Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава II критика народнической социологии




«Сущность» народничества, его «основную идею» автор видит в «теории самобыт­ного экономического развития России». Теория эта, по его словам, имеет «два основ­ных источника: 1) определенное учение о роли личности в историческом процессе и 2) непосредственное убеждение в специфическом национальном характере и духе русско­го народа и в особенных его исторических судьбах» (2). В примечании к этому месту автор указывает, что «для народничества характерны вполне определенные социальные идеалы», и говорит, что экономическое мировоззрение народников он излагает ниже.

Такая характеристика сущности народничества требует, мне кажется, некоторого исправления. Она слишком абстрактна, идеалистична, указывая господствующие тео­ретические идеи народничества, но не указывая ни его «сущности», ни его «источни­ка». Остается совершенно неясным, почему указанные идеалы соединялись с верой в самобытное развитие, с особым учением о роли личности, почему эти теории стали «самым влиятельным» течением нашей общественной мысли. Если автор, говоря о «социологических идеях народничества» (заглавие 1-й главы), не мог,

Конечно, этого выражения: «вполне определенные идеалы» нельзя понимать буквально, т. е. в том смысле, чтобы народники «вполне определенно» знали, чего они хотят. Это было бы совершенно невер­но. Под «вполне определенными идеалами» следует разуметь не более как идеологию непосредственных производителей, хотя бы эта идеология и была самая расплывчатая.


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 413

однако, ограничиться чисто социологическими вопросами (метод в социологии), а кос­нулся и воззрений народников на русскую экономическую действительность, то он должен был указать сущность этих воззрений. Между тем в указанном примечании это сделано лишь наполовину. Сущность народничества — представительство интересов производителей с точки зрения мелкого производителя, мелкого буржуа. Г-н Струве в своей немецкой статье о книге г. Н. —она («Sozialpolitisches Centralblatt», 1893, № 1) назвал народничество «национальным социализмом» («Р. Богатство», 1893, № 12, стр. 185). Вместо «национальный» следовало бы сказать «крестьянский» — по отноше­нию к старому русскому народничеству и «мещанский» — по отношению к современ­ному. «Источник» народничества — преобладание класса мелких производителей в по­реформенной капиталистической России.

Необходимо пояснить эту характеристику. Выражение «мещанский» употребляю я не в обыденном, а в политико-экономическом значении слова. Мелкий производитель, хозяйничающий при системе товарного хозяйства, — вот два признака, составляющие понятие «мелкого буржуа», Kleinbü rger'a или, что то же, мещанина. Сюда подходят, та­ким образом, и крестьянин, и кустарь, которых народники ставили всегда на одну доску — и вполне справедливо, так как оба представляют из себя таких производителей, ра­ботающих на рынок, и отличаются лишь степенью развития товарного хозяйства. Да­лее, я отличаю старое и современное народничество на том основании, что это была до некоторой степени стройная доктрина, сложившаяся в эпоху, когда капитализм в России был еще весьма слабо развит, когда мелкобуржуазный характер крестьянского хозяйства совершенно еще не обнаружился, когда практическая сторона доктрины бы­ла чистая утопия, когда народники резко сторонились от либерального «общества» и «шли в народ». Теперь не то:

— «Центральный Социально-политический Листок». Ред.

Под старыми народниками я разумею не тех, кто двигал, например, «Отечественные Записки», а тех именно, кто «шел в народ».


414__________________________ В. И. ЛЕНИН

капиталистический путь развития России никем уже не отрицается, разложение дерев­ни — бесспорный факт. От стройной доктрины народничества с детской верой в «об­щину» остались одни лохмотья. В отношении практическом — на место утопии высту­пила вовсе не утопическая программа мелкобуржуазных «прогрессов», и только пыш­ные фразы напоминают об исторической связи этих убогих компромиссов с мечтами о лучших и самобытных путях для отечества. Вместо отделения от либерального общест­ва мы видим самое трогательное сближение с ним. Вот эта-то перемена и заставляет отличать идеологию крестьянства от идеологии мелкой буржуазии.

