 |
Приручил поползня. Люди и звери. Мир глазами детей-индиго. Ветка тополя
|
|
|
|
Приручил поползня
Поползень. Маленькая, дымчатого цвета, проворная птичка. Прибилась ко мне. Берет семечки из рук. А когда семечки кончаются, требовательно долбит клювом по пальцам. «Давай, мол, куда подевал? Раз были, значит, еще должны быть». И так я стал источником халявы. Семечки поползень почти не ест. Склюет одну-две, а остальные прячет: под кору деревьев, в трещины камней, в валежины – словом, куда можно заткнуть. Иногда улетает с семечком метров за 30–40 на деревья и там прячет. Конечно же, все свои схоронки он не упомнит. Зато ежедневно по этим местам пролетают, пробегают десятки птиц и зверьков, и все чего-то ищут: в коре деревьев, в камнях, в валежинах. И все чего-то находят, конечно же, и те семечки, которые прячет мой поползень. Так что каждый здесь, в тайге, вроде бы стараясь для себя, старается для всех. Милиции здесь нет, у каждого семечка или орешка постом стоять не будешь. Да и в сознании этих братьев меньших нет понятия «твое – мое». Нашел, значит твое. Вот пишу под кедром, а этот маленький сидит на блокноте и попискивает, семечек просит. Свободно залетает ко мне в каморку. С первого раза деловито, по-хозяйски обследовал пол, перебрал мусор, скорлупки от орехов, потом обследовал стол и, не найдя ничего съестного, уселся мне на чашку. Я в это время ел горошницу. Он ухватил горошину и полетел прятать. Вернулся, схватил другую, потом третью…
И так мы с ним славно пообедали. Правда, ел в основном я, а он прятал, для других старался. Впереди холодная, голодная, многоснежная зима. Как-то мы ее переживем? Если бы тут каждый старался только для себя, то никто бы не выжил. Хотя в принципе все вроде стараются для себя: прячут орешки, заготавливают травку, а получается для всех. Мудро Мать Природа управляет.
|
|
|
Люди и звери
Вспомнилась сцена. Охотился на лис и зайцев. Гонялся за лисой и припозднился. Стемнело. Собрал дров. Разжег костер, согрел чаю. Прилег возле костра и задремал. Вдруг раздался топот. Я проснулся и потянулся за ружьем. В свете костра метрах в 5 увидел зайца. «Надо же, целый день бродил и не добыл, а тут – на тебе, сам явился». Поднял ружье, но передумал стрелять. Гость все-таки. Решил посмотреть, что дальше будет. Заяц посидел, посидел, пошевелил ушами направо – налево, обошел вокруг костра и растворился в темноте. «Ну вот, добыча, считай, в руках была, эх, растяпа! » Повернулся другим боком к костру и снова улегся спать. Но не успел я расслабиться, как снова услышал заячий топот. Вижу, не один прибежал, а, видимо, с подружкой, поскольку она и меньше его, и осторожнее. Все как-то жалась в темноту. А зайчишка пробежал раз-другой вокруг костра. «Смотри, мол, ничего страшного». Но подружка не сдвинулась с места и все тревожно шевелила ушами, ловя каждый шорох и готовясь в любой миг задать стрекоча. Видя, что та боится, зайчишка совсем осмелел. Почти вплотную подбежал к костру и вдруг увидел меня. Мы смотрели друг другу в глаза. Он с младенческим испугом, а я с интересом. Через мгновение зайчишка подпрыгнул вверх, сделал неимоверный трюк, развернувшись в воздухе, и исчез в темноте. Подружка, конечно, тоже. Звери как малые дети, им все интересно: зима, а тут костер.
23. 10.
Тепло. Солнечно. Разделся. Шелушу кедровые шишки. Поползень тут же. Все норовит не там взять орех, куда я отбрасываю его с отходами, а отборный с кучки. Я отгоняю его шелухой. Он облетит меня и с другого бока норовит стащить. Чуть отвлекся – смотришь, утащил – улетел прятать. Берет орешек не каждый, многие отбрасывает. Возьмет в клюв и тут же выкинет. Любопытно мне стало. Начал я за ним отброшенные орешки подбирать да щелкать. Оказывается, все забракованные им орешки то плесенью пахнут, то недозрелые, а то вовсе пустые. Хотя с виду – нормальный орешек смотрится, не отличишь от других, полноценных. Как он узнает? Думаю, по весу. Полноценную возьмешь и чувствуешь вес, а пустая и недозрелая – легковесная. Причем если у зрелого орешка пятнышко светлое на кончике, то у пустого пятнышка нет.
|
|
|
Снует туда-сюда мой поползень, кажется, все дырки орешками да семечками позаткнул, какие можно. Ан нет: то под камешек, то под валежину, то под лесную подстилку, в мох, под хвою. Оказывается, и его можно к лесоводам причислить. Смотрю, белка бежит по его местам, там носом ткнулась – орешек нашла, там лапками покопала – тоже что-то добыла. Бегает вокруг меня, собирает напрятанное поползнем, да кедровкой, да бурундучками. Вот так и кормят друг друга.
Мир глазами детей-индиго. Ветка тополя
Сын принес с улицы ветку тополя. «Сломал кто-то и бросил», – объяснил он.
– Еще нам мусора не хватало! – возмутилась мать.
– Как ты не понимаешь, мама, она же живая.
– Да какая живая! Посмотри, она почти высохла, видно, давно сломали. Выбрось.
– Нет, мама, она живая.
Сын взял бутылку, налил воды в нее, воткнул в горлышко ветку и поставил на подоконник.
– Ладно, пусть неделю постоит, потом выброшу, – смирилась мать.
Через три дня почки на ветке стали набухать. Через неделю показались зеленые листочки. А еще через неделю сквозь стекло стали видны белые нити корешков.
– Ну, ты чудодей, Вовка, – сказала мать.
– Это не я, это веточка очень хотела жить.
|
|
|
