторая заря, очнулся он от долгого своего забытья: занимавший его вопрос, очевидно, был наконец разрешен.
Все свидетельства сходятся во мнении, что от природы он отличался страстностью и даже чувственностью, но все они в один голос заявляют, что ни один человек ни до, ни после него не выработал в себе такого самообладания, такого уменья держать себя в узде, как Сократ.
В связи с этим самообладанием стоит его мужество. Его хладнокровие и бесстрашное поведение на войне – в сражениях под Потидеей и др.[4] – вызвало всеобщее удивление и похвалы; но еще больше – его стойкость при столкновениях с народом и тиранами.
О двух замечательных случаях из его жизни стоит рассказать, так как они чрезвычайно ярко иллюстрируют данную выше характеристику Сократа.
В 406 г. до н.э. Сократ был избран по жребию членом афинского Совета, и в качестве члена Совета ему пришлось участвовать в разборе нашумевшего дела афинских стратегов. Обстоятельства этого дела были таковы. Афинский флот нанес поражение спартанцам в морском сражении при Аргинусских островах, но из-за поднявшейся сильной бури афиняне не смогли спасти тонущих соотечественников и подобрать трупы погибших, с тем, чтобы потом их надлежащие похоронить. Когда весть об этом дошла до Афин, все десять стратегов были обвинены в нарушении религиозных традиций. В город вернулось только шесть стратегов, остальные решили выждать вдали от разгоряченного афинского демоса. Их, вопреки писаным законам конституции, по требованию обезумевшего от горя, решили всех поголовно приговорить к смерти. И только Сократ был единственным членом Совета, который, несмотря на разгоревшиеся страсти и прямые угрозы, стойко и до конца отстаивал законную процедуру разбирательства дела. Здесь ярко проявились характерные черты Сократа – убежденного защитника законности даже в обстановке всеобщего отступления от нее.
Другой случай произошел двумя годами позже, когда афинским государством правили пресловутые тридцать тиранов. Захватив власть, они устроили террор. Они еще в начале своего правления издали указ, запрещавший философам своей деятельности. Сократ чуть не поплатился за свое упрямство. Ввиду многочисленных казней Сократ однажды публично заметил: «Не странно ли, что в то время как пастухи, у которых стада почему-то уменьшаются, считаются негодными, правители, при которых население также по каким-то таинственным причинам убывает, продолжают смотреть на себя как на людей, способных и годных к взятой на себя роли? За это тираны призвали его к себе, и сделав строгое внушение, посоветовали ему держать язык за зубами, так как де в противном случае Сократ собственной своей персоной поспособствует уменьшению народного стада Намек был достаточно ясен и циничен. Но уже вскоре представился другой случай погубить мудреца: ему и четверым другим популярным горожанам поручено было отправиться на о. Саламин и привезти оттуда бежавшего от преследований олигархов, некого Манна, демократа с большими средствами. Это была одна из обычных уловок хитрых правителей. Сократ был слишком умен, чтобы клюнуть на такую грубую удочку, и слишком честен, чтобы играть эту роль – соучастника в преступлениях. И вот в то время как его товарищи повинуются гнусному приказу, он невозмутимо, как ни в чем не бывало, отправляется домой и спокойно ждет своей участи. Сократ в силу инстинктивного тяготения ко всему хорошему и честному, избирает путь, на который ему указывает совесть и на который он вступает с таким же легким сердцем, как если бы его ждали розы, а не смерть.
Философствование Сократа
Дать сколько-нибудь полное описание учения Сократа довольно сложно, так как он, за исключением пары стихотворных переложений на Эзоповы темы, сделанных им за несколько дней до своей смерти, никогда в своей жизни ни написал ни строчки. И все, что мы знаем о нем или о его учении, мы почерпнули, главным образом, из Ксенофонтовых «Воспоминаний» о Сократе и из диалогов Платона. Что касается первых, то они, при всей несомненной правдивости и честности автора, страдают большими недостатками: написанные уже после смерти Сократа, эти «Воспоминания» имели исключительной своей целью ответить на те обвинения, жертвой которых пал любимый учитель. Этим определяется не только характер, но и содержание и объем сочинения. Учение его излагается автором лишь в тех размерах и теми его сторонами, которые имеют отношение к вопросам о неверии развращения молодого поколения Сократом. Кроме того, вся книга отличается чрезмерной поверхностью и мелкотой. При таких условиях вряд ли можно было бы составить более или менее отчетливое представление о Сократе и его деятельности, если бы на подмогу не явился другой его ученик, Платон, один из гениальнейших мыслителей, которого видел мир. Про него уже нельзя сказать, что он не понимал своего учителя, но, к сожалению, и он, взятый сам по себе, не мог бы служить вполне надежным путеводителем. Платон сделал Сократа носителем и выразителем своих, платоновских идей: в диалогах его фигурирует не он сам, а Сократ, который ведет разговор, развивает платоновские доктрины, так что иногда очень трудно различить, где говорит Платон устами воображаемого Сократа и где говорит исторический Сократ сам. Тем не менее в общей верности набрасываемого портрета и в подлинности обрисовывающейся Сократовской доктрины мы не имеем основания сомневаться, – особенно в тех случаях, когда показания Платона совпадают с Ксенофонтовыми.
Поэтому строго говорить об учении Сократа в точном понимании этого слова не приходится. Сократ философствовал устно и высказывал свои взгляды в беседах. Беседы представляли собой одновременно и своеобразную форму сократовского философствования, и стиль его жизни.
Книги, в том числе и философские, писались и тогда, но устное слово и интерес к нему явно преобладали. Это было время расцвета афинской демократии и афиняне проводили большую часть своей жизни на людях, на разного рода публичных собраниях и мероприятиях, на площадях, судах и т.п., ценили слово, питали к нему слабость и вообще любили поговорить. Поэтому, я думаю, будет точнее говорить не об учении, а о философствовании Сократа.
|
|
|