Эта поправка насчет действительного содержания народничества казалась тем более необходимой, что указанная абстрактность изложения у г-на Струве — основной его недостаток; это во-первых. А во-вторых, «некоторые основные» положения той док­трины, которою г. Струве не связан, требуют именно сведения общественных идей к общественно-экономическим отношениям.

И мы постараемся теперь показать, что без такого сведения нельзя уяснить себе даже чисто теоретических идей народничества, вроде вопроса о методе в социологии.

Указавши, что народническое учение об особом методе в социологии всего лучше изложено гг. Миртовым и Михайловским, г. Струве характеризует это учение как «субъективный идеализм» и в подтверждение этого приводит из сочинений названных лиц ряд мест, на которых стоит остановиться.

Оба автора ставят во главу угла положение, что историю делали «одинокие борю­щиеся личности». «Личности создают историю» (Миртов). Еще яснее у г. Михайловского: «Живая личность со всеми своими помыслами и чувствами стано­вится деятелем истории на свой собственный страх. Она, а не какая-нибудь мистиче­ская сила, ставит цели в истории и движет к ним события сквозь строй препятствий, поставляемых ей стихийными силами природы и исторических условий» (8).


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 415

Это положение — что историю делают личности — теоретически совершенно бессо­держательно. История вся и состоит из действий личностей, и задача общественной науки состоит в том, чтобы объяснить эти действия, так что указание на «право вмеша­тельства в ход событий» (слова г. Михайловского, цитированные у г. Струве, с. 8) — сводится к пустой тавтологии. Особенно ясно обнаруживается это на последней тираде у г. Михайловского. Живая личность — рассуждает он — движет события сквозь строй препятствий, поставляемых стихийными силами исторических условий. А в чем состо­ят эти «исторические условия»? По логике автора, опять-таки в действиях других «жи­вых личностей». Не правда ли, какая глубокая философия истории: живая личность движет события сквозь строй препятствий, поставляемых другими живыми личностя­ми! И почему это действия одних живых личностей именуются стихийными, а о других говорится, что они «двигают события» к поставленным заранее целям? Ясно, что ис­кать тут хоть какого-нибудь теоретического содержания было бы предприятием едва ли не безнадежным. Дело все в том, что те исторические условия, которые давали для на­ших субъективистов материал для «теории», представляли из себя (как представляют и теперь) отношения антагонистические, порождали экспроприацию производителя. Не умея понять этих антагонистических отношений, не умея найти в них же такие общест­венные элементы, к которым бы могли примкнуть «одинокие личности», субъективи­сты ограничивались сочинением теорий, которые утешали «одиноких» личностей тем, что историю делали «живые личности». Решительно ничего кроме хорошего желания и плохого понимания знаменитый «субъективный метод в социологии» не выражает. Дальнейшее рассуждение г. Михайловского, приводимое у автора, наглядно подтвер­ждает это.

Европейская жизнь, говорит г. Михайловский, «складывалась так же бессмысленно и безнравственно, как в природе течет река или растет дерево. Река течет по направле­нию наименьшего сопротивления, смывает то,


416__________________________ В. И. ЛЕНИН

что может смыть, будь это алмазная копь, огибает то, чего смыть не может, будь это навозная куча. Шлюзы, плотины, обводные и отводные каналы устраиваются по ини­циативе человеческого разума и чувства. Этот разум и это чувство, можно сказать, не присутствовали (? П. С. ) при возникновении современного экономического порядка в Европе. Они были в зачаточном состоянии, и воздействие их на естественный, стихий­ный ход вещей было ничтожно» (9).

Г-н Струве ставит вопросительный знак, и мы недоумеваем, почему он поставил его при одном только слове, а не при всех словах: до того бессодержательна вся эта тирада! Что это за чепуха, будто разум и чувство не присутствовали при возникновении капи­тализма? Да в чем же состоит капитализм, как не в известных отношениях между людьми, а таких людей, у которых не было бы разума и чувства, мы еще не знаем. И что это за фальшь, будто воздействие разума и чувства тогдашних «живых личностей» на «ход вещей» было «ничтожно»? Совсем напротив. Люди устраивали тогда, в здра­вом уме и твердой памяти, чрезвычайно искусные шлюзы и плотины, загонявшие непо­корного крестьянина в русло капиталистической эксплуатации; они создавали чрезвы­чайно хитрые обводные каналы политических и финансовых мероприятий, по которым (каналам) устремлялись капиталистическое накопление и капиталистическая экспро­приация, не удовлетворявшиеся действием одних экономических законов. Одним сло­вом, все эти заявления г. Михайловского так чудовищно неверны, что одними теорети­ческими ошибками их не объяснишь. Они объясняются вполне той мещанской точкой зрения, на которой стоит этот писатель. Капитализм обнаружил уже совершенно ясно свои тенденции, он развил присущий ему антагонизм до конца, противоречие интере­сов начинает уже принимать определенные формы, отражаясь даже в русском законо­дательстве, — но мелкий производитель стоит в стороне от этой борьбы. Он еще привя­зан к старому буржуазному обществу своим крохотным хозяйством и потому, будучи угнетаем капиталистическим строем, он не в со-


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 417

стоянии понять истинных причин своего угнетения и продолжает утешать себя иллю­зиями, что все беды оттого, что разум и чувство людей находятся еще «в зачаточном состоянии».

«Конечно, — продолжает идеолог этого мелкого буржуа, — люди всегда старались так или иначе повлиять на ход вещей».

«Ход вещей» и состоит в действиях и «влияниях» людей и ни в чем больше, так что это опять пустая фраза.

«Но они руководствовались при этом указаниями самого скудного опыта и самыми грубыми интересами; и понятно, что только в высшей степени редко эти руководители могли случайно натолкнуть на путь, указываемый современной наукой и современны­ми нравственными идеями» (9).

Мещанская мораль, осуждающая «грубость интересов» вследствие неумения сбли­зить свои «идеалы» с какими-нибудь насущными интересами; мещанское закрывание глаз на происшедший уже раскол, ярко отражающийся и на современной науке и на со­временных нравственных идеях.

Понятно, что все эти свойства рассуждений г. Михайловского остаются неизменны­ми и тогда, когда он переходит к России. Он «приветствует от всей души» столь же странные россказни некоего г. Яковлева, что Россия — tabula rasa, что она может на­чать с начала, избегать ошибок других стран и т. д., и т. д. И все это говорится в полном сознании того, что на этой tabula rasa очень еще прочно держатся представители «ста­родворянского» уклада, с крупной поземельной собственностью и с громадными поли­тическими привилегиями, что на ней быстро растет капитализм, с его всевозможными «прогрессами». Мелкий буржуа трусливо закрывает глаза на эти факты и уносится в сферу невинных мечтаний о том, что «мы начинаем жить теперь, когда наука уже обла­дает и некоторыми истинами и некоторым авторитетом».

— чистое место. Ред.


418__________________________ В. И. ЛЕНИН

Итак, уже из тех рассуждений г. Михайловского, которые приведены у г. Струве, яв­ствует классовое происхождение социологических идей народничества.

Не можем оставить без возражения одно замечание г. Струве против г. Михайловского. «По его взгляду, — говорит автор, — не существует непреодолимых исторических тенденций, которые, как таковые, должны служить, с одной стороны, ис­ходным пунктом, с другой — обязательными границами для целесообразной деятель­ности личности и общественных групп» (11).

Это — язык объективиста, а не марксиста (материалиста). Между этими понятиями (системами воззрений) есть разница, на которой следует остановиться, так как непол­ное уяснение этой разницы принадлежит к основному недостатку книги г. Струве, про­являясь в большинстве его рассуждений.

Объективист говорит о необходимости данного исторического процесса; материа­лист констатирует с точностью данную общественно-экономическую формацию и по­рождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о «непреодолимых исторических тенденциях»; материа­лист говорит о том классе, который «заведует» данным экономическим порядком, соз­давая такие-то формы противодействия других классов. Таким образом, материалист, с одной стороны, последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объек­тивизм. Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость. В данном случае, например, материалист не удовлетворился бы констатированием «непреодолимых исторических тенденций», а указал бы на существование известных классов, определяющих содержа-


ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 419

ние данных порядков и исключающих возможность выхода вне выступления самих производителей. С другой стороны, материализм включает в себя, так сказать, партий­ность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зре­ния определенной общественной группы.

От г. Михайловского автор переходит к г. Южакову, который не представляет из се­бя ничего самостоятельного и интересного. Г-н Струве совершенно справедливо отзы­вается о его социологических рассуждениях, что это — «пышные слова», «лишенные всякого содержания». Стоит остановиться на чрезвычайно характерном (для народни­чества вообще) различии между г. Южаковым и г. Михайловским. Г. Струве отмечает это различие, называя г-на Южакова «националистом», тогда как-де г. Михайловскому «всякий национализм всегда был совершенно чужд», и для него, по его собственным словам, «вопрос о народной правде обнимает не только русский народ, а весь трудя­щийся люд всего цивилизованного мира». Мне кажется, что за этим различием прогля­дывает еще отражение двойственного положения мелкого производителя, который яв­ляется элементом прогрессивным, поскольку он начинает, по бессознательно удачному выражению г. Южакова, «дифференцироваться от общества», — и элементом реакци­онным, поскольку борется за сохранение своего положения, как мелкого хозяина, и старается задержать экономическое развитие. Поэтому и русское народничество умеет сочетать прогрессивные, демократические черты доктрины — с реакционными, вызы­вающими сочувствие «Московских Ведомостей»114. Что касается до этих последних, то трудно было бы, думается, рельефнее выставить их, чем сделал это г. Южаков в сле­дующей тираде, приводимой у г. Струве.

«Только крестьянство всегда и всюду являлось носителем чистой идеи труда. По-видимому, эта же идея

Конкретные примеры неполного проведения материализма у г. Струве и невыдержанности у него теории классовой борьбы будут указываться ниже в каждом отдельном случае.


420__________________________ В. И. ЛЕНИН

вынесена на арену современной истории так называемым четвертым сословием, город­ским пролетариатом, но видоизменения, претерпенные ее сущностью, при этом так значительны, что крестьянин едва ли бы узнал в ней обычную основу своего быта. Право на труд, а не святая обязанность труда, обязанность в поте лица добывать хлеб свой [так вот что скрывалось за «чистой идеей труда»! Чисто крепостническая идея об «обязанности» крестьянина добывать хлеб... для исполнения своих повинностей? Об этой «святой» обязанности говорится забитому и задавленному ею коняге!! ]; затем, выделение труда и вознаграждение за него, вся эта агитация о справедливом вознагра­ждении за труд, как будто не сам труд в плодах своих создает это вознаграждение [«Что это? », — спрашивает г. Струве, — «sancta simplicitas или нечто иное? » Хуже. Это — апофеоз послушливости прикрепленного к земле батрака, привыкшего работать на других чуть не даром]; дифференцирование труда от жизни в какую-то отвлеченную (?! П. С. ) категорию, изображаемую столькими-то часами пребывания на фабрике, не имеющую никакого иного (?! П. С. ) отношения, никакой связи с повседневными инте­ресами работника [чисто мещанская трусость мелкого производителя, которому порой очень и очень плохо приходится от современной капиталистической организации, но который пуще всего на свете боится серьезного движения против этой организации со стороны элементов, окончательно «дифференцировавшихся» от всякой связи с ней]; наконец, отсутствие оседлости, домашнего, созданного трудом очага, изменчивость по­прища труда, — все это совершенно чуждо идее крестьянского труда. Трудовой, от от­цов и дедов завещанный очаг, труд, проникающий своими интересами всю жизнь и строящий ее мораль — любовь к политой потом многих поколений ниве, — все это,

Автор не знает, должно быть, — как и подобает маленькому буржуа, — что западноевропейский трудящийся люд давно перерос ту стадию развития, когда он требовал «права на труд», и требует теперь «права на леность», права на отдых от чрезмерной работы, которая калечит и давит его.

— святая простота. Ред.


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________

составляющее неотъемлемую отличительную черту крестьянского быта, совершенно незнакомо рабочему пролетариату, а потому, в то время, как жизнь последнего, хотя и трудовая, строится на морали буржуазной (индивидуалистической и опирающейся на принцип приобретенного права), а в лучшем случае отвлеченно-философской, в основе крестьянской морали лежит именно труд, его логика, его требования» (18). Тут высту­пают уже в чистом виде реакционные черты мелкого производителя, его забитость, за­ставляющая его верить в то, что ему навеки суждена «святая обязанность» быть коня­гой; его «завещанный от отцов и дедов» сервилизм; его привязанность к отдельному крохотному хозяйству, боязнь потерять которое вынуждает его отказаться даже от вся­кой мысли о «справедливом вознаграждении» и выступать врагом всякой «агитации», — которое, вследствие низкой производительности труда и прикрепления трудящегося к одному месту, делает его дикарем и, силою одних уже хозяйственных условий, необ­ходимо порождает его забитость и сервилизм. Разрушение этих реакционных черт должно быть безусловно поставлено в заслугу нашей буржуазии; прогрессивная работа ее состоит именно в том, что она порвала все связи трудящегося с крепостническими порядками, с крепостническими традициями. Средневековые формы эксплуатации, ко­торые были прикрыты личными отношениями господина к его подданному, местного кулака и скупщика к местным крестьянам и кустарям, патриархального «скромного и бородатого миллионера» к его «ребятам», и которые в силу этого порождали ультраре­акционные идеи, — эти средневековые формы она заменила и продолжает заменять эксплуатацией «европейски развязного антрепренера», эксплуатацией безличной, го­лой, ничем не прикрытой и уже тем самым разрушающей нелепые иллюзии и мечтания. Она разрушила прежнюю обособленность крестьянина («оседлость»), который не хо­тел, да и не мог знать ничего, кроме своего клочка земли, и — обобществляя труд и чрезвычайно повышая его производительность, стала силой


422__________________________ В. И. ЛЕНИН

выталкивать производителя на арену общественной жизни.

Г-н Струве говорит по поводу этого рассуждения г-на Южакова: «Таким образом г. Южаков с полной ясностью документирует славянофильские корни народничества» (18) и ниже, подводя итоги своему изложению социологических идей народничества, он добавляет, что вера в «самобытное развитие России» составляет «историческую связь между славянофильством и народничеством» и что поэтому спор марксистов с народниками есть «естественное продолжение разногласия между славянофильством и западничеством» (29). Это последнее положение, мне кажется, требует ограничения. Бесспорно, что народники очень и очень повинны в квасном патриотизме самого низ­кого разбора (г. Южаков, например). Бесспорно и то, что игнорирование социологиче­ского метода Маркса и его постановки вопросов, касающихся непосредственных про­изводителей, равносильно для тех русских людей, кто хочет представлять интересы этих непосредственных производителей, с полным отчуждением от западной «цивили­зации». Но сущность народничества лежит глубже: не в учении о самобытности и не в славянофильстве, а в представительстве интересов и идей русского мелкого производи­теля. Поэтому среди народников и были писатели (и это были лучшие из народников), которые, как это признал и г. Струве, не имели ничего общего с славянофильством, ко­торые даже признавали, что Россия вступила на тот же путь, что и Западная Европа. С такими категориями, как славянофильство и западничество, в вопросах русского на­родничества никак не разобраться. Народничество отразило такой факт русской жизни, который почти еще отсутствовал в ту эпоху, когда складывалось славянофильство и западничество, именно: противоположность интересов труда и капитала. Оно отразило этот факт через призму жизненных условий и интересов мелкого производителя, отра­зило поэтому уродливо, трусливо, создав теорию, выдвигающую не противоречия об­щественных интересов, а бесплодные упования на иной путь раз-


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 423

вития, и наша задача исправить эту ошибку народничества, показать, какая обществен­ная группа может явиться действительным представителем интересов непосредствен­ных производителей.

Переходим теперь ко второй главе книги г. Струве.

План изложения у автора следующий: сначала он указывает те общие соображения, которые заставляют считать материализм единственно правильным методом общест­венной науки; затем излагает воззрения Маркса и Энгельса и, наконец, применяет по­лученные выводы к некоторым явлениям русской жизни. Вследствие особенной важно­сти предмета этой главы мы попытаемся подробнее разобрать ее содержание, отмечая все те пункты, которые вызывают возражение.

Автор начинает с совершенно справедливого указания на то, что теория, сводящая общественный процесс к действиям «живых личностей», которые «ставят себе цели» и «двигают события», — есть результат недоразумения. Никто, разумеется, и не думал никогда о том, чтобы приписывать «социальной группе самостоятельное, независимое от составляющих ее личностей, существование» (31), но дело в том, что «личность, как конкретная индивидуальность, есть производная всех раньше живших и современных ей личностей, т. е. социальной группы» (31). Поясним мысль автора. Историю делает — рассуждает г. Михайловский — «живая личность со всеми своими помыслами и чувствами». Совершенно верно. Но чем определяются эти «помыслы и чувства»? Мож­но ли серьезно защищать то мнение, что они появляются случайно, а не вытекают не­обходимо из данной общественной среды, которая служит материалом, объектом ду­ховной жизни личности и которая отражается в ее «помыслах и чувствах» с положи­тельной или отрицательной стороны, в представительстве интересов того или другого общественного класса? И далее: по каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь


424__________________________ В. И. ЛЕНИН

один: действия этих личностей, — а так как речь идет только об общественных «по­мыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия личностей, т. о. социальные факты. «Обособляя социальную группу от личности, — говорит г. Струве, — мы подразумеваем под первой все те многообразные взаимодействия между лично­стями, которые возникают на почве социальной жизни и объективируются в обычаях и праве, в нравах и нравственности, в религиозных представлениях» (32). Другими сло­вами: социолог-материалист, делающий предметом своего изучения определенные об­щественные отношения людей, тем самым уже изучает и реальных личностей, из дей­ствий которых и слагаются эти отношения. Социолог-субъективист, начиная свое рас­суждение якобы с «живых личностей», на самом деле начинает с того, что вкладывает в эти личности такие «помыслы и чувства», которые он считает рациональными (потому что, изолируя своих «личностей» от конкретной общественной обстановки, он тем са­мым отнял у себя возможность изучить действительные их помыслы и чувства), т. е. «начинает с утопии», как это и пришлось признать г-ну Михайловскому. А так как, да­лее, собственные представления этого социолога о рациональном сами отражают (бес­сознательно для него самого) данную социальную среду, то окончательные выводы его из рассуждения, которые представляются ему «чистейшим» продуктом «современной науки и современных нравственных идей», на самом деле выражают только точку зре­ния и интересы... мещанства.

Этот последний пункт, — т. е., что особая социологическая теория о роли личности или о субъективном методе ставит утопию на место критического материалистического исследования, — особенно важен, и так как он опущен г. Струве, то на нем стоит не­сколько остановиться.

Возьмем для иллюстрации ходячее народническое рассуждение о кустаре. Народник описывает жалкое

Сочинения, т. Ill, с. 155: «Социология должна начать с некоторой утопии».


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 425

положение этого кустаря, мизерность его производства, безобразнейшую эксплуатацию его скупщиком, который кладет в карман львиную долю продукта, оставляя производи­телю гроши за 16—18-часовой рабочий день, — и заключает: жалкий уровень произ­водства и эксплуатация труда кустаря — это дурные стороны данных порядков. Но кустарь не наемный рабочий; это — хорошая сторона. Следует сохранить хорошую сторону и уничтожить дурную и для этого устроить кустарную артель. Вот — закон­ченное народническое рассуждение.

Марксист рассуждает иначе. Знакомство с положением промысла возбуждает в нем кроме вопроса о том, хорошо это или дурно, еще вопрос о том, какова организация это­го промысла, т. е. как и почему именно так, а не иначе, складываются отношения меж­ду кустарями по производству данного продукта. И он видит, что эта организация есть товарное производство, т. е. производство обособленных производителей, связанных между собою рынком. Продукт отдельного производителя, предназначенный на чужое потребление, может дойти до потребителя и дать право производителю на получение другого общественного продукта только принявши форму денег, т. е. подвергшись предварительно общественному учету как в качественном, так и в количественном от­ношениях. А учет этот производится за спиной производителя, посредством рыночных колебаний. Эти неведомые производителю, независимые от него рыночные колебания не могут не порождать неравенства между производителями, не могут не усиливать этого неравенства, разоряя одних и давая другим в руки деньги = продукт обществен­ного труда. Отсюда ясна и причина могущества владельца денег, скупщика: она состо­ит в том, что среди кустарей, живущих со дня на день, самое большое с недели на неде­лю, он один владеет деньгами, т. е. продуктом прежнего общественного труда, который в его руках и становится капиталом, орудием присвоения прибавочного продукта дру­гих кустарей. Поэтому, заключает марксист, при таком устройстве


426__________________________ В. И. ЛЕНИН

общественного хозяйства экспроприация производителя и эксплуатация его совершен­но неизбежны, совершенно неизбежно подчинение неимущих имущим и та противопо­ложность их интересов, которая дает содержание научному понятию борьбы классов. И, следовательно, интерес производителя состоит совсем не в примирении этих противо­положных элементов, а, напротив, в развитии противоположности, в развитии сознания этой противоположности. Мы видим, что рост товарного хозяйства приводит и у нас, на Руси, к такому развитию противоположности: по мере увеличения рынка и расши­рения производства капитал торговый становится индустриальным. Машинная индуст­рия, разрушая мелкое обособленное производство окончательно (оно уже в корень по­дорвано скупщиком), обобществляет труд. Система Plusmacherei, которая в кустарном производстве прикрыта кажущейся самостоятельностью кустаря и кажущейся случай­ностью власти скупщика, — теперь становится ясной и ничем не прикрытой. «Труд», который и в кустарном промысле принимал участие в «жизни» только тем, что дарил прибавочный продукт скупщикам, теперь окончательно «дифференцируется от жизни» буржуазного общества. Это общество выталкивает его с полной откровенностью прочь, договаривая до конца лежащий в его основании принцип, что производитель может по­лучить средства к жизни лишь тогда, когда найдет владельца денег, соблаговоляющего присвоить прибавочный продукт его труда, — и то, чего не мог понять кустарь [и его идеолог — народник] — именно: глубокий, классовый характер вышеуказанной проти­воположности, — становится само собой ясным для производителя. Вот почему инте­ресы кустаря могут быть представлены только этим передовым производителем.

Сравним теперь эти рассуждения со стороны их социологического метода.

Народник уверяет, что он — реалист. «Историю делают живые личности», и я, мол, и начинаю с «чувств» кустаря, отрицательно настроенного к современному порядку, и с помыслов его об устройстве порядков


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 427

лучших, а марксист рассуждает о какой-то необходимости и неизбежности; он мистик и метафизик.

Действительно, отвечает этот мистик, историю делают «живые личности», — и я, разбирая вопрос о том, почему общественные отношения в кустарном промысле сло­жились так, а не иначе (вы этого вопроса даже и не поставили! ), разбирал именно то, как «живые личности» свою историю сделали и продолжают делать. И у меня был в руках надежный критерий того, что я имею дело с «живыми», действительными лично­стями, с действительными помыслами и чувствами: критерий этот состоял в том, что у них уже «помыслы и чувства» выразились в действиях, создали определенные общест­венные отношения. Я, правда, не говорю никогда о том, что «историю делают живые личности» (потому что мне кажется, что это — пустая фраза), но, исследуя действи­тельные общественные отношения и их действительное развитие, я исследую именно продукт деятельности живых личностей. А вы говорить-то о «живых личностях» гово­рите, а на самом деле берете за исходный пункт не «живую личность» с теми «помыс­лами и чувствами», которые действительно создаются условиями их жизни, данной системой производственных отношений, а куклу, и начиняете ей голову своими собст­венными «помыслами и чувствами». Понятно, что от такого занятия получаются одни только невинные мечтания; жизнь оказывается в стороне от вас, а вы — в стороне от жизни. Да мало еще этого: вы посмотрите-ка, чем вы начиняете голову этой куклы и какие меры вы проповедуете. Рекомендуя трудящимся артель, как «путь, указываемый современной наукой и современными нравственными идеями», вы не приняли во вни­мание одного маленького обстоятельства: всей организации нашего общественного хо­зяйства. Не понимая, что это — капиталистическое хозяйство, вы не заметили,

«Практика урезывает ее («возможность нового исторического пути») беспощадно»; «она убывает, можно сказать, с каждым днем» (слова г. Михайловского, у П. Струве, с. 16). Убывает, конечно, не «воз­можность», которой никогда не было, а убывают иллюзии. И хорошо делают, что убывают.


428__________________________ В. И. ЛЕНИН

что на этой почве все возможные артели останутся крохотными паллиативами, нимало не устраняющими ни концентрации средств производства, и денег в том числе, в руках меньшинства (эта концентрация — неоспоримый факт), ни полной обездоленности громадной массы населения, — паллиативами, которые в лучшем случае поднимут только кучку отдельных кустарей в ряды мелкой буржуазии. Из идеолога трудящегося вы становитесь идеологом мелкой буржуазии.

Возвратимся, однако, к г. Струве. Указавши на бессодержательность рассуждений народников о «личности», он продолжает: «Что социология в самом деле стремится всегда свести элементы индивидуальности к социальным источникам, в этом убеждает любая попытка объяснить тот или другой крупный момент исторической эволюции. Когда дело доходит до «исторической личности», «великого человека», всегда является стремление выставить его, как «носителя» духа известной эпохи, представителя своего времени, — его действия, его успехи и неудачи представить как необходимые резуль­таты всего предшествующего хода вещей» (32). Эта общая тенденция всякой попытки — объяснить социальные явления, т. е. создать общественную науку, «нашла себе яр­кое выражение в учении о классовой борьбе, как основном процессе общественной эволюции. Раз личность была сброшена со счетов, нужно было найти другой элемент. Таким элементом оказалась социальная группа» (33). Г. Струве совершенно прав, ука­зывая, что теория классовой борьбы довершает, так сказать, общее стремление социо­логии сводить «элементы индивидуальности к социальным источникам». Мало этого: теория классовой борьбы впервые проводит это стремление с такой полнотой и после­довательностью, что возводит социологию на степень науки. Достигнуто было это ма­териалистическим определением понятия «группы». Само по себе это понятие слишком еще неопределенно и произвольно: критерий различения «групп» можно видеть и в яв­лениях религиозных, и этнографических, и политических, и юридических и т. п. Нет твердого признака,


__________________ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА________________ 429

до которому бы в каждой из этих областей можно было различать те или иные «груп­пы». Теория же классовой борьбы потому именно и составляет громадное приобрете­ние общественной науки, что установляет приемы этого сведения индивидуального к социальному с полнейшей точностью и определенностью. Во-первых, эта теория выра­ботала понятие общественно-экономической формации. Взявши за исходный пункт ос­новной для всякого человеческого общежития факт — способ добывания средств к жизни, она поставила в связь с ним те отношения между людьми, которые складывают­ся под влиянием данных способов добывания средств к жизни, и в системе этих отно­шений («производственных отношений» по терминологии Маркса) указала ту основу общества, которая облекается политико-юридическими формами и известными тече­ниями общественной мысли. Каждая такая система производственных отношений яв­ляется, по теории Маркса, особым социальным организмом, имеющим особые законы своего зарождения, функционирования и перехода в высшую форму, превращения в другой социальный организм. Этой теорией был применен к социальной науке тот объ­ективный, общенаучный критерий повторяемости, возможность применения которого к социолог

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...